Текст книги "Молчун-гора"

Автор книги: Лолла Марч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Сидя на качелях, девочка изучала следы, представляла, как дети бегали. Как кто-то скатился первый с горки, вместе со снегом, который нежно падал все утро.

Немного замерзнув на качелях, она пошла кататься с горки. Потом раздувала снег с небольшого забора. Пыталась слепить комочек, но снег рассыпался.

Из стороны в сторону наклоняясь, наблюдала как переливается снег. Бабушка ходила рядом не торопя внучку, наблюдая как ее щеки розовеют.

Как и обещала бабушка, они зашли в магазин и купили клей. Придя домой они склеивали спички между собой. Получился маленький домик с плоской крышей или это был просто маленький просвечивающийся прямоугольник.

“Туда можно что-то класть и закрывать”

Пуговица отправилась в тайное, постукивающее послание самой себе.

Клей был на всех пальцах, на газете, которую бабушка учтиво положила на стол. Хоть конструкция долго высыхала и была подвижная, Леся выждала, когда она высохла. В это время сделав немного побольше коробочку, положив туда пуговицу.

– Руки иди оттирай от клея, сейчас ужинать будем.

Аня приходила домой к вечеру, опять выслушивала от мамы упреки, на следующий день все повторялось.

– Горе с тобой, ничего не хочет, кому я столько плюшек напекла? Ешь давай, – повторяла бабушка, когда Аня зашла в квартиру, – Ну вот мать твоя пришла. Где ты столько ходишь? У нас тут два магазина, фабрика и торговый центр, куда ты можешь устраиваться на работу? – она посмотрела на дочь, вид у нее был уставший, – Когда твой отец на войну ушел, мне тоже было тяжело, но ничего, справилась и одна. Хлеба белого не видели не то чтобы вот так, как я пирожки несу вам. Юрка не особо мне нравился, но вон квартиру оставил, а ты все хныкаешь. Радоваться надо. Одной лучше живется. Работу найти не можешь, что теперь будешь делать? Дома куковать?

– Я что-нибудь придумаю, все равно не могу Лесю одну оставить.

На этом диалог только начался, но ни к чему хорошему не привел.

Махнув рукой, бабушка начала собираться домой. Леся уже давно сидела в своей комнате, тряся рукой рядом с ухом, слушая как стучится пуговица.

Дни летели от одной спичечной стенки до другой – молниеносно.

Затягиваясь в очереди магазина.

“Я помню только нескончаемые звонки”

Мама разговаривала по телефону, с кем-то звонко бубнящим в трубку.

– …Я беру ее за руку, а она не держится, руки еще такие холодные, как будто игрушку за собой тащу. Нет, ну как? Я сжимаю ее, а ее пальцы сворачиваются в трубочку. Слабые руки? Она предметы держит же, а мою руку не может? Нет, не заговорила. А что я могу еще сделать? Ты же знаешь, я читаю, разговариваю с ней. Может мало? Да, не могу. Я понимаю, а врач что? Другой врач тоже скажет. Ну, какой садик. Ей там плохо будет, дома я хоть занимаюсь с ней, а там что? Дети будут бегать, а она сидеть. Ты ее уже давно не видела, да и меня. А когда? Вот видишь. Если бы. Нет, не нашла. Уже полно молодых без детей. И куда он перевелся? Где он сейчас… нет, мне не важно. Лучше бы я тоже не шла работать туда, не познакомилась бы с ним и жизнь по-другому сложилась. Ладно, не будем, расскажи, как твои? Во второй класс уже? Мы давно не виделись…

Леся сидела по середине своей комнаты и старалась не слушать, что говорит мама, но не могла. Даже шёпот разносился по комнате как удар.

“Можно тише. Можно. Жать. Жать руку. Сжать. Сжать. Нет. Нет. Я не могу. Муха”

Муха влетела в форточку, и быстро развернувшись села на стекло. Незаметно мамин голос испарился из ее головы, она смотрела на муху. Жужжа, трепыхаясь, летая туда-сюда, муха садилась на стекло и обтирала лапки. Взлетала, ударялась. И девочка тоже мотала головой при ее ударе.

– Ну, денег он присылает, открытки ей, да, приходил, не пускаю его, – понизив голос сказала она, – Кому от этого легче будет? Звонит, только расстраиваюсь. Она хоть нет. Так спокойнее.

“Вот форточка, лети. Ну, давай выше. Она не помнит, как залетала сюда? Стучится. Где он сейчас? Это она про него. Она тоже не знает где он. Он взял и ушел. Ничего не сказал. Вот туда, давай, еще немного. Форточка чуть выше, еще – лети”

Она помогала мухе мысленно прокладывая путь, помогая кивками головы, направленной к форточке, рукой, которая скрючилась близко к глазу. Подталкивая мизинчиком саму муху, как будто касаясь ее.

– Да, есть идея, поможешь мне с тканью? Хочу на заказ шить. На заводе места мне не нашлось, в продавцы теперь идти? Леся одна дома будет? Она маленькая еще. Мама посидит, она уже сидела, ты ее знаешь. Так что поможешь? С тканью. Хорошо подойду. Это во сколько? Хорошо. Спасибо. Поговорим при встрече еще.

“Ей же больно. Почему она повторяет одно и тоже? А ты? Мне так удобно. Мухе тоже. Она может улететь, но не может. Зачем она сюда залетела? Она не помнит откуда? Лети. Выше. Вот так. Ты свободна”

Аня положила телефонную трубку, она брякнула. Пройдя по коридору, она хотела свернуть в спальню, но увидела, как дочка сидит на полу и трогает свое лицо.

– Что ты делаешь? Нельзя так делать, так лицо и останется не красивым. Не корчи рожи, – подойдя она отдернула руки дочки, личико приняло свою форму, – Не надо так делать это не красиво. Будешь мять, навсегда лицо таким останется.

Девочка смотрела на свои сложенные руки, а потом на маму, выходящую из комнаты. В соседней комнате началось глухое движение. Леся вышла посмотреть, так же держа руки на животе.

Аня достала из шкафа спальни швейную машинку. И понесла ее в гостиную, поставила на стол, смягченный одеялом и простыней, грохот успокоился где-то под столом. Леся сидела на диване, наблюдала как праздничный стол становится обычным столом, стоявшим в углу. Он практически сразу заполнился нитками, баночками, тканью, коробочками с пуговицами. Жужжание швейной машинки можно разделить на стук и место рядом с ним.

Мама доставала прописи и усаживала дочку рядом с собой, следив как она пишет, рисует, выполняет ее задания. А сама строчила: по сметанным ниткам, по белым линиям; поворачивая или натянуто держа. Ткань крошилась, а когда надо бы отгладить, Леся освобождала угол стола.

Леся отвлекалась на плавные движения рук, а быстрота иголки, входящая в ткань, заставляла остерегаться этого механизма. Хотя этот процесс завораживал. Как из куска ткани получилась вещь, одна из тех, которую можно было просто надеть.

При всей должной подготовке от идеи до выполнения, все равно постоянно чего-то не хватало, то по цвету пуговицы не подходили, то нитки были не такого тона.

Аня рассказывала или бормотала сама с собой, потом одевала дочку, и они шли в торговый центр за недостающими деталями очередного платья или блузы.

– Вот тут я училась, – показывая на толстое, деревянное здание дочке, – Раньше я думала, что это огромный терем, а теперь, это покосившееся здание. Школу закрыли в последний год моей учебы и до сих пор не снесли. Мы все ждали, когда откроется новая, белая школа. Думала ты тоже будешь там учиться.

Рука Леси с варежкой выскальзывала из маминой.

– Ты не можешь держатся нормально? Иди тогда сама, надоело тебя тащить, – она отпустила руку, – Когда достроят это здание? Уже год как обходим, сколько можно. Лишние пять минут на таком холоде!

Они шли по улице, Леся замедлилась и непривычно рука опустилась. Можно было идти прямо, но она никогда не следила куда идет, страх сковал ее, и она остановилась, пройдя по инерции пару шагов.

– Леся тут дорога, давай быстрее, мне тебя ждать еще, давай быстрее.

“Беги. Тут машины. Беги за ней. Посмотри на нее и беги. Куда? За ней, она уже далеко, а если что? Что? Не знаю. Беги”

– Иди просто рядом, неужели сложно? Ты уже не маленькая, ходить можешь. Не отставай.

Холодный февральский ветер забирался под одежду, кожу, и пронизал слякотью до костей. Дул порывами, рывками, не давая расслабиться ни на секунду. Слезились глаза. Хотелось развернутся, но мама неустанно шагала вперед. Леся шла за ней, скукожившись, стараясь не допускать ветер хотя бы в мысли. Рука в кармане начала немного согреваться. Голову было не поднять, и она следила только за ногами, которые шли впереди.

Привычная дорога, по которой они часто ходили, казалась незнакомой. Девочка, обычно смотрящая куда угодно, только не на дорогу, не знала где она находится. Не видя окружения, деталей. Знакомых ограждений от стройки, которую они обходили. Которая пока что больше напоминали разрушенное здание. Она знала сколько еще идти, когда забор заканчивался. А посадки деревьев впереди предвещали, что осталось идти не долго, последняя прямая и левее. Шаги казались бесконечными, а ветер морозил все больше. Она старалась не отставать и ей приходилось через пару шагов выпрыгивать из своего темпа.

Торговый центр был с самого края домов, на небольшом пустыре между дорогами. Надо было пройти последние метры по парковке. Щеки закололо сильнее – они зашли в помещение.

Пуговицы, образцы ленточек – Леся разглядывала прилавки, пока маме складывали в бумажный кулечек покупку. Они заодно зашли в продуктовый. Растягивая тот момент, когда надо выходить на улицу.

“Почему ветер опять дует в лицо? Он должен теперь дуть в спину”

Обратная дорога была еще противнее. Мама опять тянула ее за руку.

Девочка очнулась от холода, только от голоса мамы.

– Пока не съешь, не выйдешь из-за стола, – сказала она ей. Встала и принялась мыть за собой тарелку.

А Леся продолжала сидеть за столом, разглядывая кашу, суп или что было в тарелке на этот раз. Холодное, еще больше не вкусное, чем полчаса назад.

“Пробелы, не важной жизни, заполняла еда. Что-то еще. Что я никак не могу вспомнить. Как будто за одно моргание мог пронестись год. И ничего бы не изменилось. Завтрак. Письмо в тетрадях. Счет. Жужжание швейной машинки на фоне. Обед. Поход в магазин. Готовка еды. Время в комнате. Ужин. На фоне включенного радио. А потом сижу в белом здании, прошедшая этажи с множеством дверей. На двери написано “Директор”, я разглядываю дверь. А после слов выходим и опять одни двери”

– Мы не можем принять ребенка, который пишет пока его не толкнут, у нас нет специальных классов. И времени уделять одному ребенку. Домашнее обучение тоже самое, выглядит все просто, но время нет заниматься этим. Специальная школа далеко, я понимаю, но помочь ничем не могу. Даже если она бы заговорила, вы только представьте, как ей было бы сложно среди детей. Вы хоть ее пожалейте. Сходите к невропатологу, и молитесь что бы она инвалидность дала, хоть пособие будете получать.

– Она не инвалид, а просто не говорит. Пойдем, нечего нам тут делать.

Готовясь всю неделю к этому моменту, заучивая алфавит, считая, Леся не могла поверить, что одна минута в этом кабинете принесет ей осознание своей жизни. Она чувствовала и понимала, что она инвалид.

И навсегда останется такой. Не такой как все дети. Без возможности учиться и быть как все.

Детскую поликлинику перенесли в другое здание, и Леся не знала куда они идут, пока они не вошли во внутрь. Запах поликлиники и апатии, добавлял к сердцебиению еще пару ударов. Незнакомое место.

На каждом стуле кто-то сидел, квадратный проходящий коридор поликлиники старался как мог быть уютным. Трое детей бегали по нему разбавляя тишину ожидания.

– Иди тоже побегай, засиделась, наверное, долго ждем.

Леся оторвала взгляд от разукрашенной стены и посмотрела на детей. В какой-то момент она даже хотела встать, но пока решалась, дети как будто растворились. Сидящая очередь становилась меньше, время замерло, пока мама рывком не встала со стула.

– Пойдем, – сказала она, не поворачиваясь к дочке, смотря на белую дверь впереди.

Врач за столом все еще не отрываясь что-то писала. Мама подтолкнула Лесю в кабинет и усадила на потертый стул рядом с врачом. Он немного покачнулся и скрипнул. Леся смотрела на плакаты вывешенные со всех сторон, окно сзади тети в белом халате было слегка открыто, белая занавеска покачивалась.

– Что у вас? – не глядя спросила врач.

Аня положила на писанину врача карточку и направление.

– Дочка еще не говорит, – выпалила она и села напротив стола.

Врач посмотрела исподлобья на женщину и открыла карточку.

– Осложнения болезней были? Леся?

– Нет, да, – ответила мама.

– Падала?

– Нет, я следила за ней, не дай бог, боялась, так пару раз скатилась с дивана на ковер, ничего такого, и об стол. Так.

– Плакала?

– В смысле?

– Дети плачут, она плачет, звуки издает? Мычит?

– Плакала в детстве, – она немного задумалась, – Я уже давно не слышала, как она плачет. Она взрослая уже как никак, не должна плакать.

– Мычит?

– Нет, нет, она не корова же, – пытаясь посмеяться сказала Анна, но даже самой после сказанного стало неловко.

– Вы с ней занимаетесь, читаете, разговариваете?

– Да, по букварю, она рисует, как рисует, калякает что-то карандашами. Буквы пишем, слова. Прописи все заполнили, конечно не идеально, не ровно и до десяти упражнения выполняет, вычитаем, прибавляем.

– Рисовать будешь?

– Она не говорит.

Невропатолог открыла первую страницу карточки.

– Анна Сергеевна, я вижу все и поняла, и спрашиваю у девочки. Леся, рисовать будешь. Сколько я пальцев показываю?

“Занавеска как будто летит”

– Леся отодвинься от спинки стула, я молоточком проверю реакцию ножек. Как они справляются.

“Летит”

– Леся, ты слышишь, к тебе обращаются! – нетерпеливо встав, Анна усадила дочку как просил врач.

“Летит.

Ай, нога”

– Теперь другая. Почему вы раньше не пришли, если видели проблемы у ребенка?

– Я была у врачей, они сказали, что она заговорит.

Врач начала листать предыдущие записи.

– Вы обращались только из-за речи. А то что она не реагирует на людей? Если бы вы раньше пришли мало, что изменилось. Еще она маленькая такая, не тянет на шесть с половиной, недоразвитость.

– В смысле?

– Ей скоро семь. Записывайте ее в школу не для всех.

– Я не понимаю.

– Она не будет ходить в общую школу. Я сделаю запрос на инвалидность. Приходите через недели три. И оформляйте, я адрес напишу. Школа знаете где такая есть?

– Но мне сказали она заговорит. Что с ней?

– Это не обсуждается с родителями, если она тихая и таблетки не понадобятся. В школе ее попробуют чему-то научить, может научится читать, говорить. Всякое бывает.

– И все?

– А что вы хотели? В обычную школу ее не возьмут. Вылечить это нельзя.

– Что вылечить?

– От диагноза вам легче не станет, поэтому просто постарайтесь ее учить жить, читать, считать. Я справку выпишу, а там вам помогут и расскажут, как дальше быть.

– И все?

– А вы что ожидали? Еще можно пару лет подождать? В больницу положить? Есть специальные интернаты для таких детей, проще вам будет. Тоже адрес напишу.

– Я думала она научится, – она сделала паузу, – Мне так и сказали.

– Если она за все это время не захотела говорить за полгода до школы вряд ли это произойдет. Если нарушений нет и другие врачи ничего не нашли, хотя бы успейте занять место в школе, домашнее обучение тоже можете выбрать. Но лучше бы за ней понаблюдали специалисты. Никто не застрахован от такого. Редко, но метко. Школа полная была в прошлом году, поспешите. Проблемы со сном есть? Еще что мне надо знать? Припадки?

– Я не знаю, нет, она просто не говорит же, это ведь не страшно, она…

– Да, поэтому вы можете надеяться на лучшее, найти специалистов по работе с такими детьми…

– С такими?

– Мы будем следить и наблюдать за Лесей, ко мне как к районному врачу раз в год будете приходить на проверку. А так можете найти логопеда или еще кого найдете из специалистов, но тут нет хороших преподавателей, надо будет ездить. В школе будут направленные занятия, и вам не придется все время ей уделять. Хотя придется переехать, далеко ездить каждый день или как там занятия проходят у них. Да, даже раз в неделю не наездишься. Пришли бы раньше года в три, было бы легче, диагностика и лечение. Но теперь основной пожизненный диагноз ставится после девяти лет. Время есть, чтобы однозначно понять, что вам делать дальше.

Анна взяла дочку за руку и потянула к двери, больше она не сказала ничего.

– Карточку забыли, – протягивая, сказала врач, но на ее слова никто не отреагировал.

На следующий день Аня оставила дочку с бабушкой и снова пошла к невропатологу. И кое как уговорила ее сказать, что с ее дочерью.

– Мне надо знать, – сказала она в конце монолога.

Врач сдалась и сказала, что у нее детская шизофрения.

– Мы все равно не ставим других диагнозов, шизофрения или нет, в записи значится теперь это. Если хотите другой диагноз езжайте в столицу. У нас тут школ нет, все равно туда ехать надо.

– Она будет на домашнем обучении, – сказала Анна напоследок, забрала карточку и вышла, – она была спокойна.

На следующий день они вышли погулять. Мама петляла по улицам. Неожиданно для девочки, они прошли мимо магазина. Потом самый дальний, в который они заходили только один раз, как-то летом за мороженым – тоже оказался позади.

Душное лето заставляло передвигаться размеренно, Леся хотела пить и надеялась, что по какой-то причине они идут именно в этот последний магазин. Но даже оборачиваясь на него и представляя, как они покупают ситро, мама не остановилась. Они шли дальше. Ветра совсем не было. Хоть лето и не было жарким, но дождя не хватало природе. Первые дни стояла высокая температура, с непривычки все как будто расклеилось и ждало чтобы его собрали. С каждым днем асфальт только накаляется, а от ветра остались лишь взмахи крыльев птиц.

Середина лета плавно переходила в август, нагревая и стараясь наполнить теплом все вокруг. Что бы потом, кто-то, вспомнив, сказал: “А вот помнишь мы ждали летней жары, а потом, когда она подобралась к нам, мы уже не могли отмахнуться?”.

Прогноз погоды по радио передавал еще неделю повышенной температуры и местами грозу. Которая была где угодно, но не тут.

Они подошли к большому зданию, на первом этаже были огромные окна, и Леся подумала, что это новый магазин.

Но только ее мама открыла дверь, Лесю захватил запах книг, удивительный, особый запах. Они зашли в библиотеку. А с запахом, наступила и тишина. Тишина, которая обязательно сопровождала этот запах. Как будто тишина и запах сидят вместе, немного оборачиваясь на редко проезжающие машины и качают головой, – “Ай, ай, нарушаем читательский покой”.

В помещении было немного прохладно, совсем разграничивая себя от остального мира, библиотека была особым местом.

Если закрыть глаза, по тишине можно узнать где ты находишься. В квартире, в какое время. В магазине, – тишина выдает незначительными звуками, которые повторяются только в определенном месте, в определенное время. Это мгновение, когда все молчат, но выдают себя биением сердца, дыханием. Это говорит больше, чем сами люди. Тишина обволакивает и порой заставляет говорить, – не каждый может вынести самого себя.

Эта тишина показалась девочке простой, открытой, интересной.

Библиотека с огромными окнами. Раскидистые цветы на полу по этой же стене, смотрели на проезжую часть дороги. Простор и много полочек, лабиринтов из книг. Девочка с мамой прошли по потертому полу, до стола, который стоял посередине, перегораживая доступ к книгам.

Аня спросила есть ли книги по психологии, медицине.

– Это напротив, в этой стороне детская литература.

Она повернулась к выходу, но как будто вспомнила, что с ней дочь, – Сиди вот тут. Я сейчас приду.

Усадив на крайний стул дочку, на удивление библиотекаря она последовала к двери. Открыла ее, и пока она захлопывалась, открылась другая. Эта дверь закрылась, а следом эхом, дверь напротив.

Леся сидела за столом, соединенным с другим столом и так эта змейка тянулась возле окна. Много книг, смотрели на нее. Руки были свободны, а понервничав, она уже не смогла их остановить. Одна рука терла шею, напряженно, рывками, следом терла нос. Убирала с лица волосы. А глаза изучали каждую полосочку, точку, впитывали запах, цвет, книги, название, до которых мог дотянутся взор. Неизвестный ранее мир можно было прочувствовать и насладится. Девочка немного успокоилась. Сливаясь с зеленью цветов позади нее.

Анна же нашла на одной из полок совсем новую книгу о ранней детской шизофрении. Она начала читать, стоя там же. Одна страница за другой. Но потом пропустив пару листов, почитав пару абзацев, она хлопнула книгой. И хлопок раздался со всех сторон.

– Нет у нее шизофрении, – сказала она самой себе, а потом поняв, что сказала вслух посмотрела по сторонам.

Она вернулась за дочкой. Та сидела в окружении книг, смотря их с библиотекарем. Маленькой, худенькой бабушкой, одетой в серый пиджак, показывая и объясняя ей что-то.

– Она не говорит, – сказала Анна, подходя к столу, – Но читать должна уметь, – оправдываясь и опуская руку дочки.

– Это хорошо, – поднимаясь из-за стола начала женщина, – Она все понимает, ходит сама, это уже хорошо. У моей подруги сын с аутизмом родился, все не так хорошо. Вам повезло, – она начала закрывать книги.

– Что вы сказали? Аутизмом? Я не смогла добиться нормального диагноза от врача. Как это называется?

– Аутизм.

– Да, я видела это название на книге рядом. Ладно, потом, – сказала Аня самой себе, – Пойдем, потом придем. Леся вставай. Пойдем домой, – она подняла дочку.

– Давайте я читательский билет оформлю, будет ходить книги читать. Мы как раз эту книгу только начали. Пусть с собой возьмет.

Мама посмотрела на дочку, она в руке держала книгу «Волшебник Изумрудного города», и согласилась записать дочку в библиотеку.

Леся гордо держала книгу, с читальным листом внутри. Жара уже казалась незначительной, все, о чем она могла думать, что на листе теперь значится ее имя и фамилия. А название книги обещает волшебство, и что теперь она может прочитать все книги, которые есть в библиотеке.

“Я знаю кто читал ее до меня, и после будут знать, что ее читала я”

Немного неуверенно, по слогам, Леся начала читать книги. Картины, которые создавались в ее голове из букв, завораживали и притягивали. Сказки, которые читала ей мама, казались теперь ей неестественными, простыми, детскими. Из них получалась маленькая картинка. А у девочки было куда больше вопросов.

У Леси не нашлось серебряных башмачков, но были белые сандалии. Которые она нашла в прихожей. Они стали маловаты, но она их носила, представляя, что они волшебные. Мама пыталась ее облагоразумить, говоря, что это просто сказка, но разрешила и дальше ходить дома в сандалиях.

Пока они совсем не стали малы, Леся отказывалась их снимать.

Когда темнело, мама переставала шить и шла на кухню, готовя что-нибудь поесть. А после ужина даже бывало, что они вместе садились на диван и читали книгу. Мама включала торшер, Леся садилась так что бы следить за маминым пальцем, который она вела по тексту.

Леся поймала себя идущей по желтой дороге, но немного смазавшись эта дорога уперлась в место, где лежали папины книги. Там их больше не было. Тумбы не было. Мама оттащила ее в коридор, а книги пропали.

“Я не помню, как они выглядели и теперь не узнаю, что он читал”

И она вернула взор на черные буквы. Пытаясь проникнутся и вспомнить, о чем мама читала только что.

Так девочка прочла первую книгу и через неделю они пошли ее возвращать.

Анна оставляла дочку одну и еще пару раз ходила в соседний зал, а Леся в это время искала ту самую книгу.

Бабье лето во всей красе шагало тоже по улицам, заманивала надеждами, одаривало жаркими лучами солнца. Собирала на лавочках бабушек, пульсировало от пения птиц. Последние теплые дни были сокращены солнечными лучами, осень плавно отнимала листья у деревьев.

Леся научилась как следует читать; раз в неделю или две ходила с мамой в библиотеку за новыми историями.

Библиотекарь задавала ей вопросы, скорее риторические. Относилась с понимаем и не ходила за ней, выжидая, когда она выберет книгу. Это могло длиться долго. А когда мама ходила с ней, библиотекарь отвлекала маму, чтобы та, не выбирала книгу за дочку.

Иногда Леся выбирала пару книг и что бы выбрать какую будет читать первую садилась за стол и начинала читать первую страницу. Конечно побеждала книга, которая заинтересовала ее сильнее. Выдавали ей все книги, даже не по возрасту.

Вопросов становилось еще больше, а картина мира немного расширялась. Она скорее впитывала, чем читала. Наполнялась жизнью изнутри. Познавала тот далекий мир за окном, до которого могла дотянутся только, сделав огромный крюк.

Несколько раз они ездили в школу для особенных детей, но мама не могла с этим смирится и добилась домашнего обучения в обычной школе.

– Я же не много прошу, Леся, будь внимательна. Пиши аккуратно, что все буквы пляшут? – мама вырвала лист, скомкала его и указала на следующий чистый лист в тетради, – Медленнее пиши, если не можешь быстро, но главное аккуратно. Ты и так не говоришь, хоть писать научись нормально. А то будешь неучем. И что тогда? Правильно ничего. А так хоть что-то будешь знать. Давай еще раз. Я читаю, ты пишешь.

На каждую четверть были задания, которые Леся выполняла каждый день. Так же сидя рядом с мамой. Писала диктанты. Медленно, усердно, твердо держа ручку в руке. Читала, что задавали в школе на лето, писала небольшие пересказы. Всего то ее хватало на пару предложений. А в конце четверти сдавала все тетради. Проходила зачеты. А оставшиеся время читала книги сидя на диване.

Иногда мама подходила к своей дочке и обнимала ее, так сильно, что Лесе казалось, что она ныряет в ванне одним ухом. У нее получилось всего один раз так сделать в ванне, когда мама пошла отвечать на телефонный звонок. Было мало воды, и она легла на бок, ухо наполнилось водой, волосы намокли, с одной стороны. Это случилось быстро, мама испугала ее, испугавшись сама.

Когда-то Леся пыталась сопротивляться и показать, что ей больно. Но потом поняла, что легче переждать. И она стояла и ждала, когда мама перестает держать. Аня не замечала в руках дочери: книгу, куртку, ложку, мыло. Она просто подходила и обнимала, не ожидая и не давая возможности ответить.

Так пролетело два года. Лесе исполнилось девять лет. Мама как всегда сделала торт, еще с вечера. И Леся всю ночь думала о том, как встанет и на завтрак съест его. В это же утро мама сообщила, что они поедут в столицу к врачу на подтверждение диагноза.

– Знала, будешь думать, поэтому лучше так. Доедай и поехали, скоро автобус. Бабушка вечером придет поздравлять, а ты подумай, что ты хочешь в подарок. Ткань на платье можем купить, сошью тебе. Или обувь, может еще что-то. Что захочешь.

“Шумный автобус. Улицы. Люди. Остановки. Машины. Нечем дышать. Не знание. Непонимание. Страх. Шумный автобус. Улицы. Люди. Остановки. Машины. Нечем дышать. Не знание. Непонимание. Страх. Тянет.

Почему мы в день рождения всегда куда-то ездим?

Шумный автобус. Улицы. Люди. Остановки. Машины. Нечем дышать. Не знание. Непонимание. Страх. Тянет. Толпа. Люди. Тянет. Мое день рождения. Всегда куда-то едем. Идем. Почему. Это мой день. Нет. Не хочу. Не хочу никуда идти. Шумный автобус. Улицы. Люди. Остановки. Машины. Нечем дышать. Не знание. Непонимание. Страх. Она тянет. Идем. Идем. Идем. Идем. Улицы. Люди. Машины. Нечем дышать. Не знание. Непонимание. Страх. Тянет. Купит, что я захочу. А что я хочу. Хочу домой. Шум. Машины. Слишком громко. Страшно”

Леся ходила кругами возле стула, смотря куда угодно, но не на него, – мама все повторяла:” Давай садись, вот сюда”.

– Как начнет что-то делать, так не остановить. Сидит теребит рукав, волосы, руки, да хоть что. Отодвигаю, держу ее руку. Она опять тянется и по-новому.

Не выдержав мама усадила дочь. Перед ней на столе лежал альбом для рисования, карандаши, акварель, деревянные кубики, палочки.

Леся теребила руками, не желая класть их на колени.

– Ты же умеешь рисовать, давай покажи, как ты рисуешь, буквы напиши, как дома. На, держи карандаш.

– Анна Сергеевна, можете выйти в коридор, я вас приглашу, когда мы закончим.

– Что?

– Вы мешаете мне. У вас особенная девочка.

– Она не особенная, она не говорит.

– Я вас позову, посидите в коридоре. А мы порисуем.

Анна хотела возразить, но женщина встала с кресла и последовала к двери, вытесняя, и она вышла в коридор.

Психиатр закрыла за ней дверь.

– Сложно иногда бывает с родителями, – она села обратно, напротив девочки. Их разделял низкий стол, на котором лежали листки белой бумаги, карандаши торчали из металлического футляра, восковые мелки лежали в маленькой, желтой коробочке. Леся смотрела на них, на цвета, она не видела раньше таких цветов, – Если ты не хочешь сидеть, можешь встать. Походить, успокоится или порисовать. Можешь делать, что хочешь. А я пойду заполнять документы.

Леся выпрыгнула со стула и начала ходить от стены до двери. Кабинет был не большой. Каждый раз поворачиваясь, ее взгляд касался восковых мелков. Краем глаза смотря на женщину. Она была без белого халата, и Леся не понимала, кто это и что они тут делают.

“Она не смотрит на меня. На двери написано было “психиатр”. Кто это. Не смотрит. Хочешь их потрогать. Да. А если она посмотрит. Она же сказала делать, что я хочу. Надоело ходить. Сядь. Куда. Стул. Еще один стул. На них не удобно сидеть. На пол сядь ближе к мелкам”

Леся села на колени, плотно прижав грудь к столу. Разноцветные восковые мелки манили ее. Рука поднялась, потерев нос, и повиснув начала издалека гладить мелки.

– Надумала порисовать? Какой цвет тебе дать? – спросила психиатр, подходя к девочке.

Леся опустила руку и убрала под стол.

– Да, я бы тоже беспокоилась в новом месте. Но как дома ты можешь брать, что угодно, когда угодно.

“Она сказала, что я могу выбрать любой подарок. А если не найдется магазин такой, мы уедем и не купим. Надо написать. В нашем магазине нет таких мелков. Я устала”

Когда женщина опять ушла за стол, девочка дотронулась до мелков. Они были прохладные, гладкие, новые. Она отдернула руку от них.

Обнаружив у себя в руке карандаш, начала писать. Мелким шрифтом в углу листка: “в подарок мелки такие”. Писала она так, как начинает новый лист в тетради. Но без линий и квадратов, текст поплыл вниз.

“Она поймет? Увидит? Должна понять, если она увидела, покажет ей. И все. Я буду рисовать. Что я нарисую. Не знаю.

Лес? Почему лес? Там разноцветные цветы. Она что-то спрашивает. Уходит. Мама пришла. Она сидела в коридоре. Почему. С родителями иногда сложно. Сложно. Мне сложно. И другим сложно. Пришла. Меня опять тащит. Сложно иногда с родителями. Я устала”

– Анна Сергеевна, один час не показатель точной картины, но совершенно понятно, что у Леси аутизм, атипичный аутизм. Под стрессом аутизм усугубляется. Распорядок дня и разговоры…

– Да, я знаю, что она все понимает.

– Как думаете у нее поведение изменилось в какую сторону с детства?

“Аутизм усугубляется. Я нервничаю. Не знаю. Я изменилась. Все слышу. Все понимаю. Она опять рассказывает мою жизнь. Как я себя веду.

Я так себя веду. А другие так себя не ведут. Я не слышу, когда она меня зовет. Не хочу идти. Просто не хочу. Я не понимаю зачем. А она никогда не отстает и продолжает говорить так, как будто я не слышу”