Текст книги "Правда обо мне. Мои секреты красоты"

Автор книги: Лина Кавальери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава XIV. Первое путешествие в Америку

После многих отступлений возвращаюсь к хронологической последовательности фактов и событий моей жизни. Успехи на оперной сцене привели меня в вожделенный Нью-Йорк. «Метрополитенопера» – цель, к которой стремятся все творческие люди. Передо мною открылся совершенно новый мир, совершенно новый стиль работы. Как я уже писала, постоянным препятствием в моем творчестве была красота, так что и здесь она сыграла свою роль. Но все по порядку.

Я села в Гавре на великолепный океанический лайнер в сопровождении моего брата Ореста и верной швейцарской экономки Антониетты Чаппа, которая уже более пятнадцати лет разделяла со мною и горести, и радости. За это выражаю ей глубочайшую признательность и благодарность. Морские путешествия всегда были для меня настоящей пыткой, но на этот раз мои мучения усугубились серьезным беспокойством: уезжая, я оставила отца больным. Несмотря на заверения врачей, мне было неспокойно. Лежа в своей каюте в темноте, чтобы как можно меньше ощущать последствия морской болезни, я все время видела образ отца перед глазами, так как всегда испытывала к нему огромную любовь и привязанность. Однажды ночью, посреди Атлантики, я проснулась от кошмара. Я всегда буду помнить это странное явление, которое к тому же было не первое и не последнее в моей жизни. Сильный голос повторял мне: «Папа мертв! Папа мертв!» Я вскочила с кровати, зажгла свет и позвонила Антониетте. Они с Орестом пришли в мою каюту и пытались успокоить меня, но тщетно. Я посмотрела на часы: было три часа ночи. Через некоторое время я успокоилась, но, несмотря на заверения моего брата об обратном, я была уверена, что отца больше нет. В порту Нью-Йорка нас ожидала телеграмма со страшной вестью, подтвердив час смерти.

На берегу на нас буквально напала толпа журналистов и репортеров. Как бы я ни была уничтожена горем и мыслью о невозможности улететь, чтобы обнять своего отца в последний раз, я должна была улыбаться и отвечать на многочисленные вопросы, что вызвало большое уважение у моего импресарио. Это была самая мерзкая роль, какую я когда-либо играла.

Лина Кавальери. Открытка

В Америке меня провозгласили «самой красивой женщиной в мире». Любой, кто знает Америку, понимает, насколько выступления там влияют на всю карьеру. Пробираясь сквозь толпу, ожидавшую нас, я подумала, что в этой свободной стране нас так встречают, что мы не можем свободно и благополучно ступить на землю. В стране Дяди Сэма этой свободы действительно нет: непрекращающийся вихрь жизни захлестывает вас с первого момента вашего прибытия, заставляя маршировать в безудержном ритме. Кругом небоскребы уходили в небо и напоминали мне Вавилонскую башню из Библии, только с той разницей, что здесь не было смешения языков и все люди были готовы подняться в небо, захватить землю и стать владыками моря.

Вскоре эти мои размышления уступили место серьезному беспокойству – дебюту в «Метрополитен». Дебют сам по себе был серьезным испытанием, да еще все осложнялось странным соревнованием, которое организовало руководство театра между Джеральдиной Фаррар[26]26
  Ф а р р а р, Джеральдина (1882–1967) – американская оперная певица (сопрано), киноактриса, дебютировала в нью-йоркской «Метрополитен» в опере «Ромео и Джульетта» в 1906 г. и оставалась членом труппы до выхода на пенсию в 1922 г., исполнив 29 ролей в 672 спектаклях.


[Закрыть] и мною. Господин Конрид, директор «Метрополитен», решил доверить нам одновременно партии сопрано: «Федора» Умберто Джордано[27]27
  Д ж о р д а н о, Умберто Менотти Мария (1867–1948) – итальянский оперный композитор, один из заметных представителей веризма. Создал оперу «Федора» по пьесе В. Сарду, которой вдохновился за несколько лет до этого в интерпретации Сары Бернар.


[Закрыть] – для меня и «Ромео и Джульетта» Шарля Гуно – для Фаррар.

Глава XV. Странная конкуренция с Джеральдиной Фаррар

Из всех стран, где я когда-либо была, Северная Америка оказалась наиболее далекой от европейской жизни в ее сентиментальных и практических проявлениях. Странное сочетание наивности и блефа, активности и лени; страна, где все верят только тому, что рекомендует реклама, где нельзя прославиться без скандала. Странный для нас, европейцев, менталитет, который терпит все, пока это не становится публичным, понимает только доводы сильнейших, дисциплинирует все очень поверхностно, мало видит и понимает за пределами бизнеса. Учитывая все это, логично было бы ожидать, что в моей творческой жизни произойдет нечто необычное. И не только для меня.

Моим коллегой по «Федоре» был незабываемый Энрико Карузо, а с Фаррар в «Ромео и Джульетте» пел Шарль Руссельер[28]28
  Р у с с е л ь е р, Шарль (1875–1950) – французский оперный певец (тенор), выступал в основном в парижской Опере и в Монте-Карло, пел в мировых премьерах нескольких опер, дебютировал в «Метрополитен» в партии Ромео в опере Гуно «Ромео и Джульетта» в 1906 г.


[Закрыть] из парижской Оперы. Моя соперница сообщила об их большом успехе, что сделало мой дебют еще тревожнее. Наконец настал долгожданный вечер. Думаю, можно не описывать, с каким настроением я пришла в театр. Меня буквально трясло, а главное, я плохо себя чувствовала. Первый акт прошел при доброжелательном внимании публики и моем отчаянии. Когда перед вторым актом поднялся занавес, я осознала, что на кону мое будущее. Нас очень внимательно слушали зрители. Мы сами оказались эмоционально втянуты в трагическую историю Лориса и Федоры. Когда в конце любовного дуэта Карузо прокричал «Федора, я люблю тебя!», я так была поглощена своей ролью, что упала в его объятия. Когда занавес медленно опускался, все увидели настоящий страстный поцелуй. Впервые в Америке артисты на сцене по-настоящему целовались. Это был триумф! Но разразился скандал, и это еще больше подогрело успех.

Лина Кавальери и Энрико Карузо, 1907

На следующий день американские газеты, жадные до скандалов, много писали о моем исполнении Федоры и спорили о возможности или запрещении подобных сцен. New York World писала: «Кавальери и Карузо в горячих объятьях вызвали восхищение у публики в “Метрополитен-опера”». Я была счастлива, особенно потому, что объектом моего живописного поцелуя был Карузо, мой большой и хороший друг, которым я всегда безмерно восхищалась. Зачем это отрицать?!

Весь этот шум помог моей победе над Джеральдиной Фаррар, и мне передали главную партию в опере Пуччини «Манон Леско». Таким образом был освещен мой путь в крупнейший храм искусства, и американцы стали называть меня «Лина – целующаяся примадонна». Позже уже все артистки целовались на сцене, но меня так называют до сих пор.

Глава XVI. В Нью-Йорке арестовали Карузо

После триумфального показа «Федоры» были поставлены оперы «Богема» и «Манон Леско». Между репетициями Карузо ходил в зоопарк в Центральный парк, его забавляли обезьяны. Однажды днем он, как обычно, вышел на прогулку, по своей привычке засунув руки в карманы своего большого пальто. Он остановился перед вольером с обезьянами, которые прыгали и резвились. Вокруг собралась большая толпа, все смеялись и веселились. Перед тенором стояла дама, вдруг она закричала и набросилась на певца. Вмешался полицейский, и взволнованная дама заявила, что, пользуясь толкучкой, «этот джентльмен осмелился подойти к ней очень близко и… ущипнул ее». «Джентльмен» доказывал свою невиновность, сообщил свои личные данные и заявил, что стал жертвой шантажа. Но полицейский ничего не стал слушать, арестовал его и повел в участок.

Лина Кавальери в опере Пуччини «Манон Леско», 1907

Новость молниеносно разнеслась по мегаполису. В прессе появились яркие заголовки. В пуританской Америке разразился настоящий скандал. Друзья добились освобождения предполагаемого преступника под залог после 24 часов заключения в тюрьме. Все наладилось, но Карузо так не считал. Помню, он сказал мне: «Лина, я жертва сумасшедшей и шантажистки. Это оскорбительное обвинение поражает меня. Но что подумают зрители?! Как они встретят мое выступление в “Богеме” после случившегося?!» Он очень волновался, поэтому можно себе представить, с каким настроением мы начали оперу Пуччини перед полным залом зрителей. Я помню, каким бледным был Карузо, когда он начал свою арию Che gelida manina[29]29
  Какая холодная рука (итал.).


[Закрыть], и до сих пор чувствую его руку, которая была более холодной и дрожащей, чем моя. Не знаю, может, это беспокойство придало его чудесному голосу необыкновенную теплоту и искренность. Он так никогда не пел и, заканчивая арию, произнес Vi piaccia dir![30]30
  Пожалуйста, скажите мне! (итал.).


[Закрыть] с таким проникновением, что публика вскочила на ноги и невообразимая овация окончательно оправдала великого певца. Я увидела слезы на глазах Карузо – неаполитанцы! Он плакал как ребенок. Нью-Йорк был у его ног. Зрители ничего не заметили: сцена утаивает и маленькие, и большие трагедии, грим, парик и костюм скрывают все от публики!

Глава XVII. Американский брак на восемь дней

Через два года после ранее рассказанных событий я приехала на сезон в Нью-Йорк, в Grand Opera House (Manhattan). За время моего пребывания в Америке ничего особенного не произошло, за исключением моего второго брака с гражданином звездной страны. Однажды вечером на приеме, устроенном в мою честь в доме миссис Бенджамин Гиннесс, самого лучшего и дорогого из моих друзей того времени, мне был представлен мистер Боб Э. Ченлер. Он был художником, из богатой нью-йоркской семьи, и с самой первой нашей встречи проявлял ко мне большую симпатию, которая вскоре переросла в страстную любовь. Ченлер не был наделен природой привлекательностью, но он забавлял меня своей оригинальностью и эксцентричностью.

Лина Кавальери, 1900-е годы

Как-то мы говорили о театре и искусстве, и он, следуя непреодолимому импульсу своей энергичной натуры, сделал мне предложение выйти за него замуж. Я смеялась от души, так как испытывала к нему только дружеские чувства. Он упорствовал и стал развивать собственную теорию о нестабильности женского характера, о силе воли мужчин, сказал, что в браке любовь не нужна: «Я уверен, если вы станете моей женой, то будете со мною всю жизнь». Я снова рассмеялась и ответила: «Если даже я выйду за вас замуж, то ни ваше богатство, ни ваше золото не смогут удержать меня с вами больше недели. Будьте уверены!» Он скептически улыбнулся и предложил пари. Ну что ж, пари так пари.

Началась наша семейная жизнь. К определенному сроку он был уверен в своей победе. Я сделала вид, что забыла о пари, и обрадовалась полученным подаркам. Вечером седьмого дня после нашей свадьбы у нас были гости. Обед прошел весело и интересно. В глазах мужа я прочитала счастье торжества. Пройдя в холл за кофе, я удалилась от гостей. Мои чемоданы были уже собраны, и я ушла. Несколько недель спустя был объявлен развод. Я отказалась от дворцов, большого поместья, годового дохода и выиграла пари. Я была американской подданной всего восемь дней.

Конечно, в очередной раз я совершила серьезную глупость и посчитала развод вполне естественным. Сегодня я так не думаю и считаю, что союзы священны гораздо более, чем сама жизнь. С тех пор я никогда не видела своего второго мужа, о смерти которого узнала всего несколько лет назад. Общие друзья рассказывали мне, что его комната была буквально устлана моими фотографиями. Бедный Боб! Как плохо я поступила с ним. Прошу прощения от всей души.

Глава XVIII. Психология брака

Я бы хотела здесь поделиться некоторыми своими соображениями о браке. Думаю, я могу говорить об этом с полным знанием дела, так как была трижды замужем и трижды развелась с мужчинами абсолютно разных национальностей, характеров и темпераментов: русским, американцем и французом.

Почти для всех женщин в годы юности брак представляет собой мечту, желаемую цель. И это правильно. Общество со своими моральными и систематизированными законами, сама природа заставляет так думать. Создание новой семьи, рождение детей – это сама причина нашего существования. Следовательно, брак необходим. Любые возражения против брака разбиваются об эту этическую и естественную истину. Бывает, что союзы несчастливы, но это происходит из-за неправильного представления о том, как брак устроен. Любовь и брак не могут иметь одинаковую продолжительность, по крайней мере в большинстве случаев. Это должны понять все девушки и мужчины, вступающие в брак. Это уберегло бы их от многих печалей.

Лина Кавальери, 1900-е годы

Создание дома и семьи священно. Конечно, желательно, чтобы союз мужчины и женщины начинался с любви, но следует хорошо понимать, что это чудесное чувство не может длиться вечно, и наша обыденная жизнь, наши недостатки день за днем, постепенно убьют любовь, но из ее пепла возродится привязанность. Привязанность – неотъемлемая основа любого союза, незаменимая часть брака и семьи. Привязанность, терпимость, понимание потребностей, солидарность в борьбе с невзгодами и опасностями.

Только сейчас, вспоминая Сашу Барятинского, я понимаю религию этого чувства, а когда я была его женой, только любовь командовала нами. Причиной моего развода с Ченлером было отсутствие любви и невозможность восполнить этот недостаток привязанностью, которая появляется после длительного периода совместного существования и взаимного понимания. Раньше я этого не понимала.

Для женщин природа дала самое прекрасное и священное предназначение – творить и воспроизводить, облегчать боль, утешать страдания, помогать мужчинам в их повседневной борьбе. Для вас брак – это нежность и ласки, семья, материнство, прощение. Вы – матери!

Глава XIX. Русская революция, Таис и Маттиа Баттистини

Из Америки я вернулась в Россию, где в Петербурге, Москве, Киеве и Харькове должен был проходить итальянский оперный сезон. Именно тогда я пела с незабываемым Маттиа Баттистини[31]31
  Б а т т и с т и н и, Маттиа (1856–1928) – итальянский оперный певец, баритон, приверженец школы так называемого сладкого пения, мастер бельканто.


[Закрыть] в опере Массне «Таис», в которой я начала выступать в парижской Опере, а затем по всему миру. Баттистини очень любил свою партию Атанаэля и, чтобы чувствовать себя совершенно непринужденно в роли просвещенного отшельника, носил грубую одежду дома весь день перед спектаклем. Время от времени он смотрел из открытого окна (мы были в мае), и однажды кто-то заметил его. Небольшая толпа зевак остановилась и с изумлением рассматривала его. Маттиа, очень внушительный, в своем сценическом костюме монаха, целиком показался на подоконнике и величественным жестом благословил своих уличных зрителей.

Лина Кавальери в опере Массне «Таис», 1905

Именно в этот сезон в России вспыхнули первые восстания, завершившиеся в Петербурге так называемым красным днем. Всем известны первопричины, спровоцировавшие эту первую революцию, я не буду их повторять. Но, возможно, мало кто знает, что «красный день» закончился расстрелом крестьян и рабочих, вышедших на Дворцовую площадь просить «батюшку» о справедливости. Когда императора удалили из столицы, стража, охранявшая дворец, из страха перед серьезными беспорядками безжалостно набрасывалась на безоружных и уж точно не особо опасных людей. Если бы царь показался на балконе, эти демонстранты преклонили бы колени, перекрестились и ушли бы довольные, как это было не раз. Ошибки психологии, но прежде всего ошибки советников, кто, безусловно, я считаю, являются главными виновниками российской катастрофы и трагической гибели Романовых. Может, повлиял мягкий и неуверенный характер Николая II. Да и сама царица, слишком занятая своей ролью матери и тяжелой болезнью цесаревича, не ставила государственные дела выше семейных. Наконец, мистическая фигура манипулятора, алкоголика и извращенца Распутина завершила трагическую картину. Государственная система, когда социальные вопросы решались силой и ссылкой в Сибирь, еще не исчезла из менталитета русских лидеров. И насильственная смерть царской семьи не прекратила это трагическое действо. Деятельность великой Екатерины II была чудесным исключением среди вялой и безрезультативной работы ее предшественников. И тень Петра I перестала защищать Святую Русь, когда красный флаг Советов начал победно развеваться над телами стольких невинных! Первая революция стала началом краха империи, Петербург изменил свое название на Петроград, а позже слог «Петр» был преобразован на «Ленин».

Глава ХХ. Катастрофа и трагикомедия

В такой тревожной атмосфере прошел весь сезон, который запомнился еще двумя эпизодами. Первый случился в Киеве, в один из вечеров спектакля. На улице царило революционное волнение, и ко мне пришел в гримерку начальник полиции. Он сказал, что вокруг театра собралась огромная толпа и, когда я буду возвращаться из театра, это может представлять для меня большую опасность. Он предложил, чтобы эскадрон казаков на лошадях сопроводил мою карету до гостиницы. И я согласилась. Не могу сейчас без ужаса вспоминать, как лошади врезались в толпу людей, сбивали и калечили их. Эскадрон мчался галопом, ни на кого не обращая внимания на своем пути, а я видела из окна своего экипажа избитых людей, виновных лишь в том, что хотели поближе посмотреть на артистов. Меня мучила мысль, что из-за меня многие семьи будут оплакивать своих близких в этот вечер, и я проклинала свое молчаливое согласие с предложением начальника полиции.

Второй же эпизод случился в Харькове и имел трагикомичный исход. Революционное движение продолжалось и распространялось. Власти были очень обеспокоены возможными беспорядками и запретили театральные представления. В конце концов они решили, при определенных условиях, возобновить спектакли. Одно из таких условий было выставлено мне: полиция запретила мне надевать на сцену свои драгоценности, слишком известные в то время, чтобы не пробуждать желания голодавших революционеров. Я обещала, но перед спектаклем подумала, что русский народ обожает артистов, и все мои драгоценности предстали в первом акте перед изумленной публикой: я вышла, вся покрытая нитями жемчуга, бриллиантами, рубинами, изумрудами, сапфирами, на всех частях тела и частично нашитыми на костюм. Полиция сняла с себя всякую ответственность и дала понять, что не одобряет мой безумный поступок. И действительно, моя идея оказалась безумной, когда во время третьего акта мы услышали возбужденные крики, раздались выстрелы и в зал ворвалась кричавшая толпа демонстрантов, подавившая полицию и солдат. Артисты с ужасом смотрели друг на друга. Я дрожала больше всех. Дирижер, не потерявший самообладания, продолжил оперу. Демонстранты заняли свои места, замолчали, и представление завершилось под гром аплодисментов. После выступления мы еще пели на бис итальянские песни и романсы. Никто не осмелился приблизиться ко мне. Никто, возможно, даже и не подумал, что Лина Кавальери в тот вечер носила на своем стройном теле драгоценности на сумму более трех миллионов рублей.

Лина Кавальери, 1900-е годы

Глава XXI. Почему я никогда не пела в Риме

Хочу предвосхитить вопрос читателей: почему, став оперной певицей, вы никогда не пели в Риме? Ответ прост: я никогда не хотела выступать перед своими земляками, потому что испытывала неподдельный страх перед римскими зрителями. Публика в Риме – проницательный критик, идеальный ценитель музыки, привыкший к самым разнообразным и сложным вариациям оперных постановок, склонный судить всех знаменитостей. Хотя я никогда не чувствовала себя хуже других, но все равно боялась петь в своем отечестве, даже на концертах, даже на благотворительных мероприятиях. Думаю, не в последнюю очередь на мое бесповоротное решение повлиял пример моего большого друга и учителя Франческо Маркони, который всегда пел в Риме, подвергая себя жестокой критике, жертвой чего всегда становимся мы, артисты. У меня было много возможностей выступать в родном городе. Друзья и поклонники много раз пытались уговорить меня, но тщетно.

Лина Кавальери в опере Пуччини «Тоска», 1907

Хочу рассказать один эпизод с Ренцо Росси. Надеюсь, наша дружба не пострадает от моих откровений. Я приехала в Рим после русских событий, о которых писала ранее. Самая дорогая подруга и верная спутница моей творческой жизни, госпожа Клотильда Альбини, однажды рассказала о визите ведущих римских журналистов, которые хотели включить меня в гала-представление в театре Costanzi, организованное Синдикатом журналистов Рима. Президент Ренцо Росси действительно приехал в «Гранд-отель», где жила я, вместе с музыкальным критиком Николой д’Атри и журналистом Эдоардо Помпеи. Они показали письмо Массне, который согласился лично приехать, если договорятся со мною и Баттистини. Помпеи сказал, что Баттистини согласился при условии, если партию Таис буду исполнять я. Учитывая настойчивость друзей и критиков, согласие Баттистини и Массне, поиск предлогов для отказа был отнюдь не легким. Я извинялась, как могла, и мои собеседники не стали настаивать и ушли. Синьора Альбини ругала меня, и была права. Но что делать? Как побороть страх? Сама мысль о появлении перед римской публикой приводит меня в дрожь. Так получилось: Лина Кавальери пела в парижской Опере, в нью-йоркской «Метрополитен-опере», в лондонской «Ковент-Гарден», в петербургском Мариинском театре и т. д., которая столкнулась с русской революцией, войной, бунтами в Мексике, родившаяся в Риме, никогда не пела в своем обожаемом городе! «Кого любят, того боятся», – гласит пословица. Как же я сильно люблю Рим, что так боялась!