Текст книги "Черненькие штучечки (СИ)"

Автор книги: Лора Белоиван

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

CRASH VICTIMS

Баба Катя, возвращаясь из лавки с полными сумками еды, остановилась на полосатом месте дороги, чтобы посмотреть влево. Оттуда никто не ехал, и баба Катя стала переходить. По законам ПДД, теперь за нею было преимущество, и именно его неоспоримость сделала бабу Катю виктимной.

На середине дороги она не стала смотреть вправо, а как раз справа в этот момент очень быстро ехала красная машина, похожая на пожарную, только гораздо меньше и без лестницы, производства корпорации «Субару», модель «Форестер», 1999 года выпуска, объём двигателя 2,8 л3, полный привод, блокировка, турбонаддув, два аэрбэга, салон «люкс» светло-серый велюр. Все эти детали баба Катя разглядела в последний момент своего существования, прекратившегося ровно через 1/8 секунды после того, как защищенный хромированной дугой бампер «Форестера» устранил с проезжей части препятствие.

Взлетев над дорогой, баба Катя повисла в воздухе вниз головой примерно на уровне разбитого фонаря, удивляясь безнадзорности раскиданных внизу предметов. На дороге лежали ничейные триста граммов ветчины «Рулет куриный», бутылка подсолнечного масла, булка хлеба, восемь огурцов, три рулона туалетной бумаги и две сумки, одна из которых была наполовину пустая, а вторая пустая совсем. Бабу Катю неприятно поразило, что вышедший из красной машины человек, быстро двигаясь кругами и хлопоча, наступал на все эти предметы и портил их. Она хотела было сделать хлопотливому человеку замечание и защитить предметы, но отвлеклась на другое. Баба Катя увидела на проезжей части комок человеческого тела, из которого вытекало красное, пригляделась внимательнее и очумела от ужаса. Раньше она никогда не видела задавленных на дороге людей, и теперь ее затошнило с непривычки. Бабу Катю вырвало прямо под ноги хлопотливому человеку. Часть блевотины попала и на капот красной машины «Субару Форестер».

Человек поднял голову и увидел старуху, которая болталась невысоко в небе прямо над местом ДТП.

– Ну и какого рожна мы тут блюём? – спросил человек раздраженным голосом.

– Бу-у-ээээ-ээээ, – ответила баба Катя и человек едва успел отпрыгнуть, однако несколько мелких фрагментов бабы Катиного ответа угодило ему на ботинки. Человек инстинктивно глянул на свою обувь и распознал на ней кусочки непереваренной капусты.

– Вот же гадство, – сказал человек. Баба Катя промолчала, потому что отвечать ей было уже нечем.

– Сынок, ты б мне помог? – сказала она через какое-то время.

– Тебе теперь можно не помогать, – отозвался человек, с интересом разглядывая то, из-под чего до сих пор сочилось, – кровищи-то в тебе сколько, а!

– Мы все полнокровные, да, – сказала баба Катя, – весь наш род. Это по матери. А которые по отцу, те похлипше были. Вот брат мой, Федька, Царствие ему небесное, в отца пошел, а мы все – в мать. Очень полнокровная была женщина, Царствие ей небесное.

Помолчали.

– Сынок, помоги мне, а? – опять негромко позвала с неба баба Катя.

Человек посмотрел вверх.

– Мать, ты бы платье поправила.

Баба Катя, всё так же висевшая в воздухе вниз головой, обернулась и увидела над собой свои синие старушечьи ляжки, торчащие из розовых панталон. Платье, действительно, сбилось: оказывается, это его подол, надуваемый ветром, то и дело залепливал бабе Катино лицо, мешая ей смотреть на дорогу.

– Как-то вообще-то странно, – заметила баба Катя, одернув платье и придерживая подол.

– Да уж, – отозвался человек.

– Я, сынок, про вот что говорю: платье-то почему вниз тянет?

– Закон всемирного тяготения, – пожал плечами хозяин «Форестера».

– Вот и я про то же, – задумчиво сказала баба Катя, – на платье-то закон действует, а на меня – нет. А платье-то на мне. Я-то в платье.

– Так на тебя как он подействует, – ввязался в разговор проходивший мимо мужчина средних лет, – ты же скончалась. На скончавшихся не действует.

– Вот оно как, – сказала баба Катя.

– Ну да, разумеется.

Остановилась молодая женщина с мальчиком лет пяти.

– Смотри, сынок, бабушку задавило, – она показала мальчику скомканную на дороге старуху, – хочешь, поближе подойдём?

– А вон, вон, мама, смотри, голая бабка в небе! – закричал ребёнок, тыча пальчиком. Баба Катя совсем забыла про подол и стыдливо прихлопнула его руками к ляжкам.

– Она не голая, просто платье у нее задралось вниз.

– А почему?

– Видишь ли, на платье действует закон всемирного тяготения, – объяснила мать.

– А вот у меня тоже раз был случай, – все посмотрели на спортивного молодого человека, ехавшего было мимо, но теперь остановившегося и уже слезавшего с велосипеда, – в горах. Ка-а-ак сошла лавина, так всех камнями и задавило.

– А ты как спасся? – спросили все.

– Да, сынок, ты-то как? – спросила и баба Катя.

– А меня тоже задавило.

– Совсем? – уточнил хозяин «Форестера».

– Мгновенная смерть, – кивнул спортивный юноша.

– Такой молоденький, – опечалилась мать с ребенком.

Опять помолчали.

Подошел милиционер.

– По какому случаю стоим молчим? – спросил он.

– Да вот, молодого человека в горах камнями задавило, – отозвалась сверху баба Катя.

– Вот оно что, – сказал милиционер, глядя на велосипедиста с сочувствием, – ну-ну. Бывает.

– Да-а-а, – протянул мужчина средних лет, – чего только не бывает. Меня вот дружбан на охоте ухлопал, падла. Говорит, думал, кабан.

– Вы не похожи на кабана, – с сомнением оглядела убитого на охоте молодая мать.

– Так и я про что говорю, – охотник достал из кармана пиджака пачку «Союз-Аполлона», – совсем я не похож на кабана.

– А я при родах умерла, – сказала женщина, хотя её никто и не спрашивал, – вот этого вот когда рожала, – с неожиданной злостью она хлопнула ребёнка по затылку и мальчик тихо заскулил.

– Ножками шёл? – поинтересовалась баба Катя, – или попкой?

– Вообще ничем не шёл, дрянь такая, – досадливо сказала женщина, – взял, помер внутри.

Мальчик продолжал хныкать.

– Вот, доставали когда, ножку ему оттяпали, – немного помолчав, мать задрала на сыне штанину шортиков и все увидели на ножке ребенка белый шрам.

– Да, бывает, – сказал милиционер.

– А вас где? В Чечне, наверное? – поинтересовался у милиционера велосипедист.

– Да нет, у меня еще семь лет, слава Богу. Даже семь с половиной, – посчитал милиционер пальцами.

– А потом? – спросило сразу несколько голосов, включая бабкатин.

– А потом на выбор: под поезд попасть или на самолёте разбиться, когда из отпуска возвращаться буду. Не решил еще.

– Под поезд лучше, – рассудительно сказал охотник.

– Почему? – спросили его милиционер и хозяин «Форестера» в один голос.

– Билет дешевле.

– Это да, это да, – согласились с ним остальные. Промолчал лишь хозяин «Форестера».

– А вы-то как? – обратился к нему охотник. После бабы Кати, он был самым любопытным.

– А меня завтра кончат, – весело ответил водитель, – это вообще смех: не за того примут. По ошибке, в общем! Так что поехал я, у меня еще дел куча.

– Да успеешь, чего там, – сказа милиционер, – куда торопиться-то?

– Правда, не спеши, сынок, – баба Катя снова прихлопнула подол, – только разговорились.

– Ну, десять минут еще побуду, – согласился тот.

Поговорили еще десять минут.

Первым уехал велосипедист.

Затем – хозяин «Форестера», аккуратно объехавший то, из чего наконец перестало вытекать. «Бывай, мать!» – помахал он на прощание бабе Кате. «Бывай, сынок! – отозвалась баба Катя, – а я еще немного тут это».

Потом ушел милиционер, перед этим вызвавший по рации подметальную машину.

Дольше всех на месте аварии оставались мать с ребёнком и охотник. Им хотелось посмотреть, как будут подметать бабу Катю. Когда рабочие спецавтохозяйства закончили своё дело, разошлись и они.

Баба Катя еще чуть-чуть повисела в воздухе, затем перевернулась вверх головой, опустилась на землю и стала осматривать придорожный газон, надеясь найти хоть что-нибудь. Но подметальщики прибрали всё. Лишь под самым фонарём бабе Кате повезло наткнуться на случайно уцелевший рулон туалетной бумаги. Она подобрала его и пошла домой.

МАЛЕНЬКАЯ ХНЯ

Елена Игоревна, автор литературной Энциклопедии Онанирующих Писательниц, сдержанно пила коньяк и расставляла знаки препинания. Работа, потребовавшая почти ничего, близилась к логическому началу. Осталось систематизировать первоисточники, где главные героини, за которыми угадывалась авторская позиция, отвечали себе взаимностью.

Еще раньше была написана Энциклопедия Онанирующих Писателей, но она была не такая интересная. Писательницы дрочили более незамысловато, но с надрывом и часто-часто. Елене Игоревне в конце концов захотелось надавать им по рукам, но вместо этого она выставила перед собою правую кисть и принялась с уважением разглядывать пальцы.

Этажом ниже кто-то зашевелился. Елена Игоревна прислушалась и догадалась, что у нижнего соседа глубокая депрессия. Помочь ему имелось чем, но было слишком, слишком, слишком поздно. Она вздохнула и заплакала от безысходности.

Стоило первой слезе упасть на стол, как из-под него вылезла маленькая хня, ударившись головой о крышку, от чего стоявшая на столе бутылка звякнула о компьютерный монитор.

– Что за сволочь, – удивилась Елена Игоревна, разглядывая хню и прекращая плакать.

– Сама сволочь, – ответила хня мужским голосом и поправила косы, – сколько время?

– Пол-пятого, – ответила Елена Игоревна, глянув в монитор.

– Чего пол-пятого? Ночи? Дня? Утра? Вечера?

– Утра, наверное, – засомневалась Елена Игоревна.

– Гы! Пол-пятого утра, а она до сих пор не повесилась, – развеселилась хня.

– О Господи, – сказала Елена Игоревна, – ты о ком?!

– Не поминай имя Божье всуе, – строго приказала хня, – о тебе, о ком еще.

– Чего ради мне вешаться?!

– Меня ради, – хня села на крышку стола и свесила ноги.

– Да кто ты такое?!

– Я – твоя хня.

– Да мало ли было у меня хни! – презрительно сказала Елена Игоревна.

– Я твоя последняя хня, – с нажимом ответила хня.

– Такая маленькая, – Елена Игоревна недоверчиво посмотрела на хню.

– Последняя всегда маленькая, – резонно заметила хня, – ладно, хватит базарить, давай вешайся уже.

– Да пшла ты в пень, – возмутилась Елена Игоревна, – стану я вешаться из-за такой хни.

– Станешь, станешь, – зловеще прошипела хня и, подпрыгнув, ловко вцепилась Елене Игоревне в горло.

– Пидораска какая, – разозлилась Елена Игоревна и, схватив хню за косы, оторвала её от себя. Хня болталась в воздухе, беспомощно дрыгала ножками и брызгала слюной. Елена Игоревна раскрутила хню и выбросила её в открытое окно. Удара об асфальт она не услышала, но полегчало заметно. Захотелось еще чуть-чуть выпить.

Сантехник без имени сидел у себя дома и шумно возился, чтобы привлечь внимание. Ему было ужасно и невыносимо. Неосознанно желалось коньяку. На полу лежали веревка, мыло и крюк от люстры. Сообщество родственных предметов навевали мысли о минус-солипсизме, и сантехник их думал. Еще можно было поговорить с какой-нибудь интеллигентной женщиной, но такую он знал лишь одну. Она жила этажом выше и каждый раз при встрече презрительно харкала ему под ноги. Следовало признать, что жизнь не удалась.

Балансируя на грани вечных мытарств, сантехник глянул в раскрытое окно и остолбенел. На подоконнике, свесив ножки, сидела маленькая хня и нагло лыбилась прямо ему в глаза.

– Сколько время? – спросила хня, почесывая промежность.

– Такая маленькая, а такая бесстыжая, – укорил сантехник хню.

– Ты не базарь, а вешайся побыстрее, – сказала хня, перестав улабаться.

– Да-да, я сейчас… – молвил сантехник, покорно передвигая по полу родственные предметы. Ему оставалось сделать всего пять движений, когда в дверном замке послышался скрежет.

– Кто? – спросил он на лету с надеждой в голосе.

– Конь в пальто, – ответили с лестницы и сердце сантехника счастливо оборвалось.

– Моя хня к вам не залетала? – спросила верхняя Елена Игоревна.

– Так эта ваша? – извинился сантехник, – а я её за свою принял.

– Моя, – кивнула Елена Игоревна и от неё вкусно потянуло коньяком, – отдайте мне её, она мне нужна.

– Конечно-конечно, – сказал сантехник, нюхая Елену Игоревну.

Они зашли в комнату и огляделись в поисках маленькой хни. Той нигде не было.

– Давно хотел вас спросить, – сказал сантехник, – верно ли поступал Давид Юм, полагавший, что все знания приходят к человеку исключительно эмпирическим путём?

– Заткнись, паскуда, – зарделась Елена Игоревна и прижала лицо к сантехникову плечу.

Прошло сколько-нибудь времени. Отзанимался своим рассвет. Наступил на горло чьей-то песне новый июньский день. Соседские дети, поделив асфальт на кривые квадраты, играли в непристойные игры. За ними со второго этажа наблюдал добрый грузин. Весь утыканный шампурами, он танцевал на своём балконе лезгинку, честными порциями нанизываясь на стальные сабельки. Елена Игоревна и Сантехник, улыбаясь друг другу, свертывали из бумаги мессершмитты, рисовали на них свастики и отпускали в полёт. Самолётиков становилось всё больше и больше, скоро они заслонили собой всё небо, детей на асфальте и доброго грузина.

Стало темно.

Так началась Вторая мировая война.

Ь

Ольга Владимировна сидела голой жопой на Полярной звезде и курила сигарету, стряхивая пепел на Млечный путь. Саднил палец, порезанный накануне об кухонный нож, и было сильно холодно. Особенно замерзли задница, ляжки снизу и коленки, но сочувствия ждать не приходилось – если кто и был в этот час в космосе, кроме Ольги Владимировны, то уж наверняка выбрал себе звезду потеплее.

Одиночество, невежество и бытовой травматизм – скучная доля учительниц младших классов. Ольга Владимировна всякий раз спасалась одинаковым способом: выходила голышом на балкон, отыскивала в ночном небе звезду, полагаемую ею Полярной и, соответственно, холодной, и представляла себя сидящей на ней верхом. После получаса вселенского одиночества она возвращалась в квартиру, напускала ванну горячей воды с пеной, и одиночество земное уже не казалось таким невыносимым. Во всяком случае, не мёрзла жопа. Да и вообще, всё становилось не так уж плохо. И пошел он сам на хуй белым мелом по коричневой доске, этот будущий зэк Сережа Воловик, тварь, гадёныш, маленький скот, чтоб он сдох от ветрянки, заразив перед смертью половину 3-го «Б».

Конечно, всё зависит от подготовки. Например, если внезапно посмотреть на изображение древнегреческой амфоры, расколотой по всей высоте, то в неподготовленную голову может прийти совершенно неприличная аналогия, которую дополнит переданный непрофессиональными каракулями орнамент, смахивающий на лобковые волосы. И дело вовсе не в качестве изображения, а в том, что пророки никогда не врут, и лучше иной раз опоздать, чем прийти вовремя.

Что с ней случилось, почему она так долго не могла слезть со звезды, а потом, когда наконец слезла, не сразу сумела отыскать дорогу домой, Ольга Владимировна не понимала. Заблудившись в разнокалиберных ковшах бесконечных медведиц, голая и продрогшая, она до самого утра рыскала в небе, пока не взошло солнце, сделавшее местность простой и понятной. Усталая Ольга Владимировна спиной вошла в квартиру, наткнулась на угол тумбочки и опрокинула будильник, который тут же и зазвенел, напомнив о будущем зэке и правилах на мягкий знак в конце слова «сволочь».

Следуйте раз и навсегда заведенному ритуалу! Не выпускайте из цепи последовательности ни единого элемента, каким ничтожным он бы ни казался вам. Ритуалы не терпят сокращенных сценариев. Утро, в которое вы впервые замените «арабику» в зёрнах на растворимый «Максим», станет для вас точкой обратного отсчета, а глубина вашего дальнейшего падения может быть сопоставима с глубиной Стикса по фарватеру, который, как известно, проходит не вдоль, а поперёк этой судоходной реки. Не пытайтесь отделаться душем после пробежки по Млечному пути – вы же знаете, что астральная пыль и космическое сиротство смываются только в горячей ванне, и не за несколько минут, а за час-два, причем температура воды должна быть всегда постоянной, для чего, собственно, Ахиллу и нужна была пятка. Вы затыкаете пяткой сток в ванне и ею же открываете его, в то время как отрегулированный должным образом Стикс хлещет из крана, непрестанно взбивая вокруг вас очистительную пену.

Но что было ждать от Ольги Владимировны, опаздывающей на заклание себя 3-му «Б» и верховному жрецу его, будущему зэку Серёже Воловику. Конфликт последовательностей был быстрым, и Ольга Владимировна, выступив в непривычной для себя роли рефери, присудила победу ритуалу жертвоприношения, отложив ритуал очищения на потом. Никто не заметил сверкнувшей в ясном небе молнии, когда кое-как сполоснувшийся под душем агнец повёл себя на алтарь трудной любви к малым сим.

– Здравствуйте, дети, – проблеяла она обрядовую фразу и вдруг изошла криком: – А это что тут такое?! Кто нарисовал на доске порнографию!! ВСТАТЬ!!!

Кто-то хихикнул, но тут же умолк.

Наверное, пасхальные евреи, на которых бы внезапно набросился предназначенный Богу баран, растерялись не меньше, чем ученики 3-го «Б», но с евреями, несмотря на все их последующие и предыдущие беды, ничего подобного не случалось.

– Я вас спрашиваю, какая скотина нарисовала на доске эту пошлость! – орала между тем Ольга Владимировна, и было видно, что она изготовилась к прыжку.

– Это не это, – пискнул бывший жрец. Мгновение – и хруст шейных позвонков Воловика возвестил о том, что ему так и не суждено стать зэком. Ольга Владимировна на секунду с удовольствием прислушалась.

Наступив на тело мёртвого ребенка, она выбрала следующий инструмент для извлечения понравившегося ей звука. Шея маленькой Танечки Потаповой хрустнула с каким-то всхлипом, и это было здорово.

На всё про всё у Ольги Владимировны ушло каких-то пять минут. Хватая детей по одному, она сворачивала им шеи и бросала обеззвученные тела на пол, чтобы в следующий момент выдернуть из-за парты очередную жертву.

…Нет, всё было совсем не так.

Ольга Владимировна не сворачивала детям шеи. Она просто перестреляла их из калаша, который случайно завалялся в шкафу между пожелтелыми рулонами прошлогодних стенгазет. Вошедшие на звук автоматных очередей завуч и директор были неприятно поражены масштабами предстоящего ремонта в классе, где даже потолок был исчиркан пулями, а уж о том, чтобы кровищу забелить какой-то там известкой, и речи не шло.

Нет, и опять не так.

Ольга Владимировна поделила класс на две части, выстроив девочек вдоль левой, а мальчиков – вдоль правой стен. Девочек она перестреляла (кроме отпросившейся в туалет Тани Потаповой), а мальчиков брала за ноги, раскачивала и била их головами об стенку, что, конечно, было достаточно утомительно, но более занятно. Вернувшуюся из туалета Таню Потапову она удавила, за что и получила выговор от завуча и директора.

– Детей надо давить еще в колыбели, Ольга Владимировна, – сказали они, – так что зря вы так с девочкой.

Но выговор последовал не сразу, да и вообще, между нами говоря, не было никакого выговора. Избиение младенцев состоялось без свидетелей, а у Ольги Владимировны имелось алиби. Расправившись с классом, Ольга Владимировна, утомлённая еще больше, чем перед работой, села за свой педагогический стол.

Овцы и волчищи иногда меняются ролями, говорили пророки, но их, как обычно, никто не слушал, потому что они всем надоели.

– Надоели, – сказала себе под нос Ольга Владимировна, – Воловик, сотри с доски эту мерзость! Уфф, как я от вас устала.

Но отдохнуть как следует ей, конечно, не удалось, потому что зазвонил звонок на урок и она стала объяснять правило на мягкий знак в существительных с шипящими на конце.

На звезду она тем вечером не полезла. Пасмурно было. Да и вообще, не хотелось.

МАТЬ

Анатолий Михайлович родился совершенно сформированным мужчиной, только маленьким и лёгким: длина 51 см, вес 3700 граммов. Да и странно было бы, если б он появился на электрический свет родильного зала сразу большим и тяжелым: длина 180 см, вес 83 кг. А так он никого не удивил: ни акушера, принявшего в свои ладони хорошо выбритого краснолицего джентльмена, ни собственную мать, которая вообще не заметила во внешности сына никаких странностей или отклонений, кроме неземной красоты.

Вскоре после своего рождения Анатолий Михайлович пришел к матери и, сославшись на срочные дела, тут же ушел обратно. «Анатолий Михайлович! – крикнула ему вслед родительница, – а сисю?» Но Анатолий Михайлович, буркнув что-то себе под нос, только махнул рукой. До ужина он где-то пропадал, а вечером, вернувшись голодным и усталым, приник к материнской груди, высосал оттуда весь суп с фрикадельками и макароны по-флотски, рыгнул, пукнул и уснул. Мать осторожно переложила сына в кроватку, а потом, стараясь не разбудить, тихонько сняла с него галстук, туфли, брюки и пиджак. Из кармана сыновнего пиджака выпала сложенная вчетверо бумажка, оказавшаяся свидетельством о браке. «Уже прибрала какая-то», – поняла мать и тихонько заплакала.

С этого дня Анатолий Михайлович стал бывать дома не чаще пяти раз в неделю. Остальное время он где-то пропадал, и мудрая мать ни о чем не расспрашивала сына, делая вид, что всё происходящее – в порядке вещей. Но один Бог ведает, сколько горя вынесло сердце матери, прекрасно знающей, что дитя, единственное, дорогое, кровиночка и солнышко – болтается у какой-то неизвестной гадкой бабы, хитрой твари, заманившей чистого, наивного Анатолия Михайловича в свои ужасные сети и мерзкие ловушки. Бабу эту она, впрочем, видела довольно часто, но никогда не спрашивала Анатолия Михайловича, кто она такая и надо ли ей наливать чаю.

В это период жизни Анатолий Михайлович уже достиг своего апогея на высоте 180 см от пола, сходил на работу и устроился на пенсию. Но мать есть мать. Женщине постоянно казалось, что сын её голоден, худ и бледен. И Анатолию Михайловичу, доверчивому и бесхитростному мужчине, казалось тоже самое. Он забирался к маме на ручки, высасывал что Бог послал, пукал, рыгал и засыпал, согретый теплом материнской груди. А потом просыпался, пил чай и уходил к мерзкой твари, каждый раз унося в кармане пиджака то баранку, то конфетку, то небольшую денежку на мороженое. А мать оставалась одна.

Но она всё терпела, моля Бога лишь об одном: чтоб мерзкая тварь отпустила Анатолия Михайловича. Она молила Бога, но понимала своим шестым материнским чувством, что Бог не всесилен. Она понимала, что мерзкая тварь использует Анатолия Михайловича в своих мерзких корыстных интересах, третирует его и мучает хитрыми и ужасными способами, о которых не догадывается наивный Анатолий Михайлович, но о которых невозможно даже думать без содрогания. Она надеялась на лучшее, но была готова к худшему. И это хорошо, иначе бы она не смогла отомстить мерзкой твари за всё, за всё.

На кладбище, когда Анатолия Михайловича уже отпели и зарыли в грунт, а гости потихоньку пошли к своим автомобилям, мать подошла к притворно плачущей мерзкой твари (удивительно, как удалось этой старой морщинистой ведьме женить на себе её сыночка – поди, месячные в котлету добавила), развернулась и изо всех сил ударила её по морде.

А затем перевела дух и сказала:

– Дрянь такая.

И пошла домой с большим облегчением.