Текст книги "Всем смертям назло. Записки фронтового летчика"

Автор книги: Лев Лобанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Последний

В тот же самый день, 20 ноября, когда я остался единственным в полку пилотом, начальник штаба капитан Чечнев получил распоряжение направить командира-летчика в Борисоглебский запасной авиаполк для получения там эскадрильи И-16 вместе с личным составом. Такое известие нас обрадовало, ибо давно уже мы не получали пополнения ни машинами, ни летчиками. За минувшие пять месяцев войны более шестидесяти человек в полку сложили головы в неравных, жестоких и кровопролитных воздушных боях.

Связной самолет доставил меня в Борисоглебск. Командир авиаполка долго рассматривал мои документы, вздыхал и старательно прятал глаза. Было похоже, что с получением обещанной эскадрильи выходила какая-то заминка.

– Чем порадуете, товарищ майор? – нарушил я затянувшееся молчание.

– Собственно, нечем порадовать, лейтенант. Вашу эскадрилью, – он подчеркнул слово «вашу», – мне приказали передать москвичам. Самолеты уже вчера улетели.

– А как же мы… Ведь перед вами – последний летчик полка, вы понимаете это? На нашем аэродроме всего два самолета, битые-перебитые, латка на латке. Моторы давным-давно выработали все ресурсы. Летать не на чем и некому. Дайте хоть что-нибудь! Ну, если не эскадрилью, то хотя бы звено. На первое время и этому будем рады, – просил я майора.

Тот смотрел на меня грустными глазами, и я видел, что у него действительно дать нам нечего. По разным углам аэродрома стояло лишь несколько машин, но в каком состоянии и кому принадлежат – неизвестно.

– Ладно, уговорил, лейтенант. Прибыли сегодня к нам два летчика-сержанта. Из училища. Кажется, Мельников и Дыбич. Вот и забирай их себе. Три самолета тоже постараемся найти…

Линия фронта уже проходила по Дону. Ростов занял враг. Утром 28 ноября 1941 года мы поднялись в воздух. Задача была сформулирована кратко: «Не допускать бомбардировщики противника к нашим наземным частям». Для трех И-16 задача почти невыполнимая. Мельникова и Дыбича, идущих в первый свой боевой вылет, потренировать в выполнении приемов боя не было возможности. Кое-что я успел показать над аэродромом, кое-что объяснил на пальцах.

Звено круто набирало высоту. Над Ростовом стелилась сизая дымка – в городе догорали пожары. Вот впереди показались четыре пары «мессеров» – авангард прикрытия бомбардировщиков. Я развернул звено в сторону солнца, не упуская из виду немецкие истребители. Сейчас важно остаться не обнаруженными, сохранить возможность для внезапного удара по бомбовозам.

Наконец показалась основная группа – плотный строй из десяти тяжелых Ю-88, окруженных снующими вокруг них истребителями. Мы выше «юнкерсов» примерно на тысячу метров. Позиция удобная. Недолгое сближение на встречном курсе со стороны бьющего немцам в глаза солнца, и вот – пора!

Круто опускаю нос машины на ведущего «юнкерса». Ударить надо именно по нему, хотя бы сбить его с курса. «Юнкерс» быстро растет в сетке прицела. Огонь! Огонь! С визгом сорвались с полозков два РС и, оставляя дымный след, устремились к флагману. Мои напарники тоже выпустили по два снаряда – флагманский Ю-88 неуклюже завалился и, окутавшись дымом, рухнул вниз. Остальные бросились по сторонам, из открытых люков черными каплями потекли бомбы, на свои же войска – лишь бы поскорее избавиться от груза. Вся атака длилась несколько секунд.

Истребители сопровождения прозевали ее начало, и теперь «мессеры», примерно тридцать машин, бросились за нашим уходящим на пикировании звеном.

За минувшие месяцы войны в воздушных боях, как я говорил, на моих глазах погибли или получили тяжелые ранения два полных летных состава полка. Смерть товарищей звала к отмщению. Я твердо усвоил главную заповедь истребителя: не считай врагов, а смотри, где они. С первого же боевого вылета драться приходилось при численном перевесе немцев, и стоило когда-нибудь хоть на секунду оробеть перед этим обстоятельством – гибель моя оказалась бы неизбежной.

Позже пришел опыт, бурные эмоции сменил холодный расчет, и бой превратился в обычную, до тонкостей освоенную работу. Пилотирование не занимало внимания: в полете я становился, так сказать, частью самолета, отлаженной и отрегулированной до полного совершенства, все мои действия обосновывались сложившейся на данный момент обстановкой. Получалось, будто машиной управлял кто-то другой, а я только приказывал этому другому выполнять нужные маневры…

Душа моя, если можно так сказать, сжалась, ушла в себя. Я перестал испытывать страх, все больше привыкал к гибели однополчан, не помышляя и самому остаться в живых. Мысли о смерти остались где-то за пределами сознания, там, куда вход моему человеческому «я» был строго воспрещен.

Постепенно я перестал удивляться тому, что выходил из самых невероятно тяжелых, непомерно неравных схваток без единой царапины – даже тогда, когда возвращался из боя, в котором гибла вся наша вылетавшая группа. Почему так получилось, я не понимал, да и не задумывался над этим. Принимал все, как должное.

И только много позднее, в тиши госпиталя, я начну постепенно оттаивать, анализируя проведенные бои и испытывая ни с чем не сравнимое тягостное чувство от былой, казалось, абсолютной неизбежности смерти; размышлял о причинах нашей неполной подготовленности к этой войне; ощущал острую неизбывную боль, вспоминая о погибших друзьях. Все это – потом…

А сейчас мое звено продолжало бешено пикировать в строю правого пеленга. «Мессеры» догоняли. Четко работала мысль: «Резко затормозить. Немцы этого не ожидают и обязательно проскочат вперед. Мы окажемся у них в хвосте». Старый, испытанный прием: убран газ, машины энергично выведены в горизонтальный полет. Звено словно уперлось в резиновую стену – широкий лоб наших «ишачков» сделал свое дело, все три И-16 будто встали на якоря! А остроносого «мессершмитта» быстро не затормозишь, не зря же он «мессер» – «нож».

Успеваем перестроиться в оборонительный круг. Немцы пристреливаются. Все ближе пушечные трассы. Все круче приходится закладывать виражи. Моторы надрываются в форсаже. Самолеты вздрагивают от напряжения, готовые сорваться в штопор при малейшей ошибке в пилотировании.

Самолет в штопоре – это бешеное вращение земли, сливающейся в крутящийся диск. Я не однажды использовал штопор для выхода из боя, но только тогда, когда оставался один. Теперь же, прижавшись вплотную друг к другу, крутились со мной в сумасшедшем вираже две машины с совсем еще «зелеными» летчиками.

Надо уходить. Но как? Выход виделся пока один: удержаться в крутом вираже, «пересидеть» немцев в воздухе. Мы могли бы гордиться таким исходом, ведь их в десять раз больше, а мои напарники впервые в бою. Но долго ли выдержат новички такую нагрузку?

От перегрузок кровь отливает от головы. В глазах меркнет свет, неимоверной тяжестью наливается тело, неумолимая центробежная сила гнет позвоночник, отрывает руки от рычагов управления. А надо еще следить за обстановкой, маневрировать, уклоняться от смертоносного огня.

Машина Дыбича вдруг резко «клюнула», завалилась и резко понеслась к земле. Следом устремилось несколько пар «мессершмиттов».

– Стас, не выводи! Штопори до земли! Только не выводи!

Но самолет Дыбича, сделав несколько витков, начал выходить из штопорного полета.

– Что ты делаешь, Дыбич, немедленно в штопор! – надрывался я криком, хотя знал, что моего голоса никто не услышит.

Четыре «мессера» догнали краснозведную машину. Вспух на ее месте клубок взрыва, замелькали в падении куски самолета. Не стало Станислава Дыбича.

Мельников плотнее прижался к моей машине. Для него я был единственной защитой в этом страшном смертоносном клубке. Он тянется ко мне, как цыпленок, убегающий под крыло матери-наседки от налетающего коршуна.

Наше оборонительное кольцо распалось. Немцы немедленно этим воспользовались, бросившись на нас с задней полусферы. Ливень снарядов возвестил о новых атаках. Находиться в вираже теперь бессмысленно. Нас атакуют сзади, идут встречным курсом, изготовились бить сверху. Теперь оставалось атаковать самим. Иного выхода нет.

Я бросился вправо вверх и оказался под проходившим мимо «мессером». Его желтое брюхо заполнило сетку прицела.

– Огонь! Залпом!

Пулеметы брызнули свинцовыми струями, РС вошел в тело истребителя. Он стал очередным сбитым мной самолетом врага.

Но радость тут же сменилась тревогой – где Мельников? Не удержавшись возле меня при броске вверх, он остался один. Проскочившего перед ним «мессера» он поджег, но и Мельникова постигла та же учесть. Я успел увидеть объятый пламенем И-16 и горящий рядом с ним «мессершмитт».

– Эх, Алеша, Алеша… Ну, теперь, держитесь, гады!

Ярость и боль душили меня. Стиснув зубы, бросил машину вниз, к проходившей там паре «мессеров». Увидев меня, они со снижением бросились удирать к городу. Они позволили почти догнать себя, а потом сошлись плотнее и начали выходить из крутого снижения. В азарте преследования до упора жму на сектор газа. Мотор не выл – он визжал на высокой форсажной ноте, словно жаловался на свою невообразимо трудную судьбу. Буравом ввинчивался звук в закрытые шлемом уши. В прицеле четко просматривался ведущий «мессер». Дистанция сокращалась. Еще секунда – и сработают мои пулеметы.

Но вдруг сетка прицела очистилась – обе вражеские машины боевыми разворотами ушли в разные стороны… Меня одурачивали, как мальчишку! Вместо боя втянули в бессмысленное преследование. Зачем?

Справа разорвался тяжелый снаряд, сверкнуло пламя. Машину сильно тряхнуло, в глазах поплыли красные круги. Наступила полная тишина. Я потерял сознание.

Моя машина, с оторванным концом правого крыла, с развороченным бортом и срезанным фонарем кабины, неуправляемая, поднялась и легла на спину. Я повис на ремнях. Яростный ветер свистел в кабине. Сознание медленно возвращалось.

«Что же произошло? Ведь я же их почти догнал. Они убегали и внезапно исчезли. А через секунду ударили зенитки… Сволочи, завели меня на зенитную батарею. Подловили, «герои»… Всей оравой не смогли справиться, сожгли уйму бензина и боеприпасов, а без зенитчиков не обошлось…»

Машина, лежа на спине, падала под небольшим углом к горизонту. Подо мной лежал захваченный врагом Ростов. Впереди лента Дона, за рекой – наши. Собрав в кулак волю, двинул рули. Самолет неохотно, с большой нагрузкой на управление, вернулся в нормальное положение. Осмотрелся. «Мессеров» не видно. Ушли.

Снижаясь, пересек Дон. Впереди бесконечные линии окопов, чуть левее небольшой холм, за ним – пятачок пашни. Туда, только туда.

Убыстряя бег, сливаясь в сплошную серую полосу, несется на меня земля. Скребут по грунту лопасти винта, небольшой пробег – машина, окутанная пылью, остановилась, зарывшись мотором в перепаханное бомбами и снарядами поле.

– Вот и все. Дома.

Страшно возбужденный, я отстегнул ремни, выбрался из разбитой кабины. Снял парашют. Из ближних окопов ко мне бежали бойцы, что-то кричали, размахивая руками. Расстегивая шлем, почувствовал нечто вроде щекотки за правым ухом. Тронул рукой – из пробитого, мокрого от крови шлема торчал еще теплый зазубренный осколок.

В тот же миг голову пронзила резкая боль. Земля повалилась в сторону, потом вдруг встала «на ребро» и, стремительно опрокидываясь, прихлопнула меня душным непроницаемым покрывалом.

Время звездных дождей

И вот наступила эта ночь, с ее голубым сиянием, полная соловьиных трелей и вздохов ночного ветра. Высыпало несчетное множество звезд. А потом всплыла над миром луна – огромная, красная, и в ее мглистом свете обозначилась зыбкая линия горизонта. Повеяло прохладой.

В такую вот чудесную летнюю ночь впервые поднял я в воздух свой ночной бомбардировщик – самолет Р-5 с бортовым номером 3, машину, с которой мне предстояло неразлучно пройти длинные и запутанные в поднебесье дороги войны…

…Тяжелое ранение в голову закрыло мне путь в небо. Медкомиссия огласила приговор:

– К летной работе – не годен.

Я был потрясен. Безутешная тоска по утраченному небу согнула меня, сделала замкнутым и раздражительным. Сколько проклятий обрушивал я на ту чертову пару «мессеров», что завела мой истребитель на зенитную батарею, под огонь прямой наводкой! После четырехмесячного лечения в госпитале очутился я в стрелковом полку на Воронежском фронте. Командовал взводом, ротой, даже замещал погибшего в бою комбата. Стал настоящим пехотным командиром – поднимал в атаку бойцов, дрался, как одержимый, в штыковых схватках, форсировал реки… Одновременно подавал рапорты с просьбой направить в авиацию. Хоть и со скрипом, но получил наконец долгожданное направление. Прощай, пехота!

В истребительную авиацию, правда, не допустили – направили в 719-й полк ночных разведчиков-бомбардировщиков, единственный, как мне сказали, полк, в котором состояли на вооружении Р-5. Еще до службы в армии летал я на таком самолете по трассам ГВФ.

Получив в штабе Второй воздушной армии назначение, в дивизию я добирался на связном У-2. Какое это было для меня счастье – вновь оказаться в кабине летящего самолета, пусть даже пассажиром. Все вокруг виделось необыкновенно прекрасным – и небо в редких хлопьях кучевки, и неспешно наплывающая под крылья земля, и этот старенький, изрядно потрепанный связник, и его молоденький круглолицый пилот.

Полк от штаба дивизии располагался километрах в пятнадцати. Попутки не предвиделось, и, закинув на плечо вещмешок, я отправился, не теряя времени, пешком по проселочной дороге к новому месту службы.

И вот наступила эта ночь, когда меня запланировали в первый ночной вылет – бомбить железнодорожную станцию Кшень. Проверяющим со мной летит штурман полка капитан Петр Ширшиков. Честно говоря, экзаменатора немного побаиваюсь, хотя я не новичок за ручкой управления самолета.

Ровно гудит мотор. Тонко поют расчалки меж плоскостями, зеленовато мерцают стрелки приборов, короткими злыми язычками голубого пламени ощетинились выхлопные патрубки. Над головой, в недосягаемой высоте горят чистым светом тысячи звезд. Вдруг одна из них, самая маленькая, оборвавшись, ринулась в стремительный полет, рассекая наискось небо. Вдогонку бросилась другая, оставив за собой мгновенный слепящий росчерк. Был август 1942 года. Наступало время звездных дождей.

Осталась позади аэродромная суматоха. Взлетать было непросто: наружная подвеска бомб, турельный пулемет «ШКАС» в открытой – как и у меня – кабине штурмана, выступающие по бокам фюзеляжа лобовые пулеметы – два «максима», – все это, конечно же, не улучшает аэродинамику самолета. Да и общий вес значительно превышает довоенную норму.

Штурман пока не напомнил о себе ни единым словом, очевидно, проверяя мое умение ориентироваться самостоятельно. Я настроился провести «тройку» строго по линеечке и расчетное время выдержать до минуты. Наверное, не зря четыре года до войны отработал линейным пилотом.

Сначала на У-2 излетал вдоль и поперек Украину, в том числе Донбасс, затем Краснодарский край и Северный Кавказ. В начале 1937 года переучился на ПР-5, который был пассажирским вариантом военного Р-5. Работал на линии Ростов – Москва, Ростов – Тбилиси. В то время гремела война в Испании. Мы, молодые пилоты ГВФ, писали рапорты по всем инстанциям, вплоть до Генерального штаба и лично товарища Сталина, с просьбой направить для борьбы с франкистскими мятежниками. Нам отказывали, утешая: ваш век такой – еще навоюетесь…

Минут через десять будем над целью. Как-то он выглядит – ночной бой легкого бомбардировщика с наземными средствами противовоздушной обороны противника? Зенитный огонь – дело мне известное. Но совершенно разные вещи – выскочить из зоны огня на истребителе или маневрировать среди огня на тяжело груженной и малоповоротливой машине. И с прожекторами прежде я не встречался. Теоретически, конечно, знаю, как действовать в лучах, чтобы быстрее выйти из них, но ведь практика с теорией не всегда сходятся…

При подходе к цели, когда стали видны вспышки снарядных разрывов и различимы цветные трассы зенитных автоматических «эрликонов», когда лучи прожекторов почти вплотную приблизились к нам, готовые лизнуть самолет раскаленными добела языками, – все тело напряглось готовностью к схватке.

Бурные всплески взрывов на земле прекратились. Висевший до нас над Кшенью самолет отбомбился и ушел, оставив после себя разгорающийся пожар. Погасли прожекторы, умолкали зенитки. Сейчас – моя очередь.

Сбавлен газ. «Тройка» неслышной тенью скользила в сторону вокзала. Штурман в задней кабине по-прежнему молчит. Похоже, до сих пор я делал все правильно. Беру поправку на снос бомб ветром. Замечаний из штурманской кабины не последовало. С высоты шестисот метров хорошо просматриваются забитые эшелонами пристанционные пути. Окна ближних строений чернеют провалами, крыши сорваны, торчат ребра голых стропил.

Ни выстрела, ни прожекторного луча… Мы снижаемся с приглушенным мотором, и после предыдущего грохота немцы нас просто не слышат.

Почувствовал четыре сухих щелчка – штурман сбросил бомбы… Словно злой волшебник махнул палочкой: в небо устремились десятки струй разноцветных шариков – открыли огонь «автоматки», засверкали рыжеватые вспышки – вступили в работу батареи крупнокалиберных зенитных орудий. По всем высотам расцвели рваные космы разрывов.

Но это была пустая трата боеприпасов. Еще до начала обстрела, едва «отстегнули» бомбы, я дал моторам форсаж и, снизившись на скорости, ушел в сторону. Вновь набирая пологими кругами высоту, я видел пожар на путях – ветер относил от горящих вагонов дым и копоть…

Половина бомб осталась под крылом, идем на второй заход. Приглушать мотор не нужно – на земле грохочет канонада. Кромсая пространство сине-голубыми лезвиями, вонзились в небо шесть прожекторов. Замечаю: на высоте метров пятьсот – шестьсот можно попробовать проскочить не обнаруженным под лучами, как между столбами ворот. Конечно, обстрел в районе вокзала плотный, но надо только не зевать и помнить, что огонь-то пока не прицельный, а так называемый заградительный. Так что отворачивай понемногу от близких зенитных трасс да смотри не напорись на дальние…

Круто развернувшись, бросаюсь с полуторакилометровой высоты вниз. Скорость на таком моторном снижении выше максимальной. Злобно и надсадно завизжал мотор, утробным басом загудели расчалки, машину забила частая дрожь.

Прожекторы остались по сторонам. Стремительно надвигаются горящие эшелоны. Все ближе к «тройке» цветные бусы эрликоновских трасс. Короткими, резкими доворотами кидаю машину по сторонам. Огонь прежний – заградительный. Нас до сих пор не видят. Надо бросать бомбы, где ты там, штурман? В ту же секунду щелкнули замки сбрасывателя.

Снова снижение до самых крыш и бешеный бег земли навстречу дрожащей от перенапряжения машине. Теперь самолет Р-5 видится мне по-другому. Вот, оказывается, каким может быть мирный труженик неба! Чтобы выполнить только что проделанную нами работу, штурмовикам Ил-2 пришлось бы прорываться сюда днем целой эскадрильей, и еще неизвестно, всем ли удалось бы вернуться домой после налета. Меня переполняло счастье: я снова был в бою, дрался и выиграл этот бой, как и ту первую свою рукопашную схватку с немцами на Воронежском фронте. Тогда на нас пошла в полный рост толпа пьяных гитлеровцев. Мы поднялись навстречу. Две лавины столкнулись, ударились, перемешались в клубах пыли. Скрежетало железо, стучали выстрелы. Слышались вскрики и стоны. Нельзя было понять, кто кого одолевает. Но вот немцы сбились в кучу, дрогнули и кинулись наутек. По ним стреляли, их догоняли и били прикладами, кололи штыками. Ни один из них не остался в живых, и долго потом отравляли воздух перед нашими окопами тошнотворной вонью разлагавшиеся на солнце мертвые тела.

За спиной протарахтела, разворачиваясь, турель пулемета, и в сторону ближайшего прожектора рыкнула короткая очередь. Вот и «заговорил» штурман! Намекает, мол, зайдем еще разок, постреляем. Бросаю «тройку» вниз, проскакиваю между прожекторами и наконец-то слышу:

– Зайди, командир, в луч.

– Понял, захожу в луч!

Правильно, от прожекторного луча все равно надолго не уйдешь. Кладу машину в левый вираж и вонзаюсь в световую колонну. Штурманский «ШКАС» поливает землю густым свинцовым дождем. Включаю полный кабинный свет и слежу за остальными прожекторами. Зенитные трассы защетинились в нашу сторону. Немцы переходят на прицельный огонь. Рядом разорвалось несколько тяжелых снарядов – «тройку» встряхнуло взрывными волнами. Пора выходить. Ухнули вниз с огромной скоростью, круто выворачиваясь из светового столба. Здорово получилось!

Яростнее и бестолковее заплевались зенитки, задергались прожекторы. На выходе из снижения уловил-таки момент и послал длинные очереди из обоих своих пулеметов по стреляющей «автоматике». Попал или нет – не знаю, только стрелять она перестала. Можно домой!

– Штурман, какие будут замечания?

– Нет замечаний. Все правильно, так и летай.

Кшень позади. Впереди теплая земля, освещенная слабым светом склонившейся к горизонту луны. Над головой бесчисленные звезды и опоясавший небо серебристый хоровод Млечного Пути. А звезды падают и падают, испещряя небосвод кривыми росчерками.

Миллиарды лет бороздили космос камешки – будущие мгновенные звезды. Невообразимое число раз прошли небесные бродяги вокруг маленькой голубой планетки, заглядывая в ее светлый лик, а когда совсем обессилели от нескончаемых странствий, когда насквозь промерзли в безмолвных и бесконечных просторах, потянуло их к этой теплой планете, носящей имя Земля. Они плотным роем бросились в ее горячие объятья, вспыхнув ярким светом, восторженным мигом сгорания возмещая века бесцветного существования. Им нет дела до происходящего на Земле. Они вспыхивают и сгорают, оставляя по себе память короткими голубыми росчерками, навсегда уходя из жизни, безмолвно и незримо погружаясь в безбрежный океан Времени… Где-то там, в черных глубинах космоса, во всю ивановскую хлещет звездный дождь!