Текст книги "Ученица Холмса"

Автор книги: Лори Р. Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Я успела бросить лишь беглый взгляд на четкий почерк писавшего, как услышала за дверью голос Холмса.

– Может быть, присядем на террасе?

Я быстро положила на место взятый со стола листок, который, похоже, являлся трактатом о семи видах гипсовых растворов и их сравнительной эффективности при снятии отпечатков с различных типов почвы, и согласилась, что действительно было бы приятно посидеть на свежем воздухе. Мы взяли наши чашки, но когда я последовала за Холмсом к французскому окну, мое внимание привлек странный предмет, прикрепленный к южной стене. Это был длинный ящик, всего лишь несколько дюймов в ширину, но высотой почти в три фута, и в комнату выступал дюймов на восемнадцать. Казалось бы, ничего особенного – ящик как ящик, но, приглядевшись, я заметила, что его стенки были съемными.

– Мой экспериментальный улей, – сказал мистер Холмс.

– Пчелы? – воскликнула я. – Прямо в доме? Вместо ответа он отодвинул одну из съемных панелей, обнаружив под ней изящный пчелиный улей со стеклянной передней стенкой. Я присела от восторга. Внутри улья шла своя бурная жизнь, хотя на первый взгляд казалось, что пчелы просто бесцельно мечутся взад-вперед.

Я смотрела, пытаясь понять смысл хаотичного движения. Через трубу в днище нагруженные пыльцой пчелы попадали в улей и через нее же вылетали, избавившись от груза. Труба меньшего размера вверху, вероятно, сделана для вентиляции.

– Видите матку? – спросил мистер Холмс.

– Она здесь? Интересно, найду ли я ее.

Я знала, что матка – самая большая пчела в улье, но все же мне потребовалось довольно много времени, чтобы узнать ее среди двух сотен сыновей и дочерей. Наконец я ее нашла и удивилась, как это мне не удалось сразу ее разглядеть. В два раза больше остальных пчел, она казалась представительницей другой расы. Я задала хозяину несколько вопросов – не боятся ли они света, было ли потомство таким же стабильным, как в обыкновенных ульях, – и он задвинул панель, провожая меня в сад. Ведь меня, как я запоздало вспомнила, не интересовали пчелы.

За французским окном мне открылось пространство, выложенное каменными плитами и защищенное от ветра с одной стороны стеклянной теплицей, пристроенной к стене кухни, и старой каменной оградой с двух других. Терраса была нагрета до такой степени, что воздух над ней колебался, w я почувствовала облегчение, когда мы спустились ниже, под сень медно-красного бука, где стояло несколько уютных деревянных стульев. Я выбрала стул, с которого открывался вид на Ла-Манш и маленький сад, разбитый чуть ниже дома. Мне были видны опрятные ульи среди деревьев, и пчелы, обрабатывающие едва распустившиеся цветы. Защебетала птичка. Из-за ограды послышались два мужских голоса, постепенно удалившиеся. С кухни едва доносился негромкий звон посуды. На горизонте появилась маленькая рыбацкая лодка, которая потихоньку плыла в нашем направлении.

Внезапно я осознала, что мне, как гостю, надо бы начать разговор. Я поставила свой холодный чай на стол и повернулась к хозяину дома.

– Вы сделали это своими руками? – спросила я, показывая на сад.

Он иронично улыбнулся, то ли из-за ноток сомнения, прозвучавших в моем голосе, то ли уловив в моем вопросе обычную дань приличиям, – точно сказать не могу.

– Нет, это все миссис Хадсон со старым Уиллом Томпсоном, который был когда-то садовником в этом поместье. Когда я впервые приехал сюда, я заинтересовался садоводством, но с моей работой это плохо сочеталось. Я бы возвращался каждый раз после многодневного отсутствия к засохшим грядкам или к зарослям ежевики. Но миссис Хадсон находит в этом удовольствие, надо же заниматься чем-то еще, кроме как заставлять меня есть ее стряпню. Для меня же это просто хорошее место, где можно посидеть и спокойно поразмышлять. Кроме того, сад кормит моих пчел, ведь большинство цветов выбрано с учетом качества получаемого с них меда.

– Очень приятное место. Оно напоминает мне наш сад, в котором я играла, когда была совсем маленькой.

– Расскажите мне о себе, мисс Рассел.

Я послушно начала было излагать свою незамысловатую биографию, но какая-то легкая тень невнимания с его стороны меня остановила. Я усмехнулась.

– Почему бы вам самому не рассказать обо мне, мистер Холмс?

– Так... похоже, это вызов?

В его глазах сверкнула искорка интереса.

– Точно.

– Очень хорошо, но с двумя условиями. Во-первых, вы простите издержки моего старого перегруженного интеллекта, который порядком поизносился и заржавел без долгих тренировок. Жизнь с миссис Хадсон и Уиллом – не лучший шлифовальный камень для острого ума.

– Не думаю, что ваш ум так уж сильно заржавел, но принимаю это условие. Каково же другое?

– Что вы таким же образом расскажете обо мне, когда я закончу.

– Ладно, я попробую, даже если придется стать объектом ваших насмешек. – В итоге мне явно не удалось этого избежать.

– Прекрасно. – Он потер руки, и внезапно я почувствовала, как на мне сосредоточился пытливый взгляд ученого. – Передо мной некая Мэри Рассел, названная так в честь своей бабушки по отцовской линии.

На мгновение я опешила, но, догадавшись, откуда ветер дует, дотронулась до старинного медальона с инициалами М.М.Р., который проглядывал в распахнутом вороте моей рубашки. Я кивнула.

– Ей, вероятно, шестнадцать? Или пятнадцать? Да, пятнадцать лет, но несмотря на молодость и на то, что она не учится в школе, она собирается сдавать вступительные экзамены в университет.

Я ощупала книгу в своем кармане и вновь кивнула.

– Она, очевидно, левша, и один из ее родителей – еврей, наверное, мать. Да, определенно мать. И она умеет читать и писать на иврите. В настоящее время она ростом на четыре дюйма ниже, чем ее отец, ведь это его костюм? Ну как? – спросил он, явно довольный собой.

Я лихорадочно соображала.

– Иврит? – спросила я.

– Такие следы чернил на ваших пальцах могли остаться только при письме справа налево.

– Да, конечно. – Я посмотрела на следы чернил возле ногтя на большом пальце левой руки. – Весьма впечатляюще.

Он махнул рукой.

– Ерунда. Но акценты небезынтересны. – Он вновь уставился на меня, потом откинулся на спинку кресла, положил локти на подлокотники, сцепил пальцы и, закрыв глаза, продолжил: – Итак, акценты. Она недавно переехала из отцовского дома в западной части Соединенных Штатов, скорей всего из Северной Калифорнии. Ее мать была еврейкой-кокни, а сама мисс Рассел выросла на юго-западной окраине Лондона. Она переехала в Калифорнию год или два назад. Произнесите, пожалуйста, слово «мученик». – Я произнесла. – Да, два года назад. Вскоре родители погибли, вероятно, при том же несчастном случае, в который мисс Рассел попала в сентябре или октябре прошлого года. Несчастный случай, который оставил рубцы на ее шее, голове и правой руке, а также некоторую слабость в той же руке и не очень хорошо сгибающееся левое колено.

Игра внезапно перестала быть забавной. Я сидела как замороженная, с лихорадочно бьющимся сердцем, слушая холодный, сухой звук его голоса.

– После выздоровления она вернулась в семью матери, к малосимпатичной и скуповатой родственнице, которая едва ее кормит. О последнем свидетельствуют худоба ее хорошо сложенного тела и то количество пищи, которое она бы никогда не проглотила за столом у незнакомого человека, если бы руководствовалась исключительно хорошими манерами. – Тут он открыл глаза и увидел мое лицо.

– О Боже. – В его голосе прозвучала странная смесь добродушия и невольного раздражения. – Мне ведь уже указывали на эту мою бесцеремонность. Извините, что расстроил вас.

Я покачала головой и потянулась за остатками холодного чая в моей чашке. Мне было трудно говорить, впечатление было такое, будто в горле огромный ком.

Мистер Холмс встал и ушел в дом. Немного погодя он вернулся с двумя изящными фужерами и бутылкой светлого напитка. Он налил его в фужеры и предложил мне, назвав напиток медовым вином, конечно же, собственного приготовления. Он сел, и мы оба отпили по глотку чего-то очень душистого, похожего на ликер. Наконец ком рассосался, и я снова услышала пение птиц. Я глубоко вздохнула и посмотрела на него.

– Двести лет назад вас бы сожгли, – попыталась пошутить я.

– Мне говорили об этом и раньше, – отметил он, – хотя я с трудом представляю себя в роли ведьмы, колдующей над своими горшками со снадобьями.

Я слабо улыбнулась. Он откашлялся.

– Гм, стоит ли мне закончить? – спросил он.

– Как хотите, – с трепетом ответила я.

– Родители этой молодой леди были весьма обеспеченны. Их наследство в сочетании с ее ошеломляющим интеллектом не позволили неимущей родственнице подмять ее под себя. Поэтому леди и шатается по холмам, предоставленная самой себе.

Похоже, он заканчивал, и я собрала свои рассеянные мысли.

– Вы совершенно правы, мистер Холмс. Я являюсь наследницей, а что касается тети, то ее представления о том, что должна делать молодая девушка, явно не совпадают с моими. А поскольку ключи от кладовой находятся у нее, а мое послушание она пытается купить за еду, я частенько ухожу в таком состоянии, в каком ушла и сегодня. Как бы то ни было, в ваших рассуждениях есть два изъяна.

– О?

– Во-первых, не я приехала в Суссекс к тете. Дом и ферма принадлежали моей матери. Когда я была маленькой, мы часто бывали здесь летом. Это были самые счастливые дни моей жизни. Тетя была вроде смотрительницы поместья. И хотя она будет опекать меня в течение еще шести лет, по правде говоря, это она живет со мной, а не я с ней. – Кто-нибудь другой, может, и не уловил бы нотки отвращения в моем голосе. Поэтому я быстро переменила тему, дабы не выдать еще каких-нибудь подробностей своей личной жизни. – Во-первых, я всегда рассчитываю время так, чтобы возвращаться домой до наступления темноты. Мне скоро надо будет уходить, поскольку через пару часов уже стемнеет, а мой дом в двух милях от того места, где мы встретились.

– Мисс Рассел, – спокойно сказал он, не настаивая на предыдущей теме, – один из моих соседей удовлетворяет свою страсть к автомобилям, работая таксистом. Миссис Хадсон пошла попросить его подбросить вас до вашей дорогой тетушки. Так что можете спокойно отдыхать еще часа полтора.

Я опустила глаза в смущении.

– Мистер Холмс, боюсь, мои сбережения не настолько велики, чтобы позволить себе такие траты. Ведь я уже и так потратилась на Вергилия.

– Мисс Рассел, у меня солидные сбережения, но трачу я очень мало. Прошу вас разрешить мне эту маленькую причуду.

– Нет-нет, я не могу.

Он посмотрел на меня и сдался.

– Ну ладно, тогда предлагаю компромисс. Я возьму на себя эту и последующие траты, как бы предоставляя вам заем. Полагаю, ваше будущее наследство позволит вам рассчитаться со мной.

– О да, – засмеялась я, живо вспомнив сцену в нотариальной конторе, когда глаза тети загорелись от жадности, – с этим проблем не будет.

Он посмотрел на меня проницательным взглядом и, поколебавшись, деликатно заговорил:

– Простите за навязчивость, мисс Рассел, но меня интересуют темные стороны человеческой натуры. Позвольте узнать, а что если?..

Я мрачно улыбнулась.

– В случае моей смерти тетя будет получать лишь определенную ежегодную выплату. Едва ли больше того, что она имеет сейчас.

– Понятно, а теперь насчет займа. У вас будут мучительно болеть ноги, если вы отправитесь домой в этих туфлях. Хотя бы сегодня воспользуйтесь такси.

Было что-то странное и ироничное в его последнем предложении. Мы сидели и смотрели друг на друга в тихом вечернем саду, и мне показалось, что он нашел во мне приятного собеседника. Мы составляли странную пару: очкастая девчонка и высокий язвительный отшельник, наделенный блестящим умом. Я уже не сомневалась, что это далеко не последний визит в этот дом. Я заговорила, принимая его скрытое предложение дружбы:

– Когда по три-четыре часа в день проводишь в дороге, остается очень мало времени на что-то другое. Я принимаю ваше предложение о займе. Пусть только миссис Хадсон все записывает.

– Она очень скрупулезна в подсчетах, в отличие от меня. Выпейте еще моего вина и расскажите Шерлоку Холмсу о нем самом.

– Так вы уже закончили?

– Ну, можно еще поговорить об очевидных вещах, упомянуть о вашей обуви, о позднем чтении при плохом свете, о том, что у вас есть несколько дурных привычек, что ваш отец курил и, в отличие от большинства американцев, в одежде предпочитал качество моде. Я все-таки остановлюсь. Теперь ваша очередь, но предупреждаю, я хочу услышать от вас что-нибудь отличное от того, что вы могли почерпнуть у моего восторженного друга Уотсона.

– Я постараюсь избежать заимствования его проницательных наблюдений, – сухо сказала я, – хотя интересно, если написать вашу биографию по его историям, не будет ли это палкой о двух концах. На мой взгляд, опусам Уотсона не всегда можно верить, иногда они представляют вас намного старше. Я не очень хорошо угадываю возраст, но вам ведь ненамного больше пятидесяти? О, извините. Некоторые люди не любят говорить о своем возрасте.

– Сейчас мне пятьдесят четыре. Конан Дойль и иже с ним посчитали, что я буду выглядеть более привлекательно, если мне увеличить возраст. Юность не внушает доверия, неважно в книгах или в жизни, – к этому, увы, я пришел, когда обосновался на Бейкер-стрит. Мне тогда едва исполнился двадцать один год, и у меня было еще очень мало дел. Между прочим, надеюсь, у вас нет привычки угадывать. Гадание – это слабость, которая появляется от лени и не имеет ничего общего с интуицией.

– Буду иметь это в виду, – сказала я, протягивая руку за фужером, чтобы сделать глоток и заодно поразмыслить о том, что я видела у него в комнате. Я тщательно взвешивала слова: – Ну, для начала: вы выходец из состоятельной семьи, хотя ваши отношения с родителями едва ли были безоблачными. И по сей день вы частенько думаете о них, пытаясь сжиться с этой частью прошлого. – Увидев, что его бровь поднялась, я объяснила: – Поэтому вы держите старую семейную фотографию на своем рабочем столе, а не повесили ее на стену, чтобы забыть. – Ах, как приятно было прочитать на его лице высокую оценку и услышать, как он пробормотал: «Очень хорошо, действительно очень хорошо». Я почувствовала себя уверенней.

– Могу еще добавить, что именно поэтому вы никогда не говорили с доктором Уотсоном о своем детстве. Ему было бы трудно понять странности одаренного ума. Я не буду совать нос в чужие дела, но осмелюсь заметить, что это способствовало вашему раннему решению отдалить себя от женщин, поскольку женщина могла стать бы для вас всем и это бы не сочеталось с вашим причудливым партнерством с доктором Уотсоном. – Выражение его лица невозможно было описать – нечто среднее между оскорбленным и веселым, с примесью злости и раздражения. В конце концов оно стало насмешливым. Я почувствовала себя значительно лучше, переварив боль, которую он случайно мне причинил, и поднажала.

– Как бы там ни было, я не собираюсь вторгаться в вашу личную жизнь. Прошлое важно лишь в той мере, в какой оно соотносится с настоящим. Вы здесь потому, что хотели избежать жизни среди ограниченных умов, умов, неспособных вас понять уже только в силу их неполноценности. Вы очень рано отошли от дел, двенадцать лет назад, очевидно, чтобы изучать совершенство и единство пчелиного общества и работать над вашим опусом по сыскному делу. На книжной полке возле вашего письменного стола я увидела семь законченных томов, и, судя по количеству чистой бумаги, вам предстоит написать по меньшей мере столько же. – Он кивнул и подлил нам вина. Бутылка была почти пустой.

– Что касается вас и доктора Уотсона, – продолжала я, – то здесь вряд ли можно сказать что-нибудь новое. Кстати, мне кажется, вы едва ли оставили свои химические опыты, о чем свидетельствуют состояние ваших манжет и эти довольно свежие кислотные ожоги на руках. Вы больше не курите сигарет, судя по вашим пальцам, но часто пользуетесь трубкой, а еще ваши пальцы говорят о том, что вы по-прежнему дружите со скрипкой. Вас совершенно не заботят пчелиные укусы (так же как и ваши финансы и сад), потому что на вашей коже их очень много – как новых, так и старых, – а гибкость вашего тела доказывает справедливость некоторых теорий о пчелиных укусах как средства от ревматизма. Или от остеохондроза?

– В моем случае это ревматизм.

– Кроме того, вы не оставили своей прежней жизни – точнее, она не оставила вас. На вашем подбородке можно различить светлое пятно, свидетельствующее о том, что прошлым летом вы носили бородку, которую потом сбрили. Дело в том, что солнечных дней было еще слишком мало, чтобы пятно исчезло полностью. А поскольку обычно вы не носите бороды и выглядели бы с ней, на мой взгляд, весьма неприятно, то, вероятно, вы носили ее в качестве маскировки в течение нескольких месяцев. Возможно, это было связано с началом войны, может быть, вы следили за кайзером.

Он уставился на меня рассеянным взглядом, не выражающим ничего, и долго изучал меня. Я улыбнулась самодовольной улыбкой. Наконец он заговорил:

– Я сам вас просил об этом, не так ли? Вы знакомы с работами доктора Зигмунда Фрейда?

– Да, но Фрейд слишком увлечен патологией поведения.

Внезапно в цветочной клумбе послышался шум. Два рыжих кота как ошпаренные выскочили оттуда и, промчавшись по лужайке, исчезли в проломе садовой стены.

– Двадцать лет назад, – пробормотал он, – даже десять. Но здесь? Сейчас? – Он покачал головой и опять посмотрел на меня. – Что же вы будете изучать в университете?

Я улыбнулась. Трудно было удержаться; я знала, как он на это отреагирует, и предвкушала его смущение.

– Геологию.

Его реакция была бурной, как я и предполагала. Мы встали и немного прошлись. Я полюбовалась морем, пока он обдумывал мой ответ, и к моменту нашего возвращения он согласился, что теология не хуже, чем что-нибудь другое, хотя и отметил, что считает это пустой тратой времени. Я не стала спорить.

Вскоре приехала машина, и миссис Хадсон вышла, чтобы заплатить водителю. Холмс ввел ее в курс нашего договора, чем сильно ее позабавил. Она пообещала все записывать.

– Мне нужно закончить один опыт, поэтому прошу извинить меня, – сказал он. Как я поняла позже, он просто не любил говорить «до свидания». Я протянула ему руку и едва не отдернула, когда он поднес ее к губам, вместо того чтобы пожать, как это было раньше. Он дотронулся до нее сухими губами и отпустил.

– Приходите к нам в любое время. Кстати, у нас есть телефон. Но спрашивайте лучше миссис Хадсон, так как она старается оградить меня от нежелательных звонков. – Кивнув, он повернулся, чтобы уйти, но я его остановила.

– Мистер Холмс, – спросила я, чувствуя, что краснею, – разрешите задать вам один вопрос.

– Конечно, мисс Рассел.

– Чем заканчивается «Долина страха»? – выпалила я.

– Что? – удивленно спросил он.

– "Долина страха". Я ненавижу эти сериалы, «Долина страха» будет идти еще целый месяц, и было бы любопытно узнать от вас, чем все закончилось.

– Это одна из сказок Уотсона, я правильно понял?

– Конечно. Это дело Бирлстоуна и Скауэров, Джона Макмурдо и профессора Мориарти, и...

– Да, кажется, я припоминаю это дело, хотя меня всегда интересовало, почему, если Конан Дойль так любит псевдонимы, он не дал их также мне и Уотсону.

– Так как оно закончилось?

– Я не очень-то помню. Вам придется спросить Уотсона.

– Но вы же должны помнить, чем закончилось дело, – изумилась я.

– Само дело – да, но я ведь даже не догадываюсь, как изобразил его доктор Уотсон. Мисс Рассел, Уотсон много чего мог изменить. Всего вам хорошего. – Он вернулся в коттедж.

Миссис Хадсон, стоявшая неподалеку, сунула мне в руки сверток – как она сказала, «на дорожку». Судя по весу свертка, этого мне должно было хватить даже для того, чтобы, обманув бдительность тетки, дополнить мой вечерний рацион. Я сердечно поблагодарила ее.

– А тебе спасибо за то, что пришла сюда, детка, – сказала она. – Вот уже несколько месяцев я не видела его таким жизнерадостным. Приходи еще, пожалуйста.

Я пообещала, что обязательно приду, и залезла в машину. Автомобиль тронулся. Так началось мое долгое знакомство с мистером Шерлоком Холмсом.

* * *

Я считаю необходимым прервать мой рассказ и сказать несколько слов об одном человеке, чтобы более к этому не возвращаться. Я говорю о своей тетке.

В течение семи лет после гибели моих родителей до того, как мне исполнился двадцать один год, она жила в моем доме, тратя мои деньги, управляя моей жизнью, ограничивая мою свободу, стараясь изо всех сил держать меня под контролем. Не знаю точно, сколько родительских денег прилипло к ее рукам, но после того, как она меня наконец оставила, она купила дом в Лондоне, хотя явилась ко мне без гроша. Я не стала вдаваться в подробности, оставив ей это в качестве платы за службу. И не поехала на ее похороны спустя несколько лет, распорядившись, чтобы дом отошел ее бедной двоюродной сестре.

Я старалась игнорировать свою тетку, когда она жила со мной, и это выводило ее из себя. Ничтожная личность, она постоянно пыталась доказать свое превосходство над другими. Она заслуживала жалости, но своими действиями вызывала только ненависть.

Как бы там ни было, я буду продолжать по возможности игнорировать ее в своем рассказе. Это своего рода месть.

Она всячески пыталась помешать моему знакомству с Холмсом. Больше всего ее задевало то, что оно давало мне жизнь и свободу. Я легко принимала субсидии от миссис Хадсон, и к моему совершеннолетию у меня накопился довольно приличный долг. (Само собой разумеется, первым делом, которое я провела через нотариальную контору, было оформление чека на сумму моего долга для мистера Холмса с пятью процентами для миссис Хадсон. Не знаю, потратила ли она их на благотворительные цели или отдала садовнику, но деньги она взяла.)

Тетя хотела пресечь мои посещения мистера Холмса угрозами, что распустит слухи и сплетни по всей округе. Раз в год угрозы переходили в скандалы, и мне приходилось контратаковать, обычно при помощи шантажа. Однажды я даже просила Холмса воспользоваться своим именем, которое, несмотря на отставку мэтра, всегда значило очень много, и заявить официальным лицам о недопустимости распространения о нем низких слухов. Письмо, которое она после этого получила, и особенно адрес на конверте, заставили ее замолчать на полтора года. Борьба достигла апогея, когда я решила сопровождать мистера Холмса в шестинедельной поездке на континент. Тетке удалось заставить меня хотя и не отменить эту поездку, то отложить ее. Но в целом до моего двадцать первого дня рождения у меня не было с ней никаких проблем.

Вот и все о единственной сестре моей матери. Я оставляю ее здесь, никчемную и безымянную, и надеюсь, она не будет часто вторгаться в мой дальнейший рассказ.