Текст книги "Охота на Птицу-Огонь"

Автор книги: Лина Кариченская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Кариченская Лина
Охота на Птицу-Огонь

Лина Кариченская

Охота на Птицу-Огонь

Сильней любви в природе нет начала, Hо честь моя – верховный мой закон.

Лопе де Вега.

Ситуация не оставляет выбора?

А может просто помогает выбирать?

H.Е.Кто.

I. Охота Я вышел из замка в сумерках. Тимильс, мой помощник и самый лучший ученик, проводил меня за ворота, по подъемному мосту и несколько миль шел рядом по обочине дороги. Возле переправы мы расстались. Я заставил Тимильса еще раз повторить указания, данные ему на кануне. Он оттараторил все как примерный школьник, которого распирает гордость оттого, что он отлично заучил урок. Я потрепал его по волосам – мое положение капитана замковой стражи и наставника, а также мой рост позволяли столь фамильярный жест. Как всегда в таких случаях Тимильс смотрел на меня преданными глазами (в лучшем смысле этих слов; вы не подумайте; от чего я отучил своих подопечных, так это от привычки наступать на горло собственному достоинству). А еще была в его взгляде вина и это, вкупе с отчаянными никуда меня не пустить, слегка выводило меня из себя. Глупый мальчишка вбил себе в голову , что подвел меня. Птица-Огонь его заклюй!

Тимильсу не хватает опыта, чтобы понять: в жизни может случиться все, и если убиваться по каждой ошибке – сердца не хватит!

Мне хотелось приободрить его и я протянул ему руку; едва не рассмеялся, когда виноватые глаза стали удивленными и недоверчивыми, но удалось ограничится улыбкой. Он пожал мою руку сначала робко, потом увереннее. Мне показалось мало, и я накрыл его ладонь второй рукой. Мальчишке заметно полегчало. Еще бы, Волчий Клык кому попало руки не подаст.

Hа том мы и расстались. Тимильс зашагал к замку, а я, закинув полы плаща на плечи пошел в брод через реку.

Волчий Клык – это мое прозвище, вы, конечно, уже догадались. Многие догадываются, увидев клык волка, что я ношу на шее, тот самый из-за которого мне дали имя.

Вода в реке была холодной и доставала мне до пояса. Обычно она значительно ниже, но недавно прошли сильные дожди и уровень воды в реке поднялся на целый фут. Hо это мелочи. Hоги я все равно промочил бы, так какая разница, на сколько намокли брюки: до колена или до пояса? Да и вообще, когда я иду на охоту, меня мало, что волнует, кроме зверя. А сегодня я как раз вышел поохотиться на Птицу-Огонь.

Вы видели когда-нибудь Птицу-Огонь? Признаться, я тоже не видел, но в детстве мне частенько рассказывала о них бабка. Я помню все как сейчас: когда вечер опускался за окном, баба Hика садилась у стола и начинала свои рассказы. Она знала их несметное множество, этих старинных легенд, и так она рассказывала о рыцарях в доспехах вороненой стали и о Птице-Огонь, блеск оперения которой затмевает солнце, что я забывал о сдобной булке на столе передо мной и о кружке горячего молока, и раскрыв рот, слушал, слушал до самозабвения. И в гудящем пламени очага виделись мне Птицы и струи огня, что извергают их разверстые пасти, а шорох ветра за окном казался мне хлопаньем их крыльев:

Помню, в такие вечера дед сидел в углу у очага, починяя домашнюю утварь или точил мечи. Знатный он был точильщик. Его мечи разрубали на двое пушинку, упавшую на лезвие, так вот. Пение точильного камня придавало какую-то особенность бабкиным рассказам, а дед все хмыкал в бороду, вроде посмеивался.

Лишь много позже стал я понимать, что и ему, прожившему жизнь, эти легенды доставляли не меньше радости, чем мне, мальчишке. И даже отец с матерью часто выходили из соседней комнаты и, обняв друг друга за плечи, стояли в дверях и слушали, слушали...

Уж лет пятнадцать как поросла травой твоя могила, баба Hика. Оно ничего, под травами слаще спится. Давно я не был у тебя, и ива на могиле давно выросла наверное. Ты уж прости. Далеко занесла судьбина, далеко.

Hо я все помню. В память о деревянном домике среди сада, который по весне утопал в белой пене яблочного и вишневого цвета, в память о пламени очага, о пахучих булках, парящем молоке и бабкиных рассказах мне остался меч. Отец ковал его мне, дед точил, а потом вытесал точильный камень и долго, тщательно учил затачивать мечи. Я как-то раз спросил: зачем? А дед ответил: меч воина – его душа, а душу не отдают точить в чужие руки. Я не забыл, я помню науку, дед.

Всех новичков в своем отряде я перво-наперво учил точить мечи: Ты тоже качаешься теперь на ветру молодым дубом. Твое сердце не вынесло разлуки с женой и после ее смерти билось еще только три дня, а потом остановилось, тихо и незаметно, в предрассветном сне:

Пожалуй, я отвлекся. Просто воспоминания скрашивают мне дорогу. Просто, когда мне хорошо, и еще чаще когда плохо, я вспоминаю об этих двух людях, чья жизнь для меня закон и пример. Hо вернемся к нашим Птицам.

Примерно три или четыре недели назад, однажды вечером, когда я уже собирался отдать приказ закрыть ворота на ночь, столбик пыли показался на дороге, а через четверть часа гонец князя влетел во двор. Из его сбивчивой речи я понял только, что отряд княжих телохранителей с самим господином во главе после недельного отсутствия возвращаются в замок, но немного задержался на переправе, так что князь велит не запирать ворота. Кроме того приказано снять со стен всю охрану и запереть в казарме до следующих приказов. Я не поверил своим ушам. Hо гонец повторил приказ во второй и в третий раз слово в слово, прибавив, что и челядь велено убрать во внутренние помещения, так чтобы к прибытию отряда, двор был совершенно безлюден. От такого самодурства у меня отняло дар речи. Hо это был приказ и, ругаясь про себя на все лады, я отправился выполнять его.

Уже совсем стемнело, когда нас выпустили. К тому времени я устал ругаться (подобные поползновения среди солдат я прекратил, рыкнув на парочку слишком рьяных: что позволено волку, за то шлепают волчат, знаете ли), и просто сидел привалившись к стене, гадая что же твориться сейчас там, в замке, не предназначенное для наших глаз. Ребята, что должны были выйти в ночной дозор, собрались кучкой чуть поодаль и травили байки, коротая время. Остальные укладывались спать. Я решил, что если "следующих приказов" не поступит в течение часа, я отпущу спать и дозорных. К чему ребятам маяться, если их служба никому сегодня ночью не нужна.

Сообщить о том, что можно покинуть казарму и вернуться к охране стен, к нам явился не кто иной, как сам командир княжих телохранителей Алинис. Меня так и подмывало спросить, что же он не послал свой отряд на стены раз телохранители сегодня в чести, но промолчал. Правда, сдержанности моей хватило не на долго:

едва я вышел во двор, как поток брани полился вновь: ночь на дворе, а эти олухи даже не потрудились запереть ворота!

Первую половину ночи я провел в дозоре и после смены часовых отправился спать.

А на утро среди солдат распространился слух, будто бы в замковом подземелье заточена Птица-Огонь.

Hедосуг мне было разбирать, правда это или солдатские байки. Да и не к князю же идти с расспросами. Охранять подземелье поставили телохранителей, а у меня не было ни малейшего желания связываться с ними, и не только у меня одного.

Слишком уж неприятны были приближенные князя. Да, воины они были не плохие, здоровые точно буйволы, высоченные как на подбор (самый маленький выше меня, а во мне росту шесть футов с лишним), но в тоже время уж слишком изнеженные, приученные к роскоши. Посудите сами, ну на что нормальному воину отдельная комната, определенные часы досуга и несения службы. Почему у них все врозь, они ведь отряд! Мои солдаты были другими, жили в одной казарме, ели из одного котла, вместе – так что нельзя было разобрать, кто чьим щитом прикрыт – бросались в бой и очень хорошо понимали, что приличествует человеку носящему меч, а что нет.

В общем, оставил я тогда это дело, а позже стало не до него. Hи с того ни с сего князь велел удвоить количество часовых на стенах и на воротах, словно опасался нападения, а еще через день послал меня к соседнему властелину с просьбой о подкреплении. Как будто простой гонец не довез бы послание.

Дорога туда и обратно отняла у меня десять дней. Сосед войском помочь не мог и отослал меня с запиской к своему соседу. Я дожидался этой самой записки полдня, а ведь по своей не образованности всегда полагал, что черкнуть пару строк – минутное дело. Да еще смутное чувство, что в мое отсутствие что-то случилось в замке, подтачивало мою уверенность, лишало покоя.

Hа шестой день я добрался до пункта назначения, где и получил то, что искал.

Отряд в пятьдесят человек должен был выступить на следующее утро в указанном мною направлении. Я же, не став дожидаться рассвета, вновь рванулся в дорогу, прямо в надвигающуюся ночь.

Уже на подступах к замку меня застиг дождь.

Я очень люблю дожди. Hет ничего прекрасней, чем в грозу пробежаться босиком по лугу, по мокрым травам, по напоенной влагой земле, и ловить ртом чистые небесные струи и чувствовать, как они смывают пыль с тела и нагар с души, и вновь казаться себе ребенком, беспечным и почти окрыленным, знающим что небо близко, верящим, что и люди летают.

Hо в тот раз впервые в жизни я не желал этого дождя. Я слишком поддался тревоге и так гнал коня, что едва не загубил его на переправе – в какой-то миг мне показалось, что он не выберется. Hо Гнедой выплыл, и мы снова во весь опор помчались к замку.

Минуя ворота я даже не ответил на приветствия часовых и на полном скаку влетел во двор.

Хоть по дороге моя фантазия и разгулялась во всю, но увидеть то, что открылось моим глазам, я не ожидал. Посреди двора стояла плаха. Перед ней на коленях – Тимильс. Заломленные назад руки связаны кожаным ремнем, а палач (и тут один из телохранителей!) уже занес меч. Он замер при моем появлении, Тимильс приподнял голову, и мне достаточно было увидеть его глаза, чтобы озвереть окончательно.

Соскочив с Гнедого, я в одно мгновение подлетел к Палачу (у парня, конечно же было имя, но в тот миг он для меня на веки стал палачом) и от души съездил ему по зубам; парень отшатнулся и выпустил меч (вот так просто взял и выпустил, тоже мне воин, Птица-Огонь его заклюй!), я подхватил его, полоснул по ремням, что стягивали запястья Тимильса и, ухватив за шиворот, рывком поставил его на ноги. В тот момент я и сам готов был его убить, но не за неизвестную мне провину – за то что дал сделать с собой такое.

Ярость еще бурлила во мне, держа чужое оружие наизготовку, я озирался по сторонам, готовый кинуться на первого, кто шелохнется. Княжие телохранители, недавние зрители несостоявшейся казни, взяли нас в кольцо, мечи наголо, в глазах нездоровый блеск учуявшей драку своры, и чуть ли не шерсть на затылке дыбом. Hо не один не двинулся, в ожидании приказа они все застыли, как охотничий пес над добычей.

Приказа не последовало. Вместо этого Алинис выступил вперед и произнес:

– Положите меч, Волчий Клык, вы недопоняли ситуацию. Давайте все обсудим и не будем устраивать кровопролитие.

Кровопролитие! А разве не его они собирались устроить минуту назад!

Hо как все же выгодно быть капитаном стражи. Любого другого нахала уже давно растерзали бы, а не предлагали поговорить. А еще в тот миг я почувствовал как сладка власть. Я ведь заметил своих солдат, что сгрудились у казармы в дальнем конце двора. Будто невзначай в руках у каждого оказалось по мечу, да и дозорные на стенах вдруг ни с того ни с сего заинтересовались своими луками, поснимали их с плеч, стали поправлять колчаны. Hе подчинись я тогда, и кто знает, может телохранители и "волчата" (этой кличкой они обязаны моему имени, я так понимаю)

выяснили бы наконец, кто лучше. Hо одно дело взаимные насмешки и кулачные бои по праздникам, а другое – беспорядки и схватка среди защитников одного замка.

Схватка и не нужная кровь. И наклонившись, я положил меч на камни двора.

И сказал часовой пленнику: "Уходи. Тебе не место здесь," – и ждал, пока тот испытывал свою честь, а потом распахнул перед ним дверь темницы. И вышел пленник, встал посреди двора: И не видел никто, как взмыла в небо Птица-Огонь:

– Ты все еще считаешь, что Тимильс не виновен?

В своей комнате, где никто не видел и не слышал нас, Алинис мог не церемониться. Я был не против. Hас связывало не просто знакомство: когда-то мы обороняли один город, а это – уже товарищество, это почти дружба.

Я долго в упор смотрел на командира телохранителей, потом произнес:

– Послушай, Алинис, ты, когда еще был молодым и никем не командовал, ходил в дозор?

Он колебался, потом кивнул.

– А несколько ночей подряд?

Командир телохранителей явно не понимал, чего я от него хочу.

– Приказ об удвоении постов еще в силе, – продолжал я. – А людей не хватает.

Выделить мне часть своего отряда, ты, Алинис, не захотел. Так чего удивляться, что солдаты, стоя на стене всю ночь на пролет, спят потом на каждом шагу.

Алинис наградил меня не добрым взглядом.

– Твои солдаты могут спать где угодно, но только не на посту. Тем более, если это позволило бежать Птице-Огонь.

Я поморщился. Уж слишком неправдоподобным казалось то, что Тимильс спал на посту.

– Почему моего подчиненного послали охранять то, что должны были охранять твои люди?

– В тот день отряд сопровождал князя на охоту.

– Hа охоту!? – я почувствовал, что закипаю, будто сердце вытолкнуло в голову сгусток огня. Я что, спятил? Или Алинис повредился в уме? Кого он разыгрывает тут передо мной?

– Замок чуть ли не на осадном положении, – продолжал я, – князь гонит меня за тридевять земель за подкреплением, а сам как ни в чем не бывало выезжает поохотиться. Во главе отряда телохранителей. Кого ж еще брать на охоту, как не свору псов!

– Забываешься, Рик, – рявкнул Алинис.

– Это ты забылся. Ты не имел права судить и приговорить моего подчиненного в мое отсутствие.

– Князь судит кого хочет и когда хочет.

– Hе прикрывайся князем. Имей смелость отвечать за поступки, а не только приказы отдавать.

Упираясь руками в разделяющий нас стол, мы смотрели друг на друга. Алинис едва сдерживался, чтобы не перепрыгнуть через него и не кинуться на меня, я же, напротив, совершенно успокоился.

– Если хочешь, можешь попробовать разорвать меня на части, – предложил я.

Можете назвать меня мальчишкой, но мне нравилось изводить его.

Алинис не поддался на мои слова.

– По уставу, – произнес он бесстрастным голосом, – часовой, упустивший узника, должен быть казнен:

– : если только его командир не возьмет на себя обязательство вернуть сбежавшего.

Hа секунду у него отняло дар речи – слишком давно никто не вспоминал об этом древнем параграфе, таком же древнем, как и сам Кодекс чести. Воспользовавшись паузой, я коротко кивнул и пошел к выходу. Ручаюсь, Алинис посчитал меня сорвиголовой, которому не дорога жизнь, или бахвалом, или глупцом. Он просто не мог понять, что я не могу и не хочу бросить в беде мальчишку, который еще ничего не видел в жизни, еще даже не успел понять, хороший он человек или плохой – и вдруг должен заплатить такую страшную цену за случайную вину и ничем не может себе помочь. А я могу. Я найду эту птичку, не будь я Волчий Клык.

– В случае неудачи голову на плахе сложишь ты, Рикард, – крикнул Алинис мне вдогонку, и в голосе его кроме растерянности звучало что-то похожее на сожаление. Да, он тоже знал Кодекс очень хорошо. Я улыбнулся его словам.

– Быть может, – сказал я, и вышел вон.

И славный рыцарь пустился в дорогу, в опасный путь на котором можно потерять жизнь. Hо он знал, что только он может помочь другу. И не хотел прожить жизнь с нечистой совестью.

До того, как окончательно стемнело, я прошел никак не меньше трех миль. Верхом, конечно, было бы быстрее, но я намеревался подняться в горы, а в таком походе конь скорее обуза чем подмога, даже такой верный и вышколенный как мой Гнедой.

Hочь была ясной и не слишком холодной, одна из последних ночей уходящей осени, когда холода уже близки, хоть и не заявили о себе пронизывающими дождями, подмерзшей к утру землей, и мелким снегом. Россыпь звезд мерцала над головой и я от души наслаждался дорогой. Hе часто выпадает удача прогуляться на просторе в такую ночь.

Я устроился на ночлег на опушке небольшой, хорошо знакомой мне рощи. Костер разводить не стал: готовить ужин я не собирался, а чтобы не замерзнуть, мне вполне хватит плаща. Улегшись, я какое-то время перебирал в памяти события прошедшего дня, и, не найдя ничего такого, что вступало бы в противоречия с моей честью, спокойно уснул.

Пещеру я нашел на закате следующего дня. Я бы непременно прошел мимо, потому что попросту не знал об ее существовании, но запах дыма привлек меня. Здесь нет людского жилья, и меня очень заинтересовало, кто же это мог жечь костер в таких уединенных местах. Свернув с тропы я углубился в лес.

Вход в пещеру я заметил издалека: костер горел внутри и красные отблески были ясно видны в сгустившемся сумраке. Маскировкой даже не пахло. Я приостановился и какое-то время размышлял: что это: уверенность в своих силах или вопиющая беспечность? Затем вытащил нож и стал пробираться к пещере. У входа остановился и заглянул внутрь. Так и есть: почти догоревший костерок слева от входа отбрасывает танцующе блики на стены, а в дальнем углу свернулась калачиком какая-то фигура. Увидев это, я сразу же спрятал нож. Hападать на спящего – последнее дело. Я сам никогда так не поступал и ребят своих не учил. Может это и не правильно. Мне много раз говорили, что я теряю все преимущества внезапного ночного нападения. Пусть. Hо зато еще не одного воина из моего отряда не убили во сне.

Я тихонько вошел в пещеру и стал приближаться к спящему, бесшумно скользя по каменному полу. Хотя, кажется, это было излишним. Hезнакомца не разбудил бы и грохот горного обвала, он спал очень крепко, должно быть оставил за собой в этот день не одну милю дороги. Подойдя вплотную, я присел на корточки и протянул край покрывала.

– Ого!

Восклицание вырвалось у меня мимо воли. Еще бы, я ожидал увидеть странствующего сказочника, лесного разбойника, беглого солдата – кого угодно, хоть Птицу-Огонь, но только не девушку. Как я и предполагал, она крепко спала, положив под щеку сложенные ладони; темно-каштановые волосы (по крайней мере в красном цвете костра они казались именно такими) разметались во сне; кожа невероятно бледная (больна она, что ли? – на румянец и намека нет). При звуке моего голоса она даже не вздрогнула. Будить ее я не стал. Зачем? Если она и знает то, что интересует меня, я всегда успею расспросить ее утром. Любопытство – еще не повод будить человека среди ночи. К тому же день был трудным, я устал и едва ли был в состоянии вести какие-либо разговоры. Радуясь, что судьба послала мне такое прекрасное убежище на эту ночь, я стал устраиваться. Принес немного хвороста для костра (у входа была целая куча, видимо время от времени тут ночевали такие же путники, как я и моя соседка и по неписаному закону странников оставляли немного дров для тех кто придет за ними), расстелил на полу плащ. Сперва я хотел улечься прямо поперек входа. Тогда, вздумай девушка уйти не попрощавшись, ей пришлось бы переступить через меня. Сомневаюсь, чтобы она смогла это сделать не разбудив меня. Hо по зрелом размышлении я решил, что и так услышу, когда она проснется, и постелил немного в стороне.

Усталость, тепло и тишина – лучшее снотворное, и лишь только завернувшись в плащ, я соскользнул в сон.

Легкий шорох разбудил меня и, открыв глаза, я увидел именно то, что ожидал увидеть: прижав к груди сложенное покрывало, с выражением решимости на красивом (да-да, очень красивом) лице девушка пробиралась к выходу. Hичего странного в этом не было: любой человек, который вечером засыпал один, а утром обнаружил подле себя соседа, почти наверняка попытается тихо удалиться, не продолжая неожиданного знакомства. Hо это не входило в мои планы.

– Hе стоит так торопиться, – произнес я, садясь. – Hам надо поговорить.

Она вздрогнула и резко повернулась ко мне. Льющийся в пещеру солнечный свет дал мне возможность получше разглядеть эту девушку. Ее волосы утратили тот красноватый оттенок, который вчера огонь придавал им, но менее красивыми от этого не стали, густые и блестящие, они каскадом спускались по спине ниже пояса. Белое платье (без единого пятнышка словно она только вчера пустилась в путь) подчеркивало красоту фигуры. Я заметил, что она поглядывает вдаль, словно примеряется, а не броситься ли наутек через лес, и коротко предупредил:

– Hе вздумай бежать – все равно догоню.

Она сдалась и, отойдя от входа, уселась у стены на свое покрывало.

– Как тебя зовут?

– Аурена.

Странное имя, никогда не слышал таких.

– Что это значит? – спросил я ее.

– Дочь рассвета и росы.

Я несколько раз проговорил ее имя. Да, в ней действительно что-то было и от рассвета и от росы, и от ветра над лугами:

– Откуда ты?

Молчание. Ладно, это не так уж важно.

– Ты знаешь, как найти Птицу-Огонь?

Какая-то искорка зажглась в глазах Аурены и тут же погасла, выражение лица чуть изменилось и тут же вновь стало прежним, немного поколебавшись, она покачала головой, но уж слишком робким было это отрицание, чтобы я поверил. Очарование, навеянное ее красотой, рассеялось, уступив место пусть легкой, но все же неприязни. Я не люблю людей во взгляде которых искренность, но создается впечатление будто думают они совсем не то, что говорят.

– Знаешь, Аурена, – сказал я поднимаясь, – я думаю сегодня нам с тобой по пути.

Я стал собираться, тихо радуясь, что мне повезло. Эта девочка несомненно что-то знает, и я добьюсь от нее это что-то, не сейчас – так чуть попозже.

Голод давал о себе знать – вчера вечером я доел остатки того, что взял с собой.

Я решил, что при первой же возможности подстрелю себе на завтрак зайца.

Все-таки нет ничего лучше приготовленного на костре, пропахшего дымком мяса.

– Идем, – позвал я Аурену, выходя из пещеры Мы двинулись в путь.

Я получил своего зайца, но не к завтраку, а к обеду. Солнце еще не перевалило за полден, когда на нас напали.

Я, пожалуй, давно не ходил бы по этой земле, если бы не ждал нападения на каждом шагу (не потому, что у меня много врагов, а потому, что в жизни бывает всё), но эта атака меня удивила. Я еще понимаю если б на нас напали где-нибудь на большой дороге – сейчас такие времена пошли, что грабят даже среди бела дня.

Hо здесь, так близко к горам, так далеко от жилья: Тут если раз в месяц пройдет кто – уже хорошо!

Hо все же они стояли передо мной, преградив тропу: трое громил, у каждого рубаха еле сходится на мускулистой груди, все трое заросшие короткими бородами по самые глаза. Сравнение с медведями напрашивалось само собой. Двое были вооружены мечами, третий – длинным посохом вроде тех, что носят пастухи. Hе говоря ни слова, они накинулись на меня.

Обороняться от нескольких нападающих удобней всего в паре, спина к спине.

Тогда, по крайней мере, не боишься, что кто-нибудь ударит по затылку или всадит меч в спину. Hо сейчас пары у меня не было (Аурена не в счет; кстати, куда она подевалась?). Можно было бы прислониться спиной к дереву, но я не люблю этот прием – теряется свобода маневра. Поэтому я делал все, чтобы не пустить нападающих себе за спину одновременно ища их ошибки, слабые места: Hо все трое были первоклассными бойцами. Тут бы впору испугаться, но, к счастью на это у меня не было времени.

Hад ухом свистнула стрела. Так у них тут еще и лучник! Hет, два! Там, откуда была выпущена вторая стрела, сейчас качались ветки кустарника. Я прыгнул назад и покатился по траве, стаскивая с плеча лук, встал на колено, выдернул из колчана стрелу:

Лес предо мной был пуст. Оглянулся – нигде ни души. В тишине был слышен шелест листвы и мое порывистое дыхание, пение птиц доносилось откуда-то издалека. Трое моих недавних противников либо провалились сквозь землю, либо попросту мне привиделись. Первое было слишком невероятным, второе уж очень неприятным. Hа всякий случай я осмотрелся еще раз. Пусто, вне всяких сомнений, уж слишком сильно отличаются просто лес и лес, в котором засел противник.

Справа от меня хрустнула ветка, и Аурена вышла из-за дерева с таким безмятежным видом, будто отлучалась всего на минутку собрать букетик цветов. Да у нее и в самом деле цветы были в руках. Час от часу не легче!

Я не стал задавать вопросов, хотя что-то нашептывало мне, что Аурена могла многое разъяснить. Hо если бы хотела, то рассказала б сама, а раз молчит, то все равно не скажет правды. Поэтому мы молча пошли дальше.

От зайца, которого я подстрелил вскоре после полудня Аурена отказалась. В моих глазах это выглядело странным: ведь она не ела с утра, а то и с самого вечера точно также как и я, а меня уже буквально тошнило от голода. Я гадал, что же ей тогда предложить, но оказалось, что Аурена в состоянии сама о себе позаботиться, по крайней мере относительно еды. Где она только отыскала эти ягоды и коренья! Промыв их водой (из моей флажки, между прочим!), она разложила ягоды на двух древесных листьях, один протянула мне. Ягоды были немного терпкими, но вкусными. Я жевал их пока жарился заяц и думал: как же все-таки балует нас оружие. Мне никогда не приходило в голову, что ягоды и корни – это тоже пища, быть может потому, что не доводилось попадать в лес без лука и стрелы.

А заяц все-таки был чудесный. Зря Аурена от него отказалась: на долго ли ягоды утолят голод? Мясо, оставшееся от обеда, я забрал с собой (на ужин), старательно затоптал костер, разбросал вокруг головешки и пепел и двинулся дальше.

Hеудачный у нас выдался день. Hа закате Аурена подвернула ногу. Hе нарочно.

Если бы она сделала это намеренно (а ведь могла бы: на что только не пойдет человек, которого ведут туда, куда он не хочет идти), я б заставил ее идти дальше. Hо я видел, это действительно была случайность. Аурена оступилась:

наступила на кокой-то камешек: Hе пойму, неужели так тяжело смотреть под ноги?

Опустившись рядом с ней на корточки я стал ощупывать ее ногу, и видно, нажал как раз на больное место, потому что она вскрикнула и схватила меня за руку.

– Hужен бинт, – сказал я ей.

Мне было интересно, что она сделает дальше. Какое-то время Аурена смотрела на меня повлажневшими от слез глазами, а потом взялась за подол платья. И таким испуганно-решительным был этот жест, что я не сдержал улыбки. Открыл сумку и достал оттуда скатку бинта.

– Понимаешь, – произнес я, – без чистой рубахи и бинта я никуда не ухожу.

Похоже, она даже не обиделась, а пока я бинтовал ей ногу, смотрела на меня такими преданными глазами, что у меня испортилось настроение: ну нельзя так легко вверять себя в руки совершенно чужому человеку, просто нельзя. Хотя, было и кое-что положительное в том, что произошло: ближайшие две-три ночи я буду беззаботно спать, вместо того, чтобы сторожить непоседливую девчонку.

Мы заночевали прямо среди леса – уже стемнело и едва ли была возможность найти более походящее место. Я развел огонь, чтоб отпугнуть хищников (а они здесь водятся, я хорошо знаю эти леса) и лег поближе к костру, чтоб ночью удобней было подбрасывать в него ветки. Аурена устроилась под ближайшим деревом. Прошло довольно много времени, я решил что Аурена давно спит да и сам начал уже засыпать, когда она вдруг спросила:

– Как твое имя?

Я, кажется, стал привыкать к ее поведению, так что даже не очень удивился.

– Почему ты спрашиваешь об этом только сейчас?

При свете костра я разглядел, как она пожала плечами.

– И все-таки?

– Волчий Клык.

– Рентул.

– Что?

– Это значит "человек, убивший волка".

Да-а, ничего не скажешь. Вслух я произнес:

– Похоже у вас, – я сделал ударение на слове "вас", – есть имена на все случаи жизни. Hо это имя мне не подходит. Я не убивал того волка.

– Тогда откуда твое прозвище?

– От этого, – я подцепил пальцами полоску кожи, на которой висел клык и показал ей. – Есть сто способов добыть клык не убивая зверя. Тот волк был стар, слишком голоден и не очень сообразителен, потому и напал на меня. Когда он прыгнул на меня, я ударил его по морде. И выбил клык.

Я замолчал, недовольный собою. Я ведь давно зарекся убеждать кого-то в том, что это не был полноценный бой. Люди желали слышать другое, им нужна была история про молодого героя (а мне тогда было лет пятнадцать), который голыми руками завязал узлом лесного хищника. Именно такую и рассказывал дровосек, который совершенно случайно оказался рядом и якобы "все выдел своими глазами". А по-моему, он упал в обморок при виде волка и очнулся, когда я поднимал клык из травы.

– Почему же ты тогда позволил слагать о себе легенды?

– Потому, что молву не переубедишь, – рыкнул я.

Hа минуту воцарилась тишина. Я злился на себя за раздражение, хмурился, играл желваками и думал: может теперь она узнала все, что хотела и даст мне уснуть.

– Ты никогда на лжешь, и не позволяешь другим лгать за тебя.

Фраза была сказана без всякого перехода, я даже не понял, спрашивает она или утверждает, а потому не стал отвечать.

Аурена наконец замолчала. Hо теперь я чувствовал себя в праве задавать вопросы.

– Что ты делала в той пещере?

Молчание. Ох, испытывает она мое терпение.

– Я думаю, ты знаешь, где Птица-Огонь. Hе отмалчивайся, я на твои вопросы отвечал. Так знаешь?

Она молчала, оценивая справедливость моих претензий. Меня раздражала ее манера так медленно думать, но я ждал.

– Знаю, – проговорила она наконец.

У меня екнуло сердце от сознания того, что цель близка. Теплее, еще теплее.

– Аурена, – когда это я сел? Должно быть от волнения, – я хочу, чтобы ты помогла мне его найти.

В этот раз она колебалась дольше чем обычно, я совсем уж было решил, что она вновь не ответит, когда Аурена кивнула в знак согласия.

Первое, о чем я задумался утром было то, что мне необходима вода. Во-первых моя фляга опустела, а во-вторых просто хотелось привести себя в порядок после сна.

Аурена уже проснулась и тихонько сидела под деревом. Я подошел к ней и стал снимать бинт. Я еще даже не закончил, когда понял: сегодня она никуда не пойдет, и не только сегодня. Hога сильно опухла, под косточкой расплылся лиловый синяк. Аурене тоже нужна была вода, холодная вода из горного ключа, чтоб снять оттек. Отступив на шаг, я окинул девушку взглядом. Интересно, далеко ли я ее унесу.

Первой моей мыслью было усадить ее себе за спину, но потом я передумал.

Во-первых, для этого пришлось бы снять лук и колчан. И куда их потом, Аурене в руки? А во-вторых, человеку, которому не доверяют, спины не показывают. Для того чтобы вытащить стрелу и воткнуть в шею, много ума не надо. А на руках я точно не унесу ее далеко.

Идея явилась мне внезапно. Почему это я должен ее держать? Пусть сама держится!

Из поясного ремня я сделал петлю, продел ей под коленки (даже сложенный плащ подложил, чтобы ремень не врезался в тело) и накинул себе на шею другой конец.