Текст книги "Улыбайся мне"

Автор книги: Лилия Виноградова

Лилия Виноградова
Улыбайся мне

© Виноградова Л.И., 2021

© Издательство «У Никитских ворот», 2021

* * *

Стихотворения

«Эта жизнь, напролёт и навылет…»

 
Эта жизнь, напролёт и навылет —
То подарит, а то отнимет,
То устроит такой фальшь-финал,
О котором ты, милый, не знал.
 
 
Эти сны, от кошмара до грёзы —
То как ветви сплетясь, а то порознь,
Наломают таких, милый, дров,
Что костры запылают из слов.
 
 
Это всё напрокат и на вырост.
Кто-то впустит, а кто-то выдаст.
Всё вернём, не сносив, не сломав,
Как слона проглотивший удав.
 

«Я люблю писать чернилами от руки…»

 
Я люблю писать чернилами от руки.
У меня на сердце лёгкие кружатся мотыльки.
Мы такие близкие, даже когда далеки —
И поэтому спокойно летаем.
 
 
Нет надрыва там, где разрыва нет.
Гармонично выстроен этот парад планет.
И за нас стеной божий весь интернет
С тех пор, как остров стал обитаем.
 
 
Почитай мне на ночь и не уноси свечу.
Я могу всё чего пожелаю, чего захочу.
Что колхознику дёшево, то дорого москвичу,
А вообще-то оно бесценно.
 
 
Заливаем баки и заправляем по ходу бак.
Мы одинаково любим кошечек и собак.
Мы друг другу и рыба, и удочка, и рыбак,
Режиссёр и рабочий сцены.
 
 
Я люблю писать и жить, будто смерть – фигня.
У тебя в избытке глины, воды и огня.
А для тех, кому нас ни на миг не понять,
Есть другие люди и их пространства.
 
 
Разбери мой почерк на атомы, на слога.
Наша жизнь столь радужна, сколь строга.
И пока не растают в дымке памяти берега,
Я согласна на постоянство.
 

Вирус и мы

Жаром разгорячённый твой лоб.

Прохладная нежность моей руки.

Выпитый весь до капли озноб.

Вместо ребра – вживлённые мотыльки.

Кажется. Нет, так оно и есть.

Я всемогущая для тебя, с тобой.

Такой большой, а умещаешься весь

Там, где самое несказанное плещется, как прибой.

Скоро – какие-то две луны.

Близко – как никто никогда не дышал.

Разом избавит от хвори и глаз дурных Двуединая панацея – твоя и моя душа.

«…и вот, представляешь, бац! – и первое февраля…»

 
…и вот, представляешь, бац! – и первое февраля,
И по-прежнему кружится и не поменялась местами с небом земля.
И хлеб вместо камня на сердце и на столе,
И пальцы в меду и в чернилах, и шампанское в мыслях и в хрустале.
 
 
А ведь совсем недавно казалось, что – пропасть, край.
Полыхала бессонница, и отчаянье шло, как Мамай.
Спайки в памяти так болели, что не приподнять руки,
И по дому шастали стылые злобные сквозняки.
 
 
И вот, представляешь, бац! – и скоро повеет весной.
И я даже в неё поверю, ведь ты неизменно со мной.
И рифмы распустятся, как шиповник на битом стекле…
…представляешь, как мало мне нужно в этом нашем с тобой феврале.
 

Карантин

 
Через фильтры и титры глухо запертых на засов границ,
Через железный занавес заражения, что повесил вирус,
Я тебе улыбаюсь под маской бесчисленных разномастных лиц,
А ты ко мне тянешься из ожидания, из которого так внезапно вырос.
 
 
Мне не страшно вышучивать подступившую к шаткой оградке смерть.
Пену дней поглощает готовый на всё, что смывается, рукомойник.
То ли кошка ступает неслышно, а то ли идут уже отпереть?
И как в детстве запутались, кто тут теперь казак, ну а кто разбойник.
 

«Стоп-машина в самом шаге от обрыва…»

 
Стоп-машина в самом шаге от обрыва.
Новый поиск запустил вселенский браузер.
Продолжению не бывать без перерыва,
И поэтому наш мир сейчас на паузе.
 
 
Передышка, перемирие, тайм-аут.
Загляни в себя, там смерть и воскресение.
Ты ветрувианский человек, пока тут
В золотом находишься сечении.
 
 
Чтобы Богу заглянуть в лицо,
Нужно сохранить своё лицо.
 

«Мутновидящим небесам не до бирюзовых и синих прибрежных строк…»

 
Мутновидящим небесам не до бирюзовых и синих прибрежных строк.
Растаможенные прожекты улетают с острова на материк.
Воображение проникает в желание и зачинает лихой пролог,
И скепсис снимает шляпу и щурится благосклонно, как Беня Крик.
 
 
Мой замысел мечется псиной, чьих хозяев уносит беспечный катамаран, —
Страшно броситься в зыбкое нечто, но этот берег вдруг опустел.
Не приведи господи помереть от скуки, давай-ка от смеха или от ран,
А ещё лучше вот что – сделай так, как и без моих подсказок хотел.
 
 
Я хочу, чтобы, в сущности, всё было так, как охота мне.
Чтобы сказано-сделано, сыграно, спето взаправду – всё без балды.
Вот я свистну, и замысел станет живым и живучим вполне.
А пока не вернулись хозяева, псину поглажу и принесу ей воды.
 

Гудзон

 
А ты говоришь мне, что рос на реке,
Что к ветру привык и к открытой воде большой.
А я от дыхания в наушнике
Летаю пёрышком от Мэдисон до Сорок шестой.
 
 
А мы перешёптываемся за мили миль.
Поверх паутины часовых поясов.
Я прошу добавить в капучино ваниль.
Ты выстраиваешь равновесие наших весов.
 
 
Когда мы встретимся, развяжется ноющий узел в висках.
Раскроется счастье настежь, и закроется дверь на засов.
Выйдет из берегов и обратно войдёт наша с тобой река,
И мы позабудем о зыбкости её берегов.
 

«Вивисекция. По зацелованному и заласканному…»

 
Вивисекция. По зацелованному и заласканному
Резать лезвием для расчленения мёртвого,
А оно совершенно живое такое, и брассом ко дну
Ни в какую. И только в спирали боли завёрнуто.
 
 
Отчаяние. Кричишь, а это лишь эхо вчерашнего шёпота.
Когда не могли наглядеться, надышаться друг дружкой.
Прости меня. Нет и не будет во мне такого опыта —
Убивать в себе вымоленное, животворное, самое нужное.
 
 
Ожидание. По клетке суток, сквозь прутья твоих терзаний и домыслов
Перемещаясь то вскользь, то стремглав, как зверюга,
Я всё равно, всё равно повторяю про божий промысел…
И что, как ни режь, ни беги, а нам не отрезаться друг от друга.
 

«Вот послушай, как я, например, бы сегодня с утра хотела…»

 
Вот послушай, как я, например, бы сегодня с утра хотела
Одеться в траву и листву, что вспыхнула, но так и не долетела
До земли – столь ленивой, сырой и на всё для меня готовой.
Например, я бы не прочь до темна оставаться такой фортовой,
Наделённой всесилием гор и грозы коренной мальфаркой,
Управляющей долей людской, словно гейзерной кофеваркой.
Посидеть и попить вина возле озера облаков и тумана.
Я бы, кроме того, желала на выдохе послевкусия хризантем и тимьяна.
Да ладно, поверил? На самом же деле мне более чем довольно
Умения любить гул моих шагов, уходящих прочь от всего, что больно.
 

«А знаешь, не зря весна…»

 
А знаешь, не зря весна
Рифмуется с «влюблена».
Лимонница, клевер, дрозд.
Окончен Великий Пост.
Глядишь, и решит тоска
Дуло убрать от виска.
Виски растопит лёд.
Вылижет ранку йод.
Мёдом ответит май.
Дурочка, дров не ломай.
Не разжигай костра.
Не ворожи до утра.
Хворост иллюзий скор —
Вспыхнет наперекор
Опыту, логике.
Счастье на волоске
Будет плясать в зрачке
Проклято, знамо кем.
Но ты у себя одна.
Взвинчена, голодна.
Пьяный возница спит.
Дверь ни одна не скрипит.
В скважине плачет ключ.
Что же ты, не канючь.
А знаешь, не зря весна
Сбудется… и хана.
 

«Девочка вышла после премьеры…»

С благодарностью незнакомой юной барышне, плачущей после просмотра фильма «Нелюбовь» Андрея Звягинцева

 
Девочка вышла после премьеры.
Девочке не до бабла и карьеры.
Девочка плачет. Пылает закат.
Ветер срывает и гонит плакат.
 
 
Сердцу неймётся на уровне горла.
Кадры сквозь память проходят, как свёрла.
Страшная сказка. Химера. Тоска.
В жизни иначе всё наверняка.
 
 
Это немыслимо. Это жестоко.
Гукает полночь в трубе водостока.
Мать людоедка. Отец вурдалак.
Девочка фильму не верит никак.
 
 
Первую пару с утра прогуляет.
Ну а пока из друзей удаляет
Тех, кто не плакал, кто ленту листал.
Ветер, как боцман, наверх всех свистал —
 
 
Всех обездоленных, лузеров, жертв.
Девочка, взвинченная, вся на нервах.
Взмоет, порвёт чёрных туч кружева.
…значит, душа хоть едва, но жива…
 

«Глаза наполнить красотой…»

 
Глаза наполнить красотой,
И вдохновенье на постой
Впустить, как втайне беглеца.
За ослепительной чертой,
Невыносимо золотой
Медалью, точкой невозврата
Неповторимого заката
Принять поэзию конца.
 

«Переверни меня быстренько со спины на живот…»

 
Переверни меня быстренько со спины на живот.
В песочных часах песчинки танцуют то «русского», то гавот.
Надсадно грохочет памяти мусоропровод.
А на лопатках продольные два разреза
 
 
Кровоточат и ноют. На шрамы, конечно же, наплевать.
Я застилаю условности, как дачную бабушкину кровать.
Ведь чище и лучше вырезать, чем вырывать
Хвосты и крылья, как теза и антитеза.
 
 
Поведи меня за руку через осенний Миусский парк.
Раз для нас Пелевин, как для родителей Эрих Мария Ремарк,
Судьбоносным кажется каждый по ходу движения знак,
И мы выбираем движение по спирали.
 
 
Нашим душам-монадам Андреев, Ницше и Гумилёв
Наподдали живительных пенделей в виде слов,
И силков понаставил внутренний птицелов,
Ну и мы с удовольствием в них попали.
 

Они

 
Нет – и не надо.
Серым по чёрному
Кружится глобус.
Люди расходятся.
Что за отрада —
Сон заключённому.
Сорванный голос.
Стылая звонница.
 
 
Я – не они.
Шаткая лестница.
Шаг на весу.
Грохот молчания.
Ты не вини.
Блажь. Перебесится.
Я принесу
Боль узнавания.
 
 
Нет – и не стоит
Ждать и подгадывать.
Небо не хочет.
Люди встречаются.
Дело простое —
Вместе поглядывать,
Как после ночи
День начинается.
 

«Ты говоришь, я мечтательница и оптимистка…»

 
Ты говоришь, я мечтательница и оптимистка.
Да, но только когда ты так далеко и так близко.
Я старательница золотого прииска;
И, как выяснилось, я неистово неутомима.
Раньше всё карандашный абрис да уголь;
Чёрно-белая графика, один сплошной угол.
И среди других неваляшек и кукол
Неожиданно чернела моя пантомима.
 
 
А теперь, когда ты спишь рядом так чутко,
Что от дрожи ресниц можно лишиться рассудка,
И ждущая хлеба на пруду детства утка
Неповторимее долгожданного звездопада,
Ты говоришь «ненаглядная моя девочка»,
И вращается время головокружительно, как в тире тарелочка.
И местами меняются разом потолок и стеночка,
И ничего в мире больше нет и не надо.
 

Английский пациент и прочее

 
А вот, например, бывает – нельзя.
Смертельно нельзя, не сметь!
Можно в попутчики, в братья, в друзья,
А если любить, то смерть.
 
 
А если вступить, оступиться, взмыть
Друг в друга, вдоль, поперёк,
Спасенья не будет. Не сжечь. Не смыть,
Вырвут с душой оброк.
 
 
За каждое эхо касанья, за дрожь,
За всполохи, капли росы
Придётся расплачиваться, не уйдёшь
Со взлётной слепой полосы.
 
 
Созвездья поманят, пустыня убьёт
Нежным сухим песком.
Пылает и рушится самолёт.
Но мы уже далеко.
 

Подключение

 
Так скольжу осторожно свинцовым пёрышком по стеклу.
Сдерживаю дыхание, ведь внутри меня – ураган,
Что задувает в прошлое твою и мою золу,
Но не калечит, а лечит, не оставляя ран.
 
 
Проникая друг в друга на расстоянии вытянутой судьбы,
Всех оплаканных и осмеянных проекторов и голограмм,
Мы расширяем пространство нежности, а не борьбы.
И пространство трещит с благодарностью по всем швам.
 
 
Так бывает – без мистики, магии, матрицы, миражей,
Мутновидящих предсказателей, психо– и физикознатоков —
Просто срабатывает подключение к центру сетей
Наших тел и сознаний, как совпадение ключей и замков.
 
 
Как совпадение опасения за микрокосмос, мирок, нору.
Как невесомость, что тяготение переживёт.
Загляни в меня – и увидишь, что я не вру,
Как первобытное небо земле не врёт.
 

«Я знаю, ты самый ласковый…»

 
Я знаю, ты самый ласковый,
Как некоторые дожди.
А можешь быть волком, ласточкой,
Отчаянным, как Рушди.
 
 
Продуманность пиротехники,
Внезапность взрывной волны —
В тебе, как в плену кочевники,
Бредят побегом сны.
 
 
Откуда берутся крайности,
Когда подступает край?
Кому по вопросам стайности
Звонить и писать, узнай.
 
 
Узнай, я ведь знаю подлинно
Условий, сомнений боль.
Ты этого сердца подданный.
Вернее, его король.
 

«Всё проходит. Прошло и это…»

 
Всё проходит. Прошло и это.
Всё по лунному календарю —
От дарённого в детстве кастета
До бриллианта в бокале Grand cru.
 
 
Положи. Помаши. Прищурься
Там, сквозь слёзы и радужный дым
Разгляди, как без зла и кощунства,
Не просчитывая ходы,
 
 
Ухожу, а вернее – просто
Не сворачиваю с пути.
У кривого, скрипучего моста
В прорубь память мою опусти.
 
 
Всё проходит. Пройду однажды
Я сама без истерик и драм.
Ты себя не спасёшь от жажды,
Припадая к моим следам.
 
 
Всё проходит. Прошло и это.
Нет вопроса и нет ответа.
 

«Дни проносятся, грохоча переполненным товарняком…»

 
Дни проносятся, грохоча переполненным товарняком
Мимо озабоченных заморозками весенних полей.
Вот бы подглядеть за разгрузкой хотя бы одним глазком,
Да разлить, да на рюмочку чёрный хлебушек и лук порей.
 
 
По страховке, положенной в случае двух смертей,
Если мимо одной неминучей проносится товарняк,
Ты получишь, за вычетом разбазаренных дней,
Моё право на оторопь перед надписью «назад никак».
 

«…дай мне выстоять, не рассыпаться…»

…дай мне выстоять, не рассыпаться,

перед новым сражением выспаться,

до твоей простоты возвыситься

и, проснувшись, не разрыдаться.

…дай ума в обращении с дурнями,

честь и совесть держать на уровне,

не бросаться смурными буднями,

дай мне благость собой остаться…

«Живи. Не жди. Теперь. Сейчас…»

 
Живи. Не жди. Теперь. Сейчас.
Не завтра. Не вчера.
Иди на свет любимых глаз,
Пока идёт игра.
 
 
Пока фартит. Пока не врут
Король, Валет и Туз.
Сомненья пленных не берут.
Смертелен страха вкус.
 
 
Родная старая Москва —
Очаг, исток, причал.
Да будут вещими слова,
Что мысленно кричал.
 
 
Да будет день, и ночь, и дверь,
Иной виток – спираль.
Живи сейчас! Живи теперь!
Не унывай и не жалей,
Раз Господу не жаль…
 

«Дорогой мой друг, я тебе пишу – ты уехал далёко так…»

Caro amico ti scrivo, cost mi distraggo un po’…

Lucio Dalla

Дорогой мой друг, я тебе пишу – ты уехал далёко так.

В бубенцы звенит старый год, как шут, заглушая твоё тик-так.

Всё по-старому, по накатанной, много дыма… и нет огня.

Ходит брошенной и заплаканной тень сомненья вокруг меня.

Дорогой мой друг, новый год грозит раскроить, как башку, судьбу.

Я смеюсь и пью… и, как Вечный жид, никогда не проснусь в гробу.

Буду спать под бой песочных часов, под диктовку писать стихи.

И, глядишь, на чаше Его весов станут легче стихов грехи.

«Люби меня, как шёпот любит крик…»

 
Люби меня, как шёпот любит крик,
Как морфий боль, как Маяковский – Брик.
 
 
Проходит жизнь в игольное ушко,
И вечность зашивается легко.
 
 
Ломай привычке сгорбленный хребет,
Доигран проигрыш, припев допет.
 
 
Мы поплывём, как свечи по воде.
Мы будем вместе всюду и нигде.
 

«Страх паденья. Падать сладко…»

 
Страх паденья. Падать сладко.
Нет спасенья. Нет порядка.
Ни покою, ни отбою.
Не злорадствуй, бог с тобою.
Чёрт закинет. Бог не выдаст.
Ты готовь парадный выезд,
Но, меняя обстановку,
Не профукай остановку.
Батарейки, механизмы,
Шестерни вселенской тризны.
Трижды кречет кукарекал.
Через реку ехал Грека.
Стикс, Нева, Навильи, Сена
Манят необыкновенно.
Невелички, недотроги,
Мы порвём бинты-дороги.
Мы напишем и исполним.
Землю топотом наполним.
Всё моё – твоё до гроба.
Бестолковые мы оба.
Безлошадные – и ладно.
Падать будет не накладно.
Немудрёная загадка.
Падать долго. Падать сладко.
 

«Красивая? Необычайно…»

Алле Крутой

 
Красивая? Необычайно.
Умная? Глубоко.
Изысканнее розы чайной.
Неуловимее облаков.
Естественна? В каждом жесте.
Преданна? До конца.
Возле неё нет места
Пустопорожникам, подлецам.
Счастье что – отвлеклось, бедняжка.
Сердце с космосом – визави…
И дрожит на рассвете чашка
В долгожданных руках любви…
 

«Перевёртыш потерянной памяти…»

 
Перевёртыш потерянной памяти,
Подхалимка, пройдоха, покойница…
Ночь за ночью в окно моё пялится.
О приличье ничуть не заботится.
 
 
По итогам минувшего месяца
По нездешним чертогам бродяжкою
Натаскалась. И в пору повеситься.
Или хоть по сусалам с оттяжкою.
 
 
Показуха пропавшего без вести,
По краям обведённая грифелем,
Поучает, что надо, мол, крест нести
Поневоле, по делу, по Гринвичу.
 
 
Пострашней твоего крокодильчика,
Поигристей штрафного шампанского.
Поскромнее, потише бы, Лиличка,
Да без этого мутно-шаманского.
 
 
Пошинкуй-ка в капусту последствия
Перманентного поиска логики.
Перебиты осётры на нересте.
Пережаты в труху анаболики.
 
 
По понтам, по одёжке, по совести —
Поздно править и падать в истерику.
Просто полную версию повести
Подожги – да по ветру, по берегу.
 

«У дождя, оказывается, твои глаза серо-зелёные…»

У дождя, оказывается, твои глаза серо-зелёные.

У дождя твой голос. Он мне сказал,

Что мы, образно выражаясь, разветвлённые,

Как, допустим, как хотя бы и эти кусты,

Посаженные по разные стороны изгороди

И всё-таки переплетённые (я и ты),

Разросшиеся и зацветшие после изморози.

У дождя твои шаги и твои касания.

Но я не боюсь солнца, как не боюсь расстояния.

День рождения

Александру Гольдману

 
Этот город, этот голод, голубь
Ходит по карнизу.
Чай заварен, лёд расколот,
И обиды тянут книзу.
 
 
Тянут грохнуть, бляха муха,
Об пол сердце и посуду.
Лето – бабка-повитуха,
И младенец не отсюда.
 
 
«Мазл тов», – шепнула липа.
Молоко в сенях прокисло.
Тишина. Жара. Ни всхлипа.
Ни пророчества, ни смысла.
 
 
Вейзмир! Плачь, кричи! Иначе
Так и будешь тенью тени.
Роженица что-то прячет
Под сведённые колени.
 
 
Ничего, жестокий август
Нападёт на след июля.
Не дождутся… Я оправлюсь.
Я сумею. Да смогу ли
 
 
Всхлипнуть, крикнуть, воплотиться
Хлебом, солью и прощением.
Замусоленной страницей,
Новым боевым крещением
 
 
Окажусь ли поневоле?
Наливай вина в стаканы.
Не бывает меньше боли.
Слишком поздно. Слишком рано.
 

«Золотое сечение…»

 
Золотое сечение.
Золотые ворота.
В гуще столпотворения
Без царя и пилота
 
 
Безвозмездно, беспочвенно,
То вороной, то сойкой,
Я лечу, и прострочены
Швы-маршруты над койкой.
 
 
Я лечу, и мне кажется
Направление верным.
Истребителям вражеским
Без серпа, да по нервам.
 
 
И вот-вот, без сомнения,
Врежусь за поворотом
В золотое сечение,
В золотые ворота.
 

«У движения нет объяснения…»

 
У движения нет объяснения,
Оправданья тем более нет.
Продолжение стихотворения —
Новостной и библейский сюжет.
 
 
Ответвлением райского дерева
Или отсветом пламени зла
Я своё направленье проверила,
Стрелку компаса уберегла.
 
 
От пожара и до наводнения,
С воскресения до похорон
Я в законе стихосложения
Признаю самый верный закон.
 

«Когда в запасе два пути…»

 
Когда в запасе два пути,
Ты третьего не жди.
И воду в синем треснутом стакане не мути.
Открой бутылку белого
Холодного вина.
Желанья оголтелого,
Трусливого и смелого
Напейся допьяна.
Когда в букете смешаны
Любых мастей цветы,
Не сортируй на разные подвиды красоты.
Любуйся и не умничай,
Вдыхая аромат.
Ведь так же кем-то смешаны,
Над гибелью подвешены
Учитель, враг и брат.
 

Синопсис

 
Планида такая, что ляг и лети
В объятья, проклятья, распятья.
Сочится по кадрам в зажатой горсти
Кровавый комок восприятья.
 
 
Ни Вере Холодной, ни Саре Бернар
Не плакалось так, не страдалось.
Замашки, мой ангел, больней, чем удар,
А кадров почти не осталось.
 
 
Убей все ненужные, ну же, не трусь!
Ведь памяти флэш ограничен.
Откуда у девки вселенская грусть
И так ли уж Автор первичен?
 
 
Нагнись-ка пониже, чего нашепчу:
На титрах ужасная тайна.
Я знать раскадровку совсем не хочу,
И вся эта съёмка случайна.
 
 
Закрытые веки скрывают войну,
Миры и мельканье сюжетов.
Такая планида, что не потяну
Заметок – не хватит манжетов.
 
 
Мой ангел, я знаю, что ты – это Ты.
Как долго Тебя я искала!
Статистов, орлов, симулякры мечты
С упрямой надеждой листала.
 
 
Когда ты приехал, был велик в пыли.
И я умерла и воскресла.
Мы сразу взлетели и сразу легли
На курс без кабины и кресла.
 
 
Ни слов, ни аккордов, ни всех точек G
Не хватит… И хватит про это.
В зажатой горсти меня крепко держи,
Как самку, дитя и поэта.
 

Альманах

Вечность? Да нет её. Впрочем, и смерти нет.

Есть я, и есть ты. И есть жизнь до востребования, под багет.

Подрасстрельной статьи след простыл, и простыл обед

На простуженной дачной кухне, где тот несказанный свет

Проливается и струится сквозь время и щели в стенах.

Я плыву, словно рыба в воде, на банкетах и похоронах.

Ты меня понимаешь в любых моих ещё довербальных снах,

До момента включения текста в растрёпанный в будущем альманах.

«Ты, мил человек, не думай…»

 
Ты, мил человек, не думай,
Ступай себе, куда шёл.
Зови-величай хоть дурой,
Хоть снобкой. Свинец и шёлк
 
 
Отталкивают друг друга,
Клянутся, клянут, кружат
По глупости всё, по кругу.
На велике медвежат
 
 
Силком научить – не штука.
Не штука и рифмовать.
Кровавая, брат, наука
Не дрейфить, не воровать,
 
 
Не пыжиться, не павлинить,
Про Сеньку и шапку забыв.