Текст книги "13 дверей, за каждой волки"

Автор книги: Лора Руби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Сказки

Давным-давно я была маленькой девочкой в большом доме у большого озера в большой стране. Мне исполнилось четырнадцать, когда немецкая подлодка потопила «Лузитанию», уничтожив больше ста двадцати американцев; шестнадцать – когда Соединенные Штаты вступили в Первую мировую войну; семнадцать – когда появились сообщения о первых случаях гриппа в Чикаго. Смерть витала повсюду, но казалось, что меня это совершенно не касается, это всего лишь страшные истории, которые родители рассказывают полушепотом, когда думают, что дети спят. Кроме того, у меня были собственные битвы, поскольку я имела напыщенного старшего брата Уильяма, в очках с толстыми стеклами и еще более толстой кожей, и младшего брата Фредерика, который был скор на улыбку и еще скорее на кулаки.

– Не знаю, зачем я нарываюсь на неприятности, затевая драку на кулаках с близнецами Дженсенами, – говорил Фредерик маме, – когда вы все переживаете за Перл. Она же не ввязывается в драки.

– Я не забыла о твоей драке, – ответила мама. – Но вот другие скоро забудут. Зато люди никогда не забывают, если девушка ведет себя как дикое животное. Не понимаю, что на тебя нашло, Перл. Ты продолжаешь…

Она резко оборвала фразу и крепко сжала губы.

Я пила у окна горячий чай, любуясь обширной лужайкой перед нашим фасадом. Мне нравилось гулять в лесу за домом, нравилось носиться по лесу и бродить по мелководью в озере после беготни в лесу. Я приходила домой мокрая и растрепанная, но не более мокрая и растрепанная, чем всегда.

Но теперь мне семнадцать, а не семь. Мама сказала, что это неприлично. И скандально.

– Меня никто не видел, – возразила я.

– Тебя все видели, – ответила мама.

– Волнуешься о моем будущем?

– Это тебе следует волноваться о своем будущем.

– Все это неважно, – сказал Фредерик. – Война и грипп уничтожат всех молодых людей, и она в любом случае останется старой девой.

– Чепуха, – вмешался отец. – Грипп пройдет, война закончится, и Перл выйдет замуж, как любая другая девушка.

– Наша Перл – настоящая жемчужина, – пропел Фредерик. Подняв бокал на свет, он повертел его, оценивая вино. – Она сокровище, которое нужно запереть в шкатулку и вынимать только по праздникам.

Уильям посмотрел поверх очков с толстыми стеклами.

– Все женщины – сокровища.

Фредерик рассмеялся.

– Уильям, мне жаль женщину, на которой ты женишься.

Он залпом выпил вино чересчур привычным жестом для шестнадцатилетнего юноши. Мама нахмурилась.

Интересно, что бы мама сделала, если бы это она нашла коробочку в самом дальнем углу шкафа Уильяма? Все те французские открытки со всеми теми лукаво улыбающимися девицами, наклонившимися то так, то этак. При виде них у меня гудели кости. Никто не станет беспокоиться, если они убегут в лес и листва будет хлестать их по пухлым голым бедрам.

Уильям закрыл газету, которую на самом деле не читал.

– Чарльз Кент не позволит Перл носиться по лесам.

– Чарльз Кент! – выплюнула я.

Уильям продолжал, словно я ничего не сказала:

– Поэтому лучше ей привыкать сидеть дома и вести себя как леди.

Настал мой через смеяться.

– Уильям, а ты знаешь о леди все.

– Он приличный молодой человек, – заметила мама.

– Уильям? – переспросила я.

– Чарльз Кент! – бросила мама.

– Имеешь в виду, что он богаче Мидаса? – сказал Фредерик, который был уже немного навеселе.

– Чарльз Кент, – повторила я, воскрешая в памяти зализанные волосы цвета помоев, опущенные уголки рта, чересчур розовые губы на бесцветном лице, капризность, которую он источал, словно мускус, – он так на меня пялится.

Мама продернула красную нитку в своем рукоделии.

– Этим он льстит тебе, Перл.

Но это было не так.

Это было не так.

При мысли о Чарльзе от отвращения ком застрял в горле, и я закашляла. Начав кашлять, я не могла остановиться. Я кашляла, прикрываясь рукой, пока по костяшкам пальцев не размазалась кровь, как будто это я побывала в кулачном бою.

– Перл! – сказал отец. – Что с тобой, Перл?

– Перл!

– Перл!

– Перл!

* * *

Фрэнки катила тачку по коридору к столовой мальчиков. Ее сердце неистово колотилось. Но в помещении никого не было. Ужин закончился, повсюду стояли тарелки из-под каши и ложки. Подавив разочарование, она принялась собирать тарелки в тачку.

– Мы такие неряхи, правда?

Фрэнки резко развернулась. Вот он, стоит в дверях и, как обычно, мнет в руках кепку.

– И не говори, – отозвалась она.

– Нечестно, что мы устраиваем такой беспорядок, а прибирать приходится тебе.

– Монахини твердят, что жизнь несправедлива.

– Помочь?

Его голос звучал хрипло, словно он редко им пользовался. Фрэнки никогда не видела человека, который бы так нервничал. Но ведь и ее сердце угрожало выскочить из груди.

– Конечно, – сказала она. – Я просто складываю тарелки на эту тачку.

– На тачку?

– На тележку. А потом отвожу на кухню.

Он сунул кепку в задний карман и, подойдя к Фрэнки, стал помогать.

– Наверное, они будут тяжелыми.

Она кивнула. Именно это она и написала в записке. «Тарелки точно будут тяжелыми». Фрэнки решила, что, если записку подберет кто-то другой, даже монахиня, эта фраза ее не выдаст.

Смотреть на него было трудно. Фрэнки с ее ростом пришлось запрокинуть голову. Она пыталась придумать, что сказать, о чем поговорить, но ее отвлекали легкая щетина и небольшой порез у него на подбородке.

– Похоже, сестра Джорджина была не слишком тобой довольна там, во дворе, – произнес он. – Тебе не влетело?

– Она только ущипнула и толкнула. Бывало и хуже.

Он подал Фрэнки еще несколько тарелок, и девочка поставила их в тачку.

– Это она обрезала тебе волосы?

Ее руки взметнулись вверх, прежде чем она успела их остановить.

– Да.

Он покраснел, краска расползлась от шеи к щекам.

– Я вовсе не имел в виду, что ты плохо выглядишь! Совсем не плохо. Очень даже мило теперь, когда они немного отросли.

Она заставила себя опустить руки на стол. Взяла еще несколько тарелок и ложек.

– Спасибо.

– Сестра Джорджина не самая плохая из монахинь, которых я видел.

Фрэнки чуть не выронила тарелки.

– Она не самая плохая? Тогда кто же?

– Как-то раз одного парнишку вырвало от этой еды. И старая монахиня, забыл ее имя, собрала рвоту обратно в тарелку и заставила его съесть.

На этот раз руки Фрэнки взметнулись ко рту.

– Нет.

– Да. Нам всем стало дурно при виде этого. Но, наверное, это случилось очень давно, я был маленький. Ничего подобного с тех пор не было.

– Да, ужасно, – проговорила Фрэнки. – Вито мне об этом не рассказывал.

– Вито… Я его помню. Твой брат?

– Да.

– Но его здесь больше нет. Ушел в армию?

– Нет. Он в Колорадо.

Сэм подал ей еще пару тарелок.

– Что он делает в Колорадо?

– Отец туда переехал.

– Твой отец переехал в Колорадо и забрал твоего брата?

– Да.

– А тебя – нет…

Она не ответила.

Да и не нужно было.

– Это неправильно, – сказал он.

Она пожала плечами, как та девочка во дворе, у которой отняли скакалку.

– Что поделать.

Склонив голову набок, он посмотрел на девочку. Она увидела свое крошечное отражение в его больших карих глазах.

– Я Сэм, – произнес он.

– Знаю. То есть… я Фрэнки.

– Я знаю. – Он слегка улыбнулся. – Если это имеет значение, Фрэнки, я рад, что отец не забрал тебя.

Он протянул несколько ложек, как букет, и опять покраснел; румянец залил щеки, но он удержал ее взгляд.

– Я тоже, – сказала она.

Фрэнки протянула руку за ложками. Когда он коснулся ее пальцев, ложки выпали из его рук, с грохотом рассыпавшись по столу и полу. Оба отдернули руки, словно обожглись.

«Огонь есть всегда», – сказала я.

В чем Фрэнки не призналась

В том, что произнесла имя Господа всуе, до того как Чик-Чик успела шлепнуть ее полотенцем или бросить в нее помидор. Что украла ложку сырого теста для пирога, перед тем как поставила его в печь. Что оставила во дворе ту записку Сэму. Что он приходил после ужина в столовую мальчиков. Что они соприкоснулись руками. Что ей хотелось и других прикосновений. Что с тех пор он каждый день приходил с ней повидаться. Что она все время о нем думала. Что мысли о нем вытесняли все другие из ее головы, словно остальной мир больше не имел значения. Что Гитлер мог бомбить Чикаго, а она и не заметила бы.

В чем она призналась: что в коттедже Тони стало слишком многолюдно, и монахини перевели ее к старшим девочкам, в коттедж Фрэнки. Что Тони из кожи вон лезла, чтобы взбесить Фрэнки и всех остальных, и это срабатывало. Что Тони следовало бы послать в Германию шпионить на Америку, потому что после десяти минут в одной комнате с ней Адольф раскололся бы как яйцо.

– Кто тот парень, с которым ты разговаривала?

Фрэнки и Тони шли за сестрой Берт последними в строю. По субботам днем сестра Берт любила около часа гулять с девочками по городу, позволяя им смотреть на витрины, а тем, у кого была мелочь, – покупать в кондитерской сладости. Обычно на таких прогулках Фрэнки болтала с Лореттой. Сегодня же на нее набросилась с вопросами Тони.

– А? – переспросила Фрэнки. – Кто?

– Тот высокий парень, с которым ты разговаривала. Кто он?

– Я не разговаривала ни с какими парнями.

– Нет, разговаривала. Я тебя видела. Во дворе у желтой линии.

– Ты чокнулась? Я никогда бы не зашла за желтую линию, – сказала Фрэнки.

– Я не говорю, что ты за нее зашла, я сказала, что ты стояла у линии.

– Это теперь преступление?

– Кто был этот парень?

– Какой парень?

– Который стоял за желтой линией, – ответила Тони громче.

– Если ты не заметила, все мальчишки находятся за желтой линией. В «Хранителях» так заведено.

– Разумеется, я это заметила, – не унималась Тони. – Мне просто интересно, когда это заметила ты. Непохоже, что раньше замечала.

– Что ты можешь знать о том, что я замечаю? – спросила Фрэнки.

– Ты – моя сестра.

– И что?

– Это значит, что я знаю тебя лучше, чем ты сама себя.

– Ты ничего не знаешь.

– Я знаю, что ты разговаривала с высоким парнем с каштановыми волосами в серой кепке. Как его зовут?

– Святой Антоний. Я спрашивала его, где ты потеряла свой разум.

Сестра Берт резко остановилась, и все девочки врезались друг в дружку. Монахиня развернулась и стала всматриваться в строй.

– Франческа! Антонина! Ваша болтовня скоро привлечет всю антигитлеровскую коалицию!

– Что? – переспросила Тони. – Я не…

– Простите, сестра, – произнесла Фрэнки.

– Но… – начала Тони, однако Фрэнки ткнула ее локтем так сильно, что та упала на витрину мясной лавки. За ее спиной завертелись сосиски.

Послание до нее дошло.

– Простите, сестра, – промолвила Тони.

– И? – поинтересовалась монахиня.

– Постараемся держать рты на замке, – заверила Фрэнки.

– Хорошенько постарайтесь, – сказала сестра Берт. – От этой жары у меня разболелась голова.

Она развернулась и повела нас к кондитерской.

– Она не должна была так рассердиться, – пробормотала Тони, потирая ребра. – Мы просто разговаривали.

Лоретта, до сих пор молчавшая, произнесла:

– Она не рассердилась. Если бы рассердилась, то угрожала бы позвать президента Рузбельта.

– Президента Рузвельта, – поправила Тони самым противным тоном.

– Нет, – ответила Лоретта, – президента Рузбельта[11]11
  Игра слов. Belt (англ.) – ремень.


[Закрыть]. И этим ремнем она бы вас отхлестала, если бы правда рассердилась.

Тони разинула рот.

– Но все девчонки говорили, что сестра Берт не бьет людей.

– Может, ты станешь первой, – предположила Фрэнки.

Тони нахмурилась и прошла вперед, поравнявшись со Стеллой, своей новой лучшей подружкой. Теперь это был союз, заключенный на Небесах. Мысли Фрэнки перескочили на союзы, заключенные на Небесах, а потом – на Сэма, отчего ее коленки стали как резиновые и начали подгибаться.

– Эй, Лоретта!

– Что?

– Ты во всем признаешься?

– Что ты имеешь в виду?

– Когда приходишь на исповедь, ты во всем сознаешься?

Лоретта прикусила губу.

– Положено во всем.

– Это не ответ на мой вопрос.

– Чаще всего да. Но иногда – нет. – Она слегка порозовела. – Некоторые вещи слишком смущают. Но в таком случае я признаюсь лично Господу по ночам. И тогда читаю «Аве, Мария» и «Отче наш» напрямую Господу. Это считается, как думаешь?

– Думаю, да.

Фрэнки хотела спросить, что так сильно ее смущает, чтобы об этом говорить, но решила, что если Лоретта не рассказывает отцу Полу, то подруге тоже не скажет.

– А откуда ты знаешь, сколько раз читать «Аве, Мария»?

– Отец никогда не назначает мне больше десяти, поэтому я обычно на всякий случай читаю пятьдесят раз.

– Пятьдесят?!

Теперь Фрэнки в самом деле захотелось знать, о чем думает Лоретта. Может, есть человек, на которого она положила глаз, человек, от одного вида которого ее бросает в дрожь. Так оно и было. И Лоретта тоже не могла признаться в этом на исповеди.

– Девочки! – позвала сестра Берт, поджидавшая с остальными на углу. – Что вы там застряли? Не отставайте.

Фрэнки и Лоретта побежали догонять группу, но пришлось подождать, пока пройдет трамвай. В присутствии других Фрэнки не хотела продолжать расспросы об исповеди, но больше говорить было не о чем, поэтому она молчала. Ходить с Лореттой хорошо тем, что с ней можно просто молчать. Некоторые девочки трещали без умолку: то ли не выносили тишины, то ли просто не хотели оставаться наедине с самими собой. Фрэнки любила поговорить, но и молчать тоже любила – особенно в такой теплый день, когда в воздухе пахло дождем. Лоретта была такой же. Пока она на ходу заглядывала в витрины, любуясь обувью и платьями, Фрэнки читала плакаты, наклеенные на некоторые двери и стены.

«Покупайте облигации военного займа!» Прекрасно, но у Фрэнки не было денег вообще ни на какую покупку. И она не знала точно, что такое облигации.

«Книги – оружие в войне идей!» Она знала, что идет война, но не думала, что в ней есть какие-то идеи. Разве только идея, что бомбить людей – очень плохо.

«Защити свою страну. Запишись в армию».

На последнем плакате Дядюшка Сэм закатывал рукава, демонстрируя огромные мускулы. Оглядевшись, Фрэнки увидела толпу моряков, прогуливавшихся в своей чудно`й униформе с широкими штанами. Но все они казались слишком юными, даже моложе Вито, чтобы иметь такие большие мускулы, как у Дядюшки Сэма на плакате. Заметив девушек, они принялись пихать друг друга. Стелла захихикала и помахала одному из них. Моряки отшатнулись.

Сестра Берт завела их в кондитерскую, потому что у двух девочек имелось немного денег, которые им дали родственники. У Фрэнки не было ни цента, но ей нравились ароматы кондитерской и радующие глаз цвета сладостей. Несмотря на войну, здесь стояли баночки с лакричными палочками, леденцы, тянучки и карамельки, хотя и не так много, как раньше. Фрэнки понятия не имела, как кондитерская умудряется готовить конфеты с сахаром, который выдается по карточкам, но предполагала, что хозяину разрешено закупать больше сахара, чем остальным людям.

Лоретта с Гекль мечтательно рассматривали сладости, а Фрэнки подошла к оконной витрине. Там стояли хорошенькие белые коробочки, перевязанные бантиками. Но если присмотреться, было видно, что коробочки и бантики покрыты пылью и в них нет сладостей, потому что у окна слишком жарко. Фрэнки потянула воротник и подумала, тепло ли в Колорадо. Вито в последнем письме об этом не говорил.

Дорогая Фрэнки,

спасибо за рисунок, никогда не видел такого замечательного. Я практически ощутил вкус этих фруктов на блюде! Рад, что тетя Марион выполнила обещание и навестила вас. Не знал, что папа посылал ей деньги, чтобы она купила тебе и Тони подарки, но рад и этому тоже. Я уже упоминал, что папа сильно скучает по тебе и Тони. Он все время о вас говорит. «Belle! – говорит он. – Мои прекрасные девочки».

Здесь все по-прежнему. Ада либо делает вид, что не понимает ни слова из того, что я говорю, либо ведет себя так, словно я произношу гадости, каких она в жизни не слышала. Я уже писал, что она ужасно готовит? (Однажды она полила спагетти кетчупом. Папа чуть со стула не упал.) Девочки по-прежнему страшно избалованы, но стали меньше капризничать, потому что папа рассердился на младшую и отлупил ее за то, что она распускает язык. Я не сторонник побоев, но не могу сказать, что она не заслужила. Мальчики, как всегда, ужасны. Стараюсь держаться подальше от всех, а все – от меня. Подарков здесь не дождешься, кроме тех, что я покупаю сам. Не то чтобы я жаловался. Неплохо иметь работу, неплохо иметь в кармане немного мелочи, так что я могу делать что хочется (большую часть времени.) И уж, конечно, хорошо, что следом не ходят монашки, готовые дать подзатыльник за любой пустяк.

Но я скучаю по Чикаго. Скучаю по его запаху. Веришь ли, скучаю даже по этому дурацкому приюту, по двору с желтой линией посередине и по стуку дождя в окна. Денвер неплох, но в нем живешь, словно на другой планете, с этими чудны`ми горами повсюду. Я все время как на иголках. Слежу за новостями в газетах и знаю, что война затянется. Я подумал, что мне скоро исполнится восемнадцать, так почему бы не завербоваться уже сейчас? Зачем тянуть резину? Я спрашивал папу, но он сказал «нет». Веришь? Я – и «нет». Я спросил, почему «нет», а он не смог назвать вескую причину. Наконец просто сказал, что это опасно. Ты слышала, Фрэнки? Война опасна. Прямо газетный заголовок!

В общем, Ада зачем-то меня зовет, так что пора закругляться. Не вешай нос и не суй его куда не следует.

Люблю,

Вито

Фрэнки отвернулась от витрины. Остальные девочки толпились то возле одного прилавка, то возле другого, хотя посещали эту кондитерскую миллион раз. Ничего нового здесь не появлялось, но в том, чтобы приходить сюда и видеть то же, что и в прошлый раз, было что-то заманчивое, что-то безопасное. Никогда не бывает, что ты заходишь за сестрой Берт в кондитерскую, а там кондитер продает вместо конфет платья. Или мебель. Или автомобили. Кроме того, девочки знали, что вернутся в «Хранителей» и будут смотреть кино. Иногда показывали неплохое: «Филадельфийскую историю», или «Фантазию» со страшным дьяволом, поднимающимся из-за горы, или что-нибудь гламурное и скандальное с Гретой Гарбо или Хеди Ламарр (если фильм выбирала сестра Берт). Иногда фильм был старым или скучным, но это не имело значения. Ты знаешь, что происходит, знаешь, что будет дальше. В отличие от Вито, ты не сбит с толку и не сидишь как на иголках.

Фрэнки обернулась, чтобы выглянуть на улицу, и увидела, что Стелла и еще одна девочка незаметно улизнули из кондитерской. Они перешли через улицу и болтали с моряками. Стелла схватилась обеими руками за предплечье одного парня, высокого и рыжеволосого. Похоже, он не возражал. Сняв с себя маленькую матросскую фуражку, он напялил ее на голову Стеллы. Где она набралась такой смелости? Хотя она всегда была так полна собой, всем рассказывала о том, какая она хорошенькая и насколько лучше других, так почему бы ей не быть смелой с моряками?

– Что ты делаешь?

Лоретта и Гекль подошли к окну. Фрэнки показала на Стеллу и моряков.

– Посмотрите на нее, – сказала Лоретта, когда Стелла пощупала бицепс моряка. – Ведет себя как дешевка.

– Ну, не знаю, – ответила Гекль. – Морячок такой милый. Может, если бы он захотел поговорить с тобой, ты тоже повела бы себя как дешевка.

Лоретта опять вспыхнула по причинам, которых Гекль не смогла бы понять.

– Нет, не повела бы.

Гекль заметила румянец и расплылась в ленивой улыбке.

– Да ну, точно повела бы.

Стелла бросила взгляд на кондитерскую и открыла сумочку. Фрэнки не знала, заметила ли та, что на нее смотрят из окна, но она достала клочок бумаги с карандашом, и рыжий моряк что-то написал. Стелла забрала у него бумажку, убрала в сумочку и вместе с подружкой убежала обратно в кондитерскую.

Они проскользнули в магазинчик и принялись демонстративно рассматривать сладости – вероятно, чтобы заставить сестру Берт считать, будто все время были здесь. Но сестра Берт и так не обращала на них внимания, она стояла в углу и читала книгу. Читала сестра постоянно: иногда Библию, иногда молитвенник, а иногда, как сегодня, другие книги. При чтении она иногда смеялась, или хмурилась, или кивала, или улыбалась так, что Фрэнки думала, будто происходящее в книгах для сестры Берт более реально, чем окружающие ее люди. Будто, если бы она могла выбирать, то погрузилась бы в одну из этих книг и никогда не возвращалась.

Сегодня все внимание сестры Берт поглотила «На Западном фронте без перемен» – книга, которую запрещал и сжигал Йозеф Геббельс, когда в 1933 году к власти пришли нацисты. Геббельс считал, что в этой книге немецкие солдаты кажутся слабыми.

Сестра Берт перевернула страницу, затем вскинула голову и рассмеялась.

– Что там такое забавное, сестра? – поинтересовалась Гекль.

– Одну монашку сравнивают с хорошенькой куклой для кофейника, – ответила сестра Берт. – А я не похожа на хорошенькую куклу для кофейника?

Фрэнк подумала, что и правда чуть-чуть похожа.

Лоретта нахмурилась.

– Но разве «На Западном фронте без перемен» не про войну? Что может быть забавного в войне?

– В войне ничего забавного нет, – сказала сестра. – Но все равно можно найти повод для смеха, особенно когда нет ничего забавного. Порой радость – единственная защита и единственное оружие. Запомните это.

Фрэнки опять посмотрела на моряков, которые продолжали стоять на тротуаре. Вспомнила, как Стелла с ними смеялась. Фрэнки показалось, что радость Стеллы – оружие другого рода.

– На что вы все смотрите? – спросила Тони.

– Ни на что, – ответила Фрэнки, но Тони уже отодвинула ее.

– О, вот это парень! Гляньте на них!

– Тебе какое до них дело? – заметила Фрэнки. – Среди них нет герцогов.

Фрэнки решила, что Тони опять выйдет из себя, но та только улыбнулась.

– И среди них нет парня, с которым ты разговаривала во дворе.

– Сколько можно повторять, что я не разговаривала ни с каким парнем?

Тони пожала плечами.

– По крайней мере, на этих парней можно посмотреть.

Фрэнки чуть не врезала ей прямо здесь, но сестра Берт закрыла книгу.

– Ладно, девочки, на сегодня хватит кондитерской. Иначе вымокнем до нитки под этим адским дождем.

Они построились на улице и поплелись, унылые и мокрые, как куча тряпья. Тони опять оказалась рядом со Стеллой. Она что-то прошептала Стелле – наверное, про моряков. Стелла открыла сумочку и показала Тони бумажки. Обе рассмеялись, будто это были самые смешные вещи на свете. Затем Тони достала из кармана два леденца на палочке и дала один Стелле.

Фрэнки схватила под руку Лоретту.

– Что? – спросила та.

– У нее не было на них денег. Она просто взяла их.

– Что? Кто?

Глядя на сестру, Фрэнки вспомнила постскриптум в письме Вито. Казалось, что он стер его, а потом передумал и написал опять.

P. S. Я все время спрашиваю папу, когда он приедет и заберет тебя и Тони. Он говорит, что не знает. Но я должен сказать тебе, Фрэнки: временами я думаю, что тебе гораздо лучше быть там, и, видит Бог, это правда.

Так и есть. Фрэнки знала, что так оно и есть. Она не хотела ни в какие горы. Не хотела, чтобы на все ее слова Ада только качала головой, не хотела жить с избалованными девочками и ужасными мальчиками. Их хватало и в «Хранителях», но эти, по крайней мере, не чужаки. И она в самом деле не хотела покидать Сэма, пока… пока… что? Пока не нарисует его. Пока не получит его. В кои-то веки ей нужно было иметь хоть что-то свое.

А потом из самых темных уголков разума, словно из свежей могилы, выбралась одна мысль: «Отец не хочет вас видеть. Почему ты думаешь, что он возьмет вас, даже если вам больше некуда будет идти?»

Глядя, как Тони и Стелла лижут украденные леденцы, так смело, смелее всех, Фрэнки поняла: Тони не волнует ни безопасность, ни то, что будет дальше. Тони вообще мало что волнует; она с легкостью может выкинуть такое, за что ее выгонят из приюта.

А если выгонят ее, то и Фрэнки тоже. Все равно что перебросить за ограду грязные носовые платки, будто мусор.