355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Вершинин » «Русские идут!» Почему боятся России? » Текст книги (страница 14)
«Русские идут!» Почему боятся России?
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 22:13

Текст книги "«Русские идут!» Почему боятся России?"


Автор книги: Лев Вершинин


Жанры:

   

Публицистика

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Лишенные наследства

Все это, однако же, было потом. А пока по краю поползли слухи: дескать, перепись производится ради экспроприации у саха всего скота. Откуда ползло, – из ата уусов «Тыгиненков» или из самого острожка, – наверняка сказать трудно. Скорее, второе. Но многие поверили. В феврале 1642 года саха уничтожили пять довольно крупных отрядов сборщиков ясака, занимавшихся переписью, – к слову, все они были людьми из ближнего круга воеводы, – заодно побив и попавших под горячую руку промышленников. А потом, в начале марта, более 700 всадников, собранных Бэджэкэ, Окурееем и Чаллаем, старшими сыновьями Тыгына, осадили Ленский острог. Однако на сей раз союзников у них было мало. Даже из близких «царскому» дому большинство предпочло занять нейтралитет. Кто-то опасался, что «принцы», победив, «почуют волю, загордятся». Кто-то считал себя обязанным подчиниться посмертной воле «царя», а не прихоти его потомков. Кому-то пришлось по душе торговать с «длинноносыми». Кто-то просто полагал, что платить ясак все равно придется, а решать, кому платить, не его дело, так что пусть разбираются сами. Но, пожалуй, решающую роль сыграла позиция очень авторитетного тойона Мымака, ата уус которого, Нам, находился в долине Туймаада. Он изначально выступал против мятежа, мотивируя это четко и ясно, а когда его не послушались, начал тайно сноситься с Якутском, информируя воеводу о происходящем, а параллельно продолжая агитировать мятежных князцов. Логика его аргументов была совершенно четкой. Во-первых, его род был одним из первых покорен Тыгыном, натерпелся всякого и не хотел больше, считая русских скорее освободителями, нежели врагами. Во-вторых, Нам, в случае провала бунта, попал бы под раздачу в первую очередь, и кому-кому, но Мымаку следовало подстилать соломки побольше.

А главное, у мудрого человека не было никаких сомнений насчет соотношения сил. « Что толку с того, – говорил он, – что мы убьем сейчас эту жалкую кучку? Убьем и убьем. Потом неизбежно придут другие русские, за дело возьмутся всерьез и всех нас перебьют». Как бы то ни было, осада не задалась: жалкая кучка служилых, мучаясь к тому же холодом, голодом и цингой, держалась, отражая огнем попытки штурма, – довольно слабые, потому что боотуры были сильны в ближнем бою, но совершенно не умели брать крепости, даже крохотные, а поджечь обледеневшие постройки нелегко. Неудачи провоцировали ссоры, князцы злились, еда кончалась, и, в конце концов, дружинки тойонов начали уходить из-под Якутска, несмотря на угрозы и просьбы «царевичей». В итоге пришлось уходить в свои ата уусы и им, – а Головин, получив в апреле подмогу (вернулись, наконец, казаки из верховьев Лены), ударил сам. К концу мая один за другим наскоро обустроенные «бунташные острожки» были взяты (благо дерево уже могло гореть). 23 пленника из числа самых знатных (в основном, «Тыгиненки», как главные «смуте заводчики») были публично выпороты и повешены, а все остальные, « пришедшие в разум» вовремя, получили прощение. Оставшиеся же в стороне от бунта даже и поощрение в виде снижения ясака « на некое время» (Мымак и вовсе пожизненно).

Дети разных народов

События, в советской историографии именовавшиеся « якутским восстанием 1642 года», а в сказаниях самих саха называемых «войной детей Тыгына», стали финишем присоединения к России огромного края по берегам Лены от верховьев ее до устья. Бунты ясачных, – и саха, и тунгусов, – случались, разумеется, и позже, однако уже только против беспредела сборщиков и промышленников, и по итогам мятежей представители центра наказывали как инородных «смутьянов», так и зарвавшихся русских «татей». О каком-либо протесте против «государевой власти» речи уже не шло. Ни разу. В этом смысле, безусловно, вновь возникают ассоциации с испанской конкистой в Южной Америке. Определенное сходство в смысле покорения огромных территорий мизерными силами, а затем и в обуздании государством своеволия «старожилых», конечно, есть. Но. В Перу, – а особенно в Тауантинсуйю, – донам пришлось иметь дело с аборигенами полуголыми, деморализованными реализацией легенды о «прибытии белых людей из-за моря», боявшимися лошадей и выходившими с каменными топорами против латников. А боотуры саха сами были латниками в полном смысле слова, лошадей не боялись ничуть, никакими легендами не заморачивались и умирать не боялись совершенно.

Однако до упора не сражались, да и вообще сражаться не очень хотели. В появлении русских для них было немало минусов, но и немало плюсов. У «длинноносых» можно было многому научиться, с ними приятно было торговать, и они видели в саха людей, равных себе, легко вступая в браки, причем самые настоящие, – что, кстати, очень поощрялось правительством, – и не только казаки женились на девушках саха, но и мужчина саха, женившийся на русской, редкостью не был. В итоге в течение следующего века численность «якутцев» почти утроилась. Вот и делайте выводы.

А что еще интересно, так это интерпретации. Забавляет возникшая лет двадцать назад тенденция придавать походам Тыгына значение « борьбы за объединение Якутии», а одиссее «Тыгиненок», еще больше, « национально-освободительной борьбы якутского народа». Сам «царь», судя по легендам, собирал коней, коров и боотуров, совершенно не собираясь что-то объединять, его сыновья совершенно явно бились за право собирать ясак для себя, ни с кем не делясь, а мелкие князцы, в отличие от Тыгына, до упора защищавшие свои ата уусы, именно свои ата уусы и защищали, вовсе не видя хоть какого-то «национального единства» с соседями. Да простят меня те, кто решит, прочитав эти строки, обидеться, но этносы Сибири, как сие кому-то ни скорбно, по мере движения на восток создавало, не информируя самих аборигенов, как раз царское правительство. В чисто прагматических целях (ради удобства управления) и сугубо административным путем. В архивах даже сохранились документы о принципах «народообразования»: создавать волости на основе понятного всем языка, основного рода деятельности и так далее.

Впрочем, все это в скобках, как необходимое, но все же ответвление от темы. Нет, разумеется, оно и важно, и полезно, да и любопытно, однако, прояснив ситуацию с народом саха, необходимо вернуться лет на 50—60 назад, когда русских на Лене еще в помине не было, а молодой, полный сил и страсти Тыгын решал стратегические вопросы, совершенно не загадывая, что, решая, срывает лавину…

Глава XVIII. ПАДЕНИЕ ПЕГОЙ ОРДЫ

История Великого Переселения народов изучена вдоль и поперек. Все в курсе: китайцы нажали на хунну, хунну еще на кого-то, кто-то еще еще на кого-то, дело дошло до готов и алан, готы и аланы рванули кто куда, по головам свевам с бургундами, – ну и. А потом повторялось не раз. Да и ранее не единожды случалось, только известно меньше. Так всегда бывает. Чуя за спиной смерть, пичужка становится ястребом, остановить которого невозможно, и остается только бежать, в свою очередь, расклевывая тех, кто встал на пути, не догадавшись вовремя стронуться с места, тесня живущих дальше. Именно так случилось и в местах, где летом солнце не заходит, а зимой не показывается. Задолго, лет за сорок, до появления русских усиление в краю саха Деда Баджея, а затем и страшные походы Тыгына-мстителя, решившего извести тунгусов, едва не погубивших род Эллея под корень, взлохматили северо-восток Евразии. Тунгусы, хотя и парни не промах, столкнувшись с кангаласскими боотурами, сообразили, что мир изменился, после чего побежали на восток, не особо просчитывая, что и кто впереди. Создав своим бегством проблему соседям-охотникам (говорят, палеоазиатского корня, но это неважно), называвших себя «омок», что значит «особенные». Впрочем, впредь, дабы не путаться, будем называть их, как ныне заведено, юкагирами…

Закон жизни

Они, действительно, были не как все. Это факт. Совсем небольшой, – в лучшие времена, максимум 5 тысяч человек, – народец знал железо, имел « шонгар шорилэ» (что-то вроде письменности), а в сказаниях северных саха, саха-эвенков и тунгусов и поныне поминается с почтительным придыханием, как люди « гордые, веселые и опасные». Много позже, уже в XVIII веке, когда, – по словам их потомков, – « пришла пора бед, отнявших у нас даже имя», Иоганн Готлиб Георги, бывавший в их кочевьях, указывал, что « это и ныне еще нарочито знатный народ, кочующий в ближайших к северу якутских местах и около самого Ледовитого моря, в восточной стороне Лены, до самой Колымы». Спустя почти век то же самое подтверждал и Владимир Иохельсон, изъездивший всю тундру вдоль и поперек. « Вообще известно, – писал он, – ч то охотничьи племена воинственны и храбры, но юкагирские «тэнбэйе шоромох» («могучие мужи») славились на всем северо-востоке силой и ловкостью». По сей день в якутских сказаниях некоторые особо запомнившиеся ханичэ (военные вожди омоков) – вроде Юнгкебила и Халанджила, – считаются символом идеальных воинов. Их « бойкие парни», низкорослые, широкоплечие и очень прыгучие, умели уворачиваться от стрел, были очень сильны в рукопашной, легко шли один против троих или втроем на белого мишку, презирали оборону, предпочитая атаковать.

« Они никогда не ждали, – пишет тот же Иохельсон, – но сами искали врага. Сколько бы их ни было, юкагиры искали тунгусов и коряков, шли к их стойбищам, а не найдя, шли искать в другое место, считая позором вернуться домой, не сразившись», и, похоже, просто не умели бояться. Вообще. При первых встречах с русскими, естественно, вылившихся в схватки, потому что одулы и вадулы (ветви юкагиров), выйдя в поход, атаковали все, что движется, « юкагиры затыкали уши, чтобы не слышать выстрелов, и направляли свое оружие главным образом на лошадей, которые были для них совершенно неизвестными, внушающими беспокойство животными». Особенностью этого народа был также весьма своеобразный, не свойственный в тундре более никому кодекс чести. Им нравился сам процесс битвы, – хоть с людьми, хоть с белыми медведями, хоть с бурыми, хоть с моржами, – и они (чего не делал никто другой в тех местах) « благодарили духов, если те посылали им большое число врагов, а если посылали малое, отказывали в благодарности; когда же битва выходила большая, и убитых неприятелей случалось 50 или 70, одаривают землю бобровыми, собольими и лисьими шкурками, оставаясь порой без шкур вовсе».

Тропой тысячи солнц

Тем не менее, будучи « лихими забияками», они не отличались кровожадностью. Бились ради победы. В набегах, одолев, убивали « нахалов», а бросивших копья щадили, если же нападали на них, опять-таки одолев, оставляли незадачливым агрессорам нескольких оленей с напутствием « Идите в свою страну, возьмите этих оленей, ешьте мясо в пути и не возвращайтесь; если будем нужны, позовите, придем сами». Во избежание неприятностей самым крутым вражеским силачам, правда, все же подрезали сухожилия, но возведенное в доблесть презрение к обороне подчас играло с омоками и их потомством злую шутку: убежденные, что отразят любое нападение, они не любили принимать меры предосторожности, частенько сознательно ставя себя, – вящей славы ради, – в затруднительные положения. Известное предание о шамане-предсказателе повествует, как « молодые храбрецы, узнав о приближении тунгусов, продолжали развлекаться и не готовились к сражению. Тогда шаман отдал духам собаку, распорол ей живот и развесил кишки вокруг своей юрты. Это сделало его дом неуязвимым для ламутов. Все остальные погибли в бою, смеясь и распевая песни».

Были, однако, и другие особенности. Возможно, в силу крайней малочисленности нерушимыми правилами юкагиров были «сам погибай, а товарища выручай» и «один за всех, все за одного». Любое совместное действие, пусть даже случайно только что познакомившихся вадулов и одулов, предполагало готовность делиться всем, что имеешь, по первой просьбе, а любой отказ (без веской на то причины) считался оскорблением, что не прощалось. Более того, грубым нарушением закона, делавшим «жадного» как бы уже и не юкагиром, подлежащим « изгнанию с тверди». Предельно четко отражает психологию потомков омоков реальный случай, недавно описанный Александром Немировским-Вторым. Если совсем кратко, два юкагира отправились на рыбалку, один имел много табака и все время курил, второй табака совсем не имел, но очень хотел покурить. Раз попросил, два попросил, три попросил, а получив три отказа, перестал просить. Зато на биваке зарезал «жадного», вырезал прокуренные легкие, высушил, нарезал, – и курил всласть, на всем пути к русскому исправнику, сдаваться которому отправился тотчас. Потому что, как ни крути, убил спутника, а это плохо. Но по дороге не взял из кисета ни понюшки табаку, ибо не ради воровства убил. Кончилось дело тем, что бывалый и мудрый исправник, вникнув в суть, мужичка отпустил, рассудив, что все правильно, – а нам с вами сей сюжетец, имевший место уже в конце ХIХ века, дает полное понимание, какими были юкагиры в предшествующие столетия.

Тысяча дюжин

Вот эта-то «Пегая Орда», свистящие воины-охотники в нартах, запряженных пятнистыми оленями, впятеро уступая числом восточным соседям, родственным чукчам и корякам, считавшим себя тогда почти единым народом, была гегемоном тундры на протяжении почти всего XVII века. Чукчи и коряки юкагиров панически боялись, убегая из мест, куда добирались одулы и вадулы, – в результате чего, выйдя к Берингову морю, те рассекли единый регион обитания надвое, отделив Чукотку от Камчатки своеобразным «омокским клином». Война с тунгусами шла, не прекращаясь, с переменным успехом вплоть до появления первых казачьих «партий», после чего расклад сил на океанских берегах изменился. Тунгусы, как известно, имея за спиной жуткого Тыгына, а впереди – юкагирских «тэнбэйе шоромох», сочли за благо подчиниться «государевым людям» почти сразу, подписавшись платить ясак в обмен на защиту от врагов, что же касается омоков, то с ними вышло по-разному. Большинство, здраво рассудив, что теперь тунгусы стали « совсем другие, ласковые», предпочли не брыкаться, согласились платить скромный ясак и, наконец, заключили мир с вековечным врагом, на чем эпоха войн с тунгусами и завершилась. Однако несколько родов, с которыми казаки повели себя нагло, ответили адекватно, и после знаменитой стычки на Убиенном поле (в 1645-м), окончившейся поражением «длинноносых», присягу, данную России сородичами, объявили « большой для себя обидой», решив « немного подраться, чтобы свой нрав новым соседям показать». Вот только « немного» не вышло. На десятилетия вперед затянулась « ночь ссор» – междоусобиц, тем более ожесточенных, что воевали свои со своими. Тут, понятно, благородству места не было, и довольно скоро, как указывает Фердинанд Врангель, записавший рассказы стариков, еще помнивших старые времена, « многочисленный и сильный народ разбрелся кто куда, потеряв единство».

Собственно, именно в это время исчезает и название «омоки»: отныне в документах отмечены только «юкагиры» или (изредка) «одулы», зато, учуяв запах беды, не замедлила явиться и другая. В 1663-м в кочевьях Пегой Орды, – тех, которые у Охотского моря и «ясачные», – впервые появляются ранее смирные и осторожные коряки. Сперва очень-очень осторожно, мелкими группами разведчиков, затем крупными, по 40—50 человек, группами, короткими ударами щупая на излом и при первом намеке на опасность быстро отступая с захваченными оленями и женщинами. Как считается (и, видимо, правильно считается), это была и месть за былые обиды, и нечто типа «превентивной войны» (казаков коряки не любили, а юкагиры считались их союзниками), но эту проблему юкагиры какое-то время решали вполне удачно. А потом пришел враг, справиться с которым не под силу никакому «тэнбэйе шоромох», будь он хоть самим Юнгкебилом или даже Халанджилом – « плохая гостья». То есть оспа. Сей подарок цивилизации крепко проредил все северные народы, но юкагиры и до того были малочисленнее всех, так что им пришлось по самому максимуму. К концу XVII века численность одулов и вадулов юкагиров уменьшилась вдвое, до 2,5 тысячи человек, затем, после двух подряд эпидемий, их стало еще меньше, и, по подсчетам аккуратнейшего Якоба Линденау, к середине XVIII века одулов и вадулов всех «тундровых» и «береговых» родов оставалось чуть больше полутора тысяч душ. Причем связи между родами были почти утрачены, а около трети выживших, называемая «чуванцами», попали в зависимость от чукч, перейдя даже на их язык. А коряков, даже после оспы, которая к ним была милостива, не менее 11—13 тысяч душ. А чукч, которых «плохая гостья» тоже почти обошла стороной, примерно 8—9 тысяч.

Тропой тысячи солнц

И «Пегая Орда» перестает существовать. Одулы и вадулы по-прежнему ничего не боятся, они, как и встарь, любят и умеют валить белых медведей и бурых медведей, но сила солому ломит. На значительной части бассейна Анадыря и сопредельных районов Чукотки к середине XVIII века юкагиры были истреблены и вытеснены. Не помогла даже «мобилизация» женщин, ставших в это время « мужчинами без члена», геройствующими в битвах, а в некоторых родах даже получивших титул ханичэ. Былых хозяев Белого Безмолвия выбивают с берегов Берингова моря, поставив точку на существовании «клина». Их оленей угоняют едва ли не в открытую, причем уже с двух сторон, вынуждая покориться и стать чем-то вроде ассимилируемых клиентов. Единственной же надеждой немногих не желающих исчезать родов с этого момента становятся русские, « добрыми собаками, верными оленями» которых они с этого момента начинают себя называть. Но. Как ни странно, даже в таких обстоятельствах, когда от помощи «государевых людей» зависит выживание всех-всех, потомки омоков остаются теми, кем были. Они готовы служить верой и правдой, они и служат, но, «собаки» или нет, с ними, как и раньше, лучше вести себя по-человечески, потому что обид они по-прежнему не прощают. Страницы «Описания Земли Камчатки» Степана Крашенинникова, видевшего многое своими глазами, а уж слышавшего, так и вовсе из первых уст, полны поминаниями о юкагирских бунтах, случавшихся лишь оттого, что казачьи командиры вели себя с юкагирами неподобающе сверх допустимого.

С этим столкнулся Атласов, славившийся жестокостью и самодурством: « На Палане изменили ему его союзники юкагиры, 3 человек служивых убили, да 15 человек и его, Атласова, ранили, однако ж намерения такого, чтоб всех побить, не имели и не исполнили» (то есть не война, что-то типа предупредительной забастовки). С этим, получив по максимуму, столкнулся и Афанасий Петров, нравом даже более крутой, нежели Атласов: « Декабря 2 дня 1714 года бывшие с Афанасием Петровым юкагиры, не доходя до Акланского острожка, на Таловской вершине убили его Петрова со служивыми, и камчатскую казну разграбили». И так далее. Если уж доставали – по-настоящему. Причем если самих юкагиров для «предупреждения» оказывалось мало, они находили иные средства: « Будучи трое, сами не возмутились, но угрозами склонили тамошних коряков числом десятка с два к измене и убийству камчатских приказчиков» (иными словами, репутация юкагиров никуда не делась и при соотношении три к двадцати коряки делали то, что бывшие гегемоны им приказывали). Русское начальство, кстати, судя по всему, этот нюанс понимало и учитывало: виновников описанных инцидентов, конечно, изловив, наказывали, но не очень круто, стараясь максимально выяснить, почему дошло до крайности. Более того, чуть ли не ежегодно выходили инструкции, предписывавшие « юкагирский тот мирный люд и править миром, без нужды никаких утеснений не чиня». В связи с чем бунты были очень редки.

Белое безмолвие

К слову, затрудняюсь объяснить, почему (возможно, в связи с « похвальной верностью») отношение русских властей к юкагирам вообще было каким-то особым. Много позже, в 1810-м, когда в тундре как бы воцарился мир, в связи с чем служба одулов с вадулами была уже не особо нужна, случилось событие, именуемое в юкагирским фольклоре « годом совсем без еды». После необычно мощного паводка на Колыме и ее притоках, унесшего все юкагирские сети и запасы пропитания, да ко всему еще и усугубленному мором на оленей, начался голод, быстро поставивший крохотные роды на грань полного вымирания. Соседи же, чукчи, быстро выцыганив у помирающих юкагиров все, что было ценного, делиться припасами « по злой хитрости вовсе перестали». В такой обстановке, откликаясь на мольбу князцов Николая Трифонова и Михаила Никифорова, прилюдно плакавших после воскресной обедни на паперти Среднеколымска о «вспоможении», население городка « Христа ради, от всей русской души» устроило сбор пожертвований. Собранного с лихвой хватило для спасения голодающих. А вскоре, « по примеру граждан добродушных», отреагировало и правительство, учредив сеть «рыбных и всяких иных экономических магазинов» для помощи (безвозмездно или в беспроцентный кредит) «верным инородцам», – что стало, по сути, началом имперской социальной политики. Впрочем, это было потом, и сильно потом. А пока что, на грани XVII—XVIII веков, главной угрозой существованию « истаявших числом мало не до конца» одулов с вадулами был не голод, – тундра и реки кормили их неплохо, – а нечто совсем иное.

Если от коряков они еще как-то худо-бедно отбивались, то в это время в наступление на их стойбище перешли чукчи, справиться своими силами никакой возможности не было. В 1701-м анадырские одулы впервые нарушили кодекс чести, запрещающий юкагиру просить помощи от кого угодно, кроме товарища. Подав челобитную властям Анадырского острога, они молили его усмирить « тех всяких, кто чинит в промыслу оленей смертные убиства и грабеж». По большому счету, просьба была не к месту: «чукочи» считались народом опасным, русских не особенно беспокоили и особого интереса не вызывали. Тем не менее вариантов не было. Как отписал позже не слишком довольному начальству в Якутске сотник Сидор Меркульев, « Дельце то нам тут и вовсе не к стати, и не ко времени, да если дружных ясачных человечков смертным боем чужие бьют так русскому от не встать супротив того на заступу почли мы за великий грех…»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю