Текст книги "Берлинский фокус"
Автор книги: Лиза Уэлш
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
– Давай, проснись и пой.
Я попытался встать, но не мог пошевелить ногами. Полицейский опустил фонарь, и я с трудом поднялся на четвереньки. Память медленно возвращалась. Во рту горчило, перед глазами плясали белые вспышки.
– Посмотри, на кого ты похож.
Тут я заметил второго полицейского слева от меня. Он наклонился и пихнул моего друга фонариком. Вежливый профессиональный толчок. Старик не шевельнулся, из одеяла торчал лишь ореол волос.
– Буди своего дружка.
От него шел жуткий запах – смесь дерьма, мочи, гниения и чего-то еще, ржавый металлический запах, я почти узнал его. Я подавил тошноту, наклонился и потряс его за плечо:
– Давай, приятель, пора двигаться.
Мне показалось, старик шевельнулся, но он вдруг начал сползать, очень и очень медленно. Я хотел удержать его, схватился за мокрое одеяло, и он навалился на меня отвратительной массой.
– Ты в порядке? – спросил я.
Фонари высветили его голову на моем плече, голову Иоанна Крестителя, бородатую и окровавленную, с раскрытым ртом и липкой красной коркой на застывшем лице. Мертвая сцена в лучах белого света.
Я пытался встать, и крепкая рука схватила меня, поднимая из грязи. Игры кончились. Полицейский задохнулся от ярости:
– Господи боже! Что же ты натворил, ублюдок?
* * *
Полицейский врач осмотрел меня быстро, по-деловому. Прописал мне горячее питье и признал годным к допросу. Мою одежду положили в пластиковый пакет и выдали белый комбинезон. Я знал из кино, что надо требовать адвоката, и никто не стал меня отговаривать. Меня посадили в холодную камеру. Я взял с койки одеяло и накинул на плечи, но тут меня скрутило от тошноты, и я согнулся над унитазом. Теплым быстрым приливом вышел прописанный доктором горячий чай, потом я сжался от боли и смог выдавить лишь тонкую струйку желчи. Остальное вышло на месте преступления, когда я понял, рядом с чем спал.
Я свернулся в комок, кутаясь в колючее бурое одеяло, не заботясь о том, сколько людей потело в его грубый ворс. Меня трясло. Я подтянул колени к груди; сырость реки точно въелась мне в кости. Я потер одеяло пальцами и почуял животный запах, запах всех предыдущих пленников. Я старался не вспоминать, как за мной захлопнулась дверь и щелкнул замок. Справедливо ли отсидеть срок за преступление, которого я не совершал, взамен того, что я совершил? Накатывал сон. Как можно спать, когда тебя обвиняют в убийстве? На этой мысли я погрузился во мрак. Но ведь эта же мысль терзает меня каждую ночь все эти долгие месяцы.
* * *
Я проснулся от скрежета ключа в замке. Несмотря на кузницу, работающую в моей голове, и грязь, покрывавшую тело, я чувствовал себя посвежевшим. Узнать бы время. Я отдал часы приемщику, а в залитой холодным светом камере невозможно отличить день от ночи. Дверь открылась, вошел полицейский с серым лицом.
– Прибыл ваш адвокат, мистер Уилсон. Вы будете хорошо себя вести? – Я выпрямился на койке и кивнул. – Уж постарайтесь.
Он повернулся и что-то сказал человеку за спиной, потом отступил, придерживая дверь.
В камеру вошла стройная брюнетка.
– Улла? – спросил я, чувствуя, как свежесть окатывает волной. И сразу увидел, что это не Улла. Я пытался вспомнить, где мог ее видеть. – Эйли. – Она равнодушно взглянула на меня, и я добавил: – Я друг Джонни.
Ее лицо прояснилось.
– Да, Уильям.
Полицейский сунул голову в дверь:
– Все в порядке?
Эйли одарила его казенной улыбкой:
– Все хорошо.
Дверь закрылась. Я думал, меня ничто не может смутить, но, глядя на Эйли, мне хотелось спрятаться с головой под грязным одеялом и сидеть так, пока она не уйдет. Я попробовал улыбнуться.
– Кажется, я влип.
Губы Эйли нервно дернулись.
– Вас обвиняют в убийстве. Нам надо решить, как вы себя заявите – виновен или не виновен?
– Я не убивал.
– Хорошо, – ровно сказала она. Наверное, в детстве начиталась историй о несправедливо приговоренных: четверке из Гилдфорда, шестерых из Бирмингема, семье Магуайра. [17]17
Известные судебные процессы над людьми, обвиняемыми в причастности к террористическим актам в Великобритании.
[Закрыть]Может, поэтому и подалась в адвокаты, дабы защищать невинных от судебной машины. Но никого из этих людей не обвиняли в избиении беззащитного старика до состояния клубничного джема.
– Это правда, – твердо повторил я. – Я не убивал.
– Хорошо, – также ровно сказала она. На сеансах гипноза ее наверняка первой удаляют из зала. – В двух словах расскажите, что произошло.
Я рассказал, как гулял по берегу Клайда, как угостил старика пивом, как пил на лавочке и как мне вдруг захотелось поделиться с бродягой последней банкой.
– Вы ведь не верите мне, да?
Эйли подняла глаза от блокнота:
– Убеждать надо не меня.
* * *
Стены в комнате для допроса выкрашены в голубой – видимо, в расчете на то, что этот цвет успокаивает. И расчет оправдался. В груди вместо паники мертвый покой. Нас ждали двое в штатском: рыжий краснолицый апоплексического вида и здоровяк с русыми волосами, сломанным носом и рыжеватыми усиками – такие носили футболисты в 70-х. Русый представился инспектором Блантом, второй – инспектором Томасом. Он положил на стол какие-то бумаги.
– Кто-нибудь хочет воды?
Эйли улыбнулась, и мне показалось, они не первый раз так встречаются.
– Да, пожалуйста.
Я кивнул, с удивлением понимая, что не могу говорить. Блант принес четыре пластиковых стаканчика из автомата в коридоре. Томас включил диктофон, представился и попросил всех сделать то же самое. Мой голос звучал тонко и подозрительно. Я потянулся за стаканом и пролил воду на стол. Блант подхватил диктофон. Эйли достала салфетку и вытерла лужу. Никто не предложил мне второй стакан, и я решил, что просить нет смысла.
Допрос казался формальностью. Полицейские напротив меня видели слишком много неудачников, которые пытались утопить свои проблемы в алкоголе, а когда это не срабатывало – хватались за нож, чтобы считать меня исключением. Блант пробежал глазами мое заявление и посмотрел на меня:
– Так, мистер Уилсон, я не очень понимаю. Вы безработный, решили выпить на берегу Клайда, потом вам захотелось компании, и, вместо того чтобы позвонить другу или поискать знакомых в баре, вы предложили, – он заглянул в бумаги, – покойному, мистеру Арчибальду Миллигану, распить с вами последнюю банку пива?
Он посмотрел в ожидании подтверждения, и я жалко кивнул.
– Вам показалось, что мистер Миллиган спит, и вы тоже решили вздремнуть под Ямайским мостом?
Я снова кивнул.
– Только выясняется, что он вовсе не спал, не так ли?
– Я не знал этого, когда садился рядом с ним.
Краснолицый Томас впервые заговорил. Тонкий высокий голос плохо сочетался с массивным телом.
– Вы пристроились к трупу и не заметили?
– Я не пристраивался к нему. Я напился. И уснул.
Томас покраснел еще больше. Если на овощном рынке потребуется засада, он сможет прикинуться помидором.
– Пьянство не алиби.
– Но и не преступление, черт возьми.
Инспектор Блант вздохнул, снова заглянул в записи и устало посмотрел на меня:
– Согласно вашим показаниям, вы видели пятерых подростков примерно в то время, когда было совершено убийство.
Я кивнул.
– Вы считаете, это они убили мистера Миллигана?
– Я не знаю. Может быть.
– Понимаете, в чем трудность с вами, мистер Уилсон?
– Я понимаю, что это немного необычно.
– Это неправдоподобно.
Я взглянул на Эйли, ища поддержки, но она смотрела в другую сторону, плотно сжав губы.
Инспектор Блант подался вперед, и усталость мигом слетела с лица.
– Я думаю, вы действительно гуляли у реки, не сомневаюсь, что пили на лавочке. Я даже уверен, что найдутся свидетели, которые вас видели. Но я не верю, что вы предложили мистеру Миллигану выпивку. Я думаю, наоборот. Вы были злы и расстроены, а несчастный старик подвернулся вам под руку.
– Я не убивал его.
– Чем вы его били? Молотком?
Я вскочил, сжимая кулаки:
– Ничем я, мать вашу, его не бил.
Эйли твердо взяла меня за локоть и заставила сесть. Толстяк явно получал удовольствие. Он снова запищал:
– Вы, кажется, не отличаетесь большим терпением, мистер Уилсон. У вас уже были такого рода неприятности?
– Нет.
Я опустил голову, чтобы скрыть ложь.
В дверь громко постучали, вошел полицейский и что-то прошептал Бланту на ухо. Инспектор поспешно взглянул на часы и сказал в диктофон:
– 23:57, инспекторы Блант и Томас прервали допрос.
Он остановил запись.
Эйли заговорила впервые после того, как ей принесли воды:
– Могу я спросить, что происходит?
– Спросить можешь.
– Мой клиент вправе знать все обстоятельства по делу.
– Мне кажется, ваш клиент знает больше, чем все мы. – Он устало поднялся и закрыл за собой дверь.
– И что все это значит?
Эйли говорила сдержанно:
– Может, и ничего для нашего дела. А может, появились новые сведения.
– Это хорошо или плохо?
Она бросила на меня взгляд:
– Зависит от сведений.
Мы помолчали. В кино адвокаты всегда протягивают клиентам сигареты, но Эйли, видимо, не курила. Боль вернулась долбить любимый висок. Я хотел попросить у Эйли таблетку. Эйли походила на тех, кто носит в сумочке мини-аптечку. Я взглянул на ее суровый профиль и подумал, что станет с матерью, если меня посадят.
– Как Джонни?
– Джон в порядке, но давайте сосредоточимся на деле.
Я с раздражением понял, что ей неприятно слышать имя Джонни из моих уст.
– Я ничего не сделал, – сказал я слишком тонко и жалобно.
– Вас нашли рядом с забитым насмерть стариком. Ваши отпечатки нашли на его пивной банке, а на вашей одежде его кровь. У полиции есть все основания допросить вас. Не сделать этого – халатность.
– Эйли, я не убивал его, я напился и был не в себе, но я не трогал старика. Я бы никогда такого не сделал.
Она покачала головой и взглянула на часы. Пришел охранник и отвел меня в камеру.
* * *
В камере я просидел долго. Часы ожидания я отмерял чаем и едой, которую не мог есть. Время от времени я слышал шаги и голоса и ждал, что меня освободят, и боялся, что ко мне подсадят еще какого-нибудь бедолагу, но преступный мир, кажется, решил выспаться, и я мог спокойно обдумать свою ситуацию.
Лицо полицейского, который пришел за мной, не выражало ровным счетом ничего. Я не стал с ним разговаривать. Скоро сам все узнаю.
Эйли ждала меня в той же комнате для допросов. Возможно, она дежурила все время, что я сидел в камере, непонятно только, как ей удается выглядеть такой бодрой посреди ночи.
– Они уверены, что взяли тех ребят. – Я с облегчением уронил голову на руки. Эйли сжала мое плечо, и на секунду я почувствовал ее тепло сквозь тюремную робу. – Они устраивают опознание, будешь свидетелем.
Я поднял голову, чувствуя, как к лицу приливает кровь.
– Значит, убийцу повысили до главного свидетеля?
– Скажи спасибо.
– Как в лотерею выиграл.
– Ты же понимаешь, почему тебя допрашивали.
– Ну да, только неприятно чувствовать, что тебя помиловали.
* * *
Из участка я ушел рано утром. Меня заставили еще несколько часов попотеть в камере, хотя отношение ко мне изменилось. Я остался мерзким вонючим алкашом, но никто больше не обвинял меня в убийстве. Наконец мне вернули одежду, всю в песке и бетонной крошке; на свитере кровь из пробитой головы старика. Я бросил свитер в угол камеры, затем поднял и сунул под мышку. Сам избавлюсь от него, подумал я, не стоит подбрасывать им улики.
В ярком свете парни казались субтильнее. Двое, судя по всему, недавно плакали, третий впал в транс. У четвертого вид был нахальный и самоуверенный, и я гадал, то ли он действительно не боится, то ли псих, то ли гениальный актер. Я стоял за зеркальным окном и называл номера. Лишенные боевого духа, они выглядели совсем юнцами, и я вспомнил, как они бежали за катером. Даже если бы я не узнал их, обвиняемых я бы отличил без труда. Они провели всю ночь в участке с социальными работниками и матерями, отвечая на вопросы об убийстве старика. Как бы то ни было – я их узнал. В конце концов, в искусстве воспоминаний мне нет равных.
Я забирал свои вещи, боясь почувствовать руку на плече и узнать, что вскрылись новые обстоятельства и мне придется задержаться. Я расписался за часы, бумажник, ключи и сданные на хранение гроши, и полицейский протянул мне конверт, на котором четким красивым почерком было написано мое имя.
– Мисс Хантер просила передать.
– Мисс Хантер?
– Ваш адвокат, – нетерпеливо пояснил он.
Я вышел на улицу и вскрыл письмо. Не знаю, чего я ждал – извинений, что она не поверила в мою невиновность? Внутри я нашел пять коричневых банкнот, пятьдесят фунтов наличными. Я убрал деньги в конверт и прочитал записку. «Джонни просил передать тебе». Я покачал головой, сунул конверт в карман и отправился искать бар поспокойнее.
VI
Повторяю еще раз: не фокусы делают фокусника. Каждый, у кого есть время и желание, может освоить пару банальных трюков. В барах полно любителей, способных растворить салфетку в воздухе или порвать на кусочки десятку и склеить ее за секунду до того, как владелец расквасит им нос. Они предложат вам выбрать любую карту и, стоя к вам спиной, с закрытыми глазами, точно назовут масть и достоинство. Сотни отцов по всему миру могут достать монетку из уха ребенка, скучные ученые и строгие бизнесмены пытаются наколдовать себе немного шарма. Но без настоящего шоу их трюки не более чем забава, как кроссворд в желтой прессе или игровой автомат.
Все дело в представлении. Аплодисменты для фокусника чуть ли не важнее самих трюков. Он в муках рождает новый сногсшибательный ход, придумывая, что еще можно сломать, растворить, пройти насквозь – слоны, «мерседесы», самолеты, целые здания? Поиск гвоздя программы – настоящее испытание. Он управляет глазами зрителей, заставляя в нужный момент отвернуться от сцены. Они повинуются его руке и видят то, что он позволяет видеть. Можно часами шлифовать трюк – но без стильного шоу он мертв.
Опытный фокусник достоин звания профессора психологии. Он знает, когда играть на алчности, а когда на сексе. По наклону головы, положению плеч, взгляду он моментально вычислит лжеца. Он с легкостью найдет и простака, и афериста. Он гений наперстков и карточных игр, он вызывает духов и загоняет джиннов в бутылки, его кости всегда выбрасывают шестерки. Он может заговорить стол, раствориться в воздухе, повесить себя за шею, и ему все будет мало. Он распилит девушку надвое, склеит ее и пронзит ножами, и если капля крови упадет на сцену, он превратит ее в белоснежного голубя. Хорошему фокуснику нипочем гравитация, законы природы и сама смерть – пока он на сцене.
Я давно простился с надеждой стать лучшим в мире фокусником, но тогда, в Берлине, вляпавшись в неприятности, вдруг захотел все изменить. Может, я втайне желал впечатлить Сильви и Уллу, может, торопился оставить след, прежде чем кончу как Билл, может, просто из злости, что меня втянули в чужую историю. Как бы там ни было, суета вокруг меня подхлестнула амбиции, и я твердо решил покорить город.
Сильви быстро училась. Днем мы репетировали, а вечером я выходил на сцену после клоунов и приглашал ее исполнить роль застенчивого добровольца.
Поначалу все шло как обычно. Сильви поднялась на сцену в очередном платье с блошиного рынка, мило щурясь от света прожекторов. Белье она не надела, предоставив публике возможность лицезреть каждую линию ее тела в ярких огнях софитов.
Я учтиво приветствовал ее и попросил какое-нибудь украшение для моего фокуса. Сильви неуверенно покачала головой, пряча за спину руки, и нехотя позволила мне взять ее запястье и продемонстрировать публике кольцо со стеклянным камнем, блестевшим нахальнее любого бриллианта.
Сильви оказалась гениальной актрисой. Когда она, чуть не плача, сказала, что кольцо единственная память о бабушке, я решил, что она перебарщивает, но казалось, публика сейчас разрыдается вместе с ней. Наверное, берлинцы с их историей потерь и расставаний особенно сентиментальны.
Я снял кольцо с ее пальца, поднес ко рту, попросил загадать желание и дунуть. Сильви закрыла глаза и вытянула губы, как пятилетний ребенок, задувающий свечи на пироге. Ее дыхание прошло сквозь кольцо, и я тут же его спрятал. Сильви открыла глаза, я взял ее за плечи, повернул к залу и громко, чтобы слышал последний ряд и ни у кого не осталось на мой счет сомнений, попросил открыть рот и достать кольцо из-под языка.
Сильви удивленно распахнула глаза, сунула в рот пальцы и устроила хорошо отрепетированную истерику, рыдая и ругаясь по-немецки, и почти спихнула меня со сцены в приступе ярости. В тот первый вечер публика шумела в негодовании. Их наивность меня рассмешила, я с трудом сдержался и пафосно выдал, подняв руки:
– Я думаю, вы его проглотили.
По залу пронесся рокот. Сильви медленно повторила по-немецки:
– Вы думаете, я его проглотила?
Я повернулся к публике и зловеще улыбнулся:
– Не волнуйтесь, такое уже случалось, все будет хорошо.
На сцене замигали огни, оркестр перешел на жутковатые высокие ноты. Сильви попыталась сбежать, но я оказался проворнее. Я схватил ее за талию и бросил на стол, незаметно появившийся из-за кулис. Сильви кричала, я смеялся. Я грубо привязывал ее толстыми кожаными ремнями, она билась как актриса на рельсах в немом кино, а я, усатый негодяй, злорадствуя, потирал руки. Я набросил на нее салфетку и, надев операционный халат, со скрипом выкатил стол на середину сцены.
Сильви продолжала кричать, и я начал опасаться, что зрители побегут на сцену, но такими тихими я их еще не видел никогда. Они смотрели, не отрывая глаз, то ли с интересом, то ли с осуждением. Я вытащил из нагрудного кармана скальпель, поднял над головой, так что лезвие сверкнуло в зал улыбкой акулы, и с силой вонзил в солнечное сплетение Сильви.
Фальшивая кровь из зашитых в салфетку пакетов брызнула фонтаном на мой халат, лицо и волосы. Я сплюнул горечь и засмеялся как сумасшедший. Ответный смех прокатился по залу. Публика была наша.
Сильви неподвижно лежала на столе. Платье безнадежно испорчено, окровавленные волосы прилипли к голове. Она утерла лицо рукой и спросила по-немецки:
– Нашли?
Я покачал головой.
– Еще нет, но вы не волнуйтесь.
Я грубо сунул сначала одну, а затем и другую руку в кровавую кашу и погрузился по самые плечи, доставая из открытой раны латексные внутренности. Я вытащил печень и покачал головой, полюбовался на биение сердца, с улюлюканьем вывалил на сцену километр кишок, как бывалый матрос, вытягивающий якорную цепь. Зрители смеялись, уверенные, что я найду кольцо, и наслаждались зрелищем в стиле Гран-Гиньоль. Я вынул из хрупкого тела немыслимую кучу вещей: бутылку шампанского, восковую голову, велосипедное колесо. Каждая находка получала свою оценку и долю оваций. Наконец я нашел кольцо. Я поплевал на него, потер о халат и гордо поднял над головой. Осветитель направил прожектор на зеркальный шар. Блики света заплясали по сцене, разлетелись по залу, задрожали на лицах зрителей, будто сияние кольца озарило весь мир.
Концовка вышла топорной, как фанфары, завершающие плохую симфонию, но, по крайней мере, зрители поняли, что надо хлопать. И они хлопали и даже кричали «браво». Я отвязал Сильви, помог ей встать и вывел на середину сцены в окровавленном платье, облепившем каждый изгиб ее тела. Дрожащей рукой она взяла у меня дешевую стекляшку. Улыбнулась мне, прекрасная в брызгах крови, я улыбнулся в ответ и, обняв Сильви за плечи, заставил поклониться публике, поцеловал в щеку и вернул в зал.
Оставшись один на сцене, я снял халат, вытер лицо от крови одним быстрым движением и раскинул руки, купаясь в аплодисментах и чувствуя себя Джеймсом Бондом во фраке после смертельной схватки. Трюк, несомненно, удался. Однако все понимали, что это дешевый розыгрыш.
Я умылся и ждал в гримерке. Целую вечность спустя ворвалась Сильви, взволнованная и счастливая, и попыталась заключить меня в объятия. Я бросил ей полотенце и взъерошил липкие волосы, держа ее на расстоянии:
– Осторожно, костюм.
Она вытерла полотенцем волосы, продолжая смеяться:
– И зачем я столько лет слежу за модой, трачусь на косметику? Всего-то опрокинуть на голову ведро с кровью – и успех обеспечен.
Я протянул ей пачку влажных салфеток. Я уже хлебнул виски, но жутко хотелось пить – не до алкоголя.
– Мужчины проходу не давали?
– Не то слово. – Она возбужденно засмеялась. – Они в восторге от нас, да ведь?
– Похоже.
Сильви улыбнулась, довольная, что я рад не меньшее ее, повернулась и расстегнула платье. Капли пота и фальшивой крови дрожали на бледной спине, словно крошечные миры под стеклом микроскопа. Я подавил желание провести пальцем по влажной линии позвоночника.
– Может, выпьем по кружечке?
Она засмеялась:
– Мне один только что предложил шампанского.
Я медленно отвернулся к стене и почувствовал себя старым развратником, глядя, как ее отражение в зеркале над умывальником стряхивает с себя платье. Я достал из кармана сигареты и закурил.
– Десять лет занимаюсь фокусами, и ни один мужчина не предлагал мне шампанского. – Я затянулся. – Пойдешь с ним?
– Нет, мне кажется, нам лучше отпраздновать вместе. – Она вытянула красную руку. – Меня угостишь? – Я отдал свою сигарету и закурил другую. Сильви завернулась в грязный халат и глубоко затянулась, будто курила траву. – Посмотрим следующий номер, и я помогу тебе с твоим любимым фокусом – исчезновением пива.
– Только если места в первом ряду, – сказал я, думая о холодном пиве в высоких запотевших кружках.
– Договорились. Занимай, я приду, когда приведу себя в приличный вид.
– То есть никогда.
Она легонько шлепнула меня по затылку и убежала в душ.
Народу было меньше, чем казалось со сцены, и я без труда занял столик в центре зала. В кои-то веки официантка не заставила себя ждать, и через пару минут я уже держал холодное пиво в одной руке и сигарету в другой. Я начинал понимать, что и у немцев есть свои плюсы. Я бы начал список с хорошего пива и возможности курить в общественном месте.
Близнецы Архард и Эрхард заканчивали акробатический номер, зеркальное самолюбование, приводившее в восторг компанию голубых за соседним столиком. Братья были покрыты зеркальной татуировкой: зеленые, черные и красные завитки вьются из-под тесных трико по груди и расползаются по рукам, подчеркивая рельеф мышц и стройность тел.
Близнецы походили друг на друга как две капли воды, но я без труда мог различить их. Не только по направлению рисунка на теле, но и по крохотным самодельным татуировкам на запястьях – альфа и омега, сообщавшие миру, кто первым, а кто последним вышел из чрева.
Архард ловко забрался на плечи брату, встал вниз головой на его ладони и медленно поднял правую руку перпендикулярно телу, Эрхард так же поднял левую. Они замерли, и мои соседи зааплодировали в экстазе. Впечатляюще. Я взглянул на часы, и в ту же секунду Сильви села рядом со мной, пахнущая свежестью и цитрусами.
– Крепкие ребята.
– Теперь ты знаешь, кого звать, чтобы открыть банку с огурцами.
– Ну, они не первые в списке.
– Нет?
– Нет, хотя запишу на всякий случай.
Я хотел спросить, кто же номер один, но слова утонули в восторженных криках соседнего столика, провожавшего близнецов со сцены. Рабочие-ниндзя шустро вытащили на сцену огромный лист пластика. Они опустили его на пол, убежали за кулисы и вернулись с настоящей ванной и полудюжиной ведер с водой. Над ванной установили трапецию, и я понял, кто следующий.
На сцену гордо вышел блестящий от масла Коля – мышцы напряжены, плечи расправлены, спина прямая вплоть до накачанной задницы. Выпуклость с другой стороны белого трико выглядела неестественно крупной.
– Кажется, он упаковал свое хозяйство, – прошептал я Сильви.
Но она не ответила, поглощенная Колей, который ходил кругами, как молодой Нуриев по сцене Большого. Он остановился, театрально растер в ладонях мел и бросил надменный взгляд на нас, смертных, слегка усмехаясь, точно большего мы недостойны, хотя я знал, что со сцены зал кажется сплошной темнотой.
Трапеция выглядела слишком высокой, но Коля подпрыгнул и, без труда схватившись двумя руками, медленно подтягивался, пока его грудь не поравнялась с перекладиной. На мгновение он замер, дав нам полюбоваться, и взмахнул ногами, поднимаясь над трапецией и падая вниз в неторопливом вращении на триста шестьдесят градусов, демонстрируя все свои мускулы. Наши соседи не притронулись к выпивке, завороженно глядя, как Коля петлей крутится на перекладине, вперед и назад, меняя хват, вращая стройными бедрами, как белое трико с бешеной скоростью мелькает на фоне черной сцены, все быстрее и быстрее, превращаясь в белый крутящийся клубок.
Я толкнул Сильви в бок, надеясь позабавить ее влюбленными взглядами соседей. Но она отодвинула мой локоть ладонью. Я посмотрел на ее приоткрытый рот и прижатый к зубам язычок… допил пиво и жестом заказал еще.
Коля оседлал трапецию, и она опустилась. Мгновение он неподвижно сидел над водой, затем послышался шорох иглы, и заиграла пластинка.
В эту жаркую ночь
Холодный пот застилает глаза, о да,
В эту жаркую ночь
Сцену залил голубоватый свет. Коля качнулся взад-вперед, схватился за веревку, играя мускулами, и вдруг исполнил сальто назад, от которого у меня желудок свело. Сильви испуганно вскрикнула.
Я всеми брошен, я один
Под взглядом звезд на небе злым
В эту жаркую ночь
Коля схватился за перекладину и неподвижно повис над ванной, не глядя на публику, но купаясь в аплодисментах. Он нырнул в воду, не отпуская трапецию, намочив ноги и торс, и поднялся в мокром, облепившем тело костюме. Парни за соседним столиком посходили с ума, и Сильви присоединилась к их бурным аплодисментам.
И ни одна любовь моя
Не знает, как вернуть рассвет.
Так тяжело сдержать себя,
Я душу продал бы за свет
В эту жаркую ночь
Коля продолжал, забыв о зрителях. Он погружался в воду и взмывал вверх в сиянии брызг, словно ради собственного удовольствия.
Ведь я прошел огонь и воду,
О да, всю трудную дорогу,
Я повторяю в эту ночь:
Никто не сможет нам помочь
Наконец он отпустил перекладину и ушел под воду с головой, скрывшись от глаз публики. Затем всплыл на поверхность и уставился в разверзнутые небеса, как человек, поглощенный горем.
Последняя дорожка скрипнула, пластинка остановилась, свет на сцене погас. Внезапно огни вспыхнули, Коля выпрыгнул из ванны, сделав кувырок в воздухе, и встал, раскинув руки, согреваясь в бурных овациях. Вода ручьями стекала с него на пластиковый коврик. Я оглядел зал и под светившейся надписью «Выход» заметил Уплу. На мгновенье наши глаза встретились, и она отвернулась.
Может, музыка, может, выпитое пиво остудило мой собственный восторг, но, глядя на финальный поклон Коли, я вдруг почувствовал, как на меня накатывает тоска.
Я поймал взгляд Сильви, она засмеялась, продолжая хлопать, и наклонилась ко мне:
– Вот чего не хватает нашему шоу – немножко сексуальности.
Слово «нашему» меня удивило, но пол задрожал от топота зрителей, и я подумал, что она права.
* * *
Дикс сидел в дорогом угольно-сером костюме – «Армани», «Версаче», «Шанель», мать ее, или что-то в этом духе. Он был похож на богатенького младшего брата того небритого и немытого мужчины, который прилип к рваному креслу в квартире Сильви. Он поднял кружку:
– За наше партнерство.
Его довольная улыбка почему-то меня раздражала.
Сильви налила себе белого вина из вычурного кувшина.
– За наше партнерство! – Она махом осушила полбокала и снова потянулась к кувшину.
– За партнерство, – поддержал я и сделал большой глоток пива. Никогда не любил число три.
Четвертый бар для нас с Сильви, первый для Дикса. Он абсолютно трезв, но виду него такой, будто он готов потакать чужим глупостям. Дикс едва притронулся к пиву, но заказал еще выпивки. Я спрятался за стаканом и улыбался между глотками, уговаривая себя не впадать в бешенство.
Сильви больше не походила на несчастную жертву в руках маньяка: блестящие волосы, мягко обрамляющие лицо, припудренная кожа цвета слоновой кости – и только красная помада напоминает о кровавом пятне на ее теле. Стилизованный макияж удачно контрастировал с черным атласным платьем. Чудное сочетание, что-то вроде шлюхи, обвиненной в убийстве, на суде. Она отпила еще на пару пальцев.
– Удачный вечер?
Дикс улыбнулся, не проронив ни слова. Я не стал уточнять, почему в два ночи он в костюме и все еще трезв.
Из предыдущего бара мы с Сильви ушли минут тридцать назад: она хотела успеть на шоу. Я допил пиво, Сильви взяла меня под руку, и мы вывалились на улицу, оглушенные воздухом, выпивкой и новой дружбой. Прямая осанка Сильви заставила и меня расправить плечи, и мы пошли быстро и торжественно, как солдат и невеста к алтарю.
Мы пришли в клуб со спичечного коробка, на который мы играли в покер. Над входом розовым неоном светилось «Ein Enchanted Nachtreview», и знакомая игривая дамочка в треугольном бокале пускала розовые электрические пузыри.
Не держись мы за руки, я бы, может, и не заметил, что при виде вывески Сильви замедлила шаг, и хотя она продолжала оживленно болтать, я чувствовал нарастающую тревогу, с которой она смотрела на вход. Я подстроился под нее, она шла все медленнее и наконец остановилась:
– Подожди. Хочу посмотреть, кто дежурит.
Она уставилась в темноту. Вышибала встал в дверях, держа в руке сигарету, и прищурился на свету.
– Отлично. – Она отпустила мою руку и быстро пошла через дорогу. – Пойдем.
Сперва я решил, она что-то напутала. Вышибала преградил вход с каменным лицом, заложив руки за спину, не реагируя на прелестные улыбочки Сильви и ее скороговорку с единственным понятным мне словом «bitte».
Я старательно делал трезвое лицо, не понимая, кой черт занес меня в страну, где я не знаю даже правил торговли спиртным.
– Вы spraken ze английски?
– Уильям, все нормально, мы с Бодо старые друзья. – Сильви понизила голос и мягко сказала: – Пожалуйста, Бодо.
Я полез в карман, достал сорок евро, обнял Сильви за талию и вложил деньги в руку ее приятеля. Он посмотрел на меня с сомнением и открыл дверь, покачав головой скорее с грустью, чем раздражением. Сильви тронула его за руку, и он, по-моему, о чем-то ее предупредил. Но Сильви уже вновь была весела и беспечна. Она засмеялась и поцеловала его в щеку. Я ждал, что он нас выставит, но Бодо рассмеялся в ответ, стер с лица помаду и повторил предупреждение, мигом растеряв всю суровость. Я благодарно кивнул, и он скрылся в тени, бросив на меня оценивающий взгляд – смесь сочувствия и презрения. Так смотрят на простаков.
Видал я залы и побольше, но дизайнеров размеры клуба не смутили. Потолок и стены выкрашены в золотисто-розовый, из-под которого проглядывал красный; прозрачная изогнутая стойка бара кораллового цвета с арсеналом шампанского покруче, чем в самом навороченном клубе Сохо. На небольшой сцене в дальнем конце зала длинноногая девица в матросском костюмчике, при виде которого лорд Нельсон бы в гробу перевернулся скромно сидела на венском стуле и пела о том, что ее мать верит, будто дочка живет с монахинями.
