Текст книги "Чувства животных и человека"
Автор книги: Лорус Джонсон Милн
Соавторы: Маргарет Милн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Обычно мы пытаемся упростить природу. Мы считаем какое-то одно объяснение вполне достаточным, признаем его как своего рода универсальную истину. Если голубь, альбатрос или лосось используют Солнце для ориентации, то мы ищем точно такую же систему у всех других живых организмов, совершающих миграции или умеющих находить дорогу домой. Однако и земные ориентиры очень важны для многих животных, как и для нас самих. Вероятно, улитка «морское ухо» пользуется некими подводными эквивалентами земных ориентиров, когда она, отправляясь на ночную охоту, покидает тихое дневное укрытие и возвращается к родному дому только перед рассветом. В настоящее время мы не располагаем достаточной информацией по поводу навигационных средств, важных для различных видов животных. Но почти наверняка они включают в себя чуть ли не каждый сенсорный стимул, на который реагирует живой организм.
Несколько лет назад профессор В. С. Твитти из Станфордского университета, изучая зародышей саламандр, пришел к выводу, что он не знает, живут ли саламандры более одного-двух лет, и что ему неизвестно, считают ли они своим домом ту реку, у берегов которой проводят брачный период и откладывают яйца. Чтобы получить ответы на эти вопросы, он взял из одного водоема 262 саламандры, особым образом пометил их и тут же выпустил обратно. После этого он год за годом вылавливал и осматривал каждую саламандру, которую удавалось обнаружить в этой реке. И каждый раз, как ему попадалась меченая саламандра, он нумеровал ее, снова метил и выпускал там же, где находил. Каждый год возвращалась в реку лишь часть ее меченых обитателей; так, например, на седьмой год вернулись 32 %. Но многие из них не появлялись в этой реке раньше – на пятый и шестой год, и не возвратились на следующий, восьмой год. Саламандры живут удивительно долго, поэтому их должно было выжить гораздо больше чем 32 %.
Между периодами размножения каждая из этих саламандр выходила на сушу. Они расселялись в прибрежной гористой местности и прятались под землей во время летних сухих месяцев. Однако почти всегда меченая саламандра возвращалась к воде, оставаясь верной своей родной реке.
Профессор Твитти решил перенести несколько меченных особым образом саламандр в другое место и посмотреть, сумеют ли они найти дорогу к «дому». Из тысячи меченых саламандр, которых он перенес в другую реку почти за пять километров от их речки, восемнадцать особей сумели на третий год добраться домой. Они перебрались через горный хребет высотой более тысячи футов над уровнем воды в реке, чтобы достигнуть родного бассейна. Как же они нашли дорогу домой?
Зрительные ориентиры, по-видимому, исключаются. Саламандры, у которых удалили глаза, добираются до своих родных водоемов по суше, покрывая расстояние иногда в полтора километра. Осязание тоже не является необходимым. В горизонтальном загоне, имеющем форму звезды, где пол покрыт пластиком, они медленно ползут в правильном направлении. Если пол покатый, то и это не оказывает на них заметного влияния. Очевидно, саламандры не обращают внимания на путь, по которому движутся домой. Возможно, каналом, по которому поступают навигационные сведения, является запах. Однако как могла саламандра почуять характерный запах родного водоема, находясь почти в пяти километрах от него и к тому же по другую сторону горы? Как заявил профессор Твитти станфордскому священнику, «если окажется, что дело не в запахе, то поистине вся проблема относится скорее к сфере теологии», чем к работе факультета зоологии. Твитти «с радостью припишет это явление основным теологическим положениям».
Должно быть, такая же идея пришла в голову итальянскому энтомологу Ф. Санчи в десятых годах нашего столетия, когда он попытался объяснить способность североафриканских муравьев возвращаться к своему муравейнику. Он посадил муравья за высокий забор; таким образом, насекомое не могло видеть какие бы то ни было земные ориентиры. Светонепроницаемый диск отбрасывал на муравья тень, скрывая от него местоположение солнца. И все-таки насекомое, поспешно возвращаясь домой, поворачивало в нужную сторону. Санчи сделал вывод, что муравей мог видеть звезды и ориентироваться по ним даже днем, когда глазам человека небо представляется равномерно голубым.
Гораздо более удивительным было объяснение, предложенное в 1949 году великолепным экспериментатором, мюнхенским профессором Карлом фон Фришем. Он пытался выяснить, как домашние пчелы передают друг другу информацию внутри улья. Каким образом рабочая пчела, обнаружив сладкую воду и возвратившись в улей, могла точно сообщить другим пчелам, как далеко надо лететь и в каком направлении? Через красное окошечко, сделанное в боковой стенке улья, фон Фриш наблюдал за особым образом помеченными пчелами, которые возвращались домой. Они исполняли на вертикальных сотах своеобразный короткий танец, а другие рабочие пчелы, окружив их плотным кольцом, наблюдали за ними. Пчела, прилетевшая от кормушки, расположенной в девяти метрах от улья, во время танца неизменно совершала определенные круговые движения; в одном и том же месте круга она поворачивала в обратную сторону. Пчела, которая прилетела от кормушки, отстоящей от улья на 1000 метров, исполняла свой танец, выписывая «восьмерку» – одна петля налево, другая направо – и виляя кончиком брюшка, когда двигалась по прямой между этими двумя петлями. По различным рисункам танца фон Фриш понял, как рабочая пчела передает сигналы «близко» и «далеко». Танец «восьмерка» означал сигнал «далеко», и он исполнялся быстрее, когда пища находилась в ста метрах от улья, и медленнее, если сладкую воду относили за три километра. Если пища была в ста метрах, пчелы каждую четверть минуты вытанцовывали пять законченных фигур, а если в трех километрах – всего лишь одну-единственную «восьмерку».
Фон Фриш заметил также, что когда сладкая вода расположена далеко от улья, то направление прямой линии, по которой пчела, виляя своим «хвостом», пробегает между двумя кругами, изменяется в зависимости от времени дня и ориентации улья по отношению к пище. Если пчелы рано утром виляли «хвостом», поднимаясь по сотам, значит пища находилась в восточном направлении, в полдень – в южном, а ближе к заходу Солнца – в западном. Побывав в полдень у источника сладкой воды, удаленного на 200 метров, пчела по возвращении виляет «хвостом» на сотах, опускаясь вниз, если кормушка в восточной стороне, и направо, если кормушка в западной. Во всех случаях угол между прямой линией, проходящей через середину «восьмерки», и вертикалью на поверхности сотов соответствовал тому углу, по которому рабочая пчела должна лететь из улья, используя Солнце в качестве небесного ориентира. Точка, где пчела во время «кругового танца» поворачивала в обратную сторону, означала угол на улье между пищей и Солнцем [26]26
Согласно представлениям самого фон Фриша и ряда других исследователей, круговой танец пчел не содержит информации о направлении. (См., например, К. Фриш, Пчелы, их зрение, обоняние, вкус и язык, ИЛ, М., 1955, стр. 60; его же, Из жизни пчел, М., 1965; И. Халифман, Пчелы, М, 1963, стр. 197.) – Прим. перев.
[Закрыть] . Именно в этом заключается способ передачи направляющей информации пчел. Фон Фриш описал его как «язык» пчел.
Фон Фриш, так же как и Санчи со своими североафриканскими муравьями, был озадачен, обнаружив, что мюнхенские пчелы могут давать и получать указания о направлении, даже когда Солнце закрыто тяжелыми тучами, но остается открытым значительный кусок голубого неба. У фон Фриша было одно преимущество перед Санчи: за годы, прошедшие после экспериментов Санчи, были изобретены поляроидные солнечные очки, и фон Фриш прекрасно видел, что голубое небо, которое кажется равномерно окрашенным, значительно различается по углу поляризации. Об этом свидетельствует рассеянный свет, попадающий в глаз наблюдателя. Хотя глаз человека, не вооруженный поляроидным биноклем или призмой Николя, этого не замечает, сложные глаза насекомых, по-видимому, улавливают поляризованный свет. Проведя исключительно простые опыты с использованием поляроидного покрытия, фон Фриш доказал, что пчелы на самом деле получали сигналы от поляризованного света неба, руководствуясь ими как компасом. Наряду с внутренними часами, которые как бы отмечают движение Солнца в течение дня, насекомые используют свой «небесный компас» для навигации и для того, чтобы в темном улье сообщить о том, куда лететь за взятком.
Недавно были проведены опыты с пчелами, доставленными на скором самолете из Парижа в Нью-Йорк; обнаружилось, что пчелам достаточно очень небольшого опыта, полученного при новом расположении Солнца, чтобы они переставили свои «внутренние часы» и начали разыскивать пищу по времени Нового Света. И нью-йоркские пчелы в Париже быстро произвели подобную перестройку. Но когда пчел перевезли из северного полушария в южное, они, по-видимому, уже не могли ориентироваться. Ведь солнечный компас в южном полушарии оказывается перевернутым, и Солнце в полдень находится на севере! Пчеловоды считают, что способность этих насекомых компенсировать заметное перемещение Солнца с востока на запад передается по наследству, причем одна мутация закрепилась в процессе эволюции у животных северного полушария, а противоположная ей – у обитающих к югу от экватора.
Если сложный глаз особенно хорошо приспособлен для определения плоскостей поляризации света на дневном небе, тогда, видимо, небесный компас играет очень значительную роль в жизни огромного большинства животных. Более трех четвертей обитателей животного царства имеют сложные глаза. К ним относятся наземные и пресноводные насекомые, мечехвосты, которые медленно двигаются в поисках пищи по морским песчаным отмелям и заползают дальше на сушу, а также ракообразные с множеством удивительных привычек. Больше никто не сомневается, что мигрирующие в юго-западном направлении к Мексиканскому заливу бабочки-данаиды и отдельные популяции [27]27
Популяция – группа животных одного вида, занимающих определенную территорию. – Прим. перев.
[Закрыть] бабочек, отправляющихся на зимовку из Британской Колумбии прямо на юг, в Калифорнию, с успехом пользуются именно этим методом навигации. Мутация, передававшая насекомому по наследству неправильное чувство направления, скорее всего привела к гибели животных с таким чувством, поэтому теперь в каждой популяции преобладают особи с нормальным «компасным» чувством. Мутанты бабочек-данаид из северо-восточной области Америки, которые во время миграции летят на юг, а не на юго-запад вдоль покатого побережья Атлантического океана, возможно, являются предками тех немигрирующих данаид, которые встречаются сейчас в Вест-Индии. Мутанты из северо-западной области Америки, направлявшиеся на юго-запад, а не прямо на юг, могли достигнуть Новой Зеландии и обосновать «там, внизу», новую колонию, как это случилось в конце девятнадцатого века.
За годы, прошедшие после опытов Санчи с муравьями, которые привели его в такое недоумение, и после неудачных попыток мальчика сбить с толку мечехвостов, направлявшихся к воде в районе Пасс-а-Грилль, ко всем этим предположениям стали относиться достаточно серьезно. Почти такое же чувство направления, как у мечехвоста, было обнаружено у другого животного, обитающего на песчаном побережье. Если вытащить из воды рачка бокоплавы Talitrus, живущего вдоль Адриатического побережья Апеннинского полуострова, он автоматически повернется к востоку и быстро побежит к соленой воде. Живущий на берегу Неаполитанского залива или на побережье со стороны островов Корсики и Сардинии, рачок бокоплавы направится на запад к Тирренскому морю. Если такого неаполитанского рачка перевезти на побережье Адриатического моря, он опять-таки побежит на запад от моря в сторону гор, хотя через них ему никогда не перебраться. В непривычном месте врожденное чувство направления становится для рачков роковым. Но до тех пор пока каждая популяция остается в обычной для нее местности обитания, ее небесный компас оказывается весьма ценным.
Итальянские ученые Ф. Папи и А. Парди, обнаружившие у себя на родине такие расхождения в поведении рачков бокоплавы восточного и западного побережий Апеннинского полуострова, пришли к заключению, что эти ракообразные ведут активный образ жизни на побережье лишь ночью. Поразительно, что рачки могут правильно ориентироваться при лунном свете. Они ждут появления Луны и тогда отправляются путешествовать в поисках пищи. Но могут ли эти животные улавливать направление, если загородить их от Луны светонепроницаемым экраном? Есть ли у них какой-либо эквивалентный «прибор» для ориентации по звездам, о котором говорил Санчи? Должны ли они каждую ночь ждать восхода Луны, чтобы вновь завести свои часы?
Никого не удовлетворяло объяснение, что муравьи днем видят на небе звезды. В такой же мере непонятным кажется и предположение, что бокоплавы способны улавливать поляризованный свет на ночном небе или что они могут видеть созвездия. Они почти так же слепы, как и летучие мыши. Ни те, ни другие не реагируют на картину искусственного звездного неба. Однако мы знаем, что в северных широтах существует несколько видов насекомоядных летучих мышей, пролетающих сотни и тысячи километров даже над открытыми просторами океана, лишенного каких-либо земных ориентиров, которые могут отразить в виде эхо их ультразвуковые сигналы. Как же тогда летучая мышь ночью правильно ориентируется над океаном? Быть может, она полагается на чувствительные сигналы, которых мы не воспринимаем, – на что-то такое, о чем мы и не подозреваем?
О небесном компасе, как и об эхо-локации, стало известно лишь в самые последние годы. У нас есть все основания ожидать дальнейших волнующих открытий. Почти наверняка вслед за этим будут выявлены и еще какие-то особые чувства, подсказывающие животным – а возможно и человеку, – куда повернуть.
Глава 18
Зрение днем
Среди посетителей смотровой галереи на самом верху Эмпайр Стейт Билдинг мы видели недавно двух юношей, которые спорили между собой о марках и моделях автомашин, проезжавших внизу по улице, по дну городского каньона. Отличить мужчину от женщины среди прохожих, находящихся на глубине 400 метров, – это уже хороший показатель остроты зрения. А различение мелких деталей конструкции автомобиля, на которых основывались мнения юношей, – это предел зрительных способностей человека.
Самым маленьким предметом, который большинство людей видит с расстояния в 400 метров, будет мускусная дыня, а яблоко или мышь окажутся невидимыми. Но ястреб, преследующий голубя на высоте смотровой галереи, заметит на тротуаре внизу даже десятицентовую монету, не говоря уж о мыши, в которой он несомненно увидит свою добычу. Когда ястреб максимально напрягает зрение, он исследует поверхность земли как бы с помощью восьмикратной линзы.
Необыкновенная острота зрения у многих птиц уже давно известна человеку. Во времена соколиной охоты было принято возить на луке седла клетку с маленькой птичкой, вроде сорокопута. Обученный сокол часто поднимался так высоко, что человеческий глаз не мог различить его на фоне голубого неба. В этих случаях по поведению пленного сорокопута сокольничий мог определить, где находится его птица. Инстинктивно опасаясь сокола, маленькая птичка поднимала голову и держала ее таким образом, чтобы не выпускать его из поля зрения.
Мы тоже поворачиваем голову и заставляем глаза двигаться, чтобы поместить изображение интересующего нас предмета на маленькую область сетчатки глаза, где наше зрение является наиболее четким. Люди могут по одним лишь чертам лица узнать друг друга на расстоянии семи метров только потому, что каждый из них перемещает изображение лица другого в эту наиболее чувствительную область глаза и анализирует здесь – к примеру, в 283 отдельных участках – эту мельчайшую картину (менее 0,5 миллиметра в поперечнике). Те же самые бесконечно малые участки светочувствительной области глаза управляют автоматическим рефлексом, при помощи которого мы так четко фокусируем на сетчатке изображение, регулируя мышечный контроль над хрусталиком.
Для того чтобы сделать какие-то выводы из столь тонкого анализа зрительных объектов, сигналы, идущие из этой особой анализирующей области глаза, обрабатываются определенной зоной мозга, которая по площади раз в 800 превышает чувствительную область глаза, – своеобразной вычислительной машиной, определяющей значение новых зрительных впечатлений путем сопоставления их с прежним опытом. У человека зрительная зона коры головного мозга делится на две приблизительно равные части, одна из которых следит за центральным полем сетчатки глаза, а другая ведет общее наблюдение за окружающим миром при помощи остальной части глаза, которая велика по размеру, но дает менее четкие изображения.
Мы до такой степени полагаемся на прошлый опыт, что иногда склонны видеть то, чего ожидаем; часто мы не замечаем явных особенностей, которые могли бы удивить нас. Обследуя все, что находится в поле зрения, наш взгляд быстро перескакивает с одного крошечного участка на другой, а промежутки между ними заполняет наш мозг, используя при этом содержимое памяти. Несколько темных пятен, расположенных в известном нам порядке, воспринимаются как изображение целой кошки, вполне определенной, – может быть, той, которая принадлежит соседу по улице. Мы дополняем отсутствующие части теневой надписи, вряд ли сознавая, что художник нарисовал только 50 % контура каждой буквы. Мы легко можем узнать узоры на фарфоровом блюде, найти достаточно оснований, чтобы считать его первосортным, оценить его размер – чайное это блюдо или обеденное; но мы не замечаем щербинку на ободке, пока пальцы не заставят мозг насторожиться. Только тогда глаза обнаруживают брак.
Те детали, которые интересны или важны для мозга, обычно представляют собой лишь ничтожную часть наших зрительных ощущений. Кроме того, каждый вид животных разительно отличается от всех остальных тем, какое значение он придает специфическим зрительным ощущениям. Так, перед человеком возникает проблема: установить, какие особенности внешней среды, попадающие в поле зрения животных, фактически управляют их поведением. Для зарянки это особый оттенок красного цвета, соответствующий окраске грудного оперения самца в брачный период. При виде этого цвета самец зарянки бросается в атаку, защищая определенный участок территории. По-видимому, никакие другие зрительные сигналы, приходящие одновременно с этим, для него не имеют значения. Безразлично, окрашена ли в этот цвет грудка самки, за которой можно было бы поухаживать, или пучок шерсти, надетый на прутик, – самец зарянки должен прогнать его или уничтожить. Подобным же образом пурпурные ласточки независимо от пола будут преследовать модель самолета с бензиновым моторчиком, у которой темно-пурпурный фюзеляж и диагональные полосы на крыльях; но они не обратят внимания на модели других цветов.
Можно было бы ожидать, что великое множество видимых деталей, открывающихся чайке или канюку, который патрулирует определенный кусок неба, помешают им быть внимательными к чему-нибудь еще. Однако отдаленная точка в небе – птица-соседка – не менее важна для них, чем ландшафт побережья или морской пейзаж внизу. Если кто-нибудь из соседей снизится, патрулирующие поблизости птицы займут освободившийся участок неба и начнут разыскивать исчезнувшего соседа. Проявив некоторую настойчивость, они могут присоединиться внизу к обеду, который он отыскал.
Стремясь изучить отличия, благодаря которым птицы одного вида могут узнавать друг друга, орнитологи детально исследовали коллективное поведение домашних птиц. Если «подчиненная» птица нападает на «высокопоставленную» при твердо установленном на птичьем дворе порядке клевания, то это значит, что произошла социальная ошибка. Видимо, «высокопоставленную» птицу больше нельзя узнать. Чаще всего это происходит после появления каких-либо изменений на голове (особенно изменений гребня) и шейке той птицы, которая обладает привилегиями в очередности клевания. Домашние птицы фактически способны различать даже отдельные общественные группы. Они побегут к членам своей стаи, даже если их разделяет расстояние в 40 метров. При таком удалении курица в боковом поле зрения кажется объектом того же размера, что и пшеничное зерно, видимое с одного метра – наибольшего расстояния, на котором курица распознает в зерне пищу и бежит к нему.
Довольно трудно показать, насколько важны для птиц характерные детали самого зерна. В пасмурный день цыплята обычно не обращают внимания на зерна. Они не замечают их и в комнате с рассеянным освещением, когда зерна не отбрасывают тени. Но даже глядя обоими глазами, птицы будут по многу раз клевать на полу окрашенные под цвет зерен пятнышки, если сбоку от каждого изображения зерна нарисована черная тень. Видимо, она является тем характерным признаком, по которому птица оценивает размер, форму и расстояние до зерна. Может быть, как раз из-за отсутствия тени многие птицы бездеятельны в пасмурную погоду.
Значительную часть таких реакций на характерные детали зрительных объектов птицы и многие другие животные приобретают по наследству. Птенец, который только что вылупился из яйца, не обратит внимания на пролетающую над ним утку, но с явным страхом будет реагировать на появление ястреба. Очертания ястреба и утки во время полета не так уж отличаются друг от друга. Когда эти птицы планируют, их вытянутые крылья очень сходны по форме. Длинной шее утки соответствует длинный хвост ястреба, а короткому утиному хвосту – короткая ястребиная голова. Разница в том, что направлено вперед – длинный выступ или короткий. Представление об этом является у птенца врожденным. Если черный картонный силуэт парящей птицы двигать над птичьим двором по горизонтальной проволоке длинным выступом вперед, птенцы спокойны – это всего лишь утка. Но если длинный выступ оказывается позади – они бросаются врассыпную и прячутся: это ястреб!
Вылупившиеся в темноте птенцы, которых еще ни разу не кормили, быстро реагируют на кусочки любого твердого материала размером со съедобное зерно. Они попытаются клевать ясно различимый шарик, лежащий за прозрачной стеклянной пластинкой, явно отдавая ему предпочтение перед плоским диском или угловатой трехмерной пирамидой такого же размера в соседнем окошке. Совершенно очевидно, что подобное предпочтение носит врожденный характер. Это заставляет нас задуматься над тем, насколько хорошо умеют различать предметы новорожденные дети.
Исследовать младенцев труднее: они, по-видимому, утомляются и начинают дремать. Однако некоторые малыши, над которыми производились наблюдения в Университете «Вестерн резерв» в первые две недели их жизни, рассматривали предъявляемые им попарно круглые картинки, затрачивая на это разное количество времени. Диски с грубыми набросками человеческого лица привлекали гораздо больше внимания, чем равные им по размеру диски, где в беспорядке были нарисованы те же самые изображения глаз, бровей, носа и рта, или сероватые или цветные диски. Уже в этом возрасте – и не исключено, что по врожденной способности, – младенцы обращали внимание на те черты, по которым взрослые узнают друг друга и определяют настроение человека. Мы могли бы рассматривать это как первые проблески ощущения своей социальной принадлежности. По-видимому, оно быстро развивается по мере того, как глаз ребенка регистрирует все более мелкие детали. Для того чтобы опознать предмет, месячному ребенку требуются в 60 раз более крупные признаки, чем взрослому. Однако полугодовалый малыш воспринимает уже более мелкие предметы и способен различать детали всего лишь в пять раз крупнее, чем самые маленькие, которые может увидеть взрослый.
Зрение играет важную роль как в умении детей опознать своих родителей, так и в способности родителей опознать собственных детей. В самом деле, только что вылупившийся утенок прочно привязывается к первому движущемуся предмету, который он увидит после появления на свет. Это может быть мама-утка, или чучело, которое тянут на веревочке, или человек, или даже медленно движущийся мотоцикл. Что бы это ни было, у утенка создается прочная пожизненная привязанность к увиденному предмету, и он отвергает любую замену, какой бы естественной она ни была. Точно так же, если собака-мать, или корова, или крыса не имели возможности как следует разглядеть своего отпрыска, они возьмут под опеку любого приемыша, даже если он принадлежит к совершенно другому виду.
Ранние зрительные впечатления обычно оказывают значительное влияние на дальнейшее поведение животных. По-видимому, первые три дня жизни являются решающими для мигрирующей саранчи Среднего Востока и Африки. Каждое отдельное насекомое, которое после появления из яйца не встречает других представителей своего вида, начинает отдавать предпочтение одиночеству и тени и обычно избегает общества своих сородичей. Напротив, саранча, которая появилась на свет в условиях скученности, проводит всю жизнь в компании товарищей. Она хорошо переносит солнечный зной и быстро приобретает привычки огромными стаями перемещаться в поисках пищи, уничтожая посевы человека. Хочется знать, отдавал ли бы Торо [28]28
Торо Генри Давид (1817–1862) – американский писатель, публицист, философ. Жил в лесном уединении, был ярым противником цивилизации. – Прим. ред.
[Закрыть] столь решительное предпочтение собственному обществу, если бы он появился на свет в современном родильном доме и провел первые дни в комнате с кондиционированным воздухом, лежа в одной из близко сдвинутых в ряд детских кроваток. И не превращается ли человеческий род в расу кочующих прыгунов из-за той тесноты, с которой мы сталкиваемся в самом раннем возрасте?
По всей вероятности, зрение связывает нас с нашими собратьями гораздо больше, чем мы предполагаем. Марсель Марсо и другие профессиональные мимы всю жизнь постоянно совершенствуют свое искусство – уменье говорить без слов с любой аудиторией независимо от ее возраста и национальной принадлежности. Очень может быть, что универсальный язык циркового клоуна старше любого произносимого слова.
Легкие движения и быстрые взгляды нередко помогают близким товарищам понимать друг друга. Эти информативные действия, на которые зачастую не обращают внимания, иногда как бы перекидывают мостик через естественные барьеры между различными видами живых существ. При внимательной проверке обнаруживается, что все те лошади и собаки, которым в народе приписывают способность считать и складывать по буквам слова, реагируют на незначительные особенности в поведении хозяев. Многому ли может научиться лошадь или собака у каких-нибудь других животных при подобном внимании к малейшим движениям? Наш врач утверждает, что собаки поддерживают связь посредством зрения и что собака пациента безбоязненно входит в комнату врача только в том случае, если хозяин завяжет глаза своему спаниелю-спрингеру, сидящему перед камином у его ног.
Значит ли это, что чужая собака воспринимает сигналы, которые исходят от глаз собаки врача, или же спаниель, если не завязать ему глаза, будет реагировать на приход собаки посетителя какими-то легкими телодвижениями, которые замечает вновь прибывший?
Мы, как и любой другой вид животных с глазами, используем зрение во многом для того, чтобы распознать предполагаемую пищу. Однако, как указывал философ восемнадцатого столетия Давид Юм, «ни чувства, ни разум ничего не могут сообщить нам о тех качествах, которые делают что-либо пригодным для питания и поддержки человеческого организма». Что же именно в пище, которую мы никогда не пробовали, подсказывает нам, что ее можно съесть без всякого вреда? Исходя из каких признаков даже неопытная щурка, птица-пчелоед ловит насекомое с черно-желтыми поперечными полосками на брюшке и с силой клюет его, так чтобы сразу разрушить все жалящие механизмы, а затем уже использует это насекомое в пищу? Исходя из каких зрительных ощущений жаба узнает, достаточно ли мало насекомое, чтобы служить добычей, или же оно такого размера, что нужно включить механизмы оборонительного поведения?
Весьма специфические зрительные сигналы связаны с ухаживанием, так как только животные с достаточно хорошим зрением ухаживают за своими самками. Однако, число признаков, которые нужно опознавать, должно быть невелико. Иначе как мог бы цветок орхидеи ввести в заблуждение самца паразитической мушки, разыскивающего самку своего вида? Видимо, некоторые орхидеи обладают как раз этими решающими признаками, которые заставляют насекомых осуществлять ложное спаривание с цветком, опыляя его при этом.
Сравнивая, какую роль играет зрение у человека и у других представителей животного царства, можно было бы ожидать значительной разницы между видимым миром человека и других позвоночных животных, с одной стороны, и видимым миром насекомых и ракообразных – с другой. Наши глаза, подобно глазам осьминогов, каракатиц и кальмаров, достаточно мягкие. Поэтому для безопасности они углублены в тело; в них есть всего лишь по одному хрусталику, который обслуживает все светочувствительные клетки. Если бы фотоаппарат уже не был изобретен, почти все принципы его устройства можно было бы вывести из строения глаза этого типа. Однако животные с глазами по типу фотокамеры составляют меньше 6 % всех обитателей животного царства. Огромное же большинство – более 77 % – это насекомые и ракообразные со сложными глазами, как у пчелы. Сложный глаз состоит из выпуклой твердой наружной поверхности; приблизительно на каждую дюжину его светочувствительных клеток приходится по одному хрусталику. Каким же видят мир глаза насекомого?
На голове пчелы длиной всего лишь в 18 миллиметров расположена пара выпуклых сложных глаз, каждый из которых состоит примерно из четырех тысяч слегка сужающихся к одному концу цилиндрических элементов, которые соединены вместе, как семена в шаровидном платановом орехе. Каждый такой элемент, обладающий своим хрусталиком, должен информировать насекомое о любых изменениях в количестве света, приходящего от какого-либо одного маленького участка общего поля зрения. Такого рода глаз очень чувствителен к движению, когда светлые и темные участки в поле зрения воздействуют один за другим на радиально расходящиеся элементы.
Самое лучшее зрение пчелы значительно слабее нашего наихудшего. Чтобы пчела смогла увидеть какой-нибудь предмет, он должен быть относительно большим – в сто раз больше такого, который может разглядеть человек. А если предмет находится на периферии поля зрения пчелы, его размеры должны быть в шесть тысяч раз больше. Это кажется почти невероятным, если вспомнить, какие маленькие цветы могут находить пчелы. Однако парадокс легко объясним. Пчела не может увидеть отдельного цветка, пока не приблизится к нему вплотную. Большую роль здесь играет угол зрения. Поскольку наши глаза без помощи сильной линзы не могут отчетливо рассмотреть предметы, находящиеся на очень близком расстоянии, то мы обычно не замечаем того, что глаза животных увеличивают предметы и хорошо видят их с расстояния в 25 миллиметров и меньше.
