Текст книги "Бунт Афродиты. Tunc"

Автор книги: Лоренс Даррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Я скажу вам. Как вам известно, мы не вмешиваемся в политику, но политики так часто суются в наши дела, что приходится держать руку на пульсе, знать, что происходит. В настоящее время существует тайное крыло партии младотурков, офицеры проводят секретные встречи. У меня нет желания подслушивать, о чем они там говорят, но я намерен узнать, бывает ли на этих встречах один человек. Если он присоединился к ним, тогда я узнаю и остальное. Я бы хотел использовать вашу коробочку, чтобы записать их встречу. Сделаете это для меня? Это ничем вас не свяжет?

Я согласился, но при этом уточнил, что моим крохотным микрофонам не хватит чувствительности, чтобы записать сигнал через кирпичные стены или с расстояния в сотни метров.

– В их комнате, расположенной под одним из больших водохранилищ, есть камин, – понимающе кивнув, сказал он. – Я выну кирпич, и вы поместите туда своё устройство.

– В таком случае все будет нормально.

– Тогда я скажу Сакрапанту, чтобы он отвёз вас в Полис, – коснувшись моей руки, сказал Иокас с нескрываемым облегчением. – Вот и прекрасно.

Он встал и посмотрел в тёмный сад. Пока мы разговаривали, с моря полз густой туман и окутывал пролив под нами; слышались приглушённые сирены и колокола пароходов, осторожно плывущих к городу. Воздух был прохладен и влажен. Я подумал, что пора расстаться с хозяином, но он не хотел отпускать меня, пока мы не заглянем в тёмный старый амбар, где были устроены вольеры для его охотничьих птиц. Я предположил, что предложение было сделано лишь из вежливости: действительно, рассмотреть чтонибудь было невозможно, поскольку внутри стояла почти полная тьма. Я смутно различал силуэты птиц, шевелящихся на шестках. Иокас уверенно шёл между вольерами, тихонько посвистывая, проверяя ремешки, которыми соколы были привязаны за лапы, к жердочкам. Вонь гниющего мяса была почти невыносимой, и я чувствовал, как блохи прыгали с грязного каменного пола на мои щиколотки.

– В эти выходные мы отлично с ними поохотимся, – бодро крикнул он. – Если у вас есть к этому интерес.

Я не стал отказываться, потому что, хотя и был равнодушен к охоте, вспомнил темноволосую девушку с соколом на руке. Её видение пробудило во мне некоторое волнение – возможно, причиной было единственно любопытство. Тем не менее было бы интересно отправиться с ними, пусть только ради прогулки верхом, о чем я и сказал.

– Прекрасно! – воскликнул он. – Прекрасно!

Мы выпили по последней на террасе, потом появился мажордом с фонарём, чтобы проводить меня обратно в дом для гостей. Ноги плохо слушались меня, хотя голова была болееменее ясной. Мы договорились, что следующий день я проведу в Полисе, советуясь с кем сочту нужным, и вернусь к вечеру с катером. Старый евнух помог мне медленно спуститься с холма, приноравливая шаг к моему, и наконец я вновь оказался на своей террасе. Он вошёл в дом, чтобы зажечь лампы. Я стоял, вдыхая сырой ночной воздух. Не было ни неба, ни моря, ни звёзд. Я плыл на маленьком балконе, как на плоту, сквозь клубы тумана. Выполнив свои обязанности, слуга поклонился и пошёл обратно вверх по тропинке. Ночной туман поглотил его сразу, будто упал занавес. Из рощицы над домом донёсся голос девушки. Её не было видно в темноте, но я слышал тихий ласковый голос, обращённый к птице на её руке, повторявший снова и снова, с разными интонациями, одни и те же слова: «Гельдик гель улялюм». Бесплотный голос плыл вниз по холму и затихал в ухе. Я почувствовал искушение позвать её по имени – чему сам очень даже удивился. Но вместо этого забрался под влажные простыни и уснул неспокойным сном, в котором виделось, что голос исходит от большой птицы, а не от женщины. Странный булькающий ласковый голос, похожий на звук, который издаёт вскипающая пузырьками вода в наргиле, – звук одновременно нежный и бесстыдный. Сладостный, как зов горлицы, и резкий, как шипенье змеи. Огромные крылья простёрлись надо мной в темном небе, страшные железные когти вонзились мне в плечи, и я закричал. Затем долгое стремительное падение. Но я упал в один из павильонов Сераглу, и трое слепых гнались за мной по длинным коридорам и залам. Они ориентировались на звук: когда я замирал, они в растерянности останавливались с поднятым ятаганом в руке. Уловив моё дыхание, они снова бросались ко мне. Я проснулся, обливаясь потом от ужаса. Туман немного рассеялся, и над водой плыл бледный серп луны. Я рухнул обратно в постель и долго боролся с бессонницей, прежде чем снова провалиться в трясину сна. Разбудило меня солнце, бьющее в глаза. Оно заливало террасу и окна маленькой комнаты. Больше того, к моему удивлению и смущению, я увидел Бенедикту Мерлин, которая сидела на перилах и смотрела на меня. Рядом с ней стоял портфель, который вчера я забыл взять с собой. Лицо её было серьёзно, даже напряжённо, словно она сосредоточенно о чемто думала, глядя на меня, пока я спал. Я пробормотал «доброе утро», приглаживая встрёпанные волосы, она кивнула в ответ. Её лицо осталось попрежнему серьёзным, даже озадаченным.

– Вы ждали, пока я проснусь? – спросил я с досадой. – Почему же не разбудили меня?

Она вздохнула и ответила:

– Я считала до ста. И тогда бы разбудила. – Она соскочила с перил и отряхнула руки от цветочной пыльцы, а может, листовой прели. – Я вам принесла это, – сказала она, показывая на портфель. – Лодка уже прибыла и ждёт вас.

– Вы собираетесь с нами в Полис?

– Нет, – помотала она головой. – Не сегодня. Да и зачем?

– Ну, не знаю… поболтали бы.

– Поболтали? – спросила она на высокой ноте и глядя с неподдельным удивлением, словно чьёто желание поболтать с ней было для неё в невероятную диковинку.

– Что же тут такого?

Она отвернулась и – почти застенчиво – прошептала: «Мне надо идти». Она пересекла тропинку и мёдленно пошла вверх по холму. Я стоял в пижаме и смотрел ей вслед. У края рощи она остановилась и обернулась. Я помахал ей, и она помахала в ответ – но както нерешительно.

Повернулась и исчезла среди деревьев.

Я занёс портфель в комнату и торопливо оделся, зная, что терпеливый Сакрапант ждёт меня, сидя на кормовом люке «Имоджен», элегантный, но чопорный, как богомол или высокий кран в доках.

Я, как приличествует, извинился, что заставил себя ждать, и был дружно прощён всеми; скоро мы уже с воем неслись мимо берега Босфора, снимая носом белую стружку с мраморной поверхности моря и оставляя за собой глубокий след. Приближавшийся город был словно роспись на огромном театральном занавесе – колеблющаяся, молочнобелая, угадываемая, с контуром, дрожащим, как марево. Прекрасно было сидеть в нескольких дюймах от воды, полностью отдавшись ощущению движенья, и смотреть на несущуюся навстречу водную гладь. В такие мгновения мысли блуждают по своей прихоти, уносятся к созвездиям, к облакам. Я подумал о способности Иокаса читать чужие мысли, сравнил с собственной: никакой эзотерики тут нет. Если мысленно сосредочиться на комто, сосредоточиться понастоящему, можно увидеть его астральное тело, находящееся, так сказать, в развитии: можно провидеть, каким оно может стать. Так, с иронией вопросил я себя, уж не значит ли в таком случае, что все мы – маленькие Фаусты? И скажи, умник, что ты провидишь в гладком благостном облике мистера Сакрапанта, который сидит рядом с тобой, держа в руках священный портфель, оказавший такое странное влияние на мою жизнь. «Сакрапант? Гм. Дай подумать». Все это было до того, как он свалился с неба. Слова возникли сами собой: «Дело 225. Илайес Сакрапант. Всю жизнь слушал турецкую музыку – трансцендентально монотонную музыку. Жена только что не молится на него, постоянно доводя его своей любовью до нервного срыва». А мистер Сакрапант тем временем говорил не умолкая и показывал на места, представлявшие интерес для туриста. (Как путешествие ограничивает ум!) Я кивал, показывая, что слушаю его, но про себя благословлял спасительный ровный гул мотора. Затем, продолжая разговор со своим вторым «я», фаустовским, я избрал другую фигуру для рентгеновского, так сказать, исследования: Бенедикту! Тут самообладание окончательно покинуло меня. Перед глазами развернулся веер моментальных снимков того холодного лица – его естественная красота, подвижность, выразительность. Дело 226, так сказать. «Она живёт, испытывая истинный ужас, – но для этого нет основания. Она не понимает, что точно так же, как не каждому даны способности к искусству, так и другие вещи, вроде любви или математики, могут раскрыться только своим адептам. Её случай настолько безнадёжен, что комуто необходимо, совершенно необходимо полюбить её». Эти мысли так испугали меня, что чуть ли не каждый мой волосок встал дыбом.

Вайбарт жил за Перой, в скромном, но удобном домике с пальмовым садом. Здесь же он и занимался делами, большей частью касающимися людей бизнеса. Гостиная была превращена в офис с немногочисленными папками с документами и гостеприимно распахнутым буфетом, полным бутылок. Внимательно, но быстро он просмотрел бумаги, которые я достал из портфеля, и в изумлении разинул рот. Потом поднял роговые очки на лоб и сказал:

– Господи Иисусе, приятель, ты самто это читал? Я утвердительно кивнул, добавив:

– Но я не юрист и не обнаружил никаких подвохов.

– Подвохов! – Он издевательски засмеялся и в возбуждении прошёлся по комнате. – Дорогой мой, ты обратил внимание на скользящую шкалу авторских отчислений, на размер предварительного гонорара? Подписывай договор о сотрудничестве не раздумывая, слышишь? Они предлагают тебе не только роялти за твои изобретения, но и продвижение их на рынке; и, словно этого недостаточно, ещё обеспечить всем необходимым все, какие вздумаешь проводить, эксперименты. – Он сел и на секунду задумался. – Даже не знаю, что сказать. Если хочешь, я посмотрю документы повнимательней, но, право, на первый взгляд…

– Мне казалось, все это слишком хорошо, чтобы быть правдой: гдето они хитрят.

– «Мерлин»? Хитрит? Ты, должно быть, сошёл с ума, Чарлок. Фирма надёжная как скала и очень почтённая. Тебе чертовски повезло, что ты попал в неё в твоём возрасте и с тем, чем ты занимаешься. На твоём месте я бы ни секунды не сомневался. Откровенно говоря, я довольно хорошо знаю Мерлина, поскольку однажды по просьбе «Тайме» писал статью о наших левантийских коммерсантах. Я начал собирать сведения о нем, но зашёл в тупик: не хватало материала; Пехлеви препятствовал мне под всякими мелкими предлогами – не этот Пехлеви, а Джулиан, что возглавляет лондонское отделение. Меня это, конечно, не могло удовлетворить, потому что в их устах история Мерлина просто романтическая сказочка о бедняке, который усердным трудом достиг богатства. Он начинал очень скромно, после того как курсантом военноморского училища дезертировал со своего линкора, когда тот находился на стоянке в гавани Полиса. Занимался виноторговлей, затем с истинно шотландской рассудительностью малопомалу начал расширять бизнес: шкуры, уголь, зерно, опийный мак из Ливана, кат из Йемена, табак, возможно, небольшая работорговля на Красном море… Дело росло медленно, но неуклонно, в конце концов превратившись в огромную фирму, которой он не мог управлять в одиночку. Тут и появляются братья Пехлеви – бог знает где Мерлин откопал их; нельзя представить себе двух людей более непохожих по характеру и образованию. Иокас… ну ты знаешь его. Джулиана я никогда не видел, только слышал о нем. С блеском заканчивает Оксфорд, какоето время служит в Британском банке, затем завоёвывает Лондон для Мерлина. Когда Мерлин сошёл со сцены, фирма разделилась на два самостоятельных подразделения, как клетка, которая размножается делением, – или, скорее, как Западная и Восточная церкви; только они, конечно, заодно, эти двое братьев. У Джулиана все банковские операции, инвестиционные проекты, производство, акции и облигации и прочее в том же роде, тогда как это отделение, куда ты вступаешь, главным образом занимается продажей сырья для промышленности. Стамбул традиционно остаётся стратегическим entrepot для всего, что идёт по Чёрному морю в Средиземное. Не гляди так мрачно, Чарлок. Одним росчерком пера, приятель, ты можешь обеспечить себе больше, чем просто финансовую независимость, – богатство, а также возможность спокойно заниматься своей работой. Мне не по себе становится, стоит подумать, как тебе повезло.

– А что скажешь о Бенедикте Мерлин, этой дочке, брюнетке?

– Брюнетке? Она блондинка – или один из нас дальтоник. Да, припоминаю, она обожает носить разные парики. Но клянусь, она блондинка, и очень хорошенькая. Вот тебе ещё один приз, за который стоит побороться. Должен сказать, что она одна из самых богатых женщин в мире.

– Но она вдова. Причём они предпочитают не называть её по фамилии мужа.

– Да, кажется, вдова. Никогда не видал её мужа. Я поднялся и задумчиво допил свой шерри.

– Ладно, – сказал я. – Оставляю пока документы тебе, посмотри внимательней. И если твоё мнение не переменится… Ну, не знаю. – Я ощущал какоето смутное, но стойкое внутреннее сопротивление перед шагом, который окончательно и бесповоротно свяжет меня с фирмой, – хотя и не мог привести ни одного разумного аргумента против этого. Непонятно, но это так.

– Как знаешь, – разочарованно сказал Вайбарт. – Но я вот что скажу: в мире, где все идут на компромиссы и ради куска хлеба занимаются делом, которое им не по душе, остаётся только завидовать парню, получившему такое предложение.

– А если бы ты получил такое предложение, что сделал бы ты?

– К черту дипломатию, все это так ничтожно по сравнению с жизнью и… нет, лучше промолчу, Чарлок, лучше промолчу.

Я вздохнул с пониманием, эту жалобу я уже слышал прежде.

– Знаю, – сказал я. – Ты мечтаешь писать. Вайбарт застонал и взъерошил светлые волосы. Улыбнулся своей чудесной улыбкой и застенчиво кивнул.

– Дорогой мой Чарлок, – сказал он. – Я постоянно ношу в себе книгу, но я не разрожусь ею, пока НЕ ПРОСНУСЬ. – Последние слова он выкрикнул во весь голос и с такой силой стукнул кулаком по столу, что я вздрогнул. – Извини, – сказал он. Жена спросила из соседней комнаты, что случилось. – Ничего не случилось, все в порядке, – раздражённо крикнул он в ответ и, обращаясь ко мне, сказал: – Вот в чем вся беда. – За его дурачествами чувствовались подлинные гнев и разочарование. Вайбарт был милой и явной жертвой своей образованности. – Надо было спасаться бегством, пока меня не охватил дипломатический зуд, – продолжал он. – Да что угодно лучше, чем жить в вечном страхе совершить по неосторожности какуюнибудь ошибку.

Я рассмеялся и предложил пройтись, чтобы его настроение улучшилось, и он с готовностью согласился проводить меня до места, где я условился встретиться с Сакрапантом. Пока мы шли, он говорил не умолкая, перемежая свою беспорядочную саморазоблачительную болтовню слухами, пикантными подробностями о фирме, порой поражавшими меня своей неправдоподобностью – или, во всяком случае, противоречащими тому, что, по моим представлениям, было на самом деле. Например, что Сакрапант, мол, первоклассный стрелок из пистолета и завоевал множество кубков; что Джулиан заказал для дворца Мерлина коринфские колонны, потом разбил их и разбросал обломки вокруг, чтобы все напоминало руины древнегреческого храма, – Но позволь мне рассказать о себе, – сказал Вайбарт, все ещё охваченный страстью к самобичеванию. – Это единственное, что меня понастоящему волнует. Я, Чарлок, вышел из интересной семьи, уходящей корнями к временам Тюдоров, и её отпрыски были известны распутством, упадничеством, филистерством и эгоизмом. Но где все это во мне? Налицо вырождение наследственных свойств, поскольку я отличаюсь умом и благонравием. Я ничем не могу похвастаться перед тобой, кроме лености, претенциозности, самообольщения и лицемерия. Можешь сказать, что и этого вполне достаточно, что и это плохо. И вечно мне таким оставаться и внушать жене советника, танцуя перед ней, как боаконстриктор, что я не такое уж ничтожество?

– Почему бы и не попробовать?

– В томто все и дело, – грустно сказал он. – Меня не устроит ничто иное, кроме совершенства. И тебя, так мне кажется, не устраивает быть просто приятным малым, тактичным и полным всяких идей изобретателем – хотя почему бы и нет? Это как если бы мои родители купили мне дорогущую тачку, послали учиться в Уинчестер, а я оказался слишком ленив, чтобы возделывать сад. Это унизительно. – Он стукнул себя тростью по ноге и выругался. – С другой стороны, как можно верить в литературу? Разве то, что в ней сейчас творится, может вдохновить начинающего? Венки из ревеня, петрушки, шалфея, руты – для первоклассных писателей. Из мишуры – для новых. Почётные звания, чтонибудь вроде «Певчий дрозд из Финчингфилда». Это, мягко говоря, удручает.

– Ну, не знаю, что тебе посоветовать.

– Конечно, не знаешь. Я тоже. Пора бы уже летать, а я набираю вес. Скоро буду годиться только на то, чтобы писать историю Королевского Жирнозавра, – извини!

Наконец мы дошли до перекрёстка, где Сакрапант обещал ждать меня; Вайбарт не уходил и продолжал говорить, не желая терять слушателя.

– Я потерял себя, – объявил он, высоко взмахнув тростью в направлении Большого Базара. – Еquindinscimmo ariper derlestette – но, скажи на милость, где я придусь ко двору? Может, поискать себе место среди выплеснутых с водой детей социализма – певцов заднего прохода? Или заболеть критицизмом, этой самой тяжёлой формой заражения крови? Или стать радикалистом протестантом – одним из тех, у кого на все один ответ: «нет»? Или же высшая доблесть в молчании? Может, сосредоточиться на будущем и оставаться глухонемым?

Я уговорил его облегчить свои страдания, зайдя со мной в кафе и пропустив стаканчик мастики; но и в кафе он продолжал благодетельствовать меня своим самоанализом:

– Я не один раз составлял план своей литературной карьеры. Даже сам написал кучу отзывов на свои произведения. «Книга написана ярким языком и обладает ураганной силой. Кто такой этот Вайбарт? Мы обязаны это знать» («Шеффилд кларион»), или: «Утончённая, заставляющая задуматься, захватывающая» («Таймс»), или: «Восхитительная книга, которую читаешь залпом и передаёшь другому» («Вог»). Вот я уже на вершине карьеры. Как я достиг сих запредельных высот? Я стал настолько недосягаем, что мне дали Нобелевскую премию, и целая страница в «Литературном Сакраменто»…

– Такого не будет, Вайбарт.

– Знаю, что не будет. Слишком он хорош на моем портрете, да труслив, как мышь. Проклятие!

За всем этим, конечно, скрывалась совершенно реальная дилемма; я понимал, что это обвинение самого себя в тщеславии, нарциссизме, эгоизме и тому подобных грехах было не просто своеобразной формой защиты; оно, с одной стороны, позволяло ему считать себя честным по отношению к себе, проницательным, с другой – освобождало от необходимости действовать, а не только говорить. Но в то же время почему он обязательно должен был действовать? Я любил его и таким. К тому же в один прекрасный день он мог встряхнуться и посмотреть правде в глаза.

– Не унывай, – сказал я. – Я свяжусь с тобой через деньдва, узнаю насчёт контракта.

Он ушёл, с печальной назидательностью кивнув мне, и я смотрел, как его высокая атлетическая фигура скользит в палаточном лабиринте базара. В этот момент, словно по волшебству, рядом со мной появилась масляная физиономия мистера Сакрапанта. Он влажно посмотрел на меня и сложил руки.

– Вы теперь с нами, мистер Чарлок? Подписали договор?

Не знаю почему, но этот постоянный его интерес начинал действовать мне на нервы.

– Ещё нет, – ответил я с упрямым выражением. – Я оставил документы для тщательной проверки. Это займёт день или два.

Он разочарованно вздохнул и пожал плечами. Вид у него стал неописуемо печальный и обиженный – полагаю, изза моих подозрительных колебаний относительно поступления в фирму. Я вдруг увидел его новыми глазами – седой, крылатый и фаллический маленький человечек с разбитой фригийской росписи, стоящий здесь века с этим печальным взглядом, но сейчас молчаливый, молчаливый, как дождь, падающий на овечье руно. Илайес Сакрапант, эсквайр, Он стоял на оси перекрещивавшихся аркад, молчаливый и добрый.

– Поговорим о чемнибудь другом, – сказал я. – Что это за политическое собрание, которое вы хотите проконтролировать?

Сакрапант тут же вернулся на землю и принял заговорщицкий вид, подался ко мне и, оглянувшись, сказал:

– Я собирался сегодня обсудить это с вами. Знаю, что к вам обращались с такой просьбой. Это займёт всего минутудругую. Они собираются каждый вечер, около шести, всю эту неделю.

Так что вы можете выбрать удобное время. Я задумался.

– Знаете, – сказал я, – я оставил одну из коробочек в моей комнате в Пере. Если хотите, мы можем сходить за ней и установить сегодня вечером. Что скажете?

У Сакрапанта загорелись глаза.

– Отлично. Прекрасно. Чем раньше мистер Пехлеви узнает правду, тем будет лучше для фирмы. Я схожу предупредить, чтобы катер дожидался нас, потом возьму такси и присоединюсь к вам в отеле. Вы, я думаю, пойдёте пешком? Хорошо, врёмся у нас есть, время есть.

Я согласно кивнул и рассеянно направился обратно в отель, проверил сам аппарат и запасной микрофон. Потом лёг и мгновенно уснул – чтобы увидеть сбивчивый сон, где бездетные «синие чулки» читали Вайбарту лекцию о романе.

 
Малютка has bleu,
Поиграй на моем рожке,
А продолжим игру
В траве на зеленом лужке.
Моя сверхсheriе,
Милашка «синий чулок»,
Что упрямиться, дуться!
Порезвимся чуток.
 

Я проснулся и вздрогнул, увидев дуло пистолета, наставленного на меня. Закричал чтото бессвязное, и довольный мистер Сакрапант жиденько засмеялся.

– Да он не заряжён.

– Откуда мне было знать? Казалось, он искренне раскаивается.

– Виноват. Но мне сказали взять с собой оружие. На всякий случай.

– На какой такой всякий случай?

– Никогда не знаешь, чего ждать. Я почувствовал возмущение.

– Послушайте, мне не говорили, что это дело опасное.

– Никакой опасности нет. Теоретически.

Он стыдливо убрал пистолет во внутренний карман и одёрнул пиджак.

– Скоро можно будет начинать.

Это было первое моё знакомство с фантастическими сотами древних водохранилищ, на которых, кажется, город и был возведён. Позже я вернулся, чтобы изучить их подробней, но в тот раз мы пробрались в Ери Батансарай, подземный дворец, выстроенный Юстинианом под портиком самой Софии. Входом служила темная дыра, походившая на шурф, пробитый в глубину могильного холма. Дверь из кожи и дерева, скреплённая проволокой, открывалась на длинную лестницу, круто спускавшуюся к кромке воды. Здесь мистер Сакрапант, верный правилам игры, достал пару карманных фонариков. С трепетом я увидел, что внезапно оказался в водном соборе. Симметричные ряды колонн, на которых плясали свет и тени, уходили вдаль, создавая необычайную перспективу. Подземная глубина, мрак, эхо наших шагов по лестнице усиливали ощущение таинственности окружения – на той стороне длинных водных дорожек, отбрасывавших дрожащие тени на низкие своды, я увидел пятно света. Мистер Сакрапант свистнул, но очень тихо, и, после паузы, эхо мягко повторило его свист. Свет приблизился к нам, и я увидел, что это была лампа на носу лодки, в которой сидел старик турок в феске. «Влезайте», – выдохнул Сакрапант и ухватил нос лодки, чтобы я со своим устройством мог шагнуть в неё. Затем гибким движением он, как ящерица, скользнул за мной следом, и мы поплыли по длинным тёмным галереям, в которых плескалась вода. Гребец, стоя, бесшумно посылал лодку вперёд круговым движением весел, не поднимая лопастей из воды. Было ужасно сыро; тишину нарушали только плеск воды о стены галереи да шелест песка, сыплющегося с потолка, кажущиеся в этом безмолвии невероятно громкими. Никто из нас не проронил ни слова. Лодочник, похоже, знал, куда плыть. Мистер Сакрапант сидел передо мной, освещая фонариком тьму впереди. Губы его шевелились. Он, повидимому, считал колонны, потому что вскоре тихо прошептал какоето число, легко стукнул турка по спине, и лодка резко свернула в боковую галерею. Наконец мы уткнулись в ступеньки, поднимавшиеся из воды и ведшие, так сказать, к горловине водохранилища; лестница кончалась у трухлявого деревянного люка в потолке. Насколько я понял, мы были у цели. Здесь Сакрапант вёл себя с удесятеренной осторожностью, стараясь объясняться только с помощью жестов и мимики. Лестница была довольно крепкая, но с тяжёлым магнитофоном в руках, да ещё в пляшущем неверном свете фонарика, подниматься было неудобно. Тем не менее мы благополучно поднялись, и я как привязанный последовал за своим проводником в тёмный, затянутый паутиной коридор, идущий наверх. Он шарил по стене, ища одному ему известное место. Луч фонарика прыгал и метался по каменной облицовке – нижний этаж пустынной подземной Венеции, думал я, шагая за ним, полный дурных предчувствий. Пальцы слепца. Когда Пехлеви говорил о моих магнитофонах, я не представлял себе, что придётся совершать такие подвиги. Но теперь было поздно идти на попятный и выбрасывать белый флаг. Сакрапант, как ящерица, скользил по коридорам, пока наконец не нащупал отмеченный камень в стене. Он достал складной нож и, жестом показав, чтобы я хранил полную тишину, вонзил его в щель и принялся работать им как рычагом. Камень отвалился без особого сопротивления, Сакрапант пригласил меня заглянуть в образовавшееся отверстие, что я и сделал. Это был, как я вскоре понял, дымоход огромного камина. Отверстие, отлично замаскированное, находилось в шести футах от пола.

Насколько можно было судить, собрание в комнате шло полным ходом: скрипели стулья, нарастал и затихал гул голосов. Для меня это все было не больше, чем просто шумы с определёнными характеристиками. Моё дело было опустить микрофон как можно ниже в очаг и начать записывать эту мешанину звуков. Мистера Сакрапанта била нервная дрожь, он переступал с ноги на ногу и жестами умолял быть предельно осторожным. Зачем так волноваться? Дело было простое, и в скором времени я увидел, как мой проводник кивает мне в темноте, и услышал тихое жужжание: запись пошла. Внизу, в зале заседаний, или в офицерском клубе, или что там это было, раздались новые голоса. Послышались приветствия, следом чьято размеренная неторопливая речь. Я записывал минут десять, потом Сакрапант показал сигналом, чтобы я заканчивал. Этого достаточно, говорило его искажённое лицо; и я стал вытягивать провод, как какойнибудь припозднившийся рыболов. Вдруг я почувствовал, как провод за чтото зацепился, и я дернул его. Должно быть, это был небольшой камешек в дымоходе, и от моего рывка он вывалился из стены, потому что чтото со стуком упало в камин и отскочило от железной подставки для дров. Я тут же понял, что люди внизу насторожились. В дымоходе раздавались голоса – люди пытались заглянуть в трубу. Я бешено стал наматывать провод: действовать нужно было мгновенно. Сакрапант прыгал рядом и умолял поторопиться. Я даже не стал ставить камень на место, так заразителен был страх этого труса. Я бросил аппарат в лодку и прыгнул следом; Сакрапант – за мной, при этом его пистолет выскользнул из кармана и с плеском исчез в чёрной воде. Похожий на Харона турок что было сил гнал лодку прочь от опасного места, но он был типичный представитель своего медлительного, неторопливого народа, так что мы тащились, словно на кладбище. Фонарь на лодке мы загасили и определяли направление по фонарику Сакрапанта, который он изредка включал на секунду. Мы медленно ползли по чернильной воде подземелья, как вдруг далеко впереди, справа от нас, блеснул жёлтый луч света, – словно распахнулась дверь, – и послышались неуверенные голоса. Секунду спустя, – возможно, они всетаки были не уверены, – раздался негромкий кашель пистолета и звук пуль, срикошетивших от камен ного свода и упавших в воду. Было не ясно, в нас они целились или нет, но звук был зловещ. Мистер Сакрапант на всякий случай бросился на дно лодки и пожаловался на приступ морской болезни. Турок даже не шелохнулся и продолжал упорно грести к нашему причалу. Я долго ещё сидел скрючившись, укрываясь от возможного нападения, хотя было непонятно, где наши противники и куда они стреляли. Казалось, вечность прошла, пока лодка не ткнулась носом в пристань и остановилась. Теперь мы были уже далеко от опасного места и можно было снова воспользоваться фонариками; мы расплатились со стариком и, выбравшись на поверхность, безмерно удивились – ибо на город уже опустилась тьма. Час был ещё не поздний, но такси было не найти, так что мы вынуждены были довольствоваться извозчиком, на котором, трясясь, подпрыгивая и раскачиваясь, и добрались до Галатского моста, где нас ждал катер; капитан спокойно покуривал на мостике.

В тот вечер мы обедали поздно, но на том же балконе, смотрящем в тёмный сад, и на сей раз мой хозяин был в прекрасном настроении от удачно проведённой операции; Сакрапант тоже был приглашён за стол и весь обед не мог оправиться от изумления перед собственным героизмом. «В нас стреляли, – все повторял он озадаченно. – В мистера Чарлока и меня стреляли». Я ничего не сказал о том, как он лежал на дне лодки, уткнувшись в свёрнутый парус, или как я смело прятался за спиной лодочника. Мы были героями. Браво, Феликс! Я жалел только о том, что за столом не было таинственной Бенедикты, чтобы оценить величие нашего подвига; но она переправилась на азиатский берег пролива и должна была встретить нас утром во время соколиной охоты. «Вы, конечно, знаете, что она была очень больна?» – сказал Иокас Пехлеви, на первый взгляд как будто так, между делом. Слова его были никак не связаны с предыдущим разговором. Я был не совсем уверен, содержится ли в его тоне некое предупреждение, или он просто ставил меня в известность. Но эта фраза позволила мне взглянуть кое на что поновому. Я замолчал в задумчивости, поняв теперь тайную причину того, что её взгляд смущает, сражает наповал, – причину, которую я приписывал её красоте. Дело было не в счастливом сочетании особенностей черт лица, а в печали и замкнутости в своей болезни – неврастении, – отчего казалось, что она смятенно вслушивается в некий внутренний монолог, одной ей слышимую музыку. Тотальный солипсизм… нет, промолчу, зачем обижать докторов? Если бы не это, она, возможно, была бы такой же банальной, как сотни других симпатичных блондинок; но эта её тайна словно возводила её на пьедестал – статуя больной музы из плоти и крови. Я так увлёкся чувством сострадания, пробуженным этим новым пониманием, что до меня с опозданием дошли слова Иокаса: «А теперь, пожалуйста, нельзя ли послушать ваши записи?» Вздрогнув, я пришёл в себя. «Да, конечно».