Текст книги "Ты – моё проклятие"

Автор книги: Лина Манило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Глава 5

Маша.

Этого просто не может быть!

– Клим? – выдаю раньше, чем успеваю себя остановить, а горло сжимает спазм.

Темнота давит со всех сторон, наваливается могильными плитами, хоронит в себе мой здравый смысл. Я пытаюсь нащупать в ней хоть что-то, но как ни взмахиваю руками, натыкаюсь на пустоту. Но этот запах – он везде. Пробирается под кожу, впитывается в мозг, будит в памяти то, о чём так долго пыталась забыть.

Не получилось.

Чьи-то сильные руки обхватывают меня за талию – так крепко, что дыхание на мгновение исчезает, а перед глазами водят хоровод яркие разноцветные мотыльки. Но это помогает встряхнуться, прийти в себя, смахнуть незримой метёлкой первый шок.

В густой темноте, к которой никак не хотят привыкать мои глаза, я пытаюсь вырваться, кричу что-то, брыкаюсь, но добиваюсь лишь того, что руки сжимаются вокруг меня ещё крепче – оковы, которые не получается разорвать. У меня просто не хватит сил.

Так и останусь бабочкой, пришпиленной иголкой к бархатному полотну. Меня накроют стеклом, повесят на стену и станут любоваться. А потом выбросят, как ненужный хлам, когда надоем.

– Отпусти, мне больно! – кричу, и только это заставляет остановиться моего мучителя.

Как долго меня несли? Где мы? Почему тут так темно?

И самое важное: откуда здесь Клим?

Наверное, именно так сходят с ума: резко и бесповоротно. Кажется, что всё с тобой хорошо, и разум твой в полном порядке, но всё вокруг летит в пропасть стремительно и неотвратно.

Вдруг загорается резкий свет, больно бьёт по глазам, и я жмурюсь, борясь с колющей острыми иглами болью в затылке. Тру веки, сглатываю вязкую слюну. Пытаюсь понять, что со мной происходит, но ничего из этого не выходит – я решительно ни в чём не могу разобраться.

Кроме того, что совсем рядом со мной человек, которого я однажды потеряла навсегда.

– Открой глаза, Бабочка, – просит до вывернутой наизнанку души знакомый голос. – Посмотри на меня.

Сейчас в его тоне нет ни капли нежности или любви. Холодная сталь впивается в барабанные перепонки, рождает мириады мурашек, будто бы я неделю до этого пила, не просыхая.

– Открой. Глаза.

Он так убедительно делит фразу на отдельные слова, а голос становится ниже и холоднее. Как арктический холод, и я в его эпицентре совсем голая. С меня сняли кожу, выбросили на мороз, глупую.

Распахиваю глаза и вижу перед собой Клима. Это он – в этом не может быть сомнений, но и не он… на меня смотрят глаза абсолютно чужого человека – злые, полыхающие яростными пожарами сгоревшего дотла прошлого. Нашего общего прошлого.

– Клим… – выдыхаю и обнимаю себя за плечи, а он присаживается на стул, облокотившись на колени, и выжигает в моей душе дыру с рваными краями.

– Бабочка, – вторит, а я замечаю, в какую жёсткую линию сжаты его губы. На них ни тени улыбки, в них ни грамма мягкости.

– Что… что всё это значит? Документы – всего лишь повод?

– Ты всегда была умной, Бабочка, – левый краешек его губ слегка приподнимается, и губы складываются в подобие улыбки. Только лучше бы не делал этого, потому что так совсем страшно.

– А отец в курсе?

Хватаюсь за соломинку привычной реальности, чтобы не утонуть в этом безумии, а Клим молчит. Не собирается отвечать на мой вопрос, а я чувствую тошноту, плотным комом застрявшую в горле.

Клим застывает мраморным изваянием, сверлит меня взглядом. Не выдерживаю напряжения, витающего в маленькой комнате, и оседаю в кресло. Главное, на пол не рухнуть.

– Ты останешься здесь, – заявляет Клим, а я вздрагиваю, словно меня плёткой ударили поперёк спины. Даже боль будто бы почувствовала.

– Ты в своём уме? – выдавливаю из себя слова по капле, а Клим снова растягивает губы в своей новой полубезумной улыбке.

– Нет, Бабочка, давно уже забыл, что такое быть в своём уме, – разводит руками и откидывается на спинку кресла.

На нём простые джинсы и чёрная футболка, а ботинки начищены до блеска. Я помню, Клим всегда любил чистую обувь. Помню… как много я помню, и как тяжело нести эту память на себе невыносимым грузом.

– Я не могу тут остаться. Ты с ума сошёл!

– Именно, сошёл, – кидается и резко подаётся вперёд. Будто огромный ядовитый змей, а я, отпрянув назад, вжимаюсь в мягкую спинку кресла. – Но вспомни, Бабочка, именно за эти проблески безумия ты и любила меня когда-то.

Я молчу, а злость закипает внутри. Зачем он вернулся, зачем делает это всё? Чтобы окончательно уничтожить?

– Клим, это ведь похищение. Меня искать будут!

– Не будут, – хлопает себя по коленям, поднимаясь на ноги, а я слежу за его действиями, ловя оттенки эмоций в ставших чужими глазах. – Я обо всём побеспокоился.

Точно, сумасшедший.

– Отец… он же не успокоится. Он тебя из-под земли достанет!

Мой голос срывается на крик, в грудь распирает от боли.

Клим смеётся, запрокинув голову, и делает всего один шаг, оказываясь рядом. Кладёт руки на подлокотники моего кресла, наклоняется вперёд, и меня снова обдаёт ароматом хвои, цитруса и табачного дыма.

Его глаза так близко, а я толкаю Клима в грудь, пытаюсь высвободиться, но он всегда был сильнее. Несмотря на все попытки вырваться из западни, не выходит. Бью ногами, руками, царапаюсь, словно кошка, а Клим лишь молчит и даже не шевелится. С таким же успехом можно лупить грушу в спортзале или биться головой о стену – одинаковый эффект.

– Не трепыхайся, Бабочка, и тогда, возможно, не будет больно.

Его дыхание на моей коже поднимает даже самые крошечные волоски, а я смотрю в его глаза, пытаясь найти там того Клима, которого любила когда-то. Где он? И почему на его месте этот человек?

Когда силы окончательно покидают меня, Клим заворачивает меня в свои объятия, точно в колючую проволоку, и прижимает к себе.

– Клим, отпусти меня, – прошу, задыхаясь в его хватке. Он не делает мне больно, но его касания выбивают из меня весь дух. – Это безумие, тебя найдут. Отец убьёт тебя. Как ты не понимаешь?

– Убьёт, говоришь? – шипит на ухо, изворачивается и усаживает меня к себе на колени. Держит крепко, и чем сильнее я дёргаюсь, тем сильнее его хватка. – Что ты знаешь о смерти, чистая девочка Маша? Ты нихера не знаешь, Бабочка. Это твой папаша сделал это со мной, он уничтожил мою жизнь, порвал мою психику в клочья. А ведь тебе тогда всего лишь нужно было уехать со мной. Просто уехать. И я ждал, как идиот. Да только вышло всё не так. Теперь хлебай полной ложкой, Бабочка.

Он говорит это, сжимая вокруг кольцо рук, но я совсем не понимаю, что всё это значит. Кто кого и где ждал? Не понимаю…

– Клим, пожалуйста, ты бредишь. Я ничего не понимаю!

Снова делаю попытку вырваться, и на этот раз Клим позволяет мне почувствовать свободу, и я вскакиваю на ноги, чтобы оказаться подальше от того, чем стал самый лучший мальчик на свете.

Клим молчит, смотрит куда-то поверх моей головы, а я потираю болезненно пульсирующую от его прикосновений кожу.

– Надеюсь, Бабочка, ты ни разу не пожалела, что сделала свой выбор. Надеюсь, тебе без меня было хорошо.

– Клим, отпусти меня. Это неправильно, ты сумасшедший.

Но Клим уже не слушает меня: разворачивается на каблуках и стремительной походкой покидает комнату, так ни разу и не оглянувшись.

Щёлкает замок, отрезая меня от всего мира, а я оседаю в кресло, пытаясь понять, что со всем этим делать.

Глава 6

Клим.

Закрываю дверь на замок, а пальцы деревянные, непослушные. Упираюсь лбом в прохладный косяк, тяжело дышу и всё-таки не выдерживаю: бью кулаком по стене, разбивая костяшки в кровь. Боли нет – я однажды разучился её чувствовать, потому бью и бью, пока мне на голову не начинает осыпаться штукатурка.

Становится ли проще? Хера с два.

На внутренней стороне закрытых век вижу запечатлевший во мне страх в зелёных глазах…

Его будто бы выжгли на подкорке. Бабочка боится… я же этого хотел? Этого добивался? К этому стремился?

Я хотел избавиться от наваждения по имени Маша, мечтал вырвать её из сердца – предательницу, истинную дочь своего отца. И я вырву, чего бы мне это ни стоило.

Блядь, не так ведь всё должно было случиться между нами. Мы должны были уехать из этого проклятого городишки, жить счастливо, нарожать чёртову уйму сопливых детишек и наряжать раз в год ёлку всей семьёй. Должны были ездить по субботам в грёбаный супермаркет, спорить о всякой ерунде, ругаться, мириться, трахаться до умопомрачения и держать друг друга за руку. Всегда. До последнего долбаного вдоха. И сдохнуть должны были в один день, потому что иначе не знали, как жить, если нет нас.

Об этом мы мечтали, так должна была сложиться судьба. Но, сука, не сложилась.

Элитная штукатурка осыпается белёсыми хлопьями, я перевожу дыхание и бросаю быстрый взгляд на запертую дверь. Там моя Бабочка…

Такая хрупкая, почти невесомая. Стоило мне чуть сильнее сжать руки, и от неё не осталось бы и мокрого места. И я почти сделал это, почти… но вовремя остановился – лить её кровь не входит в мои планы.

Я ненавижу её за предательство, я ненавижу себя за слабость. Столько грёбаных беспросветных лет, а память о ней выжигает мою душу дотла каждый божий день.

В кармане вибрирует телефон, и я спускаюсь вниз. Подальше от этой комнаты, подальше от Бабочки. Потом решу, что со всем этим делать, потом найду выход, а пока наступило время поговорить.

– Клим? – раздаётся на том конце провода ледяной голос Нечаева, а я усмехаюсь и нажимаю кнопку записи разговора.

Пусть я и безумец, пусть порой сам себя пугаю, но мозги мои пока ещё варят.

– Нечаев, что нужно?

Тот недолго молчит, что-то там обдумывая своей тупой башкой, а я вхожу в пустой кабинет. Зажимаю ухом трубку и раскручиваю крышку бутылки.

Напьюсь, ей Богу, напьюсь. Если алкоголь вообще сможет взять меня сегодня.

– Маша у тебя? – наконец-то формирует чахлую мысль, а я глотаю горький алкоголь, растягиваю паузу. – Клим! Не молчи! Она у тебя?

– Да. Волнуешься о своём цветочке?

– Ты… если один волос упадёт с её головы! – ярится, забавляя меня запоздалым беспокойством о судьбе дочери. –  Клянусь, я закончу начатое тогда, я урою тебя, гнида.

Как страшно, уссаться можно.

– Ты продал свою собственную дочь, – напоминаю, рассматривая комнату через хрусталь тяжёлого стакана. – Променял на свой бизнес. И после этого ты звонишь мне и угрожаешь?

Честно, мне даже интересно, что творится в голове этого недоноска.

– У нас был уговор, – выплёвывает сгустки истерики. – Ты поставил меня в невыносимые условия. Ты вынудил меня!

Какая драма, а я прямо опереточный злодей. Если верить Нечаеву.

– Я дал тебе время. Целую ночь, Нечаев. Помнишь? За ночь ты мог сделать, что угодно: найти деньги, увезти подальше Маш. Мог спрятать её, прислать ко мне киллера, взорвать мою машину… – перечисляю всякие варианты, хотя это и не в моих интересах. – Пустить себе пулю в лоб, в конце концов. Но ты выбрал то, что выбрал. Ты спас свой бизнес. И продал свою дочь.

– Подонок.

– Мы это уже обсуждали, – допиваю виски и наливаю себе ещё порцию.

Гулять так гулять.

– В каком месте ты хранишь свою совесть? Теперь метаться поздно: Маша останется у меня. Разговор окончен.

Кладу трубку, бросаю телефон на стол и, перевернув полупустую бутылку вверх дном, заливаю разбитую до крови руку.

Глава 7

Клим.

– Клим, кончай бухать, – просит Арсений, а я допиваю очередную порцию виски и, хорошенько размахнувшись, бросаю стакан в стену.

Стекло разлетается мелким крошевом, с противным звоном опадает на пол, усыпая его радужными осколками. А я откидываюсь не спинку кресла и пялюсь в одну точку над плечом Арсения. Он убирает медленно от головы руки и косится на меня так, словно увидел своими глазами, как я откусываю голову девственнице.

Даже Арсений не часто видел меня в таком состоянии, как сейчас, и я замечаю замешательство в его глазах.

– Ещё вопросы будут? – интересуюсь, а Арсений потирает шею, глядя на меня в упор.

– Совсем свихнулся?

– Не заметно разве?

Арсений поднимается на ноги, раскрывает рот – наверное, мораль прочитать мне хочет, но с тяжёлым вздохом машет рукой. Знает, что толку со мной из меня в таком состоянии плохой собеседник – только хуже будет.

Он видел меня разным – мы уже восемь лет рука об руку, и он за мной хоть в огонь, хоть в воду, но даже Арсению я не позволю жрать мой мозг чайной ложкой.

– Арс, я уже взрослый мальчик, сам разберусь, когда мне пить и как много. Уйми свою заботу и займись прямыми обязанностями.

– Девку долго в комнате держать собираешься? – переводит тему, а я понимаю, что если он так продолжит, следующей в стену полетит пустая бутылка.

А потом его голова. Не хотелось бы калечить верного рыцаря.

– Чтобы у нас с тобой появилась тема для увлекательной беседы. Свали в туман, Арс, я тебе не за то плачу, чтобы ты мне мозги конопатил. Уяснил?

Арсений коротко кивает и выходит из комнаты. Мне, правда, намного легче, когда никто, мнящий себя моей сиделкой, не лезет в душу. Пусть пойдёт и займётся делом, а не строит из себя душеприказчика.

Закрываю лицо руками, растираю кожу, а разбитая рука напоминает о себе глухими отголосками боли. Был бы я нормальным человеком, замотал бинтом, лучше продезинфицировал, как настаивал Арс, но я лишь искупал рану в виски. Жаль, что того же самого нельзя сделать с душой и памятью.

Алкоголь ни черта меня не взял, хотя я, правда, очень хотел напиться до отключки. Чтобы не думать, какого хера я творю и что со всем этим делать дальше. Но от себя самого не получается убежать даже в пьяный дурман.

В доме тишина, а я достаю из кармана ключ от комнаты Бабочки и смотрю на него. Просто смотрю, убеждая себя, что всё сделал правильно. Она заслужила намного худшего, на самом деле. Ещё и вид упорно строила, что не понимает ничего, овечка, блядь. Ненавижу.

Снова прячу ключ в карман, выхожу из кабинета, а мир перед глазами слегка качается и плывёт. Значит, всё-таки повело. Сейчас бы вырубиться, а когда проснусь, всё будет иначе: не будет шрамов на теле, а память кто-то добрый сотрёт мягким ластиком.

Но разве так бывает?

Бреду вперёд, ощущая себя чужаком в своём собственном доме. А ещё настораживает тишина, словно Бабочка мне померещилась.

Может, и правда, показалось? Глюки воспалённого сознания, а на самом деле я всё ещё один?

Очухиваюсь, когда упираюсь в дверь Бабочки, а за ней подозрительная тишина. Сердце стучит в груди так гулко, что позвоночник судорогой сводит. Это почти физическая боль, которую я ощущаю всегда, стоит хоть краем мысли коснуться Бабочки. А когда она так близко… мой здравый смысл разлетается кровавыми ошмётками.

Я хочу войти в эту грёбаную комнату и, сжав в объятиях Машу до хруста, жёстко и цинично трахнуть. Взять то, что когда-то принадлежало мне. Но это убьёт нас обоих, к гадалке не ходи.

Но руки делают то, чему противится разум, и все черти, собравшиеся на дне моей души, вопят, протестуя: проворачивают в замке ключ, и я наблюдаю за этим действием, словно смотрю кино.

Один оборот, второй, толкаю дверь, и нога в тяжёлом ботинке ступает в комнату. И всё это в замедленной съёмке – эпично.

Второй шаг даётся легче, но в комнате никого. Где она, мать вашу? Где моя Бабочка?! Или Арс её выпустил? Чёрт.

Но я не успеваю ничего понять, а на меня налетают сзади, виснут, сбивая с ног.

Твою ж ты бога душу мать!

Глава 8

Маша.

Когда Клим закрыл за собой дверь, за ней раздался грохот такой силы, что меня скрутило паникой в тугой узел, а дрожь прошлась от макушки до кончиков пальцев. Методичные глухие удары, и от каждого вздрагивала, пока шум за стеной не прекратился, а тяжёлые шаги не смолкли вдали.

Господи, куда я попала? И что со мной будет?

Долго приходила в себя, пытаясь разобраться в сумбурных мыслях и самых разных ощущениях, разрывающих изнутри на крошечные части. Сердце клокотало где-то в горле, отмеряя своими ударами время, проведённое взаперти. Но я так и не нашла ни одного вразумительного ответа, кроме…

Кроме того, что меня зачем-то заманили в этот огромный дом, где я стала… пленницей? Клим же ясно дал понять, что отсюда хода нет. Пока он не решит обратное? Или навсегда?

Силы небесные, это какой-то дурной сон. А иначе не знаю, как это всё объяснить.

Но самым важным казалось найти ответ на вопрос: зачем самому Климу это нужно? Зачем снова появился спустя столько лет, хотя однажды бросил меня. Просто прислал сообщение. Так смешно и одновременно тошно. Просто дебильное смс, надо же, будто я не было достойна хотя бы того, чтобы найти храбрость сказать мне это в лицо.

Или боялся, что на шее повисну? Да пошёл он.

Но зачем он так рискует сейчас, ведь отец – он убьёт его. Отследит мой телефон по GPS и убьёт Клима.

Клим… мой солнечный мальчик, любовь к которому изменила мою жизнь однажды, а её последствия изуродовали мою душу. Теперь каждую ночь я вижу во сне присыпанный снегом могильный холмик, где…

Ай, нельзя об этом сейчас думать! Я не смирилась с этой болью, но научилась с ней жить. Сейчас важнее найти способ выбраться из этой комнаты.

Телефон!

Я подскакиваю с кресла и оглядываю небольшую комнату. Она совсем тесная, и здесь нет ничего, кроме узкой кровати и пары кресел. Ни туалетного столика, ни второй двери, ведущей в ванную комнату – совсем ничего. Даже окон и тех нет!

Я давно уже съехала от отца, потому к простоте и отсутствию лишней роскоши мне не привыкать – вполне могу обойтись минимальными благами цивилизации, но вот солнечный свет… это же какое-то дикое варварство – лишать человека возможности выглянуть на улицу, подышать свежим воздухом.

Клим всё-таки слишком изменился, и глаза его стали совсем чужими: жёсткими, ледяными. Из них будто бы исчезла жизнь, а я… я ведь тоже стала совсем другой.

И наша встреча, которую я так много раз прокручивала в воображении, так втайне мечтала о ней – она ведь вышла совсем другой: окрашенной цветами ярости и нашей боли.

Так, Бабочка, не раскисай! Я всеми силами пыталась забыть это прозвище, которым имел право называть меня только Клим. Он придумал его сам, когда мне было лет шесть, наверное. И я сроднилась с ним, а потом вырвала его из сердца.

Но Клим напомнил. И от этого почему-то так больно. Не от напоминания, не от слова, а от тона, которым Клим его произносил: жёсткого, хлёсткого.

Ладно, всё это ерунда, мне бы выбраться отсюда, а для этого нужен мой телефон. Я позвоню отцу, узнаю у него, что это может значить – именно он же послал меня сюда. Папа уговорил приехать за этими проклятыми документами. И в итоге я оказалась в ловушке.

Мечусь от стены к стене, заглядываю то под одно кресло, то под другое, под кровать, шарю руками по полу – мало ли, вдруг мне зрение отказало, – но сумки моей здесь нет. Её абсолютно точно не забрал Клим, значит… значит, я обронила её, когда он тащил меня в этот каменный мешок.

Зараза!

Что же делать?

Запускаю руки в волосы, пропускаю пряди через пальцы, надавливаю на виски, пытаясь собраться с мыслями, но в голове каша. Мысли путаются, наслаиваются друг на друга, разбегаются в разные стороны, а грудь распирает отчаяние.

Этот человек, что запер меня здесь – не мой Клим. Это его злобный двойник, который говорил о какой-то мести, вышибал из меня дух своими объятиями. Он ненавидит меня – в этом нет сомнений, а я…

А я лишь хочу выбраться отсюда.

Время завивается вокруг спиралями, и лишённая естественного света, я совсем теряю ему счёт. Сколько я здесь сижу? Минуты, часы, годы? Не знаю. Но я точно постараюсь найти выход.

Снова эти тяжёлые шаги и они всё ближе, а я собираю остатки воли в кулак и становлюсь слева от двери. Если я правильно всё запомнила, то она открывается внутрь, а значит, можно спрятаться у стены. Клим войдёт, а я выскользну.

Меня окутывает тишина, и уже кажется, что послышалось: не было никаких шагов, это всё мираж и фантасмагория. Но кто-то наверху слышит мои молитвы, потому что в замке медленно проворачивается ключ. Неужели меня решили выпустить? Или Клим пришёл с новой порцией странных обвинений?

Дверь распахивается, я сжимаюсь в комок, готовая рвануть на выход при первой же возможности, но закипевшая внутри ярость хоронит под собой здравый смысл. И когда Клим делает шаг в комнату и озирается по сторонам, я, словно дикая кошка, напрыгиваю на него сзади. Повисаю бешеной обезьяной на шее, стремясь ударить больнее, укусить, расцарапать лицо.

Клим не имел права говорить мне о смерти. Не имел права обвинять в чём-то.

Потому что я слишком хорошо знаю, каково это: смотреть, как в стылую декабрьскую землю опускают крошечный гробик.

Глава 9

Клим.

Бабочка превращается в бойцовскую овчарку, колотит меня, куда попало, а я теряю равновесие, но чудом не падаю с ног. Её удары ощущаются совсем слабыми, но она очень старается причинить мне вред, хотя и знает, что не получится.

– Сволочь, Клим, ты сволочь! – орёт на ухо, а я изворачиваюсь, разжимаю тонкие пальцы и отрываю её руки от своей шеи.

Перехватываю её, брыкающуюся, прижимаю худые руки к своей груди, а пульс мой учащается до запредельной скорости. Того и гляди, сердце разорвётся.

Один шаг, всего один шаг до кровати, и я бросаю на неё Бабочку, нависая сверху. В её глазах шок вперемешку с решимостью, и она пытается перекатиться, проскочить под моей рукой, но нет. Не сегодня, Бабочка.

Сжимаю пальцами её щёки до белых следов на коже и накрываю губы болезненным поцелуем. Маша сжимает крепко зубы, мычит, бьёт ладонями в грудь, норовит попасть ногой по самому ценному, да только бесполезно.

Насильник ли я? Нет. Но мне столько лет снились её губы, мерещился в толпе её запах, что просто не могу сдержаться.

Но это не поцелуй – это клеймо. Тавро, которым мечу её рот, сминая губы в острой ласке.

– Ненавижу! – выплёвывает, когда я отстраняюсь, демонстративно вытирает губы и рвётся из моего захвата.

Алкоголь всё-таки сказывается, и Бабочке удаётся выпорхнуть. Я жду новой атаки, но Маша выбегает из комнаты, ругаясь во всё горло.

Бабочка хочет сбежать. Только кто ж ей позволит?

Несётся вниз по лестнице, я за ней, и всё-таки нагоняю её на последней ступеньке. Маша цепляется руками за перила, брыкается, отталкивает меня ногами, но я обхватываю её за талию, прижимая к себе.

– Я же говорил, что ты никуда отсюда не уйдёшь, – напоминаю и, снова поддавшись порыву, накрываю её грудь ладонью. На Маше свитер, а под ним бельё, но меня обжигает, будто в огонь руку засунул.

– Сумасшедший, – хрипит, а я почти оскальзываюсь, но устоять получается. – Я полицию вызову. Тебя посадят!

Маша не сдаётся, и при разнице наших габаритов это даже забавно. Она всегда была смелой – этого я не смог забыть.

– Напугала, – преодолеваю последнюю ступеньку, не выпуская Машу из объятий, а она впивается мне в руку ногтями, рвёт кожу до крови.

Если бы я только умел чувствовать боль, может быть, и подействовало.

– Не дёргайся, а то случайно что-нибудь сломаю.

Но Бабочка не была бы собой, если бы успокоилась. Она, будто бы разгневанная волчица, готова рвать меня когтями и зубами до последней капли крови.

Когда оказываемся в просторном холле, я бросаю Машу на кожаный диван, потому что сейчас чётко понимаю лишь одно: если ещё продолжу касаться её, случится беда. Все предохранители нафиг вылетят.

– Отпусти меня! – шипит, убирая волосы с лица, а в зелёных глазах чистейшая ярость.

Я присаживаюсь в кресло напротив неё, а Маша обнимает колени руками, щурится, бледная и злая.

– И не подумаю. Ты будешь в этом доме столько, сколько я захочу.

– А иначе? Убьёшь меня? Ты маньяк, Клим!

Криво усмехаюсь, откидываясь на спинку кресла, и сжимаю пальцем переносицу. Во мне кипит злость, и я всеми силами пытаюсь её задушить, не дать ей выхода.

– Где моя сумка? Там мой телефон, я должна позвонить!

Маша не пытается снова мне что-нибудь отбить, но уверен: так просто она не сдастся. Что ж, тем интереснее.

– Отцу звонить собралась? Или в прокуратуру.

– Не твоё дело.

– Не нужно тебе отцу звонить. Вот совсем не нужно.

Я знаю, что он не ответит. Ему просто нечего сказать Бабочке. Но она упорна.

– Клим, отдай сумку.

– Ищи, я не мешаю, – растягиваю губы в улыбке и слежу, как Маша мечется в поисках своих вещей.

А когда находит, шарит в сумке трясущимися руками.

– Нашла? Звони отцу. И еще, куда ты там звонить хотела? Туда тоже.

Но Маша сверкает на меня глазами, полными застывших слёз и злости.

– Телефон разбитый, – говорит тихо, нажимая кнопки на подёрнутом многочисленными трещинами экране, но бесполезно.

– Наверное, наступил на сумку в темноте, – пожимаю плечами, а в голове пульсирует боль, отдаваясь в затылке. – Бывает.

– Подонок, – выдыхает, а сумка падает на пол, и звук этот эхом в большой комнате. – Что ты сейчас хочешь от меня? Восемь лет прошло, я забыла тебя. Забыла, слышишь?

– Правильно, – киваю, поднимаясь на ноги. – Но не нарушай цепочку причин и следствий. Сначала предала, а потом забыла. Вот так будет правильно.

Маша открывает и закрывает рот, а я стремительно выхожу из комнаты, не оглядываясь.

– Я не предавала тебя! Клим!

Я выжил после её предательства. Но её ложь убьёт меня, наверное.