Текст книги "Таинственный пассажир"

Автор книги: Лев Самойлов

Соавторы: Борис Скорбин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Глава III
ГИПОТЕЗЫ ПОЛКОВНИКА ДЫМОВА

– Не Подмосковье, а джунгли, честное слово, джунгли! Заплутаться в два счета можно! – Низенький пожилой мужчина в серой полосатой пижаме, в тапочках на босую ногу, остановился на маленькой лесной полянке и огляделся. – Сергей Сергеевич, где вы?

– Здесь! – откликнулся Дымов, появляясь из-за деревьев. Он тоже был одет по-домашнему: в тенниске, пижамных штанах, широкополой соломенной шляпе и спортивных тапочках. В руках он держал небольшую плетеную кошелку, из которой виднелась стеклянная банка из-под варенья.

– Не отставайте, а то потеряем друг друга! – сказал мужчина в полосатой пижаме. – Без вашей помощи я из этих уссурийских дебрей ни за что не выберусь.

– Не беспокойтесь, Антон Яковлевич! Не заплутаемся. Да вы посмотрите, какая прелесть!..

Вокруг краснели кустики земляники. Большие спелые ягоды, освещенные лучами солнца, омытые утренней росой, были словно чьей-то щедрой рукой густо рассыпаны на земле среди буйно разросшейся травы.

– Вот они, дары природы! – довольно проговорил Антон Яковлевич и опустился на землю.

– Вот видите! – обрадованно воскликнул Сергей Сергеевич и тоже опустился на колени. – А ну, кто больше...

Собирая землянику, Антон Яковлевич наткнулся на мухомор – тонкий, высокий, с нарядной красной шляпкой, усеянной, как блестками, белыми крапинками.

– Извольте видеть... Ждали его... вылез! – недовольно сказал Антон Яковлевич, показывая на гриб. – И чего только природа не придумает: красивый, нарядный, а дрянь ядовитая.

– Это уж из нашей области, – сказал Дымов, разглядывая мухомор. – Поглядишь на иного – блестит, сияет, а заглянешь внутрь – весь червивый, чужой. И с ядом!..

Антон Яковлевич сел на траву и большим носовым платком вытер вспотевшее лицо.

– Мы с вами, кажется, договорились, – притворно сердито сказал он, – в выходные дни служебных разговоров не заводить.

– Договорились, – согласился Дымов. – Но какой же это служебный разговор? Небольшая аналогия... осмысливание некоторых фактов... рассуждения вслух.

– Ладно, ладно, философ! – проворчал Антон Яковлевич. – Банка, небось, еще пустая?

– Заполняется!

Сергей Сергеевич снова, передвигаясь на коленях, начал собирать «дары природы». Через минуту он оглянулся и увидел, что Антон Яковлевич сидит на месте в той же позе, рассеянно вертя мухомор, и на лице его – выражение сосредоточенного раздумья.

– ...Конечно, статья Лидснея в журнале «Сайенс»[2]2
  «Наука» (англ.).


[Закрыть],  опубликована неспроста, – медленно заговорил Антон Яковлевич. – Ведь вот этот мухомор вылез на свет божий и словно оповестил – внимание, грибной сезон не за горами!

Сергей Сергеевич молча смотрел на спутника.

– Я это к чему... – продолжал Антон Яковлевич. – Статья в «Сайенсе» весьма прозрачно намекает, что ключ к получению материалов, могущих решить проблему постройки глубоководного скоростного корабля, у них в руках.

Сейчас задача в том, как воспользоваться этим ключом. Это, дорогой мой, не научная статья... Тут прицел иной. О предстоящем научном открытии или изобретении так не говорят и не пишут. Здесь больше похоже на то, что эти господа присвоили чужой ключ от чужого замка, но еще не знают, как к этому замку подобраться.

Сергей Сергеевич встал, отряхнул колени и подошел поближе.

– А если учесть то обстоятельство, – продолжил он мысль спутника, – что Гарольд Лидсней – один из немногих журналистов, близких к Си-Ай-Эй[3]3
  Сентрал-интеллидженс-эджеси – Центральное разведывательное управление.


[Закрыть], то получается...

– Получается, товарищ полковник, – усмехаясь, прервал Антон Яковлевич, – что мы с вами неподходящее место для разговора выбрали... И потом, сколько раз я просил... выходной день, отдыхать надо, а вы с делами. Не годится, Сергей Сергеевич, никуда не годится.

– И я говорю, не годится, товарищ генерал, – подхватил Дымов. – Я, можно сказать, сил не жалею, ползаю, ягоды ищу, а вы философию разводите.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались. Издали донеслись женские и детские голоса...

– Ау! Где вы?!

– Нас ищут. – Антон Яковлевич приложил ладонь ко рту, и по лесу громко прокатилось: – О-го-го-го! – Потом он обернулся к Дымову и сказал вполголоса:

– Завтра я с утра занят. Срочное задание. В 15.00 прошу ко мне со всеми вашими соображениями.

– Есть, товарищ генерал. В 15.00.

...Разговор, начавшийся в воскресный день в лесу, был продолжен в понедельник, в служебном кабинете генерала.

В кабинете стоял большой, красиво отделанный радиоприемник. В редкие минуты отдыха, которые генерал называл «паузами», он включал приемник и «шарил» по светящейся, с зелеными и красными линиями, шкале, отыскивая что-нибудь такое, что могло заинтересовать его. Больше всего генерал любил песни. Услыхав знакомый мотив, он поудобнее усаживался в кресле, вытягивал ноги и закрывал глаза. Песня негромко звучала в его небольшом, но уютном кабинете и, отвлекая на несколько минут от дел, приносила отдых, доставляла наслаждение и «разрядку».

Прослушав песню или какой-нибудь лирический вальс, генерал выключал приемник и шел к письменному столу. «Пауза» окончена, надо продолжать работу.

Сегодня «пауза» была недолгой. Только что отзвучала отличная румынская песенка «Маринике», и лицо генерала еще сохраняло мягкое выражение. Телефон зазвонил, как всегда резко и требовательно. В эту же минуту в приоткрывшуюся дверь заглянул секретарь и коротко доложил:

– Вызывает Черноморск!..

Генерал выключил радиоприемник и подошел к телефону. Сосредоточенно, иногда хмуря пушистые брови, он слушал все, что ему докладывали, затем неожиданно прервал разговор и приказал:

– Хорошо! Все подробности сообщите шифровкой. Сегодня же... Сейчас!..

Генерал положил трубку, сел за стол и толстым синим карандашом написал на листке блокнота только одно слово: «Черноморск». Это слово означало, что сегодня же вечером необходимо получить подробности странного происшествия, о котором ему коротко, в пределах служебного телефонного разговора, только что сообщили.

Вошел секретарь и доложил, что полковник Дымов ждет приема. Генерал взглянул на часы и улыбнулся: без двух минут три. Как всегда, полковник был предельно точен.

– Входите, входите, Сергей Сергеевич. Здравствуйте! – Генерал встал и пошел навстречу полковнику. – Садитесь, – показал он на кресло. – Что же, продолжим наш вчерашний разговор. Чем порадуете?

Дымов пожал плечами.

– К сожалению, хвалиться пока нечем, товарищ генерал. Сведения, которыми мы располагаем, отрывисты и не вполне достоверны.

– На вполне достоверные сведения пока рассчитывать не приходится, – отозвался генерал. – Давайте попробуем восстановить хотя бы приблизительную картину того, что произошло, и дорисовать то, что стерто временем.

– Попробуем! – Сергей Сергеевич положил перед собой на маленький столик папку с бумагами.

Вот уже больше месяца он с пытливостью ученого и настойчивостью следователя собирал по крохам все, что имело отношение к последним дням жизни и работы ученого-кораблестроителя профессора Савельева. Он скрупулезно сопоставлял обрывки сведений, клочки фактов, пытаясь узнать из них неизвестную до сих пор историю смерти Савельева и исчезновения всех материалов его научных и экспериментальных работ. Все, что ему удалось «прочитать», выглядело примерно так:

...Когда воздушный и морской десанты гитлеровцев внезапно атаковали Черноморск и завязали бои на его окраинах, профессор Савельев был болен. Началась поспешная эвакуация женщин и детей. Все мужское население Черноморска – от юношей до стариков – вместе с воинскими частями держало круговую оборону города. Оставив больного учителя на попечение Анны Герасимовны, хлопотливо собиравшейся в ожидании горкомовской машины, Габуния ушел с отрядом добровольцев. Но перед уходом, выполняя категорическое требование профессора, Габуния уничтожил модель нового корабля, важнейшее оборудование лаборатории, уничтожил все следы большой работы, проводившейся им и Савельевым. Габуния не вернулся. Он погиб, защищая от врага родную советскую землю.

А старый, больной ученый, оставшись дома, не мог спокойно лежать в кровати. Превозмогая боль, Савельев незаметно встал, оделся и ушел, ушел, не сказав никому ни слова. Куда? Зачем? Никто этого не знает.

Трудно описать отчаянье Анны Герасимовны, обнаружившей исчезновение больного мужа.

Скрылись из виду последние грузовики с беженцами, а у двери беленького домика Савельевых все еще сердито пофыркивал будто торопил – скорей, скорей! – «газик» из гаража городского комитета партии. Когда ружейная и пулеметная стрельба раздалась уже совсем близко, Анну Герасимовну, почти потерявшую сознание, силой усадили в машину и увезли.

Что же стало с профессором Савельевым? В одной из своих сводок, значительно позднее, фашистское командование сообщило о том, что при взятии русского портового города N. был убит шальной пулей видный ученый, крупный специалист в области кораблестроения, Петр Савельев. А еще позже гитлеровцы опубликовали нечто вроде некролога, в котором сообщили о найденных ими некоторых условных записях погибшего ученого, повидимому, имеющих отношение к его последним работам.

Генерал внимательно слушал. Когда Дымов замолчал, генерал несколько раз провел рукой по волосам, потом крепко, до хруста, сжал пальцы рук и сказал очень тихо:

– Дальше!

А дальше начинались гипотезы, догадки, начиналось то, что Сергей Сергеевич назвал отрывистыми и не вполне достоверными сведениями.

Анна Герасимовна Савельева, старая больная женщина, до сих пор не может без слез вспоминать о своем погибшем муже, о том, что произошло в Черноморске в те трудные, страшные дни.

Три раза посетил Сергей Сергеевич маленькую московскую квартиру, в которой жила теперь старушка. И постепенно, шаг за шагом, в результате осторожных расспросов и долгих задушевных бесед возникали в ее памяти стертые штрихи, забытые подробности, выявлялись новые детали этой трагической истории.

Да, Анна Герасимовна вспомнила, отчетливо вспомнила небольшой круглый футляр, в котором Габуния хранил все чертежи, все схемы и расчеты. Куда делся этот футляр? Этого Анна Герасимовна не знает. По всей вероятности, его уничтожили в лаборатории вместе с моделью и оборудованием... А может быть...

Куда и зачем уходил больной Савельев? Этого Анна Герасимовна тоже не знает. Но у полковника все более и более крепла уверенность в том, что профессор не зря уходил из дома.

– Вы представьте, товарищ генерал, – взволнованно докладывал Сергей Сергеевич. – Враг близко. Модель, расчеты, чертежи могут попасть в руки фашистов. Старик не знает, спасется ли он сам. Близкая опасность придает ему силы, толкает его на решительный шаг. Он хватает футляр с чертежами и расчетами и в суматохе незаметно уходит из дома. Он находит подходящее место и прячет свои труды, свое детище... Но где? Этого, к сожалению, никто не знает.

Видимо, уже возвращаясь обратно домой, профессор Савельев был убит. Иначе его нашли бы наши товарищи. Он брел по улицам города больной, одинокий и... погиб. Но он выполнил свой долг, долг советского патриота. Бумаг при нем уже не было. Иначе, если бы они оказались при нем, об этом широко оповестили бы хвастливые фашистские сводки.

Генерал слушал молча. Ни вопросом, ни замечанием он не прерывал Дымова, а тот продолжал говорить очень медленно, словно проверяя себя, свои выводы.

– Я полагаю так... Фашистам не сразу, конечно, а через какое-то время стало известно, что в Черноморске находился и работал замечательный русский ученый... Был опознан его труп. Найдены кое-какие документы, условные записи. Ведь они так и говорили. Следовательно, это еще не работы Савельева, а что-то, имеющее отношение к ним... Что же это могло быть? Я много думал над этим вопросом, товарищ генерал, и пришел к выводу, что это – не что иное, как зашифрованные самим Савельевым в личной записной книжке или в каком-нибудь другом документе координаты места, где он спрятал свои чертежи и расчеты...

Генерал молча кивнул головой. Он был согласен с полковником. А тот продолжал.

– В ходе войны фашистам не удалось расшифровать и воспользоваться «условными записями» Савельева. К тому же из Черноморска их очень скоро выбили... Однако записная книжка Савельева, будем ее так называть, была ими сохранена, а после окончания войны она попала к новым хозяевам – господам американцам. И здесь зашифрованные записи погибшего профессора перестали быть шифром. Их прочли! Вот тогда-то заговорили о ключе, тогда и появилась статья Лидснея в журнале.

Сергей Сергеевич улыбнулся и заключил:

– Но одно дело расшифровать название места, где спрятаны чертежи, а другое дело – до этого места добраться.

Он замолчал и посмотрел на генерала. Антон Яковлевич поднялся со стула, подошел к Дымову и положил ему на плечо руку. В этом жесте было и одобрение, и поддержка.

– Что же ты предлагаешь, Сергей Сергеевич? – спросил генерал, неожиданно переходя на ты.

– Ждать! – твердо ответил Дымов. Он перехватил понимающий взгляд начальника и добавил: – Ведь не каждое ожидание есть пассивность, товарищ генерал?

Генерал такому ответу не удивился. Да, не всякое ожидание означает пассивность. Иногда очень важно проявить терпение, выждать, чтобы потом действовать решительно, наверняка.

Генерал, заложив руки за спину, прошелся, по кабинету, а потом, словно что-то обдумывая и сопоставляя, сказал:

– Есть интересное сообщение... Недавно мне звонили из Черноморска... Там произошла любопытная история...

Глава IV
НАПАДЕНИЕ НА ДЖИМА ХЕПВУДА

А в Черноморске произошло следующее...

Небольшой уютный ресторан «Волна» находился недалеко от порта. Сюда часто заходили моряки с иностранных торговых пароходов, рабочие и служащие порта и ближайших учреждений, экскурсанты, осматривавшие эту красивую часть города.

Сверху с горы хорошо был виден весь порт с многочисленными причалами, складами, навесами. Над ними возвышались краны, лебедки, на вышках мигали сигнальные лампочки. У причалов и чуть дальше неподвижно стояли суда – черные, белые, серые. Между ними сновали юркие, быстроходные катера. В течение всего дня не прекращалось здесь движение, не затихал многоголосый, многозвучный шум.

В этот предвечерний час в ресторане «Волна» было немноголюдно. Обеды уже кончились, ужин не начинался, и немногочисленные посетители, сидевшие за столиками в разных концах большого зала, довольствовались холодными закусками и прохладительными напитками.

Из ворот порта вышел высокий, плечистый моряк. На нем были широкие холщовые штаны, такая же широкая рубаха с отложным воротником. На голове плотно сидел темносиний суконный берет, какой обычно носят матросы во всех частях Старого и Нового света.

Моряк постоял минутку на месте, раскурил черную задымленную трубку, затем медленно, твердо ступая по камням грубыми ботинками, направился к ресторану.

Отворив дверь, он огляделся, приветливо и с достоинством поклонился швейцару, снял и заткнул в карман свой берет, прошел через весь зал в самый дальний угол и присел у столика позади пустовавшей эстрады. На ломаном русском языке он попросил подошедшего официанта подать бутылку холодного «рашен пиво» и какую-нибудь закуску. Официант отошел, а матрос безразличным, скучающим взглядом стал рассматривать других посетителей.

У входа в зал за небольшим столиком сидели две девушки. Они показывали друг другу фотокарточки, смеялись, потом одна из них стала что-то писать на листке блокнота. В другом конце, у стены, выкрашенной синей масляной краской, пожилой тучный мужчина в форме моряка советского торгового флота читал газету. За следующим столиком оживленно беседовала компания молодежи. Старший официант медленно прохаживался по широкой ковровой дорожке, всем своим строгим, подтянутым видом олицетворяя порядок и готовность к услугам.

Неожиданно скучающее, безразличное выражение на лице матроса исчезло, его взгляд стал напряженным и злым. В ресторан вошли два иностранных матроса, одетых так же, как и первый. Они увидели своего земляка, но не поздоровались с ним, не обменялись обычными при встречах восклицаниями. Мельком взглянув на него, перехватив его напряженный взгляд, они уселись за отдельным столиком и стали рассматривать меню.

Настроение у первого матроса явно испортилось. Ему, видимо, не хотелось ни с кем встречаться здесь, и он беспокойно ерзал на стуле, часто оглядывался по сторонам.

В это время официант принес на большом подносе все заказанное. Матрос тронул его за рукав и спросил, где он может помыть руки. Официант объяснил и показал на дверь: – Вон там, рядом с выходом.

– Спасибо, – сказал матрос. Минуту он посидел на месте, разглядывая этикетку на бутылке с пивом, потом встал и не спеша прошел через весь зал – в умывальную. Когда он проходил мимо двух матросов, они проводили его внимательным, настороженным взглядом.

Прошло две-три минуты. Матрос не возвращался. Через некоторое время обеспокоенный официант заглянул в умывальную комнату и удивленно остановился на пороге: там никого не было. Пожав плечами, официант подошел к столику, где только что сидел матрос. Закуска не тронута, пиво не выпито... Возле тарелок лежали деньги – двадцать пять рублей. Значит посетитель ушел!..

Взяв деньги, официант начал советоваться со старшим: убирать ли закуску и что делать с деньгами?

А матрос уже был далеко от ресторана. Быстрым шагом, поминутно оглядываясь, он прошел несколько переулков и остановился на углу широкой многолюдной улицы. Здесь он опять надел на голову свой смятый берет и раскурил трубку. Его глаза из-под выгоревших белесых бровей внимательно осматривали прохожих. Мужчины и женщины, старики и дети – все проходили мимо, не обращая на него внимания: в этом портовом городе иностранных моряков можно было видеть в магазинах и ресторанах, в скверах и кинотеатрах... Жители привыкли к «гостям», как их называли здесь.

Сигнал светофора остановил машины. Матрос перешел на противоположную сторону улицы и, заметив арку с вывеской «Эрмитаж», вошел в гостеприимно распахнутые ворота парка. В аллеях парка было тихо, дышалось легко.. Немногочисленные посетители прохаживались по дорожкам, усыпанным светложелтым песком, или сидели на скамейках, в тени склонившихся деревьев.

В боковой аллее, тянувшейся параллельно забору, матрос увидел советского военного моряка, который не спеша прогуливался вместе с полной, высокой женщиной и мальчиком лет одиннадцати. Моряк был в парадной форме. На тужурке с якорями на воротнике поблескивали ордена и медали, на боку висел кортик. Немолодой, коренастый, с мелкими оспинками и густыми усами на широком красно-бронзовом лице, он шагал обычной морской походкой, вразвалку, и что-то, смеясь, рассказывал мальчику.

Иностранный матрос еще раз оглянулся, затем быстрым шагом пошел навстречу моряку и, приложив два пальца к берету, остановился.

– Господин офицер, – сказал он, с трудом выговаривая русские слова. – Разрешите спросить.

Моряк и его спутники остановились.

– Пожалуйста, – ответил моряк и в знак ответного приветствия тоже приложил руку к козырьку фуражки. – Я – мичман.

– Господин мичман... Прошу извиненья... Мне нужна помощь.

– Какая помощь?

– Очень важное дело... Я должен найти вашу русскую тайную полицию.

Мичман поглядел на матроса и даже крякнул, от удивления.

– У нас нет тайной полиции, – сказал он и покрутил черный ус.

– Простите, если она не так называется. Я слыхал – Гепеу...

– Э-э, друг, – добродушно улыбнулся мичман. – Насколько же ты опоздал... и ГПУ у нас нет. Да что случилось?

– Я должен сообщить важные сведения. В пользу СССР. Я – друг СССР и не могу молчать.

С лица мичмана сбежала улыбка. Брови на переносье сошлись, усы зашевелились. Он секунду, не больше, помедлил, затем оглянулся на стоявших рядом жену и сына и опять покрутил ус.

– Вот что, Ксана, – сказал он. – Ты с Андрюшей посиди здесь, вон на той скамеечке,  и обожди меня. А я отведу парня в нужное место и быстро вернусь. – Он посмотрел на часы и добавил: – К началу сеанса как раз успею.

– Хорошо, – коротко ответила жена.

– Папа, ты побыстрее, а то опоздаем.

Мальчик был явно недоволен тем, что отец уходит, и спросил:

– Может быть, и мне пойти с тобой?

– Нет, Андрюша, посиди с мамой. Ей одной скучно будет. Пойдемте, я отведу вас, – обратился он к матросу.

Матрос поклонился и пошел вслед за мичманом.

По дороге мичман шел молча, ни о чем не спрашивая своего спутника. А тот шагал рядом и, попыхивая трубкой, не глядя на встречных, тоже молчал. Только изредка он оглядывался и что-то бормотал под нос.

Через несколько минут мичман привел матроса в небольшое, облицованное серым камнем здание, стоявшее в тихом, узком переулке, в стороне от центральных улиц. Он попросил матроса подождать в коридоре бюро пропусков, а сам прошей в комнату дежурного, где коротко объяснил цель прихода. Дежурный выслушал мичмана, поблагодарил его и сказал, что сейчас же проводит матроса к начальнику.

– Да, кстати, – сказал дежурный, когда мичман стал прощаться. – На всякий случай дайте ваши позывные. Мало ли что... Может быть, понадобитесь.

– Мичман Бадьин, Павел Васильевич, – ответил моряк. – Командир сторожевого катера. Домашний адрес: Набережная улица, дом восемь. А завтра я сам к вам зайду... Может, какие вопросы будут?..

Вместе с дежурным он вышел в коридор, попрощался с матросом и ушел.

Через несколько минут иностранный моряк, нервно теребя в руках свой берет, сидел в кабинете начальника и рассказывал, что его, иностранца, привело сюда, к советским властям. Коверкая русские слова и путая их с английскими, он возбужденно и взволнованно жестикулировал, как бы пытаясь жестами восполнить недостаточное знание русского языка.

Он – Джим Хепвуд, матрос торгового корабля «Виргиния», вчера ночью пришедшего в этот советский порт. Хепвуд – простой рабочий человек. У себя на родине он часто посещал митинги и собрания друзей Советского Союза и хорошо понимает, на чьей стороне правда. Он считает своим интернациональным долгом пролетария сообщить все, что знает.

Однажды ночью на пути в Советский Союз на борт «Виргинии» был принят и устроен в отдельной каюте странный пассажир. В эту темную дождливую ночь Хепвуд нес вахту на палубе и мельком, издали видел фигуру этого пассажира. В каюту его провожал сам капитан Глэкборн.

Когда Хепвуд приблизился, чтобы помочь пассажиру поднести чемодан, капитан грубо крикнул и приказал ему убраться. Через две-три минуты капитан вернулся на палубу, подозвал Хепвуда и пригрозил выкинуть его за борт, если он хоть кому-нибудь заикнется о том, что и кого видел в ночь своего дежурства. Из этой угрозы Хепвуд понял, что «Виргиния» взяла плохого, опасного пассажира, он, очевидно неспроста приехал сюда, в Советский Союз.

– Да, я уверен, что на «Виргинии» приехал очень подозрительный пассажир, – повторил Хепвуд, заканчивая свой рассказ. – Вот все, что я знаю, все, что я хотел вам сообщить.

Подполковник Рославлев все время внимательно слушал матроса, не отвлекая его никакими вопросами и замечаниями, не сделал ни одной пометки в блокноте. Только после того, как Хепвуд закончил и, явно нервничая, стал поглядывать на часы, подполковник спросил:

– Вы спешите?

О, да, Хепвуд торопился уйти. Он сделал все, что мог, несмотря на то, что рискует своей жизнью. После ночного разговора с капитаном Глэкборном люди капитана, как лягавые псы, все время ходят вокруг, присматриваются, вынюхивают. Вот и сегодня двое пошли за ним, но он сумел обмануть их. Ресторан, где они встретились, имеет два хода, и Хепвуд незаметно ушел. Но он не уверен, удалось ли ему замести следы, и если эти два молодца увидят, что он выходит из этого здания, Хепвуду не поздоровится.

Рославлев вежливо поблагодарил матроса за его сообщение о подозрительном пассажире, пожелал здоровья и высказал надежду, что все обойдется благополучно. Глядя в чисто выбритое, уже немолодое лицо Хепвуда, Рославлев подумал, что и впрямь, если капитан «Виргинии» узнает, где был матрос, последнего ждут неприятности: увольнение, безработица, а может быть, кое-что похуже...

Летний день уже догорал. Солнце ушло за горизонт, уступив место еще не густым, серо-сиреневым сумеркам. В кабинете стало темнеть, но Рославлев еще не включил электричества. Проводив матроса, подполковник в задумчивости остановился у окна кабинета. Он увидел высокую, плотную фигуру Хепвуда: быстрым шагом тот удалялся в сторону порта.

Неожиданно Рославлев вздрогнул и подался вперед. Он заметил, как от стены соседнего дома отделились два человека и, словно крадучись, в отдалении последовали за Хепвудом.

– Вот оно что! – пробормотал Рославлев, нажимая кнопку звонка. – Значит матрос опасался не зря!

Решение пришло мгновенно. Через минуту из дверей дома вышли два лейтенанта. Они получили задание взять под наблюдение этого иностранного матроса и двух неизвестных, преследовавших его, и в случае необходимости «действовать по обстановке».

Это задание лейтенантам Зотову и Марушкину подполковник дал не случайно. Оба они были отличными спортсменами, боксерами, отличались большой физической силой, острой наблюдательностью, мгновенной реакцией и вместе с тем хладнокровием. Посылая их вслед за иностранными моряками, Рославлев мог быть спокоен: в случае чего ребята не растеряются!..

Сумерки быстро сгущались. Зотову и Марушкину приходилось напрягать зрение, чтобы не упустить из виду Хепвуда и его преследователей. Хепвуд шел узкими, почти безлюдными переулками, которые вели к порту.

Не доходя до очередного перекрестка, Хепвуд оглянулся, замедлил шаги и остановился. Очевидно, он решил закурить, так как издали мелькнул огонек спички. Почти в то же мгновение два человека быстро перебежали с другой стороны переулка и набросились на Хепвуда. В вечерней тишине послышался хриплый вскрик, три едва различимые в темноте фигуры сплелись в клубок, покатившийся по земле.

Зотов и Марушкин бросились вперед. Рванув за куртки нападавших, они с силой отбросили их в стороны, оторвав от их жертвы. Один из бандитов вскочил на ноги и попытался вновь броситься на Хепвуда, над которым наклонился Марушкин, но налетел на увесистый кулак Зотова.

– Назад! – громко и властно крикнул Зотов, и в руке его блеснул пистолет.

Второй нападавший, тяжело дыша, что-то крикнул сдавленным голосом своему товарищу, оба они бросились бежать и сразу же скрылись в темноте. Впрочем, их никто не преследовал.

Хепвуд лежал на земле и тихо стонал. Он, видимо, был оглушен.

– Вот, погляди, – сказал Марушкин Зотову, подавая металлический кастет. – Этим предметом череп проломить недолго.

Зотов нагнулся и поднял небольшой финский нож.

– А это – тоже штука известная, – сказал он. – Не подкололи ли его?

Через несколько минут к месту происшествия прибыла машина скорой помощи и увезла Хепвуда в городскую больницу. Дежурный врач внимательно осмотрел матроса и установил, что он был оглушен ударом кастета. На левой руке его была кровоточащая ссадина, которая, к счастью, большой опасности не представляла. Широкая рубаха Хепвуда сзади была разрезана финским ножом. Удар не достиг цели благодаря подоспевшим лейтенантам.

Вскоре в больницу приехали Рославлев и заместитель начальника порта. В белых халатах поверх обмундирования они прошли в палату, где лежал Хепвуд, и сели возле кровати.

– Вот видите, – тихо сказал матрос и попытался улыбнуться. – Все-таки собаки капитана подкараулили меня.

– Раны, к счастью, не опасные, вы скоро встанете на ноги, – ответил Рославлев.

– Надеюсь... Но на «Виргинию» я не вернусь... Нет, не вернусь...

Лицо Хепвуда покрылось румянцем, глаза потемнели, в голосе прозвучало озлобление.

– Если я вернусь на «Виргинию», меня убьют или сбросят в море... Вы должны защитить меня... Помочь мне...

Хепвуд стал просить, чтобы ему дали возможность вылечиться и дождаться другого парохода, на котором он уедет домой. Да, он не собирается покидать свою родину, где прожил много лет, где живут его родные и близкие. Он вернется домой, но на другом пароходе, в качестве пассажира или матроса, не все ли равно. А когда приедет на родину, он не будет молчать...

Рославлев и заместитель начальника порта молча слушали взволнованную речь матроса. Каждое слово, видимо, стоило ему больших усилий, но он заставлял себя говорить, чтобы высказать все, что накопилось у него на душе.

Когда заместитель начальника порта отлучился, чтобы поговорить с главным врачом, больницы, Рославлев спросил Хепвуда.

– Вы знаете тех, кто напал на вас?

– Нет, – покачал головой Хепвуд. – Было темно. Все случилось неожиданно. Меня сразу оглушили.

– Может быть, это те, кого вы видели в ресторане?

 – Может быть... возможно... но утверждать не могу...

Хепвуд замолчал и подтянул сползавшее одеяло. Потом он медленно произнес:

– Господин начальник... Я все время думаю об этом человеке.

– О ком?

– О пассажире, про которого я вам рассказывал... Он, наверное, уже сошел на берег... Это очень плохо и опасно.

– Вы можете описать его наружность?

– Могу. Я помню его, помню его лицо, фигуру. Невысокий, полный, лицо круглое. Правда, я видел его издали, темной ночью... Дождь хлестал вовсю. А он был в макинтоше и спущенной шляпе, но все равно, если я встречусь с ним – я узнаю его. Обязательно узнаю. И пусть это стоит мне жизни – я не уступлю ему дороги.

Вернулся заместитель начальника порта и сообщил, что обо всем с главным врачом договорился. Хепвуду будет обеспечен необходимый уход и лечение. Пусть он спокойно лежит, не волнуется.

– Спасибо вам... товарищи... – сказал Хепвуд и посмотрел на посетителей: не обиделись ли они, что он назвал их товарищами?

Рославлев и заместитель начальника порта вышли из больницы на улицу – каждый к своей машине. Прощаясь, представитель портовой администрации сказал:

– Неприятная, дурацкая история... Привыкли там, у себя, грызться, как волки... Не поделили чего-нибудь, – и сразу за ножи. Пьяные хулиганы!

Рославлев промолчал. Он или не хотел, или, не знал, что ответить.