Текст книги "Рождённый в чужой стране. Время перемен"

Автор книги: Лев Воронцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Лев. 22.08.1997

Утром я вернулся в карантинную. Несколько человек поинтересовались, как мне спалось. Ответил, что нормально. После завтрака взялся за учебник в надежде найти хоть что-нибудь о расстройстве множественной личности. Судя по оглавлению, интересующая меня информация могла в нем быть только как вторичная, дополняющая сведения об особенностях восприятия нормальных людей. Я отрывался от книги, только если происходило что-то заслуживающее внимания: прибытие очередного постояльца или, например, стычка между Шестаковым и долговязым военкоматчиком.

Первый был напорист, но пропустил несколько ударов в голову. Второй отбивался, пытаясь удержать дистанцию.

Впрочем, драка не продлилась и минуты. В палату на шум заскочила медсестра и остановила потасовку: Шесту пригрозила переводом в буйную, а долговязого отправила в коридор, под свой присмотр.

Шест, не удовлетворённый результатом разборки, мерил шагами свободное пространство и цедил:

– Я ещё доберусь до этого козла…

– А давай его на пару отфеячим? – поддержал кореша Татарин. – Приборзел пацан. Вдвоём легко одолеем. Для начала звякнем его хлебалом о дужку кровати! А потом он у нас будет из угла в угол без крыльев летать!

Я пробежался взглядом по лицам военкоматчиков. В их глазах читалась боязнь оказаться следующей жертвой. И ещё тихая радость, что на месте долговязого сейчас не они.

Когда страсти немного поутихли, Шест притащил в палату шестиструнную гитару. Играл он плохо, а пел ещё хуже. И репертуар был так себе.

Минут через пятнадцать силы у него иссякли и эстафету перехватил Дима-студент. С «Группой крови» и «Звездой по имени Солнце» на фоне Шеста он смотрелся просто отлично.

– А ещё что-то из Цоя можешь слабать? – насели на Диму соседи.

– Могу, – ответил он. – Но в основном из последних альбомов.

– А сколько их всего? – спросил кто-то.

– Не помню точно… Кажется, семь или восемь.

– Студийных восемь, – подтвердил я. – Есть ещё сборники: «Последний герой» и «Неизвестные песни».

Один из новеньких, порывшись в памяти, выдал:

– А у меня друг собрал все их диски. Он говорил, двенадцать. Если коробки в ряд поставить, складывается надпись «КИНО».

Я усмехнулся и пояснил:

– «Акустический концерт» и «Концерт в рок-клубе» в расчёт можно не брать. Это записи выступлений. Всё, что там исполнялось, есть в этих восьми альбомах и двух сборниках. А набор из двенадцати боксов – маркетинговый ход Moroz Records с целью отъёма денег у серийных коллекционеров.

– А ты какие песни знаешь? – поинтересовался Дима у меня.

– Практически все.

– Так давай на пару споём, а то я слова местами забываю и могу сбиться, – предложил он. – Какую?

– Любую…

Начали с песен 1986–1988 годов. Здесь моя помощь ему иногда требовалась. Но когда он переключился на вещи из последних двух альбомов, необходимость в моём участии отпала – собравшиеся вокруг нас были прекрасно знакомы с репертуаром.

Глядя на Диму, уверенно державшего инструмент, я вспомнил Петьку Лелюка.

Пётр, добрый и, по-моему, излишне интеллигентный человек, специализировался по русской семиструнной гитаре. Мне очень нравилась «Старая Япония» в его исполнении:

 
Тихо-тихо, легче, чем туман,
Поплывет под звёздами мечта
В старую Японию, а там —
Ласточки под крышей храма спят,
Дремлет Будда в алтаре роскошном,
Лёгкие фонарики горят
И Луна всплывает осторожно…
 

Лелюк и среди музыкантов-то выглядел белой вороной, персонажем иллюзорного мира, в котором нет жестокости, все любят друг друга и ценят исключительно за талант.

Однажды, сидя у него в гостях, я услышал доносившиеся из-за окна пронзительные завывания, переходящие в скулёж. Я спустился во двор. По звуку отыскал в темноте умирающую собаку: какие-то выродки сильно её изувечили. Задние лапы скручены проволокой, раны на морде и теле уже гноятся, выбитый глаз… Шансов выжить у дворняги не было. Лучшее, что я мог для неё сделать, – убить быстро. Чтобы не мучилась.

Пётр из окна поинтересовался, что случилось. Я объяснил.

Моральные устои Лелюка, на мой взгляд, во многом граничили с… ущербностью. Он тогда признался, что не может смотреть на чьи-то мучения. Однако и прекратить агонию живого существа, добив его, он тоже был не в состоянии. Я сказал, что всё сделаю сам. Спросил, есть ли у него хоть что-нибудь, чем можно прервать страдания четвероногого бедолаги. Но у Петра не нашлось ничего подходящего.

Я побродил вокруг пса в надежде найти булыжник, кирпич или кусок арматуры… Но, видно, не судьба… Пришлось вернуться в комнату общаги, где обитал Лелюк. А он просто закрыл форточку, чтобы не слышать доносящихся снизу звуков…

Я представил, как бы Пётр чувствовал себя, окажись он вдруг здесь и сейчас.

– Здравствуйте, – раздалось с порога.

У входа в палату топтался парнишка, словно воплотившийся из моих мыслей о слабых личностях. С лицом, покрытым угревой сыпью, длинный и очень худой, в жёлтой футболке и чёрном совдеповском трико, он выглядел немногим лучше, чем до сих пор не пришедший в себя Вася.

– Ты кто будешь? – с ухмылкой поинтересовался Татарин.

– Артём…

– Будь нервы чуть потоньше, расплакался бы… – пробормотал я.

А осклабившийся Косой (прозвище возникло из-за вполне понятных проблем со зрением) выдал:

– Браток, а ты в курсе, что за тобой два косяка?!

Суть этого тюремного прикола состояла в том, что за вошедшим и впрямь были косяки. Дверные.

– Ну, чего молчишь?! – с вызовом спросил Шестаков. – Проблей уже чего-нибудь!

Артём прижал к груди пакет с вещами и потупился. Он не понимал, чего от него хотят. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– А коли ответить нечего, то быть тебе крайним по жизни! – подытожил Татарин и подмигнул Косому.

Артём идеально подходил на роль козла отпущения. Про таких очень хорошо сказала Уэнсдей Аддамс[28]28
  Уэнсдэй Аддамс – персонаж известной серии комиксов «Семейка Аддамс», а также сериалов, мультсериалов и кинофильмов по ним.


[Закрыть]: «Ты всегда будешь жертвой».

Шест и Татарин уже откровенно ржали над тем, как он переминается с ноги на ногу.

В комнату вошла медсестра – та самая, что вызывала у меня чувство симпатии. Мигом оценив ситуацию, она осадила развлекающихся:

– Кому из вас спокойно не живётся? Могу помочь с переселением в палату для буйных. Шестаков, это у тебя уже второй инцидент за сегодняшний день?!

– А что Шестаков, что сразу Шестаков… – забухтел тот.

– Тогда поумерь свою весёлость, – посоветовала женщина и, повернувшись к Артёму, сказала: – С местами тут, конечно, не очень… Садись пока сюда, – она указала на койку, где неподвижно лежал Вася. – Ближе к вечеру определимся, где спать будешь.

Артём послушно опустился на край кровати. Медсестра ушла. Новичка оставили в покое, но ненадолго. Примерно через полчаса Косой снова принялся его подначивать:

– Да, Артёмка, с местами тут, сам видишь, тяжело. Будете с Васяткой на одной шконке кантоваться. И кто из вас снизу будет, а кто сверху – пока непонятно… Кстати, ты в карты играешь? Может, сообразим, а? На «просто так»[29]29
  Человека, проигравшегося на «просто так», насиловали, тем самым переводя его в касту опущенных.


[Закрыть].

– Я не умею, – признался новенький.

– Ничего страшного! Мы тебя ВСЕМУ научим!

Наркоманский ряд взорвался хохотом.

– Евсей, иди сюда! – крикнул Татарин. – Глянь, нам тут подкинули одного! Как думаешь, на пидора сгодится?

Голый по пояс, с полотенцем через плечо и мыльницей в руке, Серёга переступил порог нашей палаты и стал внимательно рассматривать уже совершенно зашуганного паренька.

– Как зовут это чудо? – спросил гость, мнение которого здесь и сейчас было решающим.

– Артём, – поспешил представиться новенький.

– На кой хрен тебе его имя, Евсей?! – с деланым удивлением заявил Косой. – Сами придумаем. Например, Наташа – три рубля, и наша!

Немного подумав, Евсеев вынес свой вердикт:

– Сразу петушить не стоит. Пусть для начала побудет хозяюшкой. Пользы больше. Ладно, хрен с ним. Новенькие-наркоманы есть?

– Да, Серёга, по ходу, тебя сильно кумарит! – сказал один из поступивших.

– Андрюха, какими судьбами?! На лечение? Передачи будут?

– На лечение. Спрыгнуть хочу. Предки меня втихаря сюда отправили. Так что если кореша и придут, то нескоро. Да и сам понимаешь, за бесплатно суетиться они не будут.

– Вопрос во времени, а не в деньгах! В крайнем случае этот беспомощный заплатит. – Евсей хитро подмигнул собратьям и, повернув голову к виктимному новичку, предложил: – Слышь, Артёмка, давай ты будешь меня греть[30]30
  Греть – поддерживать кого-либо деньгами, передачами и т. п.


[Закрыть], а я прослежу, чтоб тебя тут не опустили раньше положенного?

Ответа не последовало, и Серёга, снова повернувшись к товарищам по несчастью, поинтересовался:

– Ну что, может, кому передачи светят?

– Пациенты, по палатам! – донеслось из коридора.

Начался обход. Наркоман, сданный родителями на лечение, к тому времени более или менее пришёл в себя. И, когда очередь дошла до него, заведующая поинтересовалась:

– Помнишь, как крыл меня матом?

– Нет… – смутившись, ответил парнишка.

Услышав это, женщина усмехнулась. Может, потому, что не поверила.

Минут через десять, уже покидая карантинную, она обратилась ко всем нам:

– И вот ещё что… Больных моих не трогайте! Между собой будете грызться – ваше дело. Но берегитесь, если узнаю, что пациентов обижаете!

После обеда наркомана, сданного родителями на лечение, перевели в платную палату. Туда же отправился долговязый военкоматчик. Денег за него, понятное дело, никто не вносил, но и очередная драка медперсоналу была ни к чему.

– Ничего, я этого сучёнка и там достану, – по-хозяйски заваливаясь на кровать, пообещал Шест.

Я вспомнил лекции по психологии: в группе всегда появляется козёл отпущения. Это закон. Порой крайний действительно заслуживает такого к себе отношения. Но именно порой. Долговязого из-под удара вывели, а значит, к вечеру новенького начнут прессовать – слишком удобная мишень. Я участвовать в этом не буду, но и вставать на защиту униженных и оскорблённых хоть здесь, хоть на зоне не сто́ит. Очень легко самому стать ещё одним козлом.

Решив действовать по обстоятельствам, я вернулся к чтению и уже не отрывался от книги весь сончас.

В половине пятого меня пригласили к посетителю. Я спустился на первый этаж: там сидела Полина, которая принесла чистую одежду и еду. Она хотела, чтобы я поел сразу. Пришлось рассказать ей про договорённость о втором ужине. Поведал и о «пижаме-самобранке», на что Поля заявила:

– А у вас тут забавно! Я бы даже сказала, весело!

– Очень! – буркнул я в ответ. – Ещё чуть-чуть, и мы все обхохочемся до колик в животе…

Немного погодя Полина стала настаивать, чтобы я переоделся во всё чистое. Я отнёс продукты наверх и сменил одежду. Вернувшись, отдал ей грязное бельё.

Мы болтали до тех пор, пока санитар не крикнул:

– Закругляемся! Время для посещений закончилось!

Мы тепло и с явной неохотой попрощались.

Поднявшись в палату, я увидел сидящего на кровати и хлопающего глазами Васю. Он наконец-то вышел из ступора. Волосы на его голове причудливо сложились в панковский гребень, что дико веселило наркоманов. Военкоматчики тоже неуверенно хихикали. Не прошло и получаса, как Артёма и Васю стравили.

– Артём, скажи Васе, что он петух[31]31
  Петух – пассивный гомосексуалист (по принуждению). Относится к касте опущенных, к которым на зоне особо негативное отношение.


[Закрыть]! – потребовал Косой. – Вон у него какой гребень на голове!

– Вася, ты петух, – глядя в пол, пробормотал новенький.

– Ни хрена себе, Вася, он тебя пидором обозвал! Скажи ему, что он задрот! В конце концов, ты мужик или кто? Ну, говори! Скажи ему: «Ты задрот!»

– Ты задрот, – монотонно повторил «панк».

– Артём, это чмо назвало тебя задротом! И ты стерпишь?! Кинь ответку! С правой, в едальник. Давай!

– Я не могу…

– Что значит «не могу»?! Тогда тебе сейчас Вася навернёт. Ты же не хочешь, чтобы он это сделал? Вот и бей первым! Бей-бей, не стесняйся, мы поддержим!

– Как? – обводя окружающих беспомощным взглядом, спрашивал Артём.

– Каком кверху! Что за вопросы! Сожми пальцы в кулак и бей в ухо!

– Не могу…

Шест, сев поближе к Васе, взял за предплечье тощую руку «панка» и ударил ею новенького по лицу со словами:

– Ты видишь?! Он же тебя за чмыря держит! Врежь ему! Ну?!

Артём, стараясь не глядеть ни на кого, вялым кулаком ткнул собрата по несчастью в лицо. Попал в скулу. Победный рёв наркоманов сотряс стены палаты. Я вспомнил одного из своих многоюродных родственников – паренька того же разлива, что и эти двое малахольных. Несколько лет назад его предки-алкоголики, никогда не отличавшиеся умом, но усердно плодившие детей в надежде на милосердное государство, решили доказать окружающим, что их всесторонне недоразвитый мальчик вполне здоров на голову. Способа лучше, чем отправить скудоумное дитятко в армию, они не нашли. Там их сын и перестал быть мальчиком… Правда, повеситься, как объявил в письме родителям, он так и не решился.

История с этими двумя грозила завершиться пусть и не сегодня, но тем же самым. Я уже собрался вмешаться, но в палате появилась медсестра. Увидев понурых Артёма и Васю, сидящих в окружении осклабившихся «молодцов», она быстро сообразила, что к чему.

– Ну и в чём дело?! – с угрозой в голосе поинтересовалась она. – Опять скажете, что НИЧЕГО не происходит? А ну, живо по своим местам! На всех вас четвёртой палаты, конечно, не хватит, но пару человек я туда втисну без особых проблем.

– Дык там всего одна свободная шконка! – попытался отшутиться Косой.

– Не переживай, если понадобится, твои друзья вторую притащат. Специально для тебя…

Народ не слишком поспешно, но разбрёлся по своим койкам.

– Ты бы оставил этих немощных в покое, – сказал я Шесту, когда женщина ушла. – Если узнает заведующая отделением, то в армию ты можешь и не попасть.

– Я чего-то не пойму, – не глядя на меня, бросил Татарин, – ты за Шеста или за этих полупокеров[32]32
  Полупокер (сленг) – человек (осуждённый), в отношении которого ещё не решено, стоит ли его опускать. Как правило, в полупокерах долго не ходят, и вопрос решается чаще всего в пользу посвящения в покеры (петухи).


[Закрыть] суетишься?

– За себя. Меня возбуждают страстно стонущие девчонки, а не рыдающие петухи.

– Это зря, – усмехнувшись, ответил Ринат. – На тюрьме с бабой если кому и выпадает, то по большим праздникам.

– А я туда пока не собираюсь. И дай бог, чтобы нас всех мимо зоны пронесло. Хотя от сумы да от тюрьмы не зарекайся…

– Это верно. Шест, ты бы и впрямь того, поосторожнее, – поддержал меня наркоман Андрюха…

Вечер. Прозвучала команда к отбою. Отключили свет. Но один из пациентов третьей палаты, держа в руке какую-то тычину с полметра длиной, направился в сортир.

– Гога, ты куда намылился?! – настороженно поинтересовался у него Татарин.

Полный грузин сделал несколько движений палкой, зажатой в руке. Словно толок что-то в ступе. Затем пояснил:

– Пайду сдэлаю зарядку пэрэд сном, в туалэтэ опят засор…

– Сейчас начнётся… – тоскливо сообщил Ринат, уже знающий, что произойдёт дальше. – Кто может – прячьтесь под одеялом…

Я последовал совету.

Это помогло, но ненадолго. По палате, несмотря на открытую форточку, растекалась неимоверная вонь. Я попытался дышать через подушку.

– Гога, сука, что же ты делаешь?! – возопил кто-то.

Но грузин, похоже, не слышал. Кажется, даже что-то напевал, чтобы работа спорилась.

Наконец он покинул туалет. Ещё минут через двадцать стало возможным дышать уже без подушечного фильтра. Но в течение следующих полутора часов уснуть всё равно не удалось – новенький наркоман на соседней койке, справа от меня, начал усиленно стонать и ворочаться. В конце концов, не выдержав, страдалец поднялся и побрёл к решётке. Схватившись руками за металлические прутья, крикнул в коридор:

– Эй, сделайте хоть какой-нибудь укол, кумарит же по-чёрному!!!

– Чего тебе? – поинтересовался подошедший санитар Миша.

– Кумарит. Того и гляди сдохну. Не могу больше…

– Фамилия?

– Чья?

– Твоя! Свою я знаю.

– Трефилов. Борис Трефилов.

– Оля, глянь, на Трефилова есть какие-нибудь назначения?

Пока Ольга просматривала документы, Борис мычал, прижавшись лбом к прутьям решётки, а Миша сочувствующе разглядывал собравшихся в палате.

– М-да… напихали вас тут… – протянул он.

– Восемнадцать человек на тринадцать коек, охренеть просто! – с готовностью возмутился кто-то с наркоманского ряда.

– У Трефилова на вечер нет ничего, – раздался издалека Ольгин голос.

– Может, вы ему хоть спазмолитик вкатаете? – вступился я за несчастного. – Он тут червячный винт изображает. Сам не спит и другим не даёт.

Через пару минут добросердечная Ольга сделала мученику укол. Впрочем, если это и помогло, то не слишком. Ещё полчаса – и Боря снова был у решётки. Он принялся канючить:

– Братуха, не помогает! Может, чего-нибудь другое впрыснете, а? Не могу больше…

– Куда что девается, – проворчал Миша. – Тебе уже и так нехилую дозу спазгана влили…

Но Трефилов от решётки не отлипал. Не потому, что он от природы такой настойчивый, а… абстиненция, в общем. Очередные полчаса нытья, и медперсонал согласился на второе нарушение:

– Иди, готовь вену, но запомни, если скажешь кому – самолично удавлю, – предупредила маленькая и полная Ольга. – Понял?!

– Конечно! Клянусь, никому ни слова!

С реланиума уколотого развезло: его мозг уже спал, но тело пыталось довершить дела, о которых этот бедолага не вспоминал последние часа два. Одурманенный рвался снять с себя рубашку и штаны. Руки и ноги его не слушались. Я помог ему раздеться. Затем Трефилов захотел наведаться в сортир. Отпускать его туда одного не стоило – в таком состоянии он легко мог упасть и раскроить обо что-нибудь голову. Придерживая наркомана за плечи, я довёл его до толчка и держал шатающегося, пока он минут пятнадцать пытался приспустить трусы и нащупать собственный член, чтобы помочиться, – в этом процессе я ему не помощник. Удивительно, но примерно половина экскрементов попала по назначению. Заведя этого невменяемого в палату, я уложил его на матрас, брошенный кем-то из ребят на пол у входа.

Меньше чем через минуту я уже спал в своей кровати.

Лев. 23.08.1997

Утром, когда Борино сознание прояснилось, а кумар начал набирать силу, он вцепился в прутья решётки и снова стал жалобиться:

– Подыхаю я! Ну, сделайте же хоть что-нибудь!

– Чего врач прописал, тебя не минует, а большего не положено! – попытался урезонить его подошедший Шмаков. – Так что ляг и успокойся!

Шест, понимая, чем может закончиться эта беседа, тоже одёрнул попрошайку:

– Хорош скулить! Раз сказали «Не положено», значит, не положено!

Но Трефилов намёка не понял. Он был уверен, что по ту сторону решётки стои́т благодарный слушатель, и оттого с удвоенной силой стал изливать ему душу:

– Слышь, мужик, ломает – просто жуть! Не могу больше терпеть! Уколи, а?! Ну, или позови ту девку, что вчера вечером меня шпиганула!

– Это какую? – настороженно поинтересовался санитар.

– Ну медсестра, полненькая такая. Ольга, кажется…

– Вот же сука! – вырвалось у меня.

Шмаков расплылся в улыбке и выдал:

– Оп-па! Родимый, да ты же её слил вчистую!!!

– Урод ты, Боря! – брезгливо морщась, констатировал Шестаков.

– Чего не так-то?! – искренне удивился этот долбодятел.

Смотреть на него было противно, и я повернулся на другой бок.

– Дурачок ты, дурачок! – глумливо сказал санитар. – Пойду я!

– А уколоть?! – крикнул Трефилов вслед уходящему Шмакову.

– Язык твой – враг твой, – бросил я через плечо.

– Хрен ты теперь от них получишь! – подытожил Татарин. – Причём от всех сразу!

Не прошло и пяти минут, как в палату влетела уже переодевшаяся после смены разъярённая Ольга:

– Ну ты и козёл! – процедила она, прищурившись.

– Да чего я сделал?! – недоумевал Борис.

Ольга, уже не скупясь на эмоции, стала обкладывать Трефилова самыми разнообразными «эпитетами».

Заметив стоявшего в коридоре Мишу, я поднялся, обулся и пошёл справлять малую нужду. Прежде чем зайти в туалет, я остановился рядом с санитаром и произнёс вполголоса:

– Извини, что вчера за этого гондона попросил. Не ожидал, что он настолько тупым и гнилым окажется…

– Да ладно, бывает, – печально улыбнувшись, ответил он. – Сейчас уже всё равно ничего не сделаешь…

Обход.

– О том, чтобы отпустить кого-либо на субботу и воскресенье, не может быть и речи! – Не обращая внимания на наш сердитый гомон, заведующая продолжила: – Я прекрасно понимаю: те, кто лёг сюда по направлению от военкомата, не представляют практически никакой опасности. Но после того, как один из подавшихся на волю приложил топором родному дедушке по голове, сей вопрос обсуждению не подлежит. Кроме того, если я отпущу хотя бы одного из вас, в мой кабинет выстроится очередь из больных со всех палат. А я не горю желанием тратить время на объяснения с пациентами. Другое дело, что вас тут и впрямь… избыток.

Военкоматчики, возмущённые несправедливой оценкой их миролюбия, побухтели ещё с четверть часа и всё равно успокоились. А наркоманы всерьёз на отлучку и не рассчитывали.

Ряды наши всё же поредели. Постепенно.

Сначала исчез студент Дима. Потом перевели в другую палату Васю-панка, за ним – Шестакова. Правда, почти сразу же появился новенький. Он занял Васину кровать, а на койку Шеста перебрался Трефилов.

Ринат, оставшись без кореша, вдруг остервенело принялся наводить марафет, матерясь на бардак, который и впрямь царил в палате. Застилая и выравнивая одеяло, он помянул местную тюрьму, где, с его слов, порядка было не в пример больше.

Вертухай, подпиравший плечом дверной косяк, решил, что Татарин попросту врёт, набивая себе цену, и, усмехнувшись, высказался:

– А ты там был?! Хотя с вашими замашками – на зону самая прямая дорога!

– Я там недолго кантовался, – пристраивая подушку в изголовье кровати, произнёс Ринат, – но в отличие от некоторых вёл себя вполне достойно.

– Да что ты о тюрьме знаешь?! Это чувствовать надо! – изменившись в лице, выкрикнул надзиратель.

– Ну, расскажи мне, чем ты её чувствовал, что тебя сюда убрали. Не жопой, случайно?!

Вертухай скривился ещё сильнее, открыл было рот, собираясь возразить, но в итоге просто махнул рукой и ушёл. Начни он оправдываться, и уж точно никто бы не усомнился в правильности догадки.

Глядя ему вслед, Косой – типичный подпевала – решил поддакнуть:

– Слышь, Татарин, а этот чудила, похоже, и взаправду петух!

– Кто б сомневался! Зато здесь себя королём чувствует, козёл!

Через полчаса в палату зашла медсестра и обрадовала Рината свежим решением руководства:

– Можешь собирать вещи и перебираться в седьмую палату!

После его ухода Косой взял в руки гитару, несколько раз тренькнул по струнам и, довольно оскалившись, провозгласил себя бугром[33]33
  Бугор – старший в камере, авторитет в преступной среде.


[Закрыть]. На роль пахана он не тянул, но заявиться на эту должность рискнул. Однако всерьёз его слова никто не воспринял, и мы разразились хохотом.

Примерно за час до обеда нас отправили сдавать кровь из вены. Последними в очереди оказались я и тот парень, что прибыл сегодня. Я искоса рассматривал его. Не наркоман. Ведёт себя настороженно. Но по виду не трус. Примерно моей комплекции. Скорее всего, на пару лет старше, чем я.

На роль союзника он подходил больше, чем любой другой обитатель карантинной.

Я дождался, пока, кроме нас, в коридоре никого не останется, и для завязки разговора поинтересовался:

– Тебя как звать?

– Марат, – представился он.

– Меня – Лев. Ты здесь недолго, но обстановку, надеюсь, уже мал-мала прочувствовал?

– До конца ещё не разобрался, но уже напрягает.

– Наша половина состоит по большей части из военкоматчиков. Вторая из наркоманов. Эти кучнее и наглее. Они, естественно, и рулят. Стычки уже были. Давят в первую очередь слабых, но, сам понимаешь, обернуться может как угодно.

– Предлагаешь объединиться?

– Даже люди, что век коротают в борьбе, понимают, что легче гуртом…

– Резонно. Ты один или ещё с кем-то?

– Остальные радуются, что трогают не их…

– Понятно. Я за.

– Вот и отлично! Сладкую парочку «Твикс» изображать необязательно, но помощь в конфликте ни тебе, ни мне лишней не будет.

Мы пожали друг другу руки.

Сдав кровь и вернувшись в палату, я принялся было читать, но тут кто-то из наркоманов предложил совместить приятное с полезным – играть в карты на отжимания. Типа и время скоротаем, и накачаемся. Идею эту я слышал от многих и не раз, но ни одного особо поздоровевшего таким способом ещё не видел. Хотя ситуацию можно было использовать с выгодой для себя. Что я и сделал, высказавшись в саркастическом тоне:

– Толку от подобных тренировок не слишком много. Куда эффективней в лесенку играть.

– Это как? – решил уточнить Косой.

– Только не говори, что первый раз слышишь! Это когда подтягиваются или отжимаются сначала один раз, затем два, три и так, скажем, до десяти. А потом вниз – девять, восемь, семь… В сумме сто.

– Сдурел, что ли?! Я ещё не настолько забыковал, чтобы сотку отжаться!

– Ну, тогда до семи и обратно. Выйдет сорок девять. Почти в два раза меньше.

– Почему сорок девять? – снова выразил непонимание Косой.

– Потому что семь в квадрате – сорок девять. Не ломай голову, просто поверь на слово.

Число «сорок девять» Косого тоже смущало, но, вспомнив о своём намерении утвердиться, он принял вызов и обратился сразу ко всем присутствующим:

– Есть желающие с паханом потягаться или все и так знают, кто здесь главный?!

К этому заявлению тоже никто всерьёз не отнёсся. Потому мы и рассмеялись дружно.

Прикинув свои силы, я предложил:

– Ладно, давай от одного до восьми, а затем вниз.

– Ну, кто ещё рискнёт?! – с апломбом поинтересовался этот кандидат в смотрящие.

– А чего бы и не попробовать?! – поддержал игру Марат. – Заняться-то всё равно нечем!

Помимо нас вызвался Тёма – парнишка с наркоманского ряда. Отжимались в следующем порядке: я, Марат, Тёма, Косой. На четвёртом подходе «пахан» поинтересовался:

– А ты почему отжимаешься на кулаках?

Я не горел желанием рассказывать о былых увлечениях. Усвоил давно и на собственном опыте: есть категория людей, которые спортсменов, пусть даже и бывших, не любят. И я отмахнулся от вопроса:

– Не обращай внимания! Дурацкая привычка!

Но Косой истолковал мой ответ по-своему.

– Понял! – радостно воскликнул он. – Так легче!

– Ну… попробуй! – подзадорил его Марат. – Правилами это не запрещено.

Минуту спустя Косой изменил мнение:

– Странно, что-то ни хрена не легче!

Окончательно сдулся он на восьмом подходе. Тёма сломался на обратном пути в серии из четырёх повторений. Мы с Маратом прошли всю лесенку от начала и до конца. Сие не означало, что теперь круче нас только горы и варёные яйца, но это была очередная монетка в копилку авторитета, который здесь не будет лишним.

Шестьдесят четыре отжимания даже с передышками дались мне несколько тяжелее, чем я думал. Полгода назад я бы легко сделал полсотни практически в одном темпе.

Вывод: читать и только читать – вредно.

Сончас. Я снова уткнулся в книгу. Когда объявили подъём, наконец-то перевалил за половину. Но по интересующей меня теме пока не попалось ничего…

Сразу после сончаса пришли родители. Спросили, как у меня дела. Сказал, что всё «замечтательно». На этом темы для разговора исчерпались.

Мне тяжело с ними общаться. Особенно с матерью. Те, кто не знает всех особенностей наших взаимоотношений, думают, что она во мне души не чает. Меня же её показная забота утомляет сверх всякой меры. С отцом намного проще: когда он не в запое и не на игле, то почти адекватен.

Минут через двадцать пришла Полина, и предки ушли – у них взаимная нелюбовь. Отцу, правда, хватает ума не показывать неприязнь к моей пассии явно. Впрочем, однажды, будучи то ли под дурью, то ли просто сильно пьяным, он высказал мне всё, что о ней думает. Выражения оставляли желать лучшего, и я посоветовал ему заткнуться. Разумеется, он этого не сделал. Не сдержавшись, я опрокинул на него чашку с горячим супом. Обжог отцу гениталии. Он вскочил, схватился за нож. По счастью – и, наверное, во многом благодаря вмешательству матери – всё тогда завершилось относительно благополучно…

С Полиной мы болтали долго, пока не закончились приёмные часы.

Вернувшись в палату после её ухода, я увидел Евсея, прилипшего к форточке. Он разговаривал со своей подругой. Только подругой ли, если пришла в лучшем случае на четвёртый день? Ладно, не мне разбираться в их отношениях. Для Евсея сейчас главное, что он своего дождался.

Я слышал только то, что говорил Серёга:

– Нет, я в другой палате… Нормально, там шесть шконок, а нас пятеро – дядя Толя, я, старик один, Олег и ещё пацанчик. Дядя Толя за старшего. Если тёрки какие-то или пацаны рамсы попутали[34]34
  Изначально фраза означала «мухлевать, нечестно играть» (от карточной игры рамс). В воровском жаргоне она приобрела значение «не понять что-либо, ошибиться». Сегодня используется также как синоним «обнаглеть», «потерять совесть», «влезть не в своё дело».


[Закрыть] – последнее слово за ним… Да нет, когда есть авторитет, серьёзные проблемы редко возникают… Юль, ты принесла что мне нужно? Какая ты лапочка! Иди ко мне!

Некоторая пауза и, наконец, в форточке показалось лицо девушки. Звонкий поцелуй. Личико исчезло так же быстро, как и появилось. Я не успел рассмотреть подругу Евсея толком. Но заметил, что ей помогли подняться. И руки помощника явно были мужскими. Впрочем, Серёге сейчас в любом случае важнее другое. С её поведением он если и будет разбираться, то потом.

– Нет, пока пусть у тебя побудет… – Евсей обернулся к Шестакову и Татарину, топчущимся в нетерпении за его спиной, и скомандовал: – Проверьте, всё ли чисто, и будьте на стрёме.

– Всё ништяк, – сообщил немного погодя Шест.

– Давай пока один, – сказал Евсей в форточку и тут же принял оттуда одноразовый шприц с ханкой.

Пока Шест контролировал коридор, Евсей с Ринатом ширнулись. Евсей укололся первым. Затем Татарин. Ринат с Шестом поменялись местами, Шест влил себе остатки раствора, и через пару секунд пустой шприц ушёл обратно в форточку, к Юле. В глазах некоторых постояльцев нашей палаты читалась зависть. Серёга нашёл глазами Рината и выдал следующее указание:

– Второй баян заныкаешь! Помнишь, куда?

– Ага…

– Шест, а ты проверь, и маякни если шухер.

Через пару минут они обменялись условными сигналами, и Серёга получил через форточку второй шприц. Передал его Татарину, и тот ушёл.

Евсей попрощался с подругой. Девушка отдала ему ещё что-то – кажется, белый носовой платок.

Свидание прошло успешно.

В палату вернулся Шест. Подошёл к Евсею. Тот, счастливо улыбаясь, притянул его к себе рукой за шею и, приблизив губы к уху, заговорил:

– Эх, морда ты наглая! Видишь, братуха, мне для тебя даже дозы не жалко. Не то что тебе, засранцу! Удавить бы тебя за то, что тогда со мной не поделился. А я почему-то всё равно к тебе хорошо отношусь.

– Евсей, ну извини, так вышло…

– Ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Ну, Шест, классная у меня баба? Пришла, принесла…

– Без базара – классная девчонка! – согласился тот.

– Понюхай, зашибись, да?! – сунув под нос собеседнику платок, сказал Серёга. – Он у неё в сумочке, рядом с прокладками на каждый день лежал. Вот так пахнет моя баба, Шест! Она всегда так пахнет!

Удовлетворённые наркоманы подались восвояси, а неудовлетворённые остались томиться в ожидании счастья.

Промучившись ещё с полчаса, Трефилов стал думать, как выбить себе дозу реланиума. План получился такой: он изображает сердечный приступ, а Косой зовёт медсестру. Но та, несмотря на великолепную актёрскую игру Бори, предпочла сначала прослушать сердце больного стетоскопом.

– Ритм нормальный, так что обойдёшься! – решительно отказала она попрошайке.

Трефилов проводил женщину ненавидящим взглядом.