Текст книги "Блиндажные крысы"

Автор книги: Лев Пучков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Впрочем… Черт, наверное, я зря об этом подумал…

Я бросился к попавшей в поле зрения межкомнатной двери, дернул ее и угадал: здесь был крохотный санузел, оборудованный раковиной и наиполезнейшим предметом для всех подряд, а особо – для любителей внепланово пугать Ихтиандра. Ага! Бойся меня, проклятый мутант, ибо страшен рык мой, бьющийся в стенах тесного клозета…

Отзвучав по существу вопроса, я умылся, с отвращением рассмотрел в небольшом зеркале над раковиной траченное прикладной психоделикой Системы бледное личико и покинул спасительный клозет.

Было мне, ребята, нехорошо. Мутило, штормило, трясло, голова чугунная, ноги ватные, апатия, сонливость, веки словно свинцом налились – да мне даже рассказывать про все это не хочется, я был уверен, что вражий коновал в процессе вечернего допроса ненароком меня отравил! Нет, вряд ли это было умышленно, они же тут за каждого арестованного отвечают… Но факт – отравил, сволочь.

Добравшись до кушетки, я накинул на плечи одеяло – что-то меня знобило, сел и, обнаружив на тумбочке литровую бутылку «Аква минерале», принялся жадно пить.

Да, вот это кстати. Помимо всего прочего, меня мучила жажда. Напившись, я закутался в одеяло и хотел было прилечь, но тут очень своевременно вспомнил, что нахожусь в кабинете врача. В медицине я разбираюсь примерно так же, как и в криптозоологии, но, полагаю, аспирин в моем состоянии будет весьма полезным.

Подойдя к стеклянному шкафчику с лекарствами, я подергал дверцу. Шкафчик был заперт. Поразмышляв немного, я решил, что стекла в нем вряд ли пуленепробиваемые. Осматриваясь в поисках подходящего предмета, я задержал взгляд на массивной подставке для ручек и уже было сделал шаг по направлению к столу, но тут квадратный репродуктор ленивым голосом предупредил:

– Не балуй.

От неожиданности я вздрогнул и принялся крутить головой. Камер видно не было, но это вовсе не значило, что их тут нет.

– Ну и ладно, обойдемся без аспирина, – пробормотал я, возвращаясь к кушетке.

Я лег, укрылся одеялом – меня по прежнему знобило, и, чтобы отвлечься от своего плачевного состояния, попробовал сосредоточиться на событиях вчерашнего вечера. Вернее, на той его части, в которой мне было хорошо.

Бытует расхожее мнение, что люди, пережившие допрос с «сывороткой правды», ничего об этом не помнят. Да-да, в некоторых книгах так и написано: «он выдал все, что знал, но по понятным причинам не помнил ничего, что с ним происходило во время процедуры». Не знаю, может, это какая-то другая «сыворотка» или люди не те… А может, все то же самое, но врут, ибо стыдно за невольное предательство…

В общем, я выдал все, что знал, но при этом прекрасно помню все, что со мной происходило. И что самое неприятное: меня не пытали, не били, и вообще, никак не принуждали к этому. Врать в таком состоянии нереально, это проверено на практике, но у меня все время был выбор – я мог просто промолчать. А если бы хватило ума запастись «домашними заготовками», наверно, можно было бы ими как-то воспользоваться. Впрочем, об этом я уже говорил…

Мои мрачные размышления были прерваны приходом доктора и Никиты. Доктор выглядел так же, как и вчера: грустный, помятый, недовольный жизнью и меланхоличный. Никита, напротив, цвел и пах: вид у него был такой, словно он только что выиграл в лотерею очень много денег и теперь придумывал, на что бы их потратить. Впрочем, траты, вполне возможно, уже начались: Никита имел при себе новенький объемный пакет с логотипом универмага «Дряблый Гик». Вид этого логотипа наполнил мое сердце непрошеной грустью.

– Ну что, как тут наш психонавт поживает? – Никита обворожительно улыбнулся, выкатил из-под стола стул с крутящимся сиденьем и устроился возле кушетки.

Надо же, какой честный цинизм. Они даже не пытаются от меня ничего скрывать. И правильно: зачем утруждать себя? Какой смысл? Я теперь полностью в их власти.

– Вам теперь за это премию дадут? – с неприкрытой неприязнью осведомился я. – Или в звании повысят?

– А мы разве не на «ты»? – удивился Никита. – Если мне не изменяет память, вчера мы стали близкими друзьями. Я бы даже сказал: очень близкими. Не каждому другу можно рассказать то, что ты вчера рассказывал мне.

– Скажете тоже – «друзьями»… Вы просто воспользовались моим беспомощным состоянием, – проскрипел я, безропотно позволяя доктору осмотреть себя и посчитать пульс.

– Клевета! – весело возмутился Никита. – Ты все время был в сознании. На тебя никто не давил, не угрожал, вообще, не было никакого принуждения. Ты все рассказал добровольно. Доктор, скажи, я неправ?

– Совершенно прав, – подтвердил доктор. – Пытать-бить-запугивать в таком состоянии бессмысленно. Судя по записи, речь внятная, реакции в норме, поведение абсолютно адекватное. Все показания даны совершенно добровольно и без какого-либо намека на принуждение. Более того, у меня сложилось впечатление, что вы весьма охотно сотрудничали со следствием.

Вот же сволочи! Вот же гады… И что самое обидное: кое в чем эти свологады правы. За вычетом некоторых обстоятельств (а поди теперь докажи, что они присутствовали, эти самые обстоятельства), стратегически важная информация была выдана совершенно добровольно.

– Ну что, как он? – спросил Никита.

– Можно, – разрешил доктор. – Если не будете трясти-тормошить-напрягать, недолгое путешествие не повредит. Но потом ему надо дать отлежаться, хотя бы до завтра.

– Напрягать не будем, – заверил Никита. – Прогуляемся туда-обратно, а потом – на коечку.

– Меня теперь расстреляют? – совершенно серьезно уточнил я.

– Обязательно! – глумливо хмыкнул Никита. – Я лично и исполню, на обратном пути: у меня как раз один патрон лишний.

– Я так и думал… – голос мой невольно дрогнул.

– Да ну, брось ты! – досадливо скривился Никита. – Шуток не понимаешь? Ты во всех этих делах – пешка. В худшем случае получишь пятерик. В лучшем: получишь условно. Так что не дрейфь, все нормально.

– А куда мы поедем? – несколько приободрился я.

– Прокатимся в твой родной полк, – сообщил Никита. – По итогам твоих вчерашних показаний созрела мысль соорудить маленький следственный эксперимент, на предмет кое-что уточнить на месте. Возражений нет?

Я пожал плечами: в чем смысл вопроса? Разве от моего мнения сейчас что-то зависит?

– Ну и молодец, – одобрил Никита. – Жрать хочешь? У меня тут бутерброды…

Я помотал головой, непроизвольно скривился и дернул кадыком.

– Чего так? – озаботился Никита. – Ты сколько времени уже без еды?

– Не надо ему сейчас есть, – поддержал меня доктор. – По дороге еще воды возьмете, пусть пьет сколько влезет.

– Ну ладно, медицине виднее, – согласился Никита. – Давай одевайся по-быстрому да поедем.

– Во что одеваться?

– В одежду, – хмыкнул Никита, протягивая мне пакет.

В пакете были мои вещи: спортивный костюм, кроссовки, мыльные принадлежности и еще кое-какие мелочи.

– Эээ…

– Я был у тебя дома, – предвосхитил мой вопрос Никита. – Возражений нет?

Опять этот ненужный вопрос. Я молча покачал головой и стал переодеваться.

* * *

Наверное, все видели в кино, как возят отъявленных злодеев и важных государственных преступников. Взвод спецназа в полном вооружении, тяжелые бронированные машины сопровождения, полицейский вертолет над колонной – а то и парочка, и непременные персонажи: пессимистично настроенный командир конвоя, бывалый и мудрый, и его друг, тоже весь из себя матерый и послуживший везде, где только можно себе представить.

Очень типичная сцена, без которой не обходится ни один фильм такого рода:

Командир: «Что-то сегодня душа не месте, нехорошие предчувствия одолевают».

Матерый друг: «Ну так и немудрено – такого опасного зверя везем! Надо предупредить всех, чтобы держали ухо востро и не расслаблялись…»

И сразу всем понятно: да уж, это вам не в колхозе помидорами кидаться, все очень серьезно и многообещающе.

Увы, увы – в моем случае ничего такого не было. Препровождая меня на следственный эксперимент, Система явно экономила на людях и моторесурсах. Нас было четверо на одной машине: Никита, двое крепышей в штатском – один из них водитель, и ваш покорный слуга. Более того, мне даже наручники не надели.

С одной стороны, это вызывало легкую досаду: Система относилась ко мне как к какой-то мелкой сошке. С другой, вселяло определенные надежды: получается, меня не считают опасным преступником?

На марку машины внимания не обратил – вы в курсе, я был слегка в прострации (а может и не слегка), но, судя по некоторым косвенным признакам, это был объемистый и сравнительно новый внедорожник, очень может быть, что тот же самый, на котором мне довелось покататься вчера вечером.

Уселись мы следующим образом: Никита рядом с водителем, я сзади, с левой стороны, а рядом со мной – второй крепыш, оставшийся без руля.

– А наручники? – спросил я, желая уточнить степень своей опасности для Родины.

– А смысл? – Никита пожал плечами.

– Ну-уу…

– Какой смысл? – повторил Никита. – Во-первых, ты сейчас в таком состоянии, что тебе и конвой не нужен: сам упадешь. Во-вторых, расклад я тебе довел: будешь хорошо себя вести, очень скоро выйдешь на волю. Пытаться бежать при таком раскладе может только полный идиот. А ты у нас мальчик неглупый, прекрасно понимаешь, что за попытку побега тебе не глядя накинут реальный срок, причем совсем уже не условно. И потом: куда бежать? Ты же не старый шпион, с «явками», «связями» и прочими радостями жизни. Ну сам подумай: куда тебе бежать? Верно я говорю?

– Верно.

– Ну вот, выходит, не нужны тебе наручники. А тебя что, это обижает?

– Хм… Скажете тоже…

– Ну вот и хорошо. Расслабься, отдыхай, через десять минут будем на месте…

* * *

Добраться до места за десять минут не получилось: по дороге приходилось часто останавливаться и пропускать этих… маёвщиков, маюшников, или майщиков – в общем, тех, кто мается либо собирается на маевку.

Тут я мимоходом сделал для себя одно интересное открытие. Обычно мы с друзьями на майские праздники собираемся у кого-нибудь на даче и жарим шашлыки. Репортажи о майских шествиях и массовках я не смотрю, мне это совершенно неинтересно. И как-то вроде бы само собой, спонтанно, у меня сложилось такое мнение, что на эти мероприятия ходят коммунисты, старики, праздные алкоголики и сумасшедшие.

Оказывается, я заблуждался. Среди публики, склонной тратить время на такой анахронизм, как майские шествия, было немало вполне вменяемых и современных субъектов. По крайней мере, те группы, что нам приходилось пропускать, состояли преимущественно из прилично одетых людей среднего возраста, трезвых, со здоровыми лицами и, что удивительнее всего, вполне на вид радостных и даже счастливых. То есть никто их туда не гнал, на шествие, вот эти свои смешные кумачи и транспаранты с древними лозунгами они тащили совершенно добровольно, без какого-либо вмешательства «сверху».

Наверное, это такой специфический атавизм. В те времена, когда первомайские демонстрации были возведены в ранг всеобщей повинности, все люди жили более-менее одинаково и, в общем-то, сравнительно неплохо, без страха перед будущим, с непоколебимой уверенностью в могуществе и первосортности своей великой Страны. Так что, вполне возможно, люди идут на такие шествия ввиду элементарной ностальгии по безвозвратно утраченной эпохе былого величия и всеобщего благополучия.

Никита на маевщиков тоже реагировал: нетерпеливо посматривал на часы, корчил досадливые гримасы и бормотал:

– Вот же бездельники… Нет чтобы заняться чем-то полезным: на дачу поехать, уборку устроить, в спортзал всей толпой закатиться – нет, они шарахаются тут, почем зря…

В паре кварталов от моей родной части мы остановились перед «зеброй», пропуская очередную процессию с шариками, флажками и плакатами.

– Ну надо же, всякую херню пишут! – желчно возмутился Никита. – Нет, я понимаю: «мир-труд – май» и прочая лабуда… но при чем тут туристы?!

Да, замечание было вполне справедливым. На одном легкомысленном плакатике, типа тех, с которыми встречают в аэропорту незнакомых командированных, было написано:

Эй, турист!

Пристегнись!

Соберись!

Держись крепче!

Щас будет БУМ!!!

И внизу подпись:

Буровая 29.

Плакатик тащила полная бабуся с румяным плутоватым лицом. Создавалось впечатление, что текст писала она же: без линейки и трафарета, размашистым корявым почерком, наспех, не заботясь о качестве исполнения. И почему-то черной траурной тушью (текст на остальных плакатах в этой группе был выдержан в различных оттенках красного).

Как человек, намалевавший не одну сотню плакатов, я машинально отметил все эти детали, без эмоций пожал плечами…

И вдруг «включился».

Буровая 29?! Турист?!!!

В этот момент поток маевщиков иссяк, и мы поехали. Нащупав ремень, я машинально пристегнулся, вцепился обеими руками в спинку водительского кресла и предупредил:

– Надо бы пристегнуться.

Обернувшись ко мне, Никита с недоумением вскинул бровь и уточнил:

– Зачем?

Резонный вопрос. В самом деле, зачем людям самой могущественной Службы страны пристегиваться, будучи в служебной машине и при исполнении обязанностей? Какой идиот осмелится остановить их и предъявить претензии?

– Сейчас будет БУМ, – честно уведомил я.

Нет, это вовсе не приступ идиотизма. Просто мне стало жалко Никиту: по статистике, самое опасное место – рядом с водителем.

– Саша, не капризничай, надо немного потерпеть, – вот это Никита сказал тоном рачительной мамаши, которая в общественном месте пытается урезонить вредничающего карапуза. – Никаких «бумов» мы не планируем, приедем буквально с минуты на минуту, так что…

Договорить он не успел: с примыкающей улицы наперерез внедорожнику вылетел грузовой ЗИЛ и с разгону шибанул нас в борт.

– БУМ!!!

Да кто бы сомневался! У хлопцев с Буровой 29 зазор между словом и делом настолько ничтожен, что в него вряд ли удастся втиснуть острие боевого ножа.

Я почти не пострадал, только тряхнуло как следует, да ремнем передавило ребра. Все мои спутники были живы. Водила и Никита барахтались в коварных объятиях сработавших подушек безопасности: водила – активно, с матерками и сопением, Никита – вяло, кряхтя и охая, как дряхлый старикашка.

Товарищ, сидевший справа от меня, держался руками за окровавленную голову и тихо стонал – я так понял, что ему досталось больше всех.

Спустя несколько мгновений задняя левая дверь распахнулась, явив моему взору двух хмурых типов в потертом камуфляже.

Ну вот, знакомьтесь: это мои коллеги с Буровой 29, капитаны Юра и Степа. Подробно представлять не буду, полагаю, сейчас для этого не совсем удачное время.

– Шевелись, турист, – буркнул Юра, отстегивая ремень безопасности и бесцеремонно выдергивая меня из салона. – Надо сваливать, пока не очухались…

Глава 6
КЛАН: РАБОТА НАД ОШИБКАМИ

В начале первого ночи позвонил генерал.

– Не спишь?

– Ннн…никак нет, – Валентин – матерый оперативник, в секунду сумел выломиться из тяжелого забытья, прийти в себя и даже подпустить в голос заряд служебной бодрости. – Спать будем, когда по всем пунктам «отстреляемся».

– Нет уж, ты давай – без фанатизма, – не одобрил генерал. – Если есть возможность, надо отдыхать, а то долго так не протянешь. Я вон сам… гхм-кхм… в общем, надо отдыхать. Ты далеко от «стационара»?

– Рядом.

– Включи и перезвони мне.

Валентин включил стационарную систему защиты связи и набрал номер генерала.

– Хорошо. Слушай и запоминай, писать не надо. Готов?

– Всегда готов.

– Андрей Федорович Попов, детская больница № 2317, начальник отделения, сейчас дежурит.

– Ух ты… Детская?

– Так точно, детская. Неожиданно, да?

– Ну, в общем…

– Ну так вот и я говорю: надо гибче мыслить. Иногда полезно выходить за рамки общепринятых стандартов: глядишь, и время сэкономишь, и без информатора обойдешься.

– Вообще-то, мы в том районе проверили все медучреждения. Все до единого, по списку, и детские тоже.

– Но детские – поверхностно? Сугубо для очистки совести, правильно?

– Ну, в общем…

– Да нет, это я не в упрек. По стандарту – все правильно, надо быть большим оригиналом, чтоб приволочь украденного из реанимации «тяжелого» взрослого в детскую больницу. Впрочем, ладно, не будем тратить время. Задачу уточнять?

– Да нет, все ясно. Прокатимся, пообщаемся, выясним, что там с нашим…

– Гхм-кхм! – вот это генерал сделал нарочито громко и резко, явно давая понять, что расшифровывать ничего не нужно. – Давай все-таки уточню. Лишних привлекать не надо, возьми своих здоровяков-неразлучников. Досконально выведай, что именно там прозвучало, реши вопрос по «больному», определись с доктором. На всякий случай запасись СТАНДАРТНЫМ набором, но… Постарайтесь сделать все тихо и аккуратно. Вопросы?

– Никак нет.

– Хорошо. Вот данные по семье – если вдруг не срастется в режиме «доброй воли» и придется беседовать «на повышенных тонах». Дети – мальчик Вова, пятнадцать лет, девочка Ира, тринадцать лет, супруга Валерия – кстати, нет сорока и вполне пригожая дама.

– Запомнил.

– Да, обрати внимание: там мельком прозвучало, что кое-кто писал беседу с «больным» на диктофон. Если подтвердится, надо будет потом проехать еще в один адрес: чуть позже по нему будет вся информация.

– Понял.

– Если надо – не стесняйся, беспокой, уточняй. Я не сплю, жду результата.

– Все понял.

– Ну все: за работу…

Генерал, как всегда, осторожничает. Переговоры ведутся мало того что по «закрытому» каналу, но еще и под надежной стационарной защитой, но он все равно не называет имен и употребляет расплывчатые формулировки, исключающие какую-либо конкретику в обвинительном аспекте. То есть, если, не дай бог, их когда-нибудь потащат в суд и там будут использованы материалы «прослушки», вот эти указания наподобие «реши вопрос» и «определись» – их, образно выражаясь, к делу не пришьешь и под статью не подгонишь.

И все бы тут было правильно и логически обоснованно, но… Предшественник генерала тоже был мастером конспирации и большим любителем перестраховки, но ему это не помогло.

Валентин тяжело вздохнул и задумался.

Настроение было до упора минорным, и вовсе не из-за того, что последние двое суток пришлось работать на пределе человеческих возможностей, практически без сна и отдыха.

Сегодня ушел из жизни двоюродный дядька Валентина по материнской линии – Александр Гаврилович Разумовский, или просто Старик, как его привыкли называть за глаза представители клана.

Они никогда не были близки: дядька относился к Валентину свысока и отстраненно – как и подобает коренному москвичу относиться к «понаехавшему» из провинции бедному родственнику, или как сановный боярин относится к голоштанной родне жены-бесприданницы.

В отличие от других «деток», Валентин никогда не пользовался привилегиями, которые вроде бы должна давать родственная связь с вождем клана. Он прилежно вкалывал, что называется, не за страх, а за совесть, делал ставку на усердие и профессионализм и старался во всем превзойти «законных сынков», поскольку чувствовал себя именно тем самым дальним бедным родственником. Валентину никто ничего не обещал, но он надеялся, что рано или поздно его усердие будет оценено по достоинству, и, как говорится в одном интересном документе, «…и воздастся каждому по делам его…».

Из иерархов клана Валентин с большей симпатией относился к генералу Коврову – человеку гибкому, интуитивному и харизматичному, а дядю побаивался и старался держаться от него на почтительном удалении, благо это было несложно: за все время своенравный Старик ни разу не пригласил племянника в гости.

Тем не менее Валентин был благодарен дяде уже лишь только за то, что тот допустил его в клан. Валентин прекрасно понимал: без вот этой пресловутой родственной связи он никогда и ни при каких условиях не получил бы то место в структуре, которое занимал сейчас.

Итак, дядя умер. Никаких горьких чувств по этому поводу Валентин не испытывал, но элементарная логика подсказывала: в связи с этим событием его положение в клане резко изменилось. С этого дня он был даже не дальним родственником с незначительным, но гарантированным статусом и некоторыми перспективами, а просто наемником, посвященным в дела клана. Для Валентина это было ново, необычно и вполне чревато: теперь в любой момент можно было ожидать самых разных и непредсказуемых «оргвыводов», зависящих в первую очередь оттого, кто одержит верх в процессе внутрикланового переворота…

* * *

«Здоровяки-неразлучники», это действительные статские сынки, Шота Бабададзе и Витя Ковров, которого за массивность и основательность все близкие зовут по отчеству – Палычем. Для выполнения поставленной генералом задачи «лишние» в самом деле были не нужны… так же, впрочем, как и неразлучники. При иных обстоятельствах Валентин запросто сделал бы все сам и очень быстро, что называется, в одно лицо и в одно касание.

Однако одним из пунктов задачи, если помните, было «решение вопроса по больному».

Такого рода вопросы Валентин предпочитал решать чужими руками. И вовсе не из-за щепетильности либо какого-то эфемерного кодекса чести, а просто ввиду здорового чувства осторожности и целесообразности. Зачем лишний раз брать грех надушу, когда рядом с тобой есть ущербные создания, в силу своей принадлежности к «элите» считающие себя сверхчеловеками и на полном серьезе полагающие, что они наделены особыми правами казнить или миловать простых смертных?

Учитывая наличие камер, машину оставили в сотне метров от парадного входа больницы. Задача была поставлена по дороге, но непосредственно перед заходом Валентин провел краткий инструктаж, как это было у них принято перед любым, даже самым незначительным мероприятием.

– Напомню, команда была «по возможности без шума», – Валентин внушительно ткнул пальцем вверх, чтобы исключить вопросы, откуда именно была получена команда. – Заходим «экспрессом», «набело», я общаюсь, вы смотрите в пол, держитесь правой стороны, стараемся как можно быстрее миновать холл. В идеале идем по лестнице, если придется пройти к лифтовой площадке, голову не подымать, там камеры. В крайнем случае, при конфликте или проявлении явного интереса, придется всех глушить – тихо и аккуратно, без тяжелых травм. Но тогда надо будет все делать очень быстро и действовать впопыхах, потому что камеры выведены на пульт дежурного: приедут быстро. Так что надо постараться кровь из носу зайти «набело». Вопросы?

– Вопросов нет, – кивнул Палыч. – Не волнуйся, командир, все сделаем в лучшем виде.

Да, пока что вопросов действительно нет, сынки его «слушаются» – привыкли. Каких-либо явных изменений в отношениях пока что тоже не видно, все остается по-прежнему. Что ж, посмотрим, как там будет дальше: в ближайшие дни все должно проясниться…

* * *

Несмотря на поздний час, в приемном покое было четверо бодрствующих: пожилой охранник, пышка-медсестра, младой худосочный ментеныш и телевизор.

Телевизор показывал добротный старый боевик из местной «сетки», охранник напряженно следил за сюжетом, страж порядка откровенно любовался формами медсестры (халат явно узковат, и две верхние пуговки неслужебно расстегнуты), а медсестра делала вид, что смотрит кино, аппетитно лузгала семечки и наслаждалась вниманием стража порядка.

На вторжение поздних гостей медсестра отреагировала весьма игриво:

– Мрр? И кто из вас больной ребенок?

И тотчас же состроила глазки Валентину. Очевидно, здесь не часто появляются за полночь хорошо одетые статные мужчины.

– Не положено… – ревниво пробурчал младой ментеныш. – Приема нет… Днем надо…

– Мы к Андрею Федоровичу, – Валентин для убедительности продемонстрировал пакет со «стандартным набором» и внушительно соврал: – Он ждет.

– Проходите, – медсестра, ласково глядя на Валентина, ткнула пальцем в потолок. – Второй этаж, двести восьмой кабинет. Может, проводить?

– Нет-нет, спасибо, мы сами.

«Вот ведь некстати, – подумал Валентин, машинально отмечая расположение видеокамер. Если все пойдет плохо, придется потом и с этой решать – больно уж глазастая…»

* * *

Доктор спал при свете, на жесткой не застланной кушетке, накрывшись халатом и положив под голову толстый медицинский справочник.

– Хм… Заплати налоги и спи спокойно? – пробурчал Палыч, заходя последним и закрывая за собой дверь.

Судя по всему, проблем с совестью у доктора не было: дверь не заперта, и вроде бы преступный сон (на дежурстве, однако) крепок, как у набегавшегося за день здорового ребенка.

– Да уж… – Валентин с недоумением пожал плечами: действительно, человек, укрывающий раненого преступника, должен спать тревожно и чутко и хотя бы ради вящей имитации защищенности запирать дверь. – Доктор, извольте проснуться! Разговор есть…

Разбуженный доктор повел себя беспардонно: знакомиться и вдаваться в подробности дела не пожелал, вяло возмутился по поводу неурочного визита и категорически потребовал оставить его в покое:

– Я прошу вас немедля выйти вон! В противном случае мне придется вызвать этих… Представителей правопорядка.

– Считайте, что они уже здесь, – Валентин предъявил удостоверение, причем не как обычно – бесконтактным образом, а дал доктору в руки, как будто бы в знак особого доверия. – Причем сразу и права, и порядка, так что бегать вниз не придется.

Доктор изучил удостоверение (при этом зачем-то понюхал его, не намеренно, а так – машинально), вернул владельцу, сразу притих, съежился и, образно выражаясь, резко потух.

От удостоверения пахло репрессиями.

«Дети Арбата» – старомосковская интеллигенция, прекрасно помнят этот запах, он навсегда засел в самых потаенных глубинах их подсознания, и стандартная реакция в таких случаях, как правило, однотипна: безотчетный страх.

– Да-да, я… Я все понял…

Убедившись, что пересечения с Системой не избежать, доктор быстренько напрягся и выдал свою версию событий. Да-да, разумеется, теперь он вспомнил! Был такой Гордеев, в самом деле, завезли давеча в тяжелом состоянии. Кто принимал, что за причины, каковы, вообще, обстоятельства – совершенно без понятия… Почему именно в их больницу, если не по профилю? Да кто же его знает, скорее всего, это ближайшее медучреждение по пути следования, вот и заскочили. И, кстати, был он тут совсем недолго, в тот же вечер отдали родственникам, что называется, с рук на руки. А что там с ним случилось далее – один бог ведает…

– Нехорошо, доктор, – огорчился Валентин. – Несолидно.

Доктор врал неумело и безыскусно, как и всякий потомственный интеллигент, вынужденный под давлением обстоятельств прибегнуть к простому древнему приему «ложь во спасение». Любая замоскворецкая кухарка соврала бы гораздо более талантливо и виртуозно.

К родственникам Гены сразу после происшествия приставили «глаза и уши» – как раз таки на предмет пресечения вот таких неловких телодвижений. Как минимум с десяток медучреждений находились к месту происшествия ближе, чем ДЕТСКАЯ(!) больница. А уж выписать «с рук на руки» тяжелого пациента, который намертво прикован к аппарату жизнеобеспечения – это вообще ни в какие ворота не лезет.

– Доктор, мы все знаем, так что врать бессмысленно, – Валентин не стал прибегать к иезуитским приемам – не тот случай, здесь можно решить все гораздо проще. – Будете запираться, загремите за соучастие. Вам что, плевать, что ваша семья останется без кормильца?

– Не знаю… – втянув голову в плечи, затравленно пробормотал доктор. – Ничего не знаю! Я вообще не понимаю, что вы от меня хотите…

– Прошу по-хорошему в последний раз, – честно предупредил Валентин. – Еще слово неправды – и переходим из режима «доброй воли» в режим «как обычно».

– Не пугайте меня! – тонко крикнул доктор. – Я вас не боюсь! У нас сейчас не тридцать седьмой!

– Совершенно верно, – согласился Валентин. – Сейчас не тридцать седьмой. Сейчас гораздо проще.

И со значением посмотрел на Палыча.

– Угу, – понятливо кивнул Палыч и шагнул к доктору.

По дороге в больницу Палыч был озадачен на предмет «аргументации». Сейчас, по логике, он должен был выступить в роли сатрапа текущего момента: нависнуть над доктором всем своим монументальным организмом и, зловеще цедя слова, с замогильным холодом в голосе напомнить о докторской семье – жене и детях. И намекнуть о ближайших перспективах использования этой самой семьи в некоторых специфических аспектах процесса дознания. Это своего рода стандарт, промежуточный этап между режимом «доброй воли» и режимом «как обычно».

Увы, Валентин сосредоточился на клиенте и совсем забыл, что Палыч предпочитает силовые решения, а также обладает явным талантом превратно истолковывать особые взгляды начальства и интерпретировать их по своему произволу.

– Задавлю, гнида!

Утробно взревев, Палыч сгреб доктора с кушетки, повалил на пол и, схватив за горло и за гульфик, принялся в буквальном смысле натирать им (доктором, то бишь) паркет, страстно взрыкивая:

– Колись, тварь, а то удавлю наххх!!!

Как видите, получилось все по совсем уж упрощенной схеме.

Доктор хрипел и задыхался: схваченный железной рукой за гульфик, он пытался истошно вопить, но горло было стиснуто другой рукой – не менее сильной, так что вопли глохли в зародыше и получалась сиплая, надсадная фистула.

Валентин недовольно поморщился: сцена вышла дикая и неприятная, и совершенно очевидно, что запросто можно было обойтись без этого.

Шота, заметив, что доктор стал синеть, праздно поинтересовался:

– Палыч, нам что нужнее: труп или информация?

– Колись, тварь! – Палыч не реагировал, он азартно стукал доктора головой об пол. – Колись, а то сдохнешь щасс!

– Палыч! – прикрикнул Шота на друга. – Прекрати, задавишь!

– Да и хрен с ним, – пробурчал Палыч, тем не менее слегка ослабляя хватку. – Одним уродом больше, одним меньше… Ты будешь колоться, мразь? Или задавить тебя сразу?

– Я скажу! – прохрипел доктор. – Отпустите, пжжлссс…

– Да я и не сомневался, – самодовольно хмыкнул Палыч, отпуская доктора и присаживаясь на краешек кушетки. – В моих руках и не такие звери об…лись, так что радуйся, что вообще жив остался!

Едва придя в себя и отдышавшись, доктор – вот ведь простая душа! – одарил Палыча особым взглядом. То есть глянул исподтишка, вполне запуганно и подавленно, но вовсе не как на безымянный объект угрозы, а с каким-то нездоровым интересом и… с совершенно определенным узнаванием.

Когда Валентин велел подняться с пола и сесть на кушетку, доктор поспешно выполнил команду, но сел на другой конец, подальше от Палыча, и еще разок метнул в его сторону такой же – бесхитростно-опознавательный взгляд.

В отличие от Палыча, Валентин прекрасно умел читать взгляды, не только начальственные, но и вообще все подряд – это было частью его работы.

Быстро перебрав варианты, при которых доктор мог слышать это роковое для него имя, Валентин сделал единственно возможный вывод:

– Гена назвал имя Палыча… Верно?

Доктор опять втянул голову в плечи – мотать головой не посмел, но крепко зажмурился и замер.