Текст книги "Алмаз темной крови. Книга 1"

Автор книги: Лис Арден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава третья. «Стойка и пауза» – и еще пять правил школы Нимы

Храм Нимы находился на одном из многочисленных холмов Харута; изящное, невесомое здание бело-розового мрамора окружал тщательно ухоженный сад. Амариллис шла по дорожке, посыпанной золотистым песком, рассматривала затейливый узор на плаще идущего впереди аш-Шудаха и тщетно старалась побороть дрожь в коленках. Наконец они оказались перед фронтоном храма, украшенном скульптурными изображениями нежнорукой Нимы и ее весьма многочисленных возлюбленных в самых замысловатых позах… некоторые из них были вполне пристойными, а некоторые входили в прямое противоречие с законом земного тяготения. Они поднялись по гладким каменным ступеням и оказались в прохладной зале, где их уже ждала госпожа Эниджа, хозяйка школы танцев. Эниджа – немолодая, сухопарая, прямая как спица шаммахитка – почтительно поздоровалась с аш-Шудахом, не обратив ни малейшего внимания на замершую у входа девушку. Обменявшись с магом несколькими фразами, она ненадолго вышла и тут же вернулась, неся в ладони прозрачный кристалл размером с каштан. С поклоном передав его аш-Шудаху, танцмейстерша подошла к Амариллис и приветливо обратилась к ней:

– Добро пожаловать, дитя мое. Твой господин сказал мне, что ты никогда не училась танцу специально, и это даже хорошо – не придется устранять ненужные навыки…Пожалуйста, просто покажи мне, как танцуют у тебя на родине… но сначала напой мелодию, под которую ты хочешь танцевать.

– Здравствуйте, госпожа Эниджа… а кому напеть, вам?

– Нет, не мне, а вот этому камешку, – и Эниджа указала на кристалл, который рассматривал маг.

Амариллис подошла к аш-Шудаху, приняла от него сверкающий камень и ободряющую улыбку, смущенно улыбнулась в ответ и, подумав немного, пропела припев одной песенки, которую слышала еще от бабушки.

– Ми-а-мо… ла-ла-лей… ми-а-мо-ла…

Кристалл неожиданно задрожал в ладони Амариллис и мгновенно взлетел в воздух, застыв на уровне глаз девушки. От неожиданности она ойкнула и отпрянула в сторону.

– Не бойся… – это говорил аш-Шудах, – Хранитель Мелодий принял тебя, это очень хороший знак. Теперь надо лишь вспомнить и почувствовать ту музыку, которая тебе нужна… и танцевать.

Амариллис собралась с духом, вышла на середину залы; кристалл же следовал за нею, слегка покачиваясь в воздухе. Девушка вздохнула, расправила плечи, повела перед собой руками, словно раздвигая невидимый занавес – и в этот момент зазвучала напетая ею мелодия, и она, не в силах сопротивляться ее нежной силе, начала двигаться. Сначала несмело, потом все легче и быстрее; ее руки действительно становились похожи на ивовые ветви, о которых пелось в песне, – гибкие, манящие, тонкие, а тело словно клонилось под порывами весеннего ветра… Совершенно забыв о двух своих зрителях (да и о цели визита тоже), Амариллис порой начинала подпевать кристаллу и самозабвенно кружилась по зале, как когда-то кружилась по зеленым лугам Свияра. Она действительно очень любила танцевать… еще в той, прошлой, жизни ее не раз выбирали королевой хоровода и любой парень мечтал встать с нею рядом под задорные звуки музыки, чтобы крепко, обеими руками взяв за талию, поднимать ее высоко-высоко, и принимать затем в свои объятия… а потом, под финальные переливы колокольчиков, всласть накружить на руках… Музыка затихла, и девушка остановилась, растерянно опустив руки.

– Вы были совершенно правы, о многославный. Я принимаю вашу воспитанницу в школу, – госпожа Эниджа улыбалась и выглядела очень довольной. – Прошу вас, пройдем во внутренние покои.

Втроем они прошли через незаметную боковую дверь, миновали тенистый дворик и оказались перед небольшим двухэтажным домом, с белоснежными стенами, увитыми темно-зеленым плющом с крупными пурпурными цветками. Из распахнутого окна нижнего этажа доносилась тягучая музыка Шаммаха.

– Вечерние занятия закончатся через несколько минут, – обратилась к своим спутникам Эниджа, – и я смогу познакомить тебя с твоими будущими подругами, – и она ласково дотронулась до плеча Амариллис.

– Ты можешь не бояться, в школе Нимы никто и никого не обижает, за агрессию и нетерпимость наказание одно – исключение. Так что наши девушки предпочитают дружить.

– Я останусь здесь насовсем? – и Амариллис посмотрела на аш-Шудаха чуть ли не жалостно, – Отсылаете, да?

– Не совсем, – усмехнулся в ответ маг, – ты будешь жить здесь, поскольку занятия в школе проводятся каждый день по два раза и из дому ты просто не набегаешься. Но раз или два в неделю ты сможешь приходить домой, и уж так и быть, на это время я буду отпускать Арколя, дабы вы не умерли в разлуке. Но на ночь будешь возвращаться сюда. Мне так будет спокойнее.

– Учитель… – и Амариллис мучительно покраснела.

– Итак, решено. Благодарю вас за оказанное доверие, о достойнейший, – и госпожа Эниджа раскланялась с аш-Шудахом, – Проходи, Амариллис. Школа Нимы ждет тебя. – И она жестом пригласила Амариллис войти.

Уже после того, как девушка прошла в дверь, шаммахитка обернулась к магу и укоризненно сказала:

– Ты мог бы быть с нею поласковей. И уж тем более обойтись без намеков при посторонних. Ладно уж, не извиняйся… я прослежу за девочкой, – и она вошла в дом.

Амариллис стояла на пороге довольно большой залы, занимавшей почти весь первый этаж школы. Одна стена была сплошь зеркальная, и в ней отражалась зелень кустов, заглядывавших в окна на противоположной стене, пол был деревянный, отполированный до блеска, и на нем, на маленьких шелковых подушечках сидело несколько девушек, одетых в одинаковые светло-желтые туники до середины бедра и легкие неширокие шаровары. При появлении госпожи Эниджи они встали.

– Девочки, урок закончен. Присядьте и отдохните, – и она легонько подтолкнула Амариллис вперед.

– Принимайте новую подругу. Назовитесь, как того требуют наши правила, и ступайте все вместе в купальню. Лалик, присмотри за новенькой на первых порах.

Эниджа уселась на одну из подушек, подтолкнув к Амариллис такую же.

– Меня зовут Гинивара, я из северного Нильгау, – у этой девушки была ярко-бронзовая кожа, резкие и красивые черты лица, длинные черные волосы забраны в два хвоста высоко над ушами, глаза смотрели приветливо и проницательно, – я будущая жрица Калима, и обучаюсь священному искусству танца, дабы достойно исполнять свои обязанности. Добро пожаловать, сестра.

– А я – Лалик, – улыбнулась Амариллис изящная смугленькая шаммахитка с волосами, заплетенными в десять кос (каждая до пояса) и симпатичным веселым личиком, – дочь Ирема Многодивного. Я здесь, чтобы суметь порадовать своего господина, первого советника Властителя Шаммаха, да продлит Вседержитель его век и да сохранит его расположение к моему ан-Нуману!

– Я – Муна, родом из Краглы, – говорившая была высокой, статной северянкой с прозрачно-зелеными глазами и светлыми, почти белыми косами, закинутыми на грудь, – сюда меня привела судьба и не скажу, что я ей поначалу не сопротивлялась. Мое предназначение пока не ясно, но скорее всего я буду выступать на сцене, и невероятно прославлюсь, и мой неблагодарный жених от досады сожрет свои вонючие сапоги! – она улыбнулась и подмигнула Амариллис, отчего ее лицо необыкновенно похорошело.

– Привет тебе, сестра. Меня зовут Ксилла, я из Суртона, из великого города Иссы, – это была похожая на фарфоровую статуэтку, черноглазая девушка, самая молоденькая из присутствующих, – я очень хочу выступать в Императорском Саду, в Жасминовой Беседке – как моя мама… и надеюсь достичь желаемого под руководством госпожи Эниджи.

Настала очередь Амариллис.

– Мир вам, сестры. Я – Амариллис, родом из Свияра, что на Кадже Бесноватой. Вся моя семья погибла в наводнении год назад, а мне судьба, видно, еще не отмеряна. Сюда меня привел мой… господин, великий маг аш-Шудах, потому что я объела все зимние персики в его саду и он решил сохранить для себя хотя бы летние.

– Ну что ж… а я, как ты уже знаешь от своего всеведущего господина, Эниджа – хозяйка школы танца и жрица Нимы Мягковласой. Меня не надо бояться, но прислушиваться ко мне необходимо. Ступайте, девочки, поплавайте… и расскажите Амариллис о здешней жизни.

Здешняя жизнь оказалась нескучной, когда напряженной, а когда и расслабленной. Жили девушки в одной общей комнате, большой и светлой, обставленной почти роскошно. Кровати застелены вышитыми покрывалами, повсюду зеркала в резных позолоченных рамах, туалетные столики просто завалены всевозможными благовониями, декоративными красками, безделушками… В углу комнаты столик, а на нем – принадлежности для письма, рядом невысокий шкафчик с книгами на разных языках Обитаемого Мира. Шкаф для хранения одежды был невелик, поскольку все девушки носили либо простую пару для занятий, либо легкие светлые джеллабы; время пышных нарядов для них еще не наступило… Позади школы был большой бассейн голубоватого мрамора, где ученицы могли плескаться в любое время сколько душе угодно, опустошать фруктовые деревья тоже не возбранялось. Сами занятия проходили в зеркальном зале и, изредка, на травяной лужайке возле бассейна.

Девушки поднимались довольно рано, быстренько совершали утренний туалет (несмотря на обилие косметики, ею почти не пользовались – все равно от пота размажется) и бегом спускались в купальню, поплавать и размяться в воде. Потом был завтрак; в основном учениц кормили коричневым рисом, овощами с острыми приправами, всевозможными фруктовыми муссами и запеканками, а в обеденный час – нежным птичьим мясом или рыбой. Затем следовал книжный час, когда приглашенная учительница рассказывала о городах и государствах Обитаемого Мира, об их истории и обычаях, читала вместе с девушками книги и учила их писать стихи. (Все ученицы знали – кроме всеобщего – еще хотя бы один язык, и, постоянно общаясь, узнавали наречия друг друга). Ну а потом, смеясь и охая, они шли в зеркальный зал.

– … Лалик, выпрями спину. Амариллис, прекрати стискивать зубы, расслабь лицо. Ксилла, не жмись. Итак, мы начинаем.

И они начинали. В первой половине урока девушки разучивали начерно какие-нибудь совсем несложные па, осваивали красивые жесты и позы. Потом начиналось мучение – растяжка мышц и сухожилий. В общем хоре постанываний, мычания, охов и вскриков не было слышно только Ксиллы, от природы гибкой, как ивовая веточка. Все остальные терпели и страдали.

– Где твое милосердие, Муна? Может, ты оставила его под подушкой? Сбегай, глянь, а? А-а-а… – и Гинивара, сидящая на полу с раскинутыми ногами, которым не давали сдвинуться ступни Муны, которая еще и наклоняла ее вперед и вниз, давя на плечи руками, застучала по полу кулаками.

– Не стони… лучше подумай о том, как ты сделаешь то же самое со мной. Что, уже лучше?

– Лалик, душенька, может хватит? – Амариллис умоляюще глядела на подругу, несущую очередную гирьку. Девушка сидела выпрямив спину, сжимая сложенные подошва к подошве ступни руками, а на ее разведенных коленках лежали плоские гирьки, под тяжестью которых колени опускались все ниже и ниже.

– Ну вот еще две штучки, и все… Потерпи, а?………………?! Амариллис! И где ты только понабралась таких слов!

– В Пойоле слышала……………..!!!!

После небольшого отдыха, во время которого они лежали на полу, расслабленные, как тряпочки, снова приходил черед осваивать танцевальные па и линии, на этот раз – тщательно и безупречно.

– Девочки, перенесите вес на левую ногу, – Эниджа оглядывала их, словно полководец свою личную гвардию. – Правой полшага вперед, так, стоп… А теперь смотрите: бедро идет вверх и вперед, как-будо вы отталкиваете мячик, и назад… попы подожмите, ступня на носке и выгнута, голень не крутить! Еще раз! Еще! Еще! Плохо. Ксилла, не дергайся так резко, плавнее, мягче надо… понимаешь? Амариллис! Не вихляй так бедрами, завяжи их в один узел соблазна… ясно? Лалик… танцевать – это не значит крутить задом напропалую, как жаждущая кота кошка. Запомните все – когда танцевала великолепная Яшма, то даже у евнухов загорались глаза… глаза! а не шаровары пучились, как в скабрезных историях, над которыми вы хихикаете! Какое наше первое правило? Танцовщица школы Нимы славит Любовь, а не предлагает себя на ночь!

И движение повторялось еще и еще, становясь поначалу ненавистным, затем – привычным, а в какой-то прекрасный момент – естественным; и ученицы начинали понимать, что в это движение они могут вложить любой нужный им смысл…

После утреннего урока снова был бассейн, смывавший боль и усталость, и обед. Откушав, девушки принимались вовсю отдыхать – кто прятался в тени сада и дремал, кто устраивался поудобнее с книгой, а кто предпочитал поболтать. Амариллис легко нашла общий язык со всеми ученицами Нимы, но более всего ей было приятно общество Лалик и Муны. Ксилла была чересчур молчалива и утонченна, и Амариллис не могла отделаться от ощущения, что ее не всегда пристойные выражения и вольный юмор шокируют или даже пугают маленькую суртонку. Гинивара же оказалась весьма целеустремленной особой, все свое сознательное (то есть проведенное не во сне) время она отдавала подготовке к будущему жречеству: если не танцевала или не упражнялась, то читала, медитировала, учила наизусть огромный священный календарь Калима… словом, она всегда была занята. А вот с Лалик можно было славно поболтать – о шаммахитских нравах, о придворных обычаях (Амариллис хохотала не меньше получаса, когда узнала, что приветствующий властителя Шаммаха должен опуститься на колени, голову уткнуть в пол, и задрать зад выше макушки своего тюрбана… она долго не могла угомониться и все выкрикивала сквозь слезы: «Моя задница приветствует тебя, о Светлейший!.. Мой… ой… пук прославляет тебя, о Величайший!..»), и о мужчинах. Лалик рассказывала подружке о своем ан-Нумане, которого любила легко и весело, хвасталась его ласками и подарками, а Амариллис в один особенно жаркий полдень наконец смогла облегчить свое сердце и поделилась с нею нежной тайной…

– Если бы ты только увидела его, то поняла бы меня. В него невозможно не влюбиться… Глаза, как черные алмазы, на сердце вырезают слово страсти, и пальцев легкое прикосновенье рассудок повергает ниц…

– Это ты сама сочинила?

– Нет… это один поэт с Белого Острова.

– Неплохо для северянина. И что же было дальше? Ты стала вздыхать и грустить, ему это надоело, и он отправил тебя сюда?

– Нет… Я, видно, совсем спятила от этой любви и решила сама сделать первый шаг.

– Да ты что?!

– Именно. Взяла и заявилась к нему в покои на ночь глядя, вся такая решительная и дрожащая… если буду часто вспоминать об этом, умру со стыда. О Нима Сладкоязыкая, и кем я себя тогда возомнила?!

– А он?

– Он?.. Он взял меня за руку, отвел в сад и велел попробовать еще незрелый персик. Откусила я – фу, кислятина-то какая! Жую, морщусь, а плюнуть боюсь… проглотила кое-как и молчу, глазами хлопаю, как дура… А он спрашивает – понравилось, мол? Какое там, отвечаю, кому ж такое понравится?! Вот именно, отвечает он, мне это тоже не по вкусу. Я, когда поняла, хотела заплакать, а он взял мое лицо в ладони, в глаза посмотрел и сказал что-то… не знаю, на каком языке. Я потом Арколю попыталась повторить, он, кажется, понял, но переводить не стал, сколько я не просила. Вместо этого завел высокоученую скучищу о чувствах истинных и мнимых, и… как это он сказал?.. ах, да – о нетерпении сердца. Хорошо ему рассуждать – сбегает к марутским прелестницам, и готово дело.

– А потом аш-Шудах отослал тебя в школу?

– Ну что сразу «отослал»! Если бы аш-Шудах захотел, так хоть в Арр-Мурра отправил бы, чтобы я его «черные алмазы» не мозолила. Он желает мне добра…

– А ты желаешь его самого…

– Ох, Лалик, я и сама иногда не знаю, чего же я желаю… Ого, кажется в колокол брякнули. Ну что, встаем? пойдем дальше руки-ноги выкручивать во имя искусства…

Второй урок начинался сразу с мучений: опять растяжка, бесконечные приседания на цыпочках, вытягивающий жилы «закат-рассвет» (это упражнение было придумано легендарной Яшмой и заключалось в медленном – очень медленном! – приседании при расставленных ногах, вывернутых наружу носках, прямой спине и красиво раскинутых руках, а потом таком же медленном вставании), тренировка гибкости спины в нырках под палку, высоту которой регулировала госпожа Эниджа, и множество других способов причинить сладкую боль телам будущих танцовщиц.

– Медленнее, Лалик, ты не под куст присаживаешься! Так… а куда это ты глаза опустила? А ну-ка, подбородок вверх… глаза на меня… и взгляд соколицы, а не курицы-несушки! Хорошо… Девочки, вспомним наше правило: танцовщица Нимы никогда не опускает очей своих ниже локтей зрителя, паче же зрит ему в лицо, или на герб, ниже иной знак достоинства, на груди пребывающий! Иначе зрители решат, что вы сравниваете наполненность их гульфиков!

– Госпожа Эниджа, а с моим мучением вы какое правило свяжете?

– Твое, как ты выражаешься, мучение, Гинивара, связано вот с каким правилом… Никто да не прикоснется к танцовщице Нимы руками вожделения! А поэтому давай старайся, иначе тебя облапают на первом же выступлении! Уклоняйся мягче, не шарахайся, как испуганная девственница, перетекай, ускользай… представь себя подводной травой или лентой, плывущей по ручью… Амариллис, если я занимаюсь с Гиниварой, то это вовсе не значит, что остальные могут отдыхать. Именно так… и мне лучше знать, когда будет достаточно.

– Но я не могу больше! У меня сейчас зад отвалится!

– Выбирай выражения! А ты, Ксилла, перестань спотыкаться от каждого резкого слова! А чтобы твой зад остался на месте, сделаем вот что… – и Эниджа, подойдя к девушке, стоящей на одной ноге и вытянувшей другую параллельно полу, хладнокровно запустила кончики остро отточенных ногтей в ее ягодицу.

– Вот так и должно быть – ножка, как натянутая струна… Постой еще немного, а потом Лалик снимет груз. Что? нет, только с ноги, с головы не надо, поприседаешь вместе с ним, а то что-то у тебя спина невыразительная…

По истечении отмеренного времени, все без исключения девушки валились на пол, Гинивара так даже засыпала; потом разминали ноющие мышцы и снова вставали – учиться танцевать. Они постигали искусство импровизации, пытались рисовать пока еще разрозненными движениями осмысленные, одухотворенные сюжеты, а по истечении трехмесячного срока обучения каждой из учениц доверили Хранителя мелодий, дабы кристаллы и девушки привыкали друг к другу, ведь им предстояло действовать как единому целому.

Отдав почти все силы вечернему классу, танцовщицы Нимы смывали честный пот в небольшой жаркой купальне и устало плюхались в прохладную проточную воду бассейна; их хватало только на то, чтобы лениво пошевеливать пальцами ног, да моргать… даже болтать не хотелось. Потом был огромный поднос фруктов и кувшин простокваши на ужин, и далее девушки могли делать все, что им возжелается… а желалось им только одного – спать. (Правда, Амариллис раз в неделю – на два у нее силенок недоставало – посещала дом аш-Шудаха, присылавшего за ней закрытые носилки, и мужественно превозмогая сон, общалась с Арколем; в школу ее относили уже тихо посапывающей в подушку.) А затем приходил новый день, и все начиналось сначала.

Прошел год с того дня, когда Амариллис попала в школу Нимы Гладкобедрой. Она и ее подруги успели многому научиться, их тела стали послушнее и выразительнее, и каждая выучила (блестяще и неподражаемо, как она считала) один особенный танец – самый любимый, самый лучший… танец для первого испытания. А заключалось оно вот в чем.

В том, что все они будут выступать на публике, никто из девушек и не сомневался. Но в школе их единственной зрительницей была госпожа Эниджа, и проверить действие своих чар (без сомнения, неотразимое) им было не на ком. Первое испытание позволяло исправить это упущение. Каждой из учениц Нимы предоставляли право исполнить тот самый танец на публике; однако места, куда их привозили поздним вечером, почти ночью, сильно отличались от тех, какие им грезились в честолюбивых мечтаниях; довольно и того, что все они находились за рекой, в Маруте Скверном…

– Ксилла, сегодня ты освобождаешься от вечернего занятия, – и госпожа Эниджа подняла руку, предупреждая взрыв вопросов, – поскольку силы понадобятся тебе для выступления. Ступай в мою комнату, там уже ждет портниха – костюм твой готов, но примерка не помешает. Потом можешь спуститься в малый зал и немного поработать… не мельчи, не прячь глаза, а главное – не затягивай паузу. Я знаю, вы до сих пор думаете, что в танце важнее всего движения… оно, конечно, так, но поверьте мне – любое движение начинается со стойки и прерывается паузой. Мастерски выдержанная стойка танцовщицы может спасти даже слабый танец, а вот затянутая – или же скомканная – пауза может испортить любое великолепие. Ксилла, ты все еще тут? Разве я сказала что-нибудь новое?! В добрый час… итак, приступим к нашим вечерним занятиям.

Когда девушки заканчивали ужинать, в комнату впорхнула – по другому и не скажешь – Ксилла, наряженная в развевающиеся суртонские шелка цвета слоновой кости; подобно нежной хризантеме, попавшей в водоворот, покружилась она перед подругами, и ее щечки зарумянились от щедро рассыпанных ими похвал. Вскоре за ней прислали закрытые носилки и она вместе с госпожой Эниджей уехала неизвестно куда.

Вернулась Ксилла поздно ночью, заплаканная, все еще дрожащая, уже не в роскошном наряде, а в обычной джеллабе. Ожидавшие ее и поэтому не спавшие девушки бросились ухаживать за ней, принесли из купальни теплой воды для ног, раздобыли на кухне молоко и мед, закутали ее в теплую накидку… и, как ни распирало их любопытство, не задали ни одного вопроса. Ксилла, придя в себя, рассказала, как ее освистали в каком-то из второсортных марутских борделей; бледными губками она повторяла те малоприятные словечки, коими развеселая публика сопровождала ее танец, который она даже не смогла закончить.

На следующий день Муна, набравшись храбрости, спросила Эниджу:

– Почему мы должны танцевать перед таким отребьем? насколько я знаю, ни одна из танцовщиц Нимы не подвизалась в кабаках… тем более в борделях.

– Если вы сможете выступить как должно перед, как ты изволила выразиться, отребьем, то в будущем уже никакая, даже самая взыскательная публика вас не испугает, – коротко ответила госпожа Эниджа.

Следующей испытуемой стала Гинивара. И снова оставшиеся в школе девушки не спали, переговаривались о пустяках и нервно хихикали. А потом так же приводили в чувство вернувшуюся заполночь нильгайку; Амариллис так даже пришлось прыснуть ей в лицо холодной водой. Оказалось, что Гинивара, исполнявшая красивый и чувственный ритуальный танец, спровоцировала им отнюдь не религиозный экстаз, а откровенно похотливые домогательства. Отдельные прикосновения, от которых не получалось ускользнуть, девушка еще терпела, но когда один из зрителей попытался прилюдно ее облапить и порвал на ней роскошную фиолетовую тунику аж до пояса… тут она не выдержала и напомнила всем окружающим, что жрицы Калима при случае могут защитить себя.

– Я расквасила почтенному шаммахиту нос и нарушила правило Школы, – и, подражая выговору Эниджи, Гинивара пропела, – Танцовщица Нимы да не обнажит свою грудь, тем паче зад, ибо обнаженное соблазна не имеет и ценится дешево. О таком успехе я и не мечтала… – и она снова засмеялась сквозь слезы.

Через неделю пришел черед Амариллис.

… Закусив нижнюю губу, она пристально смотрела в зеркало. Оттуда на нее так же пытливо взирала невысокая, легкотелая девушка, одетая в короткую темно-зеленую тунику, длинную, просторную накидку из светло-изумрудного суртонского шелка и легкие кожаные сандалии, ее короткие волосы прятались под длинным серебристым париком. Подведенные зелеными же тенями глаза лихорадочно блестели – подобно мелким цирконам, которыми были украшены серебряные пряжки, скреплявшие накидку на плечах. Больше никаких украшений, если не считать тяжелого браслета на левой руке, от которого шли пять цепочек, обвивавших пальцы, и на котором крепился Хранитель мелодий.

Амариллис вздохнула и медленно развела руки в стороны, пробуя ткань в жесте – зеленые переливы должны были оттенять рисунок танца. Получилось действительно красиво, и она удовлетворенно улыбнулась. В дверь малого зала постучали. Пришло ее время.

Не сказавший ни единого слова слуга усадил девушку в закрытые носилки и пошел впереди них; потом помог ей забраться в лодку и выбраться из нее же; на берегу Лаолы их ждали новые носилки. Еще некоторая толика мерного покачивания, и наконец она на месте. В густой темноте южной ночи она с трудом различает контуры массивного здания, из его распахнутых окон вырывается многообещающая смесь хохота, света, запахов… это одно из развеселых марутских местечек, где за кружкой пива и подносом жареных свиных ребрышек коротают вечерок солдаты-наемники, нетрусливые мастеровые, и другие сорви-головы.

Амариллис казалось, что все происходит слишком быстро и почти независимо от нее. Слуга-провожатый открыл перед нею низенькую дверцу, она, нырнув в коридорчик, оказалась в жаркой полутьме дома, чьи стены поминутно сотрясались от рева луженых глоток, требующих пива или неистово хохочущих. Кто-то потащил ее за руку вглубь помещения, она послушно заспешила и вскоре оказалась перед куском линялого красного бархата, очевидно, заменявшего занавес. И, едва только девушка отдышалась, этот же кто-то откинул малопривлекательный лоскут и почти что вытолкнул ее на низкий дощатый помост сцены.

Она сделала несколько шагов вперед, подняла глаза от пола и тут же мысленно прокляла тот день, когда аш-Шудах привел ее в школу Нимы. Вокруг сцены стоял добрый десяток большущих столов, за которыми сидели уже изрядно подгулявшие гости – компания регочущих орков, горланящие похабные куплеты подмастерья-оружейники, солдаты иремского гарнизона… На захватанных стенах – чадящие светильники, за хозяйской стойкой – какой-то жирномордый шаммахит, пивные лужи на полу, убийственная смесь запахов мужского пота, раскаленного свиного сала и черного перца. Амариллис почувствовала, как все ее внутренности сворачиваются в подобие улитки и завязываются морским узлом – созданный ею с такой любовью танец, грациозный и невесомый, был здесь так же уместен, как милосердие в Пойоле… или как прыщ на невесте. Но отступать было некуда: не за линючую же тряпку прятаться; и она, подняв руку, выпустила Хранителя мелодий.

В тяжелый воздух залы полилась нежная, печальная музыка; стиснув зубы, танцовщица готовилась сделать первый шаг, как вдруг чей-то грубо-насмешливый голос крикнул:

– Эй ты, капустка, катись-ка обратно на грядку, да отрасти себе сиськи побольше, чтобы было на что порадоваться!

Почтенная публика так дружно заржала, как будто отродясь не слыхала ничего более остроумного. Компания подмастерьев засвистела и один из них запустил в девушку помидором… он попал ей в плечо, оставив склизкий, противный след на изумрудном шелке, и смачно шмякнулся у ее ног.

И в этот самый момент Амариллис с восторгом поняла, что хочет отчаяться и заплакать – но не может! Вместо испуга ее охватила ярость, кровь вскипела как стотравный элексир в тигле; она была в том состоянии, когда легко убивают голыми руками.

Резкое движение кисти – и кристалл, словно поперхнувшись, обрывает тихую прелесть мелодии; еще движение – и чуть не порванная накидка летит на пол, а вслед за нею и парик… и стремительно нагнувшаяся девушка поднимает с полу помидор и с размаху швыряет его обратно в зал.

Стойка!.. Одна нога на носке держит тело, другая согнута в колене, словно готовясь пнуть, руки вытянуты в стороны, пальцы скрючены и вот-вот выпустят когти, короткие пряди взъерошенных волос похожи на иглы, а на лице хищная улыбка дикой кошки, и наконец-то дождавшиеся своего часа – клычки во всей красе! Пауза!.. Амариллис застыла, как пума перед прыжком, зачаровывая и угрожая. Хвала неведомому мастеру, Хранитель мелодий не подвел ее: выждав ровно столько, сколько нужно, он рявкнул – иначе не скажешь – начало разухабистой воинственной песни орков. Девушка, подпрыгнув, приземлилась на разведенные и согнутые в коленях ноги, выкинула вперед руки, словно вцепляясь жертве в горло… и начала танцевать. Она не знала, из каких глубин памяти крови всплыли эти движения – резкие, нарочито грубые, подобные замаху для смертельного удара, эти согнутые, вывернутые колени, вихляющиеся бедра, бьющие, швыряющие руки и боевой оскал; она не знала, что танцует как орчиха-шаманка, призывающая победу для воинов племени… И тут один из сидевших в оцепеневшем зале орков запел:

 
– Бей! Режь! Смейся! Рычи!
Кто остановит наши мечи?!
Смейся! Рычи! Режь! Бей!
Чашу вражеской крови испей!
 

После первых же слов к его хриплому голосу присоединились и другие орки, они самозабвенно орали песню воинов, отбивая такт подкованными сапожищами; гремел барабан, ухали какие-то гулкие трубы и даже лязгало железо – кристалл Амариллис побагровел и заметно вибрировал.

– Клянусь бородой Вседержителя, я не учила ее ничему такому! Откуда же все это?! – шептала изумленная Эниджа, сидевшая в глубине зала рядом с аш-Шудахом. Стол перед нею был усеян крошками – волнуясь и переживая за обреченную на провал ученицу, она извела целую лепешку.

– Память крови. Однако она оказалась сильнее, чем я предполагал, – маг, не отрываясь, смотрел на танец-битву Амариллис. – Как она их держит… по одному ее слову они пойдут хоть в Арр-Мурра…

В этот миг девушка в последний раз взлетела в воздух и, приземлившись на самом краю сцены, замерла, как вонзившаяся в цель отравленная стрела. Музыка и пение оборвались… и тут же их сменил оглушительный рев восторга. А танцовщица, вместо традиционного изящного поклона, послала зрителям непристойный жест… впрочем, вполне их достойный и встреченный ими с восторгом. Один из орков, судя по всему – глава их отряда, с зеленовато-сизыми от старости волосами и двумя параллельными шрамами, пересекающими смуглую морщинистую щеку от уголка рта до виска встал, подошел к сцене и подал Амариллис руку, приглашая присоединиться к его – да и ее отчасти – соплеменникам. И девушка, вместо того, чтобы с визгом убежать за линялый занавес, легко спрыгнула со сцены и уселась на придвинутый ей стул.

– Молодец, кровница… не подвела, – и орк протянул Амариллис небольшой бокал, в который налил что-то из видавшей виды походной фляжки, – ну, с боевым крещением!

Она, не раздумывая, залпом выпила предложенный напиток (по вкусу схожий с горящей можжевеловой веткой), вытаращила глаза и свистяще выдохнула:

– Марди-гра истигболи укк-тха!!!

Сидящие за столом орки одобрительно засмеялись, демонстрируя белоснежные, влажно поблескивающие клыки, а один из них, с массивной треугольной серьгой в ухе, поинтересовался: