Текст книги "Надежды большого города"

Автор книги: Луанн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Луанн Райс
Надежды большого города

Посвящается моему брату Люку Армору

Глава 1

Целое лето деревья росли высокие и сильные. Их корни глубоко внедрялись в плодородную почву острова, а ветви стремились к золотому солнцу. Соленый ветер дул с востока, украшая еловые иголки серебром. Все знали, что лучшие рождественские деревья привозят с севера, а самые лучшие – из Новой Шотландии, где очень низкие звезды. Говорили, что свет звезд застревает в ветвях, а северное сияние заряжает иголки волшебством. Деревья из Новой Шотландии приобретали силу моря и сияние звезд.

На мысе Бретона в Плезант-Бэй, на самом севере Новой Шотландии, расположился еловый питомник, принадлежавший Кристоферу Бирну. Его семья иммигрировала в Канаду из Ирландии, когда он был ребенком; они приехали по объявлению, чтобы работать на ферме, где выращивались рождественские деревья. Работа была ужасно тяжелая, а их семья – очень бедная, и Кристи помнил, как ложился спать с урчащим от голода животом.

Когда ему исполнилось двенадцать, он уже был шести футов роста. Он рос слишком быстро, чтобы семья могла его прокормить, поэтому мать часто жертвовала своей едой, чтобы ее старший сын мог нормально поесть. Это было необходимо, чтобы он мог противостоять стихии. Ведь завывает ли северный ветер, крутит ли арктический снег, жжет ли огнем летняя жара – Кристи придется работать, несмотря ни на что. Его мать звонила в колокольчик, чтобы созвать всех к обеду. Ему нравился этот звук, потому что, как бы мало они ни имели, его мама делала все возможное, чтобы у Кристи было больше, чем необходимо, любви и почти столько, сколько нужно, пищи.

Голод сделал из Кристи Бирна энергичного работника, он же дал жесткий толчок стремлению к успеху. Кристи экономил каждый заработанный пенс, стал хозяином собственной земли, использовал все свои навыки и унаследованные от отца инстинкты, чтобы выращивать свои деревья и выживать в борьбе с жестокой стихией. Любовь и щедрость его матери сделали Кристи хорошим человеком, а следовательно, и хорошим отцом. Он знал, что он хороший отец, в этом не было никаких сомнений. Он был пылким отцом. Именно поэтому в нынешнем году, когда он спиливал деревья на горных склонах и готовился везти их на юг для продажи, его переполняли надежда и смятение.

Каждый год в первый день декабря Кристи отправлялся на юг, в Нью-Йорк. Толпы продавцов елей съезжаются сюда со сверкающего острова Манхэттен, с просторов Виннипега, из заснеженных лесов севернее Торонто, с востока Квебека и лесных просторов Вермонта и Мэна, озер Висконсина и пустынных полуостровов Мичигана. Их грузовики тащат спиленные и связанные друг с другом деревья через сверкающую вереницу мостов, простирающихся над Ист-Ривер и Гудзоном. Ели выгружают на углах улиц от Маленькой Италии до Грамерси-парка, от Трайбеки до Морнингсайд-Хейтс в надежде за месяц продаж заработать денег на год.

Неряшливая компания – эти продавцы деревьев. Рабочие брюки и куртки – их униформа. Некоторые из них приезжают караванами, как цыгане, паркуют трейлеры у обочины и живут весь декабрь в ледяных фургонах, отравляясь угарным газом и страдая от недостатка тепла. Кое-кто ставит большого Санта-Клауса с подсветкой или снеговика на крышу фургона.

Когда наступало время продавать рождественские деревья, Кристи не было равных. Он оставлял свою семью дома и путешествовал один: устанавливал палатку на углу в Челси, развешивал белые лампочки, чтобы подчеркнуть красоту сверкающих от соли деревьев, и использовал все свое ирландское красноречие, чтобы до последнего дерева держать хорошую цену и вернуться домой как раз в сочельник, нагруженным леденцами, грецкими орехами, вкусным шоколадом и сыром из лучших магазинов Манхэттена. Куклы с золотистыми волосами, оловянные солдатики, серебряные коньки и санки Флексибл Флайер для Бриджит и Дэнни; мягкие красные шерстяные свитера и кремовые шелковые ночные сорочки для Мэри. Почему бы не потратить часть выручки на свою семью? Он много заработал на разодетых жителях Нью-Йорка.

Он возвращался домой, рассказывал о путешествии своим семейным, а потом разговаривал с Дэнни о будущем.

– Мы с тобой будем партнерами, ты и я, – говорил Кристи. – Когда ты подрастешь, тебе достанется половина фермы. Учись, сынок. К фермерству надо подходить с умом. Ты должен стать ученым – знать все о погодных условиях, кислотности почвы и личинках.

– Ты думаешь, что необходимы книжные знания, чтобы стать фермером? – однажды спросила, смеясь, Мэри.

Кристи сдержал обиду: она никогда не ценила его умений и усилий, которые он прикладывал. Ее отец два года проучился в колледже в Галифаксе, работал в главном офисе компании, занимающейся омарами, и Кристи знал, что жена вынашивала похожие планы относительно будущего их сына.

– Это еще и инстинкт, – отвечал Кристи, зная, что Дэнни его слушает. Ему хотелось, чтобы сын гордился своим фермерским происхождением. – Уход за землей требует от нас лучшего, что у нас есть! Это волшебная работа – выращивать рождественские деревья, не имея ничего, кроме солнца и грязи.

– И осадков, – сказал Дэнни. – Нужны умеренные дожди и окклюдированные фронты. – Кристи удовлетворенно улыбался умным словам и серьезному взгляду сына.

Однако после смерти Мэри от сердечного приступа четыре года назад ему пришлось взять детей с собой в Нью-Йорк. Дэнни тогда было двенадцать, Бриджит – восемь. С тех пор их всегда отпускали из школ с домашним заданием на тот месяц, когда их отец продавал деревья.

У Дэнни чуть глаза на лоб не вылезли, когда он впервые увидел город: высотки, мосты и модные магазины.

– Это Нью-Йорк? – очарованно спросил Дэниель в тот первый год. – Он такой… огромный, па! Как лес зданий, весь в огнях.

– Никогда не забывай о ферме, – предупредил Кристи.

– Никогда, па, – ответил Дэнни.

Каждый раз Кристи арендовал две комнаты в пансионе миссис Квинн прямо на Девятой авеню, где он мог следить за деревьями. Большая комната для него и Дэнни и маленькая для Бриджит – он мог себе это позволить, потому что его голубые с белым ели и лесные сосны были лучшими и ему всегда удавалось убедить богатых ньюйоркцев заплатить наполовину больше того, что они заплатили бы на углу другой улицы. Он натягивал цепь вокруг деревьев, чтобы никто не мог их украсть, и спал неподалеку, держа один глаз настороже. Он ни во что не ставил ньюйоркцев – люди с улицы возьмут что угодно, а люди с деньгами заберут все, что смогут.

– Вот так богатые становятся богаче, – говорил он. Мэри ругала его за циничное отношение к обеспеченным обитателям Манхэттена:

– Кристи, они обеспечивают нас на год. Они помогают нам платить по закладной на землю, они же заплатят за обучение в колледже – если ты, конечно, позволишь Дэнни покинуть ферму на такой срок. Прекрати так о них отзываться.

– У них так много денег, что они даже не замечают, каким воздухом дышат, – отвечал Кристи, игнорируя ее колкость. – Они не замечают снег, только жалуются, что он портит их дорогую обувь. Они так торопятся убежать от ветра, что не успевают почувствовать жжение на лице, напоминающее о том, что они еще живы.

– Но тебе же нравится получать их доллары, – замечала она.

Да, – смеялся Кристи. – Поверь, у них так много денег, что они и не заметят потери. Если я удвою цены, я, пожалуй, распродам все в два раза быстрее: богатые люди любят тратить деньги, и если они купили что-то дорогое, то начинают важничать.

– Это просто возмутительно, Кристи Бирн, – говорила Мэри, качая головой. – Продавать рождественские деревья, рассуждая таким образом, – своего рода грех. Это тебя до добра не доведет – помяни мое слово.

Мэри вышла из благополучной семьи, она никогда не ложилась спать голодной. «Что она может знать?» – спрашивал он себя, бродя среди мокрой от дождя поросли молодых деревьев во время короткого, но восхитительного северного лета, идя вдоль кристально чистых ручьев, наслаждаясь прикосновением летнего ветерка, когда подрезал елям ветви, чтобы придать им форму рождественских деревьев, и подсчитывал добрую прибыль, которую они принесут ему в декабре.

В нынешнем году, пока рычали электропилы, разбрасывая вокруг щепки, злобно уничтожая лучшие дары природы, Кристи понял, что Мэри была права. Прошлой зимой Манхэттен – за все те деньги, которые он получил за предыдущие года, – взыскал с него самую большую плату, которую только можно себе представить. Процент с прибылей, из-за которых Мэри корила его за жадность, оказался немыслимо большим: Нью-Йорк забрал его единственного сына.

За три года огни города стали огромным искушением для подростка. В последний сочельник, после превосходного сезона продаж, Дэнни заявил отцу, что не собирается возвращаться в Новую Шотландию. Он вознамерился остаться в Нью-Йорке – найти работу, выйти в люди.

– Что ты подразумеваешь под «выйти в люди»? – спросил Кристи.

– Отпусти меня, па, – я не могу больше об этом говорить! Ты не понимаешь!

– Остаться в Нью-Йорке? Ты сошел с ума?!

Напряжение между ними нарастало. Кристи схватил сына за рукав, Дэнни попытался вырваться – буквально выдернул у него свою руку. Это заставило Кристи вцепиться крепче.

– Разговора не получится, – сказал Дэнни. – Никогда. Твой путь – ферма, па. А у меня есть то, что я хочу делать уже сейчас. Это моя мечта, па. Я должен добиваться ее! Ты научил меня не тратить время на разговоры, когда есть работа.

Дэнни говорил серьезно и был прав: Кристи научил его именно этому. Разговоры занимают слишком много времени, а ферма нуждается в заботе. Дэнни, конечно, не знал, что Кристи попросту боялся разговора. Он опасался, что дети начнут задавать ему вопросы, на которые он не знал ответов, или скажут что-нибудь такое, что заденет его чувства. Он страстно любил своих детей без всяких слов.

Дэнни смотрел на отца твердым взглядом мечтателя, которого ничто не остановит. Кристи был поражен, разбит. Как могло случиться, что у его сына возникла мечта, которая удерживает его здесь, в Нью-Йорке, а он ничего об этом не знал? Глубоко внутри он понимал, что винить надо только себя – он не был хорошим слушателем. Но как можно оставить Дэнни одного в таком месте? Этого нельзя было допустить. И Кристи усилил хватку. Дэнни рвался на свободу.

Их первая стычка – прямо там и тогда.

Они подрались на углу улицы – Кристи дрался с собственным сыном и, пытаясь схватить его, порвал его куртку – новую пуховую парку, которую он купил Дэнни в начале сезона. Полетели перья, Дэнни нечаянно попал локтем Кристи по носу, но, несмотря на текущую кровь, Кристи пытался удержать сына: если бы только он мог поговорить с парнем, не дать ему убежать – он бы привел веские причины. И вот они дерутся на покрытом снегом тротуаре, а Бриджит кричит, пытаясь остановить их.

Вызвали полицию. Завывая сиренами, быстро приехали полицейские машины. Во время драки белые гирлянды порвались, и теперь они клубком валялись на тротуаре, освещая окровавленный снег. Один из копов схватил Кристи, надел на него наручники. Дэнни воспользовался моментом и сбежал. Кристи видел, как его сын, освещенный голубыми полицейскими мигалками, бежал через толпу зевак, а из его разорванной куртки сыпался, как снег, белый гусиный пух.

– Холодина, – сказал Кристи офицеру, который заводил на него дело в участке. – Он будет голодать и замерзнет в этой рваной парке.

– Это дух Рождества. Может быть, вам следовало подумать об этом до того, как вы его избили, – сказал коп. Офицера звали Рип Коллинз.

Кристи был слишком горд, чтобы возражать или изливать свои горе и ужас нью-йоркскому полицейскому. Что мог знать коп? Что мог знать человек, живший в этом жестоком, сверкающем, блестящем городе? Со всеми его фальшивыми огнями, храмами жадности, глупыми людьми, которых так легко убедить потратить небольшое состояние на обыкновенную елку.

Отпущенный под свое собственное поручительство, Кристи покинул участок и вернулся в пансион. Кровь закипала у него в жилах – вопреки ожиданиям он надеялся, что его сын будет там. Но нашел он только Бриджит, которая плакала, сидя на кровати.

Кристи и Бриджит с тяжелым сердцем упаковали вещи и отправились домой в Канаду. Слушание было назначено на март, но офицер Коллинз поговорил с помощником окружного прокурора и объяснил, как все было на самом деле. Дэнни так и не нашли, хотя Коллинз и другие полицейские искали его, и обвинение с Кристи сняли. Но он не почувствовал облегчения, душевная боль не отпускала его. Для полиции Нью-Йорка и судебной системы его семья стала всего лишь еще одним пунктом в статистике семейных неурядиц, а его сын – еще одним уличным подростком.

Теперь, год спустя, они с дочерью снова собирались отправиться в Нью-Йорк. Они только что получили от Дэнни открытку с изображением Бруклинского моста, но в ней не было и намека на то, где и как он живет. Лишь дерзкие слова: «У меня все прекрасно, не волнуйтесь». Ни слова о том, что он скучает по Кристи или Бриджит, по тридцати акрам елей на краю земли. Мальчик приехал в город из волшебных северных земель, где обитают белоголовые орлы, черные медведи, рыжие и черно-бурые лисицы и совы. Он оставил все это ради городских пещер Нью-Йорка, населенных игроками и жуликами. Кристи всем сердцем ненавидел это место и не хотел туда возвращаться.

Но он знал, что ему придется. Ему придется расставить деревья на том же углу в Челси, развесить гирлянды, чтобы кристаллики соли блестели на иголках и приманивали покупателей, натянуто улыбаться и излучать обаяние; нужно продать деревья и положить деньги на счет в банке. Но что важнее всего – он должен оказаться на том же месте, где всегда, чтобы Дэнни знал, где его найти.

– Идем, Бриджит, – крикнул он. – Она появилась на лестнице, таща за собой еще один огромный чемодан.

– Что это? – спросил он.

– Мои вещи, па.

– Твои вещи в машине, Бриджит! Мы едем всего на двадцать четыре дня. Что у тебя там?

– Одежда для вечеринок, па. – Ее зеленые глаза сияли.

Кристи уставился на нее. Ей было уже почти тринадцать, молодая девушка. Она сама завила свои красивые каштановые волосы и завязала их красной бархатной лентой, которую где-то нашла. С чего она взяла, что ей понадобится одежда для вечеринок? Кристи работал целыми днями, до тех пор, пока удавалось продать все деревья.

– Бриджит, – начал он.

– Дэнни вернется к нам, и мы поведем его куда-нибудь это отпраздновать.

– Оставь чемодан здесь. Будь хорошей девочкой, пойдем.

Я видела по телевизору программу о Нью-Йорке, па, – сказала она, толкая тяжелый чемодан по ступенькам. – Модные места, где мы никогда не были. Дэнни там понравится – дворцы, па! Все из хрусталя и золота, и рождественская елка выше, чем самое старое дерево на нашем холме, увешанное гирляндами и маленькими огоньками. Прямо как волшебная страна! В таких местах девочки пьют чай со своими отцами, а мальчики – разодетые, в галстуках, и все так счастливы, празднуют вместе, па.

– Ты празднуешь не так, – резко ответил Кристи.

– Но мы должны устроить что-то чудесное, когда Дэнни вернется к нам!

– Быстро в машину, Бриджит. – Он указал на входную дверь. Дочь нахмурилась и проковыляла мимо него, согнувшись под тяжестью чемодана. Отец неохотно поднял его и положил в отсек за сиденьями. Они сели в машину и захлопнули двери.

Специально для нее Кристи нагрел кабину, но Бриджит этого не заметила. Все нормально, сказал он себе. Он был хорошим кормильцем, и одним из доказательств этого он считал тот факт, что детям не приходило в голову радоваться теплу и пище; они принимали комфорт как должное. Кристи решил, что не станет заставлять Дэнни возвращаться домой, он поклялся себе в этом. Надо всего лишь убедиться, что мальчик не голодает, узнать, приблизился ли он к своей мечте. Глядя со склона холма на море, он подумал, неужели что-то может быть лучше?! И. все это принадлежало Дэнни и Бриджит. Если бы он мог запрячь ветер, поймать солнечный свет, он бы это сделал. И отдал бы их своим детям.

– Мы едем, чтобы увидеть Дэнни, па, – сказала Бриджит. – Ты должен быть счастлив.

Он попытался придать своему лицу безмятежное выражение, чтобы не расстраивать дочь. Но в глубине души ему было больно; чем сильнее он стремился сохранять спокойствие, тем больше чувствовал, как в ней растет надежда– надежда из-за единственной полученной от брата открытки, и тем хуже ему становилось.

Нанятый восемнадцатиколесный грузовик, нагруженный деревьями, ждал их, выпуская облака выхлопов в холодный чистый воздух над заливом Святого Лоуренса. Заметив пикап, водитель просигналил. Кристи пристроился позади грузовика, и они отправились в двухдневное путешествие в Нью-Йорк.

Глава 2

Праздничный сезон год от года начинался все раньше. Однажды он стартовал сразу после Дня благодарения – неофициальный день, когда стали украшать Манхэттен. На этот раз все, наверное, начнется в октябре, думала Кэтрин Тирни, несмотря на то что рынки наводнили тыквы, а прилавки в бакалее завалены леденцами к хеллоуину. Город уже одевался в зимний наряд, с каждым днем все больше удручая Кэтрин.

Весь ноябрь Кэтрин наблюдала за маленькими, мерцающими белыми огоньками, украсившими витрины магазинов. Санта-Клаусы звенели колокольчиками у входов в «Лорд и Тэйлор» и «Мейсис», а прохожие совали доллары в их чугунные котелки. Оркестры Армии спасения играли «Тихую ночь» и другие рождественские песни рядом с магазином «Сакс» на Пятой авеню для очарованных зрителей, выстроившихся вдоль знаменитых праздничных витрин. Протискиваясь через толпу, Кэтрин пыталась сохранять безучастный вид, чтобы никто не догадался, как эти песенки ранили ее сердце.

К первой неделе декабря подготовка к празднику была в самом разгаре. Отели переполнили покупатели, люди, которые хотели увидеть балет «Щелкунчик», рождественское шоу Радио Сити, «Мессию» Хэндела и, конечно, рождественское дерево Рокфеллеровского центра. По проспектам ползли желтые такси, и по пути к метро Кэтрин приходилось пробираться сквозь медленно бредущие вдоль улицы толпы.

Кэтрин Тирни работала библиотекарем в частной библиотеке корпорации Рейнбеков. Рейнбеки сколотили состояние на банковском деле, а теперь занялись недвижимостью; они стали филантропами, поддерживающими образование и искусство. Библиотека занимала пятьдесят четвертый этаж в высотке Рейнбеков на углу Пятой авеню и Пятьдесят девятой стрит; от Центрального парка здание отделяла только площадь Гранд-Арми.

Башня Рейнбеков была построена в фантастическом готическом стиле: со сводчатыми окнами, башенками, парящими в воздухе контрфорсами, разнообразными украшениями, горгульями, – и поднималась на шестьдесят этажей к витиеватому зеленому литому острию. Из офисов и библиотеки Кэтрин открывался потрясающий вид на парк – на все его восемьсот сорок три акра зелени посреди города.

Фасад здания круглый год подсвечивался золотистым светом в парижском стиле. На время праздников подсветку меняли на красную и зеленую. Посреди впечатляющего своими размерами сводчатого вестибюля высотой в четыре этажа к Рождеству ставили огромную елку, украшенную цветными шарами и фонариками. Мозаика в византийском стиле сияла, как настоящее золото, а балконы второго этажа, покрытые фресками, украшали хвойные гирлянды.

Ежедневно во время ленча школьные хоря из разных городов пели рождественские песни в вестибюле.

В тот полдень Кэтрин вернулась на работу с сандвичем и остановилась их послушать – согласнозвучавшие, мелодичные и чистые детские голоса.

Одна маленькая девочка в заднем ряду фальшивила. Кэтрин наблюдала за ней: голова с каштановыми косами откинута назад, рот широко открыт, как будто она хотела выкрикнуть свое сердце. Руководитель хора кинула на девочку ледяной взгляд и сделала ей знак рукой, девочка неожиданно замолчала, ее глаза испуганно расширились и наполнились слезами. При виде этого у Кэтрин сжалось сердце. Ей пришлось уйти. Быстрее наверх, чтобы не вмешаться, не сказать девочке, чтобы продолжала петь, не отругать руководителя за то, что испортила ей настроение. Так поступил бы Брайан.

Взгляд той девочки преследовал Кэтрин весь день. От рождественской песни «Радость миру» до шока, оттого что тебя заставили замолчать. Она чувствовала, какой стыд испытала девочка, и остаток дня не могла сосредоточиться на своем проекте – сборе материала о каменных ангелах и горгульях на зданиях Манхэттена. Она не могла дождаться, когда наконец можно будет уйти домой и оставить этот день позади.

В пять тридцать Кэтрин закрыла офис и направилась к метро. Она жила в Челси. Расположенная к западу от Шестой авеню, между Четырнадцатой и Двадцать третьей стрит, эта часть города отличалась индивидуальностью. Восьмая авеню была веселой: окна магазинов и ресторанов украшены гирляндами из красных перцев, Санта в санях, которые тащат восемь фламинго, свечи в виде Гринча и Бетти Лу Ху. На боковых улицах, сохранивших дух девятнадцатого века, преобладали дома в стиле итальянского и греческого Возрождения; они были отодвинуты вглубь от тротуара, а их дворики окружены изысканными коваными решетками, залитыми светом газовых ламп.

Некоторые жители украсили свои дома к празднику так, будто Челси все еще был частью поместья Клемента Кларка Мура, автора «Визита Святого Николая»: английским падубом, лавром и хвойными гирляндами, венками Деллы Роббиа, красными лентами и золотыми и серебряными шариками. Но все это было сделано в сдержанной манере, так что если бы вы не хотели этого заметить, то и не заметили бы.

Выйдя из поезда на углу Двадцать третьей стрит и Восьмой авеню, Кэтрин вздохнула с облегчением. Невысокие здания позволяли видеть небо. Воздух был холодный, кристально чистый и такой сухой, что было больно дышать. На ней были элегантные ботинки и короткое черное шерстяное пальто; ее колени и пальцы на ногах замерзли, пока она спешила домой через Западную Двадцать вторую стрит.

На Девятой авеню она свернула на север. Продавец рождественских деревьев снова приехал – она ненадолго остановилась, увидев его там. Ее сердце бешено забилось. Она решила перейти на другую сторону улицы, чтобы не встретиться с ним глазами.

В прошлом году она стала свидетелем сцены с его сыном и сомневалась, что он вернется. Но он вернулся и теперь расставлял свои ели и сосны, от которых исходил аромат горного леса. Деревья растянулись на четверть квартала вниз к маленьким магазинам – торговца антикварными книгами, двух дизайнеров авангардной одежды, торговца цветами, новой пекарне и шляпному магазину «У Лиз».

С блестящим чувством оригинального, возможным только в Челси, Лиззи продавала шляпы, которые шила сама, наряду с редкими поэтическими изданиями и старинными чайными сервизами. Когда у нее было хорошее настроение, она накрывала стол из красного дерева фарфором «Спод и Веджвуд» и угощала чаем каждого, кто к ней заходил Кэтрин так занервничала, увидев того мужчину, что метнулась к двери Лиззи, чтобы нырнуть внутрь. Магазин был освещен теплым светом ламп с шелковыми абажурами, но дверь была закрыта – Лиззи и Люси уже ушли.

– Сегодня она рано закрыла, ушла вместе с маленькой девочкой, – сказал продавец деревьев, облокотясь на временную подставку из необработанных еловых досок, на которой лежали многочисленные венки, букеты и гирлянды. – Я спросил у нее, не в оперу ли она собралась, так красиво она выглядела в своей черной бархатной шляпе с павлиньим пером, или, может, в Ирландский театр? – Он кивнул в сторону Двадцать второй стрит, где находился театр.

– Хм, – промямлила Кэтрин (ее ладони вспотели в перчатках), желая поскорее уйти.

– Она заявила, что идет «на банкет».

Кэтрин сдержала улыбку. Именно так и сказала бы Лиззи.

– Но думаю, если бы она была здесь, – продолжал он с ирландским акцентом, выпуская клубы пара и топая ногами, чтобы согреться, – она бы посоветовала вам купить у меня свежее рождественское дерево из Новой Шотландии и венок для вашей двери. Я вижу, как вы каждый день проходите мимо, и вы кажетесь мне человеком, которому понравится белая елочка…

Мужчина был высок, с широкими плечами под толстой курткой. Даже в темноте она заметила, что в его светло-каштановых волосах с прошлого года прибавилось седины. Он грел руки над керосиновой горелкой; он подошел ближе к Кэтрин, но, помня о произошедшем год назад, она резко отклонилась.

– Я не хочу белую ель, – ответила Кэтрин.

– Нет? Тогда, может быть, голубую…

– Никакую. – У нее болела голова после того эпизода в вестибюле, и она просто хотела попасть домой.

– Вы только посмотрите на иголки, – сказал он, поглаживая ветку одной рукой. – Они свежие, как в тот день, когда деревья были срезаны… они никогда не опадут. Видите, как они блестят? Это от соленого ветра с острова Кейп-Бретон… вы знаете, говорят, что звездный свет застревает в ветках и…

Он замолчал посреди фразы, как будто забыл, что хотел сказать, или передумал рекламировать товар. Кэтрин помнила, что прежде его голубые глаза сияли, когда он продавал деревья, – теперь они были тусклыми, как лежалый снег. На мгновение они удержали ее взгляд, затем опустились. Она почувствовала биение собственного сердца, но пыталась сохранить безразличное выражение лица, чтобы не дать ему прочитать свои мысли.

– Все равно спасибо, – сказала она, удаляясь.

Весь путь до дома Кэтрин испытывала ужасную неловкость. Она все еще была расстроена из-за маленькой девочки, а теперь придется смириться с тем фактом, что продавец деревьев будет ее соседом до Рождества, и, возможно, ей придется сменить маршрут. Ей стало интересно, приехала ли с ним на этот раз его дочь. Она надеялась, что его сын не страдает от холода. Ее нос и кончики пальцев щипало от мороза. Декабрьский ветер дул с Гудзона, и, свернув на Западную Двадцатую стрит, она увидела облака пара вокруг газовых ламп на Кушман-роу.

Несмотря на сильный мороз, она остановилась посмотреть на полутень вокруг одной мерцающей лампы. Шар света, скорее всего, возник из-за влаги, приносимой от реки; как кольцо вокруг луны, он предвещал шторм. Он был похож на призрак. Это вестник, подумала Кэтрин с надеждой, сжимая замерзшие руки.

В Рождество Челси посещали привидения – по крайней мере одну комнату в одном из домов в самом центре Кушман-роу. Как и его соседи – другие кирпичные дома в греческом стиле с высокими ступенями из коричневого камня, небольшими садиками и коваными оградами, – дом, в котором жила Кэтрин, был построен в 1840 году Доном Алонзо Кушманом, другом Клемента Кларка Мура.

Кэтрин остановилась, держась за ограду и разглядывая кирпичный дом – четыре этажа и мансарда с маленькими окошками. В свинцовых переплетах в виде лавровых венков они очень украшали дом, придавали ему очарование. Крошечные окна смотрели в небо. Прохожие часто останавливались, чтобы полюбоваться этими загадочными окошками.

Люди всегда делают предположения о том, как живут другие люди. Кэтрин думала о проходящих мимо незнакомцах, воображая, что они счастливы. Возможно, и они, глядя на этот дом, представляли себе изысканные приемы. Наверное, они думали, что там живет любящая семья с замечательными детьми – возможно, в мансарде за этими плетеными окошками находится детская, комната.

Почему они должны представлять себе нечто подобное? Потому что Кэтрин иногда так делала. Вглядываясь в эти окна, она почувствовала холодное покалывание в спине. Ее как будто ударило током, она не могла сдвинуться с места или отвернуться. Сегодня по улице бродили призраки; она зажмурилась, пытаясь почувствовать того, кого любила, умоляя навестить ее сегодня в мансарде.

Сезон настал. Декабрь, когда-то такой веселый и радостный, теперь был временем печали и боли – Кэтрин не отмечала праздника. Это не приносило ничего кроме печальных воспоминаний, и она хотела, чтобы предпраздничная лихорадка быстрее закончилась.

Стряхнув оцепенение и отбросив такие мысли, Кэтрин взбежала по ступеням, хлопнула за собой дверь и с головой закуталась одеялом.

В нескольких кварталах отсюда Лиззи Донелли в темно-красной парчовой накидке и черной бархатной шляпе стояла перед столом с едой. Ее смешные очки запотели от поднимавшегося от еды пара. Ей постоянно приходилось их снимать и отдавать своей девятилетней дочери Люси, чтобы та их вытирала. Лиззи должна была следить за тем, чтобы не положить кому-то в тарелку слишком мало, хотя волноваться об этом не стоило: ее клиенты сразу дали бы ей знать.

– Спасибо, дорогая, – сказала Лиззи.

– Не за что, мам. Продолжай раскладывать еду, а то все голодные, – отозвалась Люси.

– Привет, Джо, привет, Билли, привет, Руги. Как дела, Морис ? Ты был хорошим мальчиком, в этом году не найдешь в чулке уголь, не так ли? – Лиззи подшучивала, наполняя тарелки сегодняшним лакомством – тушеным мясом, картофельным пюре, горошком и морковью. Через битком набитую комнату бесплатной столовой Святой Люси прошел священник, направляясь из дома в церковь.

– Привет, святой отец, – окликнули его несколько человек.

– Благослови вас Господь, – ответил он и поспешил дальше.

– Что вы будете? – спросила Лиззи следующего клиента. – Могу я предложить вам тушеное мясо? Шеф-повар превзошел сегодня самого себя.

Дважды в неделю Лиззи работала здесь как доброволец. Ее крестили в церкви Святой Люси. Ее дочь, которую она назвала в честь церкви и самой святой Люси, тоже крестили здесь. Здесь же она и ее лучшая подруга Кэтрин принимали первое причастие. Они вместе ходили в школу. Три года назад Кэтрин попросила ее занять место Брайана в бесплатной столовой. «Мы так много имеем, что должны что-то и отдавать, – как-то сказал Брайан. Лиззи согласилась – как могла она не согласиться? И она начала работать в благотворительной столовой.

Теперь Лиззи осталась одна со своим половником. После похорон Брайана Кэтрин отказалась переступать порог церкви, даже церкви Святой Люси. Лиззи пыталась возражать, говорила, что столовая находится скорее в помещении прихода, но даже через три года Кэтрин все еще была слишком ранима, чтобы выслушивать какие-либо объяснения. Лиззи всегда надеялась, что сердце подруги оттает хотя бы во время Рождества, но оно, наоборот, ожесточалось.

– Горошек и морковь, красное и зеленое, – сказала Люси, отходя в сторону от стола, потому что уже начинала потеть в своей накидке. – Создает рождественское настроение.

– Привет, Люси, привет, Лиззи, – послышался голос Гарри.

– Гарри! – воскликнула Люси.

– Где ты был, Гарри? – спросила Лиззи, обходя стол, чтобы обнять высокого мужчину. Он позволил ей обрушиться на него и на мгновение повиснуть на нем, но тут же оттолкнул.

– Эй, полегче, – сказал он, бросив взгляд на людей в очереди и нагнувшихся над едой за длинными столами. – Ребята увидят.