Текст книги "3. Апологет - Ересиарх (СИ)"

Автор книги: Лидия Ситникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

 

I. Defensor

Глава 1

Он метался по комнате как обезумевший, едва ли не расшвыривая скромные пожитки. Спокойствие и рассудительность не раз спасали ему жизнь, но сейчас волнение захлестнуло его, и в голове билась одна мысль: не может быть… не может быть… не может!..

Он стиснул виски руками и глубоко вдохнул. Память услужливо развернула цепочку событий.

Все началось со стука в дверь… Условный сигнал: два удара – короткая пауза – еще два удара – длинная пауза – один удар. Он выждал окончания перестука и подошел к двери.

Судя по сигналу, пришел один из его осведомителей, доносчиков, которыми он обзаводился в любом городе и деревне, куда бы ни завел его поиск. Каждому доносчику он сообщал условный сигнал – каждый раз новый. Пара обещаний и тройка якобы секретов, таинственный шепот в заросшее ухо где-нибудь в глухом переулке – и доносчик весь твой, с потрохами, искренне уверенный в своей исключительности и безопасности.

Зря.

Никто здесь не может быть уверен в безопасности. Ни сам клеветник, ни его покровитель.

Левая рука отточенным движением легла на рукоять кинжала, пока правая отодвигала железные засовы. Грязная створка со скрипом отползла в сторону, и из чернеющего проема потянулись пляшущие факельные отблески.

Вслед за отблесками вошел приземистый мужчина, чей просторный балахон не мог скрыть его тучности.  Невзирая на малый рост, он все же пригнулся, протискиваясь в низкий проем, и хозяин ухмыльнулся. Кланяйся, кланяйся, пока еще можешь. Посмотрим, с чем ты пришел.

Каморка заполнилась факельным чадом и тяжелым запахом нестиранной ткани. Вошедший с видимым трудом дотянулся до кольца на стене и вставил туда факел. Хозяин молча наблюдал, не снимая руки с эфеса.

– Господин, – гость растянул губы в старательной улыбке, – я принес вам удивительную весть… На вечерней службе, кою вы, я смею надеяться, упустили по причинам достойным и несомненно связанным с искоренением всяческих зловредных козней…

– Несомненно, – кивнул хозяин.

– На службе горожане были взволнованы более, чем обычно, – продолжил вошедший, – и я услышал много интересного. К Ланце Шольц, жене мясника, приехала сестра, что живет в соседнем селении. Говорит, у них колдунья объявилась! Да такая, каких еще не было!

– Чем промышляет колдунья? И видели ее лично?

– Нет, не видели, – заторопился доносчик, вытирая пот с покрасневших от духоты щек, – а ведовство самое что ни на есть дьявольское. Сначала пропало несколько младенцев. Коровы в селении перестали доиться. А прочий скот обрел бесовские черты – у кого копыта срослись, у кого голова задом наперед повернулась. Живут, блеют, стонут, а не умирают!

– Что-то еще? – спросил хозяин, продолжая глядеть на пришедшего.

– Страшные дела, господин, – гость истово перекрестился, – бесовское отродье сделало так, что дома-то под землю ушли! Аккурат в центре селения, сразу четыре дома. Как провалились, где стояли – так и нет ничего, яма теперь там, широкая, да ровная такая. Копать пытались – не нашли и следа. Растворились дома, как были, с людьми внутри, с утварью всякой. А колдунья, поговаривают, на отшибе живет, в доме брошенном. По ночам там в окнах светится и как воет кто, а днем – дом как дом, пустой.

– То есть никто не видел колдунью?

– Да что ж там видеть, – доносчик снова осенил себя крестным знамением, – ведьма она ведьма и есть! И с дьяволом путается, оттого и дела у нее дьявольские. Люди из селенья бегут, говорят, жить стало невмочь…

– Далеко отсюда селение? – перебил пришедшего хозяин.

– В двух днях езды, господин, – гость шумно вздохнул, – там уж и мессу служили, и водой святой дом-то кропили, а только все нипочем. Чахнет скот, и люди чахнуть стали.

– Есть там надежный человек, в селении этом?

– А то как же, – обрадовался гость, – кум мой тамошним пастырем будет. Вы только скажите, что я вам все это передал, он вам как на духу все выложит!

– Хорошо, – подытожил хозяин и вынул факел гостя из стенного кольца, – я поеду туда. А вы продолжайте нести свою службу здесь, – он подошел к доносчику вплотную, так, что подол его котты[1] коснулся темного балахона пришедшего. Гость часто заморгал, его бледные, и без того небольшие глазки превратились в щелки.

– Я рассчитываю на вас, – тихо произнес хозяин. Пляшущее пламя факела дрожало в пальце от лица доносчика. Капли пота на щеках гостя казались сверкающими рубинами. – На вас и на вашу совесть.

Хозяин опустил руку и вложил факел во влажные, безвольные пальцы пришедшего.

– И помните – помогая мне…

– Я ограждаю себя, – шепнул доносчик.

Как только за гостем закрылась дверь, хозяин наконец позволил себе опуститься в тяжелое кресло – единственный роскошный предмет в аскетично обставленной комнате. Мысли лихорадочно метались, и успокоиться удалось лишь огромным усилием воли.

И сейчас, сжимая ладонями голову, он чувствовал, как бешено колотится сердце. Неужели, неужели… Нет, все это сказки, эти «родственники» слишком боятся, слишком преувеличивают… или нет? Пропадают люди, умирают младенцы, животные превращаются в чудовищ, ведьмы кружат в ночном небе, и бесы скачут средь улиц  – сколько таких историй я слышал? И в скольких из них была истина?.. Но ушедшие под землю дома – кто мог бы выдумать такое? И зачем?.. Ловушка?

Он неслышно вздохнул. Глупцы, невежды, погрязшие в заблуждениях и мраке, не оставляют попыток уничтожить всякого, кто отличается от них. Их безрассудная глупость не делает разницы между колдуном и охотником на колдунов, как только охотник переходит им дорогу. Как бы он ни был силен, какой бы благоговейный ужас ни внушал этим скудным на ум крестьянам – когда речь заходит об их собственной шкуре, куда только девается страх! Они приходят, они приносят с собой огонь, они вооружаются вилами и кольями, они нападают из-за угла поодиночке и набрасываются всей толпой – как тогда, у церкви. Они ждут окончания службы, эти безбожники, и бьют его, и швыряют в него камнями, и гонят его, как собаку, прочь. Его, охотника на колдунов, «комиссара ведьм», чья слава, несмотря на все попытки оставаться в тени, далеко обогнала его, разлетевшись по всему графству Вюртемберг…

Охотник стиснул зубы, глядя, как вспыхивает и гаснет крохотный огонек в плошке с маслом на столе. По закопченным стенам двигались причудливые тени, плотно запертые ставни на окне не пропускали ни дуновения свежей летней ночи. Как всегда в такие моменты, заныл рубец на ребрах – там, куда пришелся удар мотыги, и свело бровь, рассеченную брошенным камнем. Влажные волосы черными змеями прилипли к вискам.

Безумная выдумка – исчезнувшие дома. Глупцы готовы видеть черта в папе римском, ежели тот повернется спиной. Но если это не домыслы…

Верная Ромке ждет на конюшне. Здесь больше не держит ничто – этот прогнивший город вдосталь напитал охотника своими соками. Два дня пути, и конец сомнениям. Одно из двух: либо риск и ошибка, либо желанный конец его поискам.

Не язычники, не мелкие пакостники и не одержимые – нет, я повидал их всех довольно. Мой поиск не напрасен…

– Мой поиск не напрасен, – шепотом повторил он, будто боясь спугнуть эту невероятную мысль.

Но прежде я должен выяснить, правдивы ли эти истории – и выяснить раньше, чем слухи о них дойдут до церковных нюхачей. И узнать, кто мог бы сотворить такое – кто, кроме… меня?

***

На месте пропавших домов действительно ничего не нашлось, кроме удивительно ровного круга ямы. Сопровождаемый местным священником, отцом Ульрихом, комиссар осмотрел пустырь – тот как будто всегда был здесь. Будто и не стояли на этом участке четыре дома, будто и не жили тут люди.

Селение казалось вымершим. Ближайшие к пустырю дома молчаливо глядели слепыми оконцами. Где-то протяжно и тоскливо блеяла овца.

Охотник спустился в яму. Почва оказалась совершенно ровной, никаких бугров или рытвин. Ничего – словно кто-то специально утаптывал землю. Он наклонился и попробовал почву рукой – сухая, как и везде. Жаркое лето иссушило землю, проделало в ней глубокие трещины. Повсеместно гиб урожай, воды в мелеющих речушках не хватало. Выживали лишь сорняки, да и тем приходилось туго. Листья полыни вокруг пустыря пожелтели, а сама пожухшая трава казалась совсем старой.

За пустырем зарастал сорняками огород. Ровные грядки без слов говорили о том, что за огородом еще недавно тщательно ухаживали. Сейчас же растения медленно умирали под безжалостным солнцем, а со стороны пустыря огород резко обрывался, сменяясь  утоптанной истрескавшейся почвой. Так, словно кто-то отсек часть грядок – инквизитор заметил лежащие на земле беспомощные стебли с аккуратно обрезанными верхушками.

Отец Ульрих, разглядывавший огород, испуганно перекрестился.

– Господи, твоя воля!

Между грядок лежали останки какого-то животного. Желтовато-белые, неправильной формы кости валялись, слегка присыпанные землей. Охотник нагнулся и поднял одну из них – кость оказалась очень легкой, но на изломе не пористой, а плотной, чисто-белой и гладкой.

– Что это, господин? – почему-то шепотом спросил отец Ульрих. Его голос, нарушая тишину, неприятно резанул по ушам.

– Я не знаю, святой отец, – комиссар сжал обломок кости в кулаке, чувствуя, как тот впивается в ладонь острыми краями даже сквозь плотную кожаную перчатку.

Возвращаясь через пустырь обратно к  улице, охотник наступил на что-то твердое и округлое. Этим оказался череп – не то щенка, не то котенка.

«Ведьмин дом» действительно стоял на отшибе. От других построек его отделяла узенькая полоска березовой рощи – чахлые деревца росли вкривь и вкось, создавая своеобразный естественный частокол.

Комиссар подошел к дому. Вокруг ног зашуршала густая, вся в сухих метелках, трава. Отец Ульрих остался в стороне, опасливо озираясь по сторонам и длинно вытягивая тощую шею.

Во дворе было пусто. На покосившемся плетне хозяйничал плющ, темные от дождей бревенчатые стены по низу обросли поганками. Настоящее ведьмино логово…

Внутри пахло пылью, лежалым тряпьем и мышами. Углы густо заплела паутина, пол покрывал слой сухих листьев – по-видимому, еще с осени. Ветер шевелил косо висящую дверь.

Комиссар прошел вглубь, отыскивая что-нибудь, что могло бы указывать на колдовские занятия. Никакой мебели, никаких следов обитания человека. На печи стоял котелок, но в нем не нашлось ничего, кроме мышиного помета, а сам котелок выглядел давно брошенным. Охотник поворошил мусор на полу. Ни костей животных, ни подозрительных пятен, ни следа начертанных знаков. Либо «ведьма» умна… либо след опять оказался ложным.

Он обернулся. Сквозь распахнутую дверь синело небо. Пахнуло травой и коровами, сквозняк донес треск кузнечика. Комиссар снова вернулся взглядом к угрюмому дому, тщательно изучил стены, простучал пол носком ледерсена[2]. Пусто.

Отец Ульрих стоял на том же месте – казалось, он не сдвинулся за это время ни на шаг, замерев и бормоча вполголоса молитву. Охотник поравнялся с ним и, не сбавляя шагу, двинулся дальше. Священник побрел следом, продолжая бормотать.

– Кто жил в этом доме? – спросил комиссар.

– Вдовушка жила, господин, – ответил отец Ульрих, прервав бормотание, – в прошлом году преставилась, да так и стоит с тех пор дом брошенным…

– Замечена в делах бесовских была?

– Не дай-то господи, набожная была женщина, каких поискать!

– Дети были у нее?

– Детишек им с мужем бог не дал, – священник перекрестился и вздохнул, – уж и молились они, и к знахарке наведывались, да без толку. Так и померли бездетными – сначала он, а потом и она.

– Знахарка? – переспросил комиссар.

– Живет здесь недалече, – тонкие, потрескавшиеся губы святого отца скривились, – травками пользует, заговоры знает.

– Отвести меня к ней сможете, святой отец?

– Отвести-то отведу, да только в дом к ней заходить не стану и знаться с нею не желаю, – забубнил отец Ульрих, – богопротивное это дело, что она делает. Говорят, жизнь людям продлевает, а это уж грех так грех. Кому господь сколько отмерил, так тому и быть, а идти поперек воли божией…

Под бубнеж священника они снова прошли мимо места, где стояли исчезнувшие дома. Из полыни метнулась к ним под ноги серая тень, скользнула и пропала в зарослях по другую сторону. Отец Ульрих застыл и истово перекрестился.

– Господи, спаси!

– Это всего лишь котенок, святой отец.

О количестве ног у котенка комиссар предпочел умолчать.

 

[1] Мужская туникообразная верхняя одежда.

[2] Высокие мужские сапоги.

 

Глава 2

Травница жила рядом с полем – сразу за плетнем колыхались хлеба. Сухонькая, жилистая, еще не старая женщина встретила их за работой – веретено споро крутилось в ее руках, обматываемое толстой шерстяной пряжей. Выгоревшие на солнце соломенные волосы уложены в косу, на плечах – платок поверх простого платья.

Завидев вооруженного человека, сопровождаемого святым отцом, знахарка отложила пряжу.

– С чем пожаловали, люди добрые, с бедой или с миром?

Священник демонстративно пропустил вопрос мимо ушей и, отвернувшись, снова что-то забормотал.

– Мое имя Ингер Готтшальк, охотник на ведьм, – резковато отрекомендовался комиссар, – ты, женщина, пользовала местную бездетную семью, что жила на отшибе?

– Я, господин, – травница поклонилась. Взгляд ее светлых глаз не отрывался от пришедшего.

– Использовала ли ты дьявольские обряды при том? – продолжал комиссар.

– Господин, я…

– Да или нет, женщина!

Солнце палило нещадно, раскаляя воздух над пыльным двором. Готтшальк оттянул ворот рубахи  – дышать стало нечем, будто в печи.

– Нет, господин, – ответила ведунья, – с вашего позволения, я предложу вам холодного травяного настоя. Он утолит жажду и облегчит тяжесть от духоты.

– Неси свой настой, – охотник сел на грубую деревянную лавку, где до этого сидела за работой травница. Веретено и кудель все еще лежали рядом, и комиссар, осторожно взяв по очереди каждый из предметов, осмотрел их.

Знахарка вышла из дома, неся кувшин и глиняную кружку.

– Вот, господин, – из кувшина в кружку полилась прозрачная, бледно-зеленоватая жидкость с густым травяным ароматом, – только что из подпола. Иначе-то и жару не пережить…

Ингер взял кружку и глотнул настоя – на вкус снадобье отдавало чем-то горьким, но на удивление приятным. И оказалось действительно восхитительно холодным. Но осушать кружку он не торопился.

– Перечисли все, что ты делала для той бездетной семьи, – приказал он.

– Анна приходила ко мне трижды, господин, – начала травница, по-прежнему держа в руках кувшин, – и трижды я ей помочь пыталась. Водой непочатой поила, боровушку собирала да заговаривала, наставляла, как отвары мои применять.

– Не помогли твои заговоры, женщина, – бесстрастно произнес комиссар.

– Был у них малыш, – тихо сказала травница, обернувшись на отца Ульриха, делавшего вид, что ничего не слышит. – После третьего раза Анна родила девочку в положенный срок. Да только та не жилицей оказалась. Дьявольская печать в пол-лица была у младенца.

Ингер ощутил, как захолонуло в груди.

– Клянусь, господин, не моя это вина, – пальцы травницы судорожно сжимали кувшин, – господом богом поклясться готова – не моя!

– Вы умертвили девочку? – быстро спросил комиссар.

– Нет, господин,– покачала головой знахарка, – Анна унесла ребенка домой. Плакали горько они вместе с мужем, и я сразу все поняла. Я узнала потом, что девочка утонула в реке. Ее не отпевали и не хоронили – сказали, что теченьем тельце унесло. У нее даже имени не было…

Ингер помолчал. Молчала и знахарка, переминаясь с ноги на ногу.

– Поклянись, – потребовал комиссар неожиданно, – поклянись именем господа, что не наводила порчи на младенца, что не строила козней бесовских и не сношалась с дьяволом!

– Клянусь! – тут же ответила знахарка, – именем господа клянусь, что не виновна! Бог мне свидетель!

Комиссар поставил опустевшую кружку на лавку и поднялся.

– Прощай, женщина.

И быстрым шагом направился прочь, туда, где за плетнем дожидался его отец Ульрих.

– Вы заберете ее? – пытливо заглянул в лицо святой отец. В его глазах светилась настоящая одержимость – пусть и не дьяволом, но оттого не менее опасная. – Быть может, и она здесь руку приложила, к исчезновениям-то? Знает она что-то, чует мое сердце, знает!

– Она поклялась святой клятвой, что не причастна, – резко бросил комиссар.

– Ох, нечисто здесь, господин… – бормотал священник, воздевая руки, – обманула она вас, ведунья эта…

Готтшальк промолчал, но отец Ульрих не успокаивался.

– Поклялась, это уж конечно, – нудил он, семеня позади, – все они клянутся, да что ж с того? Не знаете али? Нет для них святого, богохульствуют же на шабашах дьявольских, попирают ногами нечистыми иконы святые!..

Комиссар резко остановился, и Ульрих, увлекшись, едва не врезался ему в спину.

– Видели ли вы лично, святой отец, чтобы эта женщина на шабаш отправлялась?– спросил Готтшальк, поворачиваясь.

– Нет, но…

– Я задал вопрос, – грубо прервал пастыря инквизитор, – предполагающий ответ из одного слова.

– Конечно, – отец Ульрих склонил голову, но Готтшальк успел заметить, как недобро сверкнули его узкие глазки.

– Я повторяю свой вопрос: видели ли вы лично, чтобы эта женщина участвовала в шабаше?

– Нет, господин, – отец все еще стоял, опустив голову и не глядя в лицо комиссара.

– Имеете ли вы доказательства того, что она приложила руку к бедам, происходящим в этом селении? – продолжал Ингер.

– Нет, господин, – повторил отец Ульрих.

– Имеете ли вы доказательства того, что эта женщина является пособницей дьявола?

– Нет, господин, – в третий раз произнес Ульрих.

– Готовы ли вы свидетельствовать против нее, говоря при этом правду и помня об ответственности перед судом и совестью за лжесвидетельство?

– Нет, господин… – тихо ответил пастырь.

– У вас нет никаких доказательств в пользу богопротивных занятий этой женщины, – подвел итог комиссар.

– Нет, господин, – покорно согласился Ульрих, – пока – нет…

Последние, почти неслышные, слова святого отца заглушил шорох песка под ногами Готтшалька.

Остальной путь – до местной церкви – они проделали в молчании. Возле на удивление опрятной и чистой постройки их дожидалась пожилая пара. Глаза вставшего им навстречу мужчины опухли от слез. Тяжело опираясь на суковатую палку, он неловко поклонился, то же сделала и женщина, отводя за ухо прядь седых волос.

– Господин охотник, – выговорил мужчина, – мы люди бедные, простые. Христом-богом молим вас – помогите отыскать дочку нашу. Одна ведь была, как свет в окошке, единственная отрада наша…

При этих словах женщина, не сдержавшись, заголосила и зарыдала, упав на колени и раскачиваясь.

– Ушла погостить к тетке своей да и пропала, – голос мужчины дрогнул, – сгинула вместе с домами теми, от козней ведьмы проклятой! Заклинаем вас, господин, разоблачите колдунью, верните дочку!..

Комиссар молча слушал.

– Завтра, – наконец отрывисто проговорил он, – после вечерней службы отец Ульрих прочтет проповедь в этой церкви. Мы должны действовать вместе, если хотим уличить колдунью. Каждый из вас знает больше, чем думает, и рассказ каждого поможет общему делу. Завтра. Идите и передайте мои слова жителям.

Мужчина часто-часто закивал, подхватывая жену под мышки и поднимая ее с земли. На грубого полотна юбку крестьянки налипли комочки земли и сухая трава.

– Да-да, господин охотник, – бормотал он, с трудом удерживая женщину одной рукой, пока вторая сжимала палку. Седые волосы крестьянки мотались перед ее подурневшим, морщинистым лицом. Стоящий поодаль Ульрих скривил влажный рот.

Комиссар не выдержал. Шагнув к пожилой чете, он взял женщину за руку, помогая мужу поднять ее. Крестьянка подняла на него глаза, ее губы мелко задрожали. Она затрясла щеками, замотала головой. Серые космы рассыпались по накрытым платком плечам.

– Тише, Берта, все хорошо, – зашептал ей муж, – господин просто хочет помочь.

Женщина продолжала трясти головой, но на ногах стояла уже твердо. Ингер отпустил ее, и она тут же мелко засеменила прочь, подбирая грязные юбки. Ее муж растерянно и торопливо поклонился.

– Простите нас, господин, дурная она… Я сделаю все, как вы сказали. Да хранит вас бог!

Осенив себя крестным знамением, мужчина, прихрамывая, поспешил за супругой. Готтшальк взглянул на Ульриха – тот стоял, не шевелясь.

– Отец Ульрих?

– Да-да, господин, – пастырь внезапно стал самой подобострастностью.

– Вы помните о том, что ваш сан накладывает на вас определенные обязательства?

– Разумеется, но и вне всякого сана я…

– Само собой, – прервал его Ингер, – и главное из этих обязательств – быть примером. Не мне учить вас смирению и христианским добродетелям. А теперь скажите мне – в чем дело?

– Простите, господин, я не…

– Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю.

Ледерсены комиссара подняли облачко пыли, когда Готтшальк шагнул к священнику. Тот дернулся, пытаясь отшатнуться, но вовремя опомнился, застыв изваянием. В душном мареве недвижно повисли полы сутаны.

– Вам не пришлась по душе моя помощь крестьянке, – Готтшальк смотрел священнику в глаза, и кончики ножен, выглядывавшие из-под полураспахнутой котты, почти касались сутаны Ульриха. Облачко пыли медленно оседало.  – Так ведь, святой отец?

– Я-я… – выдавил Ульрих, облизнув губы тонким языком. Из его рта пахло луком. – Я не могу судить о поступках другого человека, – наконец, нашелся он. – Эти люди – наши овцы, и долг наш – пасти их как овец…

– И стричь их шерсть, а овец заблудших возвращать в стадо, – тихо закончил Готтшальк, – все верно, святой отец. И пастырь не должен сбиваться с дороги, так ведь?

– Так говорят нам отцы церкви.

– Иначе овцы пойдут за ним следом неверным путем, – комиссар сделал шаг назад. Ульрих перевел дух. – Так вот, отец, долг служителей трибунала – пасти вас, пастырей, вместе с вашим стадом, не делая различий между пастухом и овцами. И той же цели служу я. Ибо дьявол неразборчив, и козням его подвластны все мы.

– Господи спаси, – тут же перекрестился Ульрих.

– Вы, конечно, уже готовы к завтрашней проповеди, – произнес Готтшальк с нажимом на «готовы». – Помните, я по-прежнему рассчитываю на вашу помощь. Если, конечно, наши цели все еще совпадают.

– Я всецело в вашем распоряжении, господин, – смиренно произнес приходской священник, повторно осеняя себя крестом.

– Надеюсь на это, святой отец.

Когда за Ульрихом закрылись тяжелые двери церкви, Готтшальк не спеша обошел вокруг строения, привычно отмечая расположение окон (по одному на северную и южную сторону), осматривая алтарную апсиду с потемневшей крышей-конхой и две крохотные башни, приткнувшиеся по бокам от входа. Южное окно было забрано решеткой, за которой угадывался цветной витраж – немалая редкость для скромной деревенской церкви. Северное, закрытое простым мутным стеклом, выглядело достаточно широким, чтобы в него мог пролезть взрослый мужчина.

Но опасность не всегда исходит от мужчин – порой женщины, эти коварно-притягательные создания, обводят вокруг пальца, лишая самого сильного его силы, и самого умного – его ума… Козни ли это дьявола, или сама природа этих созданий такова? О, несомненно одно – даже если нечистый не приложил лапу к творению их, он испортил их своим пагубным влиянием после…

Ингер хмыкнул, вспоминая россказни о ведьме, и после неторопливого обхода двинулся прочь по деревенской улице. В небольшом даже в лучшие времена, а ныне полузаброшенном поселении, где отродясь не было ничего похожего на постоялый двор, ему отвели не самый плохой угол. Хозяин, крепкий мужик с ватагой ребятни и молодой женой, поддерживающей округлый живот, уже перебрались на соседнее пустующее подворье, заняв соседский, куда более просторный дом. На дворе мычала пятнистая корова, которую утром приходила доить старшая дочь хозяина. Трогательно покраснев и не смея поднять глаз, она вручила охотнику крынку с молоком и убежала –  он даже не успел толком разглядеть ее лицо.

Верная пегая Ромке смирно отдыхала на конюшне после утомительной поездки из соседнего селения. Входя на двор, Готтшальк услышал ее ржание – кобыла почуяла хозяина.

День клонился к вечеру, и новая крынка с молоком уже ждала охотника, заботливо отставленная в тень под стеной. Готтшальк хмыкнул, поднимая крынку, и отправился на конюшню.

Ромке встрепенулась, завидев фигуру вошедшего. Ингер похлопал кобылу по гладким бокам и поднес крынку к влажному носу. Ноздри дернулись, шершавый язык устремился в жирную белую жидкость.

– Ну-ну, будет, – Готтшальк осторожно убрал молоко и погладил лошадь между ушей. – Мне-то оставь.

Кобыла фыркнула и переступила тонкими ногами. Готтшальк выждал несколько минут, продолжая поглаживать животное и внимательно наблюдая за ним. Ничего – глаза кобылы по-прежнему блестели, бока равномерно вздымались. Ромке прядала ушами, поглядывая на хозяина.

– Умница, – комиссар похлопал лошадь по крупу и, прихватив ополовиненную крынку, вышел.

Молоко оказалось вкусным. Оно еще таило в себе аромат душистых трав и выдаивавших его рук. Ингер осушил крынку, не заходя в дом, и взглянул в сторону соседнего подворья. В пыли за плетнем кувыркались детишки.