Текст книги "Заколдованное счастье"

Автор книги: Лев Маляков

«За деревню сквозь желтую осыпь…»

 
За деревню сквозь желтую осыпь
Вел проселок
То прямо, то косо,
Опоясав низину подковой,
Заворачивал в клевер медовый.
 
 
Вдоль ракитника вел над рекою,
Прятал в спелую рожь с головою
И волнистым шуршащим навесом
Убегал к синеватому лесу.
 
 
Тот проселок за долгие годы
Утоптали, как ток, пешеходы.
По нему шли туда,
Где раскаты,
Шли на смерть
В сорок первом солдаты.
 
 
Укатали проселок обозы
И листвой застелили березы,
Сапогом да узорчатой шиной
Пропечатана вязкая глина…
 
 
Выбегают проселки такие
На большие дороги России.
 

«Живешь, заботой городского…»

 
Живешь, заботой городского
Насквозь прохвачен и прогрет.
И вдруг
Под ложечкой заноет,
Да так,
Что почернеет свет…
 
 
С чего бы,
Сам не понимаю,
Тоской захолонуло в мае,
Когда на влажных тротуарах
Асфальт теплынью разморен:
Его вздувает, что опару.
Да что гудрон,
Когда бетон
Зеленой молодью пропорот.
И вроде город мне не в город.
 
 
Так вот с чего тупая боль
Отозвалась под сердцем гулом:
Полями вешними пахнуло…
И ты хоть как себя неволь —
Уснуть не сможешь:
Ночь, другую
Все видишь землю дорогую
С крутым опасным половодьем,
Когда ручей под стать реке,
А в нем березы налегке
Бредут,
Смеясь над непогодьем.
 
 
А бани, словно пароходы,
В субботу густо задымят.
И до потемок огороды
Богато ведрами звенят.
Листа березового запах,
Мореного в жару сухом,
Ложится в лунные накрапы
Еще не сложенным стихом.
 
 
В тех банях сверстники с устатку,
Как боги, в облаках парят…
Я сладко шевельнул лопаткой,
Как будто жаром тем объят.
И до утра усну едва ли.
Я знаю:
Ждут меня поля,
Зовут,
Зовут родные дали…
Прости,
Отцовская земля!
 

В МЕДВЕЖЬЕМ ВИРУ

 
Не дед – бородища лопатой,
Плечами покат,
Звероват, —
Лесничий Сергей Конопатый,
Веснушчат, как рыжий закат.
 
 
Такого ль хозяина ждали
Увидеть в Медвежьем Виру:
Увидели —
И заскучали
Собратья мои по перу.
 
 
Все кажется им,
Что на древней
Земле чудаков-скобарей
Слезятся курные деревни,
Скрипят на ветру без дверей.
 
 
А в них мужики бородаты,
С ухваткой
Медведю под стать,
На крышах замшелых закаты
Ложатся с полдня почивать…
 
 
Ищите,
Ищите, коллеги,
Ну как же – остались следы:
Еще громыхают телеги,
И в чайной галдеж не с воды.
 
 
Но бороду
Для колорита
Найдете у нас не везде.
Да вряд ли собака зарыта,
Хотя бы и в сверхбороде.
 
 
Узнайте лесничего в деле,
В потемках озябших лесов,
Когда затяжные метели
Свивают снега в колесо,
 
 
И ветры березник в ободья
Сгибают,
Натужно звеня, —
Когда затрубит половодье
В воронку у каждого пня!…
 
 
И что бы в лесу ни стряслося,
Ответчик —
Лесничий один:
Зачислит на пенсию лося,
Дожившего до седин,
 
 
Накормит в мороз куропаток,
Зайчишку-подранка спасет…
На этих плечах непокатых
Серега порядком несет!…
И с деревом он человечен,
А что безбород – не в укор:
Он завтрашним,
Завтрашним вечен,
Как этот порубленный бор!
 

ГУСЛЯРЫ

 
Небо – куполом иль мокрою рогожею, —
В путь-дороженьке кал ики перехожие.
 
 
Потешали молодецкую братч ину,
В Киев-городе оплакали дружину
Князя Игоря.
И снова Русь былинная…
 
 
То не песня в поднебесье лебединая,
Перед бурей не птенцов скликают гуси —
Взрокотали звончатые гусли.
 
 
Шли кал ики с песнями да охами —
По векам, как по ступенькам.
В стольный град
Заявилися ватажно скоморохами.
Слушай гусельки
Кто рад и кто не рад!
 
 
Смерды слушали —
Душою приосанились.
А монахи да ярыжки прячут нос:
Чуть стемнело – к володыке,
З емно кланялись.
Спешно стряпали на вольницу донос.
 
 
И затеялось гонение на звончатые…
Только видано ль,
Чтоб песню на Руси
На кресте распяли и прикончили!
Наши деды гусли пронесли
Через все кресты
И все запреты,
Деды – безымянные поэты!
 

МОЙ СТИХ

 
Стих мой тихий
                        в дорогу
Да в ветер влюблен,
Ни черту, ни богу
Не молится он.
 
 
Один заночует
В лесу под сосной.
И снова кочует
С мешком за спиной.
 
 
В мешке том рябины
Рубиновый клад,
Запевки,
Былины
Да притчи лежат;
 
 
Настой медуницы
В низине парной,
Прохлада водицы
В полуденный зной;
 
 
Накрапы рассвета,
И горькость,
И мед:
Горючее лето
В мешке он несет.
 

 
В деревне привычно
Стучится в окно.
– Ну вот и отлично,
Зажд ались давно.
 
 
Мне давечь сказала
Соседка про вас…
Пропустим по малой,
С дороги – как раз.
 
 
– По «сотенке» можно.
– Пожалте за стол.—
И дед осторожно
Про песни повел:
 
 
– Составлены вроде
Толково на слух… —
Но тут в огороде
Взорвался петух.
 
 
Хозяин степенно:
– Пора и в кровать, —
У нас не посменно:
До солнца вставать.
 
 
И стих не перечит,
Он знает:
Сейчас
Не падки на речи
В деревне у нас.
 

«Ты, земля, не баловала лаской…»

 
Ты, земля, не баловала лаской
Хлеборобов,
Родичей моих:
Загибала мужикам салазки,
Норовила кулаком под дых.
 
 
А потом сама и вызволяла
Из беды мой деревенский род:
Ягодою свежею и вялой
Да грибом в неурожайный год.
 
 
Выдавала клена на ободья,
Шелковой бересты и мочал…
Дед пахал хозяйские угодья,
В бороду до времени молчал…
 
 
По себе,
Не по рассказам знаю,
Как берет костлявая беда.
Что от нас осталось бы тогда,
Если бы не доброта земная?
 
 
Враг с огнем прошелся по хлебам —
И поля мертвели, словно туши.
Добрая земля в чащобах
Нам
Почерневшие выхаживала души.
Мы кормились молотой корой
И хмелели от малинового чая.
Вот тогда и понял я впервой:
Безгранична доброта земная.
 
 
Доводилось мне потом встречать
Посуровее края и посердечней,
И везде, и всем земля – как мать
В доброте и щедрости извечной.
 
 
У моей единственной мечты
Из веков проторена дорога:
Людям бы вот столько доброты
Черноземной,
Искренней
И строгой!
 

ЗАКОЛДОВАННОЕ СЧАСТЬЕ
(поэма)

ВСТУПЛЕНЬЕ

 
На перекрестье двух дорог,
Земля,
Перед тобою каюсь,
От бед твоих не отрекаюсь,
Прими же сына на порог.
 
 
Мы что-то потеряли все,
Тебя покинувшие в горе,—
И тот, кто властвует на море,
И тот, кто строит на Чусе.
 
 
Ушедшие судьбу пытать,
Перед тобой мы виноваты.
Грядет священный час расплаты —
Ни вволю есть,
Ни в меру спать.
 
 
Он ждет,
Придет тот день вчерашний,
Посмотрит пристально в глаза:
Разбудит голос талой пашни,
И, ослепив,
Прозрит гроза!
 
 
Возьмет всего,
Насквозь проймет
Тебя
Забытыми ветрами.
Увидишь сам, что век не тот
С его неновыми делами.
 
 
Тогда ты, может быть, поймешь
Упрек родительницы кроткой,
Что без тебя растила рожь
И коротала век короткий.
 
 
Ведь ты забыл, как держат косу,
Не говоря уж об ином,
И двадцать лет не кажешь носу
В осевший под березой дом.
 
 
Немалый срок.
Решений тьма,
Романов – и того не мене,
Но ни решенья,
Ни тома
За плугом стариков не сменят.
 
 
И нам придется дать ответ
За все погибшие колосья,
За «королеву поля» —
Гостью,
Что насаждали столько лет;
 
 
Понять самой вины причину,
Зазря не пригревать хулу
И все принять,
Как д олжно сыну:
И равнодушье, и хвалу.
 

РЕВНОСТЬ

 
До соседнего села
Через рощу
Мне ходить бы на блины к тощей теще:
Шалью шелковой
Болезную одаривать.
Под наливочку неспешно разговаривать.
И не знать бы ни беды, ни тревоги,—
Чтоб молодка завсегда на пороге.
Будь с покоса ты, с похмелья, от собранья,
Чтобы Дарьюшка —
Сплошное пониманье:
До полночи дожидалась бы встречи,
Ни словечком супротив не поперечив.
Да и я уж радость-женушку пестовал бы,—
Обходился б не как с бабой,
Как с невестою…
 
 
Спохватился я от дум —
Коченею!..
А совсем недавно хаживал с нею —
С самолучшей на округу нашу девкой —
Да пошаливал под окнами припевкой!..
И с чего бы вдруг ко мне охладела?
Я до ней,
А у Дарьюшки – дело:
То концерт,
То громкое чтенье,
То по Красному Кресту обученье.
Ох, не по сердцу мне Дарьины учения
Допоздна
У сельсоветчика Евгения!..
Иль позарилась на твердую зарплату,
Захотелось на готовые харчи?
Понаскучило вынянчивать лопату
Да выстаивать на зорьке у печи?
Или душеньку твою,
Душа-дев ица,
Соблазнило,
Подкузьмило в недород?
Как же мне-то быть веселым
Ухитриться,
Заявиться
Прежним гоголем в народ?!
 
 
Эх, не я ли
Первый парень на деревне,
Хоть с гармонью,
Хоть с саженною косой!
Ты ходила бы при мне под стать царевне,
На покатых —
С огнерыжею лисой!
 
 
Ничего, что трудодень не давит спину,
Нам уменья на житье не занимать:
Ремесло в котомке з аплечи закину —
Словом-лихом попрошу не поминать.
Заявлюсь домой
Не с дохленькой зарплаты,
На плечах моих – похрустывает хром!
Захоти —
И выстрою палаты:
С топором-то
Посподручней, чем с пером.
 

 
Или, может, гармозень моя осипла,
Не сумеет отчубучить «скобаря»?..
И какого черта к этому прилипла? —
Ох, гляди, невеста,
Вышло б не зазря!
Мы еще тово Евгения спытаем:
(Не на слово —
На двужилистый кулак!)
Уж такая ли любовь его крутая,
Да и костью председателишко —
Как?
 

* * *

 
Шел деревней Первомай,
В красное одетый.
Хочешь – нет: воздымай
Метра в два портреты.
И неси свою беду
В святости иконной…
В сорок первый год иду,
Словно в боль влюбленный.
Не поплакаться иду,—
Чтоб, скулу спружиня,
Рассказать про ту беду,
Живу и поныне.
 
 
Пошуметь иной не прочь:
Мол, молился каждый
Тем портретам день и ночь
С суеверной жаждой.
Хоть ученый,
Хоть иной
Утвердитель смелый,
За широкою спиной
Прятаться не дело.
 
 
Говорил ты черта с два
В деревнях с народом,
Что концы сводил едва
Горе-огородом,
Что от дум темнел с лица,
Как под осень травы…
Мне те думы от отца
Перешли по праву.
 

* * *

 
А тогда?
Тогда-то что!
Двадцать лет – не сорок,
Жил я верой и мечтой,
Вспыльчивый, как порох.
 
 
День, как солнышко, горел
Дарьюшкиным взором,
И в обиде все же грел
Жарким разговором.
 
 
До портретов ли,
Когда
Сердце, ох, зашлося:
Думы душеньку – беда! —
Доконали вовсе.
 

 
Я от митинга – в кусты,
Будто бы по делу,
И наметом три версты —
Аж в ушах свистело.
 
 
Сердце – молотом в виски!
Хоть не дюже чинно,—
Сняв ботинки и носки,
Дую босячиной.
 
 
У деревни за гумном
На ноги – обновки.
«Сковырнешься кверху дном,
Супротивник ловкий!»
 
 
Возле лавки мужики —
Скинулись по малой.
– Примыкай, коли с руки,
Ты ведь свойский малый.
 
 
Отказаться не резон, —
Праздничное дело,
И к тому ж в душе трезвон:
Вот как накипело!
 
 
Хоть залить ее,
Спалить —
Лишь бы полегчало!
Только выпало подлить
Масла в то начало.
 
 
На траве на молодой
Знатное застолье:
Не холодной не водой
Заливаю боль я.
 

 
Всей закуски – огурец
Да одна хренина.
С третьей —
Тутошний кузнец
Сгреб за грудки сына.
 
 
Мужики промеж – герой:
Чуют даровую.
– На свово-то, ишь герой,
Ставь на мировую!
 
 
С той проклятой «мировой»
Мне бы в самый раз домой!
Да не тут-то было:
Не привык я к даровой:
– Дуй в ларек, Данила!
 
 
Пили,
Нюхали рукав,
Дымили самосадом…
Я, плечами поиграв,
Встал:
– Бывайте!
                  Надо!..
 
 
На пригорке
Сельский клуб —
Хоромина нескладная…
– Дарья, Дашка,
                         приголубь,
Мо-оя не-на-гля-дна-я!..
 
 
Мне в ответ —
Секут глаза:
Встречают, будто грешника.
И не Дарья —
                    а лоза
Середи олешника.
 
 
Как ножи,
Зрачки грозят,
Студят незнакомостью…
Девки,
Бабы,
М альцы —
В ряд:
Вся деревня полностью.
 
 
Возле Дарьи – как прирос —
Евгений приспособился.
А по мне – мороз, мороз! —
Ишь кого сподобился!
 
 
Ухватясь рукой за стол,
Похрустываю пальцами.
Гармонист щербатый пол
Выстеливает вальсами.
 
 
Разломились пополам,
Ахают малиновы.
Гонит ветер подола,
Ситцевы, сатиновы.
 
 
Выдаю земной поклон —
Лишь бы Дарью взять в полон,
Закрутить бы в огневой
Да из клуба вызволить,
На лужайке медов ой
О сердечном выспросить.
 
 
Встал Евгений,
Голос – медь:
– Что ты прешься, как медведь?
Я к нему:
– О чем вопрос?..—
Кинул левой бровью,
Руку правую занес,
Этак – для здоровья.
 
 
Вот так раз:
Пластом лежит.
Дарья побелела,
В карих слезынька дрожит,
Горько, оробело…
 
 
Хоть хмельной,
Да понял я:
Дело, паря, полынья!..
 

ВИРЫ

 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Молод ик над пожней, будто коса
Звенящая над плечом
В ожиданье трав…
О боже!
О чем это я, о чем?..
Дымилась,
Ручьилась роса,
Лезвием поиграв.
 
 
Земля наплывала,
Текла под взмах:
Бескрайность и ты —
Один на один.
И этот захлеб высоты!
И кажется – счастье в твоих руках.
И ты —
У вечности сын!..
 
 
Хоть двадцать лет
С тех пор пронеслись,
Все не забыть
Того июньского дня:
Евгений и двое,
Будто коней покормить,
Завернули в луга,
Сказали: садись!
И ствол вороненый
Слепо глядел на меня.
 
 
Явь или сон?
Но верь – не верь:
Решетки ржа
Когтит голубень.
Слышно:
Протопают сторожа,
Пропорет молчанье скрипучая дверь…
И этак —
Который день!
 
 
А мне бы на волю,
С косой в луга:
Не ждет страда,
И рук нехватка.
За перекатом темны омут а,
В полдень с жерлицами бы туда:
Щука теперь до жора падка…
Мне думалось:
Травы зажд ались меня,
Роняют росины,
Как слезы мужские.
Не знал, что Россия
В захлебах огня,
Военным набатом
Объята Россия!..
 
 
Клацнул, как выстрел,
За дверью замок —
Ударило светом
В глаза жестоко.
– Капут совьетам!..
Ты нам бы мог
Помогать очень-очень много!..
 
 
Сижу.
Глаза протираю:
«Брысь!..»
Добро бы Женька,
А тут почище!
Мерещится?
Вроде нет!
Откуда взялись
Эти
Кованые
Сапожищи?
 
 
Тянется
В рыжих волосьях рука.
Хлопает по плечу,
Как брата.
На вопросы молчу.
Гляжу на черного паука,
Рукав облапившего горбато.
 
 
А немец с ухмылкой
Богато сулит
За службу лакея
И деньги, и счастье.
«Шалишь:
И елеем,
И прочим я сыт…»
А сердце от дум —
На части!
 
 
Вал и,
Подкидывай,
Не скупись,—
Будет тебе работа!..
Эх, недотепа, нескладица-жисть!
Мне бы лишь за ворота…
 

ИСПЫТАНИЕ

 
Елки чернеют копьями,
Целятся в месяц багряный.
Псковскими зыбкими топями
Шли партизаны.
 
 
Нянчить бы нам руками
Не автоматы —
Землю,
Песнями да стихами
Щедрость ее приемля!
Горько
В неполных двадцать
Отплакать и отсмеяться,
Тихому хлеборобу
В поле идти солдатом,
Пашни первую пробу
Брать не плугом —
Гранатой.
 
 
Давит на плечи доля,
Нет, не косой —
Прикладом…
Сердце гудит от боли:
Надо, надо, надо!
 
 
Что с нами завтра будет?
Видеть ли нам рассветы?
А по дер евням люди,
Ближе которых нету.
 
 
Ночь тяжела в болоте.
Ночь добра на подходе.
– Доты! —
Шепот по роте,
Будто озноб проходит.
 
 
Хутор байнёнкой ветхой
Мне заслонил
Полмира,
Красной остался меткой
В карте у командира,
Н асердце отпечатался,
Пулей ко мне посватался.
 

* * *

 
В горе
Россия сур овела,
Взглядом строгим
Темнела,
Рвы и окопы строила,
Смелых вела
И несмелых.
 
 
Благословленным
Ярость
Круто вздымала жилы…
Лишь на последнюю малость
В ребрах бы стука хватило!
Только бы дотянуться
К доту
Ценой любою…
 
 
Сутки,
Вторые бьются:
Пятеро… трое… двое…
Эти минуты стоят,
Может быть, целой жизни!
 
 
Двое. Остались двое.
Благослови, Отчизна!..
 

НА ОСТРИЕ

 
В ярых отсветах черные кости
Над рекой запрокинул мост.
Каково погулялось вам,
Гости?
Каково прогулялось «нах Ост»?!
 
 
Приюти меня, вдовушка-ночка,
У заступника-валуна,
Подсоби дотянуть до лесочка.
Ты же можешь, темным-темна!
 
 
Остуди,
Охлади сентябринами:
В добрых чащах с густою листвой,
Переспелыми журавинами
Да прохладою луговой!
 
 
Некрещеный,
Готов я взмолиться,
Исповедаться под мостом.
Вот так сказочка-небылица,—
Отведи,
Хоть перстом, хоть крестом!
 
 
Мне бы только покромок поляны
Одолеть,
Превозмочь до зари…
Рубцеватые раны – каляны,
Отомщения поводыри.
 
 
Как ремнем,
Перехваченный болью,
Обнимаю земную юдоль.
Сто шагов до лесного раздолья —
Сто кинжалов в открытую боль!
 
 
Захватил пятернею осоку,
Через кочки —
Привал… перевал…
И послышалось:
Будто бы с боку
Кто-то стонет?
На помощь позвал?
 
 
Не ошибся:
Зеленые точки
Прострочили и стоны, и ночь,
Я, как видно, родился в сорочке,
Мне бы к лесу
Да т ихонько прочь…
 
 
И с чего бы
В звенящую свару
Пустоты, черноты и огня,
Как в предбанник сквозной с перепару,
Потянуло всем телом меня?
 
 
И откуда в навылет пробитом
Моготы
На такое взялось:
За плечами с живым иль убитым
Проползти ту поляну насквозь?..
 
 
Я очнулся под яростный стрекот
Пировать прилетевших сорок.
С неба сыпался «юнкерсов» рокот,
Багровел,
Разгорался восток.
Приподнял я спасенного мною,
Отвернулся,
Хоть плач над собой,
И какой непонятной виною
Провинился я перед судьбой?!
 
 
Меж разлапин корявых корений,—
Как вчерашнее,—
Вспомнить изволь,—
Председатель Совета
Евгений —
К новым бедам да старая боль!
 
 
Оказалось:
Ничто не забыто!
Я поднялся, от боли стеня,—
Потемнело, зарею омыто,
Голубое рождение дня.
 
 
Шаг за шагом,
Без думы, без цели —
Лишь бы прочь от былого уйти,
А оно, как столетние ели,
На моем поднималось пути.
 
 
Уходил, спотыкаясь, в былое,
Будто кончилась в мире война.
Отступало вчерашнее злое,
Лишь осталась, как солнце,
Она.
 
 
И светила,
Светила глазами,
Ой, какие у Дарьи глаза!
Мне бы выплеснуть горе слезами,
Да откуда возьмется слеза!
Огляделся,
Вздохнул облегченно,
Шевельнул онемевшей спиной.
И деревья, насквозь пролученные,
Расступилися передо мной.
 
 
Возвратился я к лобному месту,
Сам себя беспощадно казня.
Председатель все кликал невесту,
Словно жилы тянул из меня.
 
 
Я молчал,
Непосильную ношу,
Как судьбу,
Поднимал на себе.
Только шаг – и, казалося, брошу
Новый вызов проклятой судьбе.
И шагнул я
(К беде иль спасенью?) —
Так впервые ступают по льду…
Через сучья,
Завалы,
Коренья
Пробирался, как будто в бреду.
 
 
Как в бреду!
Но ничто не забылось,
Хоть крутенько бывало потом:
Ни брусничника малая милость,
Ни лесничего кряжистый дом.
 
 
Навсегда отпечатался в сердце
Председателя въедливый взгляд.
Никуда от него мне не деться,
Не податься ни вбок, ни назад.
 
 
В этом взгляде прочел я такое,
Что поведать достанет ли сил!
А промолвил он вовсе простое:
Поклониться жене попросил…
 

* * *

 
Будь здорова, сторожка лесная,
Помаленьку живи,
Не старей!
Да хранит тебя ель вековая
С развеселой семьей снегирей!
 
 
От цветов ли,
От диких корений,
От живой ли ключовой воды
Даже меченный смертью Евгений
Выкарабкивался из беды.
 
 
Хочешь, нет —
От затишка лесного
Подаваться настала пора.
В той сторожке оставив больного,
Выходил я опять на ветра.
 
 
Раскаленные ветры хлестали,
Смерть чернела над нами, как дым.
Жаростойкие плавились стали,
Каково ж доставалось живым!
 
 
На локтях бы дополз до Берлина,
Да не вышло —
Моя ли вина,
Если пуля
Летела не мимо,
В дом родной отпустила война.
 

ГОРЬКАЯ РАДОСТЬ

 
Вместо деревни
Недобро
Торчали заборов ребра.
Только береза, как знамя,
Высилась —
Память деда.
Радостью со слезами
Праздновалась победа.
Мне самому хотелось
Выть от беды, что есть мочи.
Только не терпит дело,
Больно коротки ночи.
 
 
Трав развеселой рябью
Вспыхнул край приозерный.
С ветхих подолов бабьих
Сыплются горькие зерна.
 
 
Старшая по колхозу
Гильзою зерна мерит,
Бабьи считает слезы.
Верит она
И не верит…
«Бросить бы все на свете.
Взять да испечь лепешки:
С голода пухнут дети,
Баб покормить бы немножко…»
 
 
Думы…
Но с губ ни оха,
Смотрит в землистые лица.
– Спробуем сами в с оху,
Выдюжим, молодицы?
Мы не одни,
Подмога —
Три мужика —
Ко времю.
– Бабы, побойтесь бога,
Их и всего-то на племя!..
 
 
Шутке смеялись строго,
Хлябко ходили плечи.
Вроде поели немного,
На сердце будто легче.
 
 
Доброе же лекарство —
Ядреное кстати слово.
Двинулось бабье царство
Горя добрать земного.
 
 
Тенью подернуло дали,
Спины дымятся от пота.
Деды не зря считали
Пашню мужской работой.
 
 
Выдохлись молодицы.
Дарья в кофточке белой
К речке спустилась напиться.
Я подошел несмело.
 
 
Дарья стоит на камне,
Тычется ветер в колени.
С этакими ногами
В самый бы раз – на сцене.
 
 
Балую робким взглядом, —
Знаю:
У наших – строго.
Много ль солдату надо?
Ой, молодица,
Много!
 
 
Ветер испариной клейкой
Дунул – да прямо в душу.
Ворот у телогрейки,
Черт,
До чего же душен!
 
 
Руки —
И те, как лишние,
В них что-то еле слышное,
Чуткое и живое
Не находило покоя.
 
 
Руки,
Солдатские руки,
Натосковались в разлуке!
 

* * *

 
Бревна ль меня укатали —
Плечи обвисли устало.
В черень висков
Подпалин
Солнышко ль набросало?
 
 
Только от баб глазастых
Не утаишь присухи.
Бросит словечко —
Баста!
Ходят землянками слухи,
Радуются старухи.
 

 
Слышал сам на неделе —
Бабы меня жалели:
«Вот же нечистая сила,
Мальца-то как присушила!»
 

* * *

 
Песня идет отавой
По августовским росам.
Шлепает через лавы,
Боса, простоволоса.
 
 
В реченьке зачерпнула
Пригоршней лунного звона,
Голову окунула
Клену
В шелест зеленый.
 
 
Песня ноченькой поздней
Ходит под ливнем звездным,
Девичья, безбаянная,
Жаркая, окаянная!
 

 
Может, я виноватый,
Песня, перед тобою?
Как,
Подскажи солдату,
Быть со своей судьбою?
 

ОДИНОЧЕСТВО

 
Задождило.
Вторую неделю
И в землянке, и в поле тьма.
Столько дел!
А я не при деле, —
Этак впору сойти с ума.
 
 
С потолка,
Словно в душу, капает,
Одиночеству счет ведет.
Темнота по-звериному лапает,
За прошедшее сводит счет.
 
 
Хоть петух встопорщил бы перья,
Из души маету пуганул…
Кто-то скрипнул фанерной дверью,
Осторожно во тьму шагнул.
 
 
Неужели и я везучий?
Торопливо коптилку зажег.
– Ты ли, Дарьюшка? —
Взгляд колючий,
И опять между нами круча,
А казалось —
Один шажок.
 

 
Обалдело стою.
Ни слова,
Будто нечего мне сказать.
Вот бы мне
Да меня былого:
Этак скинуть годочков пять!
 
 
От натужного горького вздоха
Заплясала в землянке тень.
А она:
– Не подумай плохо…
Собиралась который день.
Мне сказали:
Ты видел Женьку
И как будто от смерти спас?.. —
И еще сошла на ступеньку,
Три – оставила про запас.
 
 
Пересилив озноб,
Устало
Опустился на табурет.
Пережитое вырастало
И опять огнем и металлом
Все пытало,
Пытало,
Пытало,
Будто скрыл я какой секрет.
 
 
Знать и впрямь приходилось туго:
Дарья руку мою взяла
И прижала к груди упругой.
А сама,
Будто снег, бела.
 

 
По-девчоночьи вдруг прильнула
И отпрянула.
Верь не верь:
Только взглядом шальным стрельнула
И без слова,
Как птица, – в дверь.
 

ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ

 
Время воронки заносит,
Празднует жизнь
Над войною.
Женские слезы
В колосьях
Спеют в июльском зное.
 
 
Вызрели
           и, что звезды,
Падают —
Слышно людям.
Бабы вздыхали:
– Не поздно ль…
Этак без хлеба будем!
 
 
Бабьи глаза влажнели,
Солнышки в них дрожали,
Солнышки еле-еле
Сдерживались на ресницах.
 
 
И н адень не пожелали
Откладывать жатву жницы.
В поле до поздней ночи
Нынче и старый, и малый.
– Охтеньки,
Нету мочи!.. —
Кто-то спиной усталой
Хрустнет,
И снова в поклоне
Гнется к земле влюбленно.
Жжется стебель в ладони,
Будто огнем спаленной.
 
 
В серп, словно в месяц,
Пястью
Снова стебли заводит…
Нету страшнее власти,
Нету превыше власти, —
Хлеб половодит!
 
 
Силы лишь бы достало
Выстоять,
Не свалиться!..
Родина,
Ты помогала
Мне, будто небо птице.
Ты и Дарья! —
Безгрешный
Взгляд ее ливнем вешним,
Сердце мое омывая,
Лился, как солнце в мае.
 
 
Слышат сухие губы,
Полные терпкой полыни,
Ты прошептала:
– Любый,
Помню тебя доныне! —
И притянула жесткой,
Ласковою ладошкой…
 
 
В реку растопленным воском
Лилась заката стежка.
Месяц в воде —
                        подковой,
Хочешь —
Бери на счастье!
С ношей своей бедовой
Шли мы во звездной власти.
 
 
Речка у ног плескалась,
Выгнув дугою тело.
Лунная зябкая алость
Рябью переливалась,
В травах густых звенела.
 
 
Здесь и былинка каждая,
Вырасти в песню жаждая,
Слышно,
Как голос пробует.
Песня наша —
Особая…
 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 
Слава богу,
Хлеба чистой ржицы
Испекли сегодня молодицы.
Коркою поджаристою, хрусткой
Тянет аппетитно за околицу.
Села и деревни старорусские
Радостью тихонько обзаводятся.
 
 
Из деревни,
Спрятанной в подполье,
Дух смолистый вытесняет сырость.
Первый сруб на пепел ище вырос
С окнами в лучистое раздолье.
 
 
Солнцем августовским накалёны,
Бревна зажелтели, будто свечи.
Лесом окорённым просмолены,
Опьяняют Дарьюшкины плечи.
 
 
От любви и бабьих пересудов
Я хожу хмельной уже неделю.
Ныне обо мне толкуют худо,
А давно ли – охали-жалели.
 
 
Нравы, как норовистые кони,
Головы закидывают круто.
Будто сыромятные супони,
Пересудов захлестнули путы.
 
 
Мне-то что:
Поговорят и бросят, —
По бревну топор гуляет злее.
А вот Дарье
Что ни день – подносят
Стопочку ехидного елея.
 
 
Зыркнув глазом, шепчут:
– Ты слыхала,
Твоего-то видели в столице?.. —
Горемыки-бабы,
Разве мало
Горюшка на выжженной землице?!
 
 
Суды-пересуды —
Лишь начало,
Дарью не такое ожидало!
 

* * *

 
Женщины знали, что ли?
Слух обернулся былью:
Мне будто в рану – соли,
Как топором по крыльям.
 
 
Кто-то орал натужно:
– Дарья, встречай армейца! —
Разом колючей стужей
Мне захлестнуло сердце.
 
 
Дарья с лицом иконным —
Рядом с безруким мужем.
В карих очах
Бездонно
Зреет зеленый ужас…
 

* * *

 
Я и Евгений —
                       сидим на бревне.
Курим,
Молчим и курим.
Как перед штурмом,
Как на войне:
Курим
Да брови хмурим.
 
 
Всякое было:
Бивали меня,
Сам не скупился на сдачу.
Тут же
Только дым без огня —
Экая незадача!
 
 
Женька без рук,
Будто кряжистый пень, —
С этаким наработай, —
Пристально смотрит в закатный день,
Соображает что-то.
 
 
Вдруг повернулся,
Подался ко мне,
Черти в глазах заиграли.
Вилами недругов этак к стене
Прадеды припирали.
 
 
– Поговорить вот хочу с тобой! —
Он процедил невнятно.
– Не возражаю;
Спор любой
Лучше драки, понятно.
 
 
Женька привстал
И невпопад,
Словно для протокола:
– Надо к учебе пристроить ребят,
Отдал бы сруб под школу!
 

 
Я сплюнул окурок:
– Да в срубе ли суть?
Думал, о деле будешь!.. —
Женька с усмешкой:
– О Дарье забудь;
Аль, может, мне руки добудешь?..
 
 
Ловко придумал:
Хотя и без рук,
Хватка – рукастому впору!
Вот и тягайся с ним,
Враг ли он, друг, —
Сдвинь-ка такую гору…
 
 
– Что ж, будь по-твоему,—
Говорю, —
Дарья – баба с мозгами…
Сруб ребятишкам под школу дарю
Со всеми его потрохами.
Только, начальник, ответом уважь:
Помнишь, перед войною,
Спор первомайский неконченный наш?..
Это не ты ли…
На карандаш,
Чтоб посчитаться со мною?
 
 
Женька поморщился:
– Кто ж задает
Этакие вопросы? —
Он ухмыльнулся,
С лесины встает:
– Дай-ка еще папиросу…
 
 
И зашагал.
А я стою.
Ухмылка – как штык под ребра.
И снова у пропасти на краю —
В былое гляжу недобро…
 

ПАМЯТЬ

 
Обронила Дарьюшка слово,
То не слово —
Переспелое зерно:
– Мне от Женьки,
Словно от былого,
Не уйти с тобою все равно.
 
 
Не уйти!.. —
И дрогнули ресницы,
Тихо бросили прощальную зарю…
Мне и ныне ожиданье снится,
Будто снова с Дарьей говорю.
 
 
Так вот и осталась ясноликой
Без платка у пахоты стоять!..
Оплетал я словом-повиликой
И такое загибал —
                            честн ая мать!
 
 
Говорил:
В колхозах на Кубани
Манной с неба
Сыплется зерно,
Там тебе и клубы,
Там и бани, —
Разве ты не видела в кино?!
 

 
В город путь нам тоже не заказан,
Вот уж где хозяйкам благодать…
Но ни хлебом городским,
Ни газом Дарью не сумел
С собой зазвать.
 
 
Просыпаюсь утром, как побитый,
Виноватый в чем-то перед ней,
Виноватый перед необжитой,
Дедовской землею позабытой,
Что лежит в плену у купырей.
 
 
Купырьё и Дарье непосильно, —
Мужняя,
Да на земле – вдова.
Ей в страду
В помощники обильно
Сыпали
Слова, слова, слова…
 
 
Кто же Дарье на поле поможет?
Женьке что,
Без рук —
На все плюет.
В сельсовете, знай, бумажки множит
Да тихонько самогонку пьет.
 
 
Хмель добряк:
Вернет любое право,
Да не руки…
Но не будь, читатель, строг:
Власть не только Женьку —
Молвить здраво,
Не таких она – в бараний рог,
 
 
Мы не злобивы —
Пускай уж сельсоветит,
Кто-то должен справки выправлять.
Прошлое ему теперь не светит,
Не река —
Не поворотишь вспять.
 
 
Мы познали цену
Горькой сласти,
Как познали деды власть земли,
И не потому ль искали
Счастье
От родимых пажитей вдали?
 
 
Сколько нас в тяжелую годину
Подалось за счастьем в города…
О земля,
Прости,
          прости же сыну
Без тебя пропавшие года!
 
 
И теперь в краю моем мшарином
На земле не густо мужиков.
Но зато и к нам пришли машины,
Как посланцы будущих веков.
 
 
Я и сам хочу поверить в чудо,
В царство сверхкосмических идей.
Но машинам тоже очень худо,
Как земле без нас —
Простых людей.
 
 
А простым живется,
Ох, не просто,
Вроде и машины не про нас.
И такое было,
Что хоть с моста
Головою вниз, —
И весь тут сказ.
 
 
Дарья хлеб из года в год растила,
А сама чуть свет
(По чьей вине?)
За буханкой
Десять верст месила
Псковскую грязюгу по весне.
 
 
А потом весь день —
За парным плугом,
К ночи – хоть убей —
Ни сесть, ни встать.
Ох, пора,
Пора бы по заслугам
Дарье за труды ее воздать!
 
 
За труды ее
И за терпенье…
Женька будто вовсе очумел,
Что ни утро —
Чистое мученье,
Хоть умри —
Подай на опохмел.
 
 
Дарья, в мужню сторону не глядя,
На порожек по-мужичьи
Грузно сядет,
Горько усмехнется:
– Ну и ну,
Лучше бы уж за плечи суму.
 
 
Вся надежда —
Сыновья в ученье,
Выйдут в люди —
Кончится мученье…
 
 
О надежды —
Вечные жар-птицы,
Журавли в заоблачном дыму!
И земле который год не спится:
Ей бы на сынов своих дивиться
В светлом свежесрубленном дому
 
 
И сынам —
Потомкам хлеборобов —
Не пора ли в мартовскую стынь
Взять в ладонь
Земли морозной пробу
И почуять в ней
Июньскую теплынь?
 

* * *

 
Столько год ов – легко ли! —
С лесами,
С лугами
            в разлуке…
Грустью туманится поле,
Ноют о бороздах руки.
Старую боль морозом
Время не прихватило.
Все же сбирается в грозы
В жилах земная сила!
 
 
Дума —
Все выше, выше,
Солнышком пропекает.
Полюшка вздохи слышу —
Поле
Меня упрекает.
 
 
Видится мне:
Над рекою
Перезревают травы…
Мне не дает покоя
Память —
              моя отрада,
Память —
              моя отрава!