Текст книги "Край земли"
Автор книги: Лев Кузьмин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
«Малярши-штукатурши» то ли что поняли, то ли нет, но одна во всю ширь улыбнулась, а другая насмешливо прищурилась, показала Васе язык. Потом вдруг вытаращила глаза, с великим испугом замахала рукой в сторону Васиной телеги: «Ох, батюшки! Смотри, что у тебя там творится, смотри! Ужас!»
Вася заполошно перевесился из кабины и посмотрел назад. Телега вслед за трактором катилась как ни в чём не бывало. «Малярши-штукатурши» захохотали.
Вася захлопнул дверцу, тоже захохотал.
– Во какой зубастый у нас народ! Сразу сдачи даёт! – радостно и одобрительно прокричал он Кирилке.
А ей тоже стало смешно. Кирилка даже пожалела, что вагон так быстро отстал, а то бы, наверное, эти бойкие «малярши» придумали ещё что-нибудь весёлое.
Вскоре пришла и Васина очередь уступать дорогу.
Позади протяжно и требовательно засигналил автомобиль. Вася отвернул в сторонку, и мимо с криком, смехом и музыкой пронеслась на Сарсембаевом грузовике свадьба. Недолго помаячив впереди трактора ярким баяном, розовыми весёлыми лицами пассажиров, она быстро превратилась в тёмную точку, потом исчезла совсем в метельной полумгле, и Вася вдруг резко потянул за рычаг управления.
Трактор накатил гусеницами на сугробный вал обочины, раздавил его и с тяжёлым грохотом покарабкался куда-то прямо в степь, навстречу ветру, навстречу летящему снегу.
«Куда это он?» – недоумённо подумала Кирилка.
– Куда это вы? – закричала тётя.
Лишь невозмутимый Шайтан даже не ворохнулся на своём месте.
Трактор сильно качнуло, тётя охнула, придавила Кирилку и вцепилась в рукав Васиной грязной стёганки:
– Да куда же вы? Куда?
– В «Победу»! – откликнулся Вася, повернул трактор ещё круче к ветру и встал. – Вот наша дорога. А та, – он махнул в сторону шоссейки, – а та уже не наша, не к нам.
Тётя припала к переднему стеклу рядом с Шайтаном. Шайтан нехотя посторонился, скосил на неё тёмный, с красноватым блеском глаз, но собака теперь тётю не страшила, её пугало совсем другое.
За окном на все три стороны раскинулась пустынная степь, она вся дымилась белоснежным куревом, лишь кое-где впереди виднелись чуть заметные бугорки, ямки да обглаженные ветром белые изломы наста. Если это и была дорога, то проезжали по ней в последний раз очень давно, ещё до ненастья.
– Господи! Ни столба, ни вешки… Может, вернуться и подождать хорошей погоды?
– Сейчас поглядим, – ответил Вася и выскочил из кабины на снег. Шайтан хотел было тоже выскочить, но Вася ему запретил, а сам, глубоко проваливаясь, обошёл трактор, выбрался на твёрдое, потоптался, поковырял снег носком валенка и, заслонясь рукою от ветра, стал внимательно всматриваться в летящую мглу.
Потом быстро вернулся, бодро сказал:
– Доедем! Мой давешний след ещё видать.
Но тётя всё равно покачала головой, и тогда Кирилка наконец возмутилась, прикрыла от Васи лицо ладошкой и выговорила тёте:
– Ну что вы всё боитесь и боитесь? Дома боялись, в самолёте боялись, а теперь наслушались Мадама и трусите опять. А ещё собирались пирог свеженьким до папы с мамой довезти… Прямо смех!
Трактор между тем выбрался вместе с телегой на новую дорогу. Вася в разговоры больше не вступал. Ему было не до этого. Он старался не потерять едва приметный тракторный след и, кроме того, всё чаще и чаще поглядывал на свои часы со светящимся циферблатом. Короткий январский день шёл на убыль, ненастная мгла совсем закрыла небо, и от этого сумерки надвигались ещё быстрей.
Тётя тоже нет-нет да и взглядывала на свои часики, а потом на тракториста, но заговаривать с ним пока не решалась. Тогда Кирилка крикнула ему сама:
– Доедем-то скоро?
– Что?
– Доедем-то скоро?
– Скоро, скоро! К ужину поспеем… – ответил Вася и вдруг вскочил, глянул в заднее окошечко и разом надавил на тормоз: – Ах, дьявол! Накаркали!
Кирилка тоже, чуть не свернув шею, глянула назад, в окошечко, но ничего, кроме кирпичной горушки на телеге, не рассмотрела.
Вася пулей вылетел из кабины, Шайтан ринулся за ним.
– Что случилось? – побледнела тётя, а Кирилка, чувствуя, что в самом деле произошло что-то серьёзное, сорвалась с места, кинулась за Васей, за Шайтаном.
На миг она задержалась на стальной гусенице, подумала, что если спрыгнет, то сразу окунётся по пояс в снег, но когда прыгнула, то снег оказался не таким уж глубоким. Он взвивался белыми вихрями, хлестал по трактору, и в свистящем воздухе его, наверное, было куда больше, чем на земле. В открытой степи морозный буран царствовал, как хотел. Из-под толстой Кирилкиной куртки сразу унеслось всё тепло. Кирилка съёжилась, побрела к Васе.
А Вася бранился. Он стоял у перекосившейся телеги, разглядывал переднее странно смятое колесо и кричал не то Кирилке, не то Шайтану, не то самому себе про тех «малярш» на дороге, которые «накаркали» ему беду; костерил почём зря какого-то механика Тимохина, которому сто раз было говорено не отправлять в дальний рейс прицепы с барахольными камерами; но Тимохин всё равно это делает, отправляет, потому что он тумак, потому что сам в рейс не ездит и ему хоть кол на голове теши – никогда ничего не поймёт!
Кирилка, втянув голову в плечи и чувствуя, как ветер задирает воротник куртки, стояла, слушала, растерянно молчала.
Шайтан не обращал никакого внимания на Васин крик.
Он понимал, что этот крик к нему не относится, а самого его ни крепкие, ни худые камеры не интересовали. Он деловито кружил на дороге, что-то там вынюхивал. Может быть, заметённый заячий след, может быть, что иное, для него, для пса, очень важное.
Вася попритих, пнул дырявое колесо:
– Менять надо. Запасное ставить. На таком-то адском холоду!
И, опять чертыхаясь и без конца поминая неизвестного Тимохина, Вася полез в кабину, заставил тётю подняться, сдвинул подушку сиденья и со стуком, лязгом начал выкидывать на гусеницу гаечные ключи. И было видно: стучит он и чертыхается не только оттого, что зол, а оттого, что ему страсть как неудобно перед тётей за эту оплошность, хотя он в ней, похоже, нисколько не виноват.
Тётя молча поглядывала, ни во что не вмешивалась. И это было самое правильное, что она теперь могла сделать. А к ногам Кирилки вылетело из кабины железное, сильно помятое ведро. Ветер кувыркнул его, подхватил и с громким бряком помчал по насту. Кирилка бросилась в погоню, ведро поймала, а когда понесла назад, то встречные вихри ей пришлось пробивать плечом, как будто она шла не против ветра, а против сильного потока на дне очень холодной глубокой реки.
У неё дыхание захватывало от такого ветра, и даже Шайтан теперь укрылся в малом затишке за гусеницей, всем телом там встряхивался, освобождал шубу от колючего снега.
Кирилка протянула ведро Васе, едва пробормотала задубеневшими губами:
– Фофет, ефто фто помофь?
Это означало: «Может, ещё что помочь?» – но Вася как глянул на её согнутую фигурку, так сразу скомандовал:
– В кабину марш!
– Н-нет… – начала было спорить Кирилка, да Вася не тётя, рассуждать не стал, а взял Кирилку в охапку, подсадил вверх, с лязгом захлопнул за ней дверцу.
– Сиди и не вылезай!
Кирилка упала на мягкое сиденье, потом свесила вниз ноги, перевела дух. Железная кабина с урчащим за тонкой перегородкой мотором теперь ей показалась тёплой, как дом. Тётя наклонила совсем белое в густых сумерках лицо, почему-то шёпотом спросила:
– Ну, что там? Что?
– Камера лопнула… Авария, – нехотя отозвалась Кирилка, наперёд готовясь к новым ахам и охам, но тётя на этот раз не ахнула и даже не вздохнула. Она тяжело взгромоздилась коленями на сиденье, продавила его чуть не до пола, прильнула к заднему окошечку.
Кирилка потеснила тётю, тоже припала к окошечку.
Там жутко и ослепительно полыхнуло багровое пламя. Оно затрепетало на ветру длинными рваными лоскутьями, высветлило и окрасило в красный, тревожный цвет телегу с кирпичом, и край дороги, и летящий над ней снег, и даже сам Вася в своём замурзанном ватнике и в шапчонке-ушанке стал весь чёрно-багровым.
Пламя рвалось из ведра. В нём теперь бурлила горящая солярка.
Бушующий, как на пожаре, огонь стлался под ветром к самой земле, а Вася то исчезал, то появлялся в багровых отсветах; он что-то там, у телеги, у передка, спешно подкапывал, подсовывал, звонко стучал железом по железу.
Окошко было тусклым, тревожное пламя и к этому времени совсем уже ночные, почти чернильные тени метались из стороны в сторону, мешали смотреть. Да и сами тётя с Кирилкой в такой механике, как трактора и прицепы, нисколько не разбирались.
Они поняли только одно: Васе на ветру у телеги не очень-то жарко, хотя и пылает там сильный огонь.
Работу он то и дело бросал, вбегал почти в самое пламя и, отворачивая лицо, совал руки со скрюченными пальцами к ведру. А потом принимался махать, прыгать, колотить себя по бёдрам, затем снова кидался к телеге и опять там скрёб, лязгал мёрзлым железом.
Наконец Васино терпение кончилось. Он подскочил к кабине, бешено заколотил в неё. Кирилка сначала не поняла, почему это он бухает, не открывает сам, но когда помогла дверцу распахнуть и Вася ввалился в неё головою вперёд, то ничего не стала спрашивать.
Вася рухнул на сиденье, через его валенки перекатился Шайтан. Он мазнул по Кирилкиному лицу холодной шерстью, Кирилка отпрянула.
Вася сунул голые руки под мышки под ватник и закачался вверх-вниз, вверх-вниз, словно кому-то закланялся:
– Ах-х, чёрт… Ах-х, чёрт… Стужа, как в Антарктиде.
– Обморозились? Болит? – робко и участливо спросила тётя и ещё более робко посоветовала: – Может, зря вы с телегой возитесь? Может, проще отцепить её, а потом вернуться? Куда она тут денется?
– Никуда не денется… Никуда… – в такт своему покачиванию пробормотал Вася. – Да только у нас так не делается… У нас такого тракториста парни с ходу засмеют.
Он выпрямился, покряхтывая от боли, стал руки растирать, а Кирилка наклонилась к самым его рукам, тронула их тихонько, и сказала как можно ласковей:
– Давайте, Вася, я потру. У меня ладошки тёплые, даже горячие. Вот, пощупайте.
– Ничего, ничего. Я сам, – бормотал Вася. – Я сам… Я сейчас… Я уже это проклятущее колесо сдёрнул, запасное прикатил, осталось привернуть – и всё. И всё, – повторил он, опять согнулся, сквозь зубы, как от нестерпимой боли, втянул в себя воздух, ударил плечом в дверцу и опять выскочил на снег.
Шайтан, скребанув крепкими когтями по железному полу, снова бросился за ним.
Тётя потянулась было через Кирилку к распахнутой дверце, но не дотянулась, села и сказала:
– Нет, нет, нет. Я так больше не могу.
– Страшно? – впервые посочувствовала тёте Кирилка. Посочувствовала, потому что ей и самой стало боязно, и тётино настроение она поняла хорошо.
– Ну, как не страшно? Конечно, страшно. Человек там бьётся один, чуть ли не пропадает, а мы сидим, ничего не делаем, и нам хоть бы что… Не могу я так!
– Я тоже не могу. Да как быть? Он меня в кабину затолкнул, приказал: «Сиди!»
– Мне не прикажет, – приняла решение тётя, сама распахнула дверцу со своей, с правой стороны и медленно, неуклюже стала выбираться.
Оскальзываясь на гусенице и рискуя оборвать все застёжки на пальто, она потихоньку сползла в снег, встала, и ветер сразу чуть было не сорвал с неё папаху. Она пришлёпнула папаху, натянула глубже, а ветер принялся трепать длинные полы пальто, упруго, будто ладонью, надавил в спину, и тётя запуталась ногами в снегу, едва-едва не упала.
Следом за нею вылезла и Кирилка.
Снег сверху сыпаться перестал. На угрюмом небе из-за чёрных туч слабо забрезжила луна, но в степи почти не посветлело. Лишь косые вихри позёмки стали виднее. Они неслись мимо тёти с протяжным и жалобным гулом; а там, ещё дальше в ночи, взмётывались вверх какие-то огромные и белёсые крылья, какие-то косматые и седые гривы, раздавался чей-то печальный и одинокий вой, и тётя в ужасе вдруг припомнила все свои разговоры про край земли. Она, часто оглядываясь и часто перебирая руками по трактору, стала поспешно выбираться туда, где пылал живой, яркий огонь.
Через дышло телеги она перевалилась, как через изгородь, и, отпыхиваясь и широко растопырив руки, встала рядом с Кирилкой. Вид у неё был такой, словно она явилась из дальнего, очень опасного путешествия и вот наконец-то увидела всех вместе: глядящего на огонь Шайтана, зябко прыгающую с ноги на ногу Кирилку, Васю у телеги.
Вася сдёрнул рукавицу, подул в пригоршню, нахмурился.
– Кто вас просил? За компанию пришли мёрзнуть, что ли?
Но по голосу было слышно: он рад. Пускай тётя и Кирилка не помощники, да всё ж на людях ему повеселей, а может быть, и немного теплее, легче.
Вася вывернул из-под телеги тяжёлую подставку-домкрат, попинал новое, только что привинченное колесо, а дырявое, со спущенной камерой, собрался закинуть на кирпичи, на борт. Колесо из окоченевших Васиных рук вырвалось, чуть не ударило по ногам.
– Подхватывайте! Что смотрите! – закричал Вася, и тут уж Кирилка с тётей бросились помогать со всех ног. Они, суетясь, подхватили очень твёрдое и тяжёлое резиновое колесо, принялись подталкивать его вверх на высоко чернеющую в темноте телегу.
Колесо грохнулось через борт, Вася кинулся подбирать инструменты. Он хватал их, а вконец застывшие руки не могли удержать ни ключа, ни молотка, с них даже обледенелые рукавицы спадали, и Вася цапал руками, как мотыгами, только снег.
– Подбирайте! Живей! – приказал он тогда помощницам, ударил ногой по горелому ведру, оттуда выпал кирпич и дымящиеся тряпки. Солярка брызнула на снег, вспыхнула на мгновение ещё ярче.
Кирилка быстро подняла ключ, молоток, а тётя ухватила обеими руками, как пудовую гирю, тяжёлый домкрат и пошагала с ним к трактору. Неудобная железина прожгла холодом даже вязаные варежки, но, странное дело, с той минуты, как тётя принялась за работу, ей стало немного спокойнее.
Нет, это не значит, что она перестала тревожиться совсем. Тревожилась она по-прежнему. Она тревожилась и за то, как Вася с его руками поведёт трактор, и за то, как разыщут они в ночной степи дорогу, которую, пока стояли, совсем замело; она тревожилась и за то, что Кирилкины родители теперь, наверное, места себе не находят: ведь если бы не поломка, трактор-то давным-давно должен был прийти в совхоз.
Но всё же и эта тревога теперь была не такой, как раньше. Особенно не такой, как в ту жуткую минуту, когда тётя оказалась одна-одинёшенька в степи, там, за трактором. Тогда страх был настоящий, такой, от которого хотелось кричать, звать на помощь, а теперь тётя неожиданно поняла, что она через этот ужас переступила, и тревога, которая в ней осталась, нисколько её не сковывает, а, напротив, заставляет вести себя ещё решительней.
И тётя с грохотом, решительно забросила свою железную ношу в кабину, решительно подсадила Кирилку, громко закричала Васе:
– Всё, что ли? А может, ещё что поднести?
Вася и Шайтан стояли во тьме, пламя погасло. Тракторист не спешил, хотя и съёжился весь от холода и боли. Он присел на корточки рядом с высоким Шайтаном и всё поглаживал, поглаживал его, что-то тихо ему наговаривал.
«Нашёл время гладить! Ведь сам терпит едва-едва, да и мы с тётей мёрзнем», – подумала Кирилка.
Словно услышав её, Вася перестал гладить пса, приподнялся, ухватил его за ошейник, побежал рядом с ним куда-то мимо трактора.
– Ведро подберите! – крикнул он тёте на бегу.
Обежав трактор, Вася остановился на том месте, где должна была находиться дорога, а теперь лежала такая же, как везде, снежная целина. Там он Шайтана отпустил и махнул рукой вперёд. Пёс не очень уверенно шагнул, остановился. Вася опять махнул, и тогда пёс побежал трусцой в ту сторону, откуда задувал теперь заметно ослабевающий ветер.
Луна выкатилась полностью, холодная, высокая, осветила и чёткие следы Шайтана, и его самого. Он, чёрный при этом свете и ещё более огромный, на ходу оглянулся, как бы спросил хозяина: «Ну вот, я пошёл… А ты что же стоишь?» Хозяин, широко размахивая руками и колотя себя по бокам, помчался к кабине.
Кирилка с тётей удивились:
– Да вы что? Да куда же вы Шайтана-то прогнали? Он же тоже продрог!
– Продрог – согреется на ходу. Теперь его очередь. Теперь он в смену заступил, – не совсем понятно и как бы осердясь ответил Вася.
Он опять, сморщившись от боли, как мотыгой, стукнул скрюченной рукавицей по рукоятке газа, включил скорость.
Застоявшийся трактор взревел, заскрежетал промёрзшими гусеницами, покатился по следу Шайтана. А тот ещё раз остановился, понюхал снег и, почти не поднимая головы, помчался вперёд короткими лёгкими прыжками. Он бежал и всё время оглядывался. Он проверял, правильно едет хозяин на тракторе или нет.
Со стороны эта картина была, наверное, странноватой. По белой равнине при тусклом свете луны скачет бесшумной тенью пёс, печатает на совершенно гладком, вылизанном метелью снегу чёткие следы, и эти следы для трактора – как для слепого поводок. Оборвись поводок, исчезни пёс – и могучий трактор бестолково затычется туда-сюда, а потом, возможно, и совсем застрянет, и тогда трактористу придётся вылезать, отыскивать потерянный путь под сугробами на ощупь, а всю-то белую степь не обшаришь…
– Не собьётся Шайтан? Не заведёт нас? – прокричала Кирилка.
– Никогда! – в ответ крикнул Вася и тут же добавил: – А ну, поменяйся быстренько с тётей местами.
– Зачем?
– Поменяйся, говорю, местами! Олимпиада Петровна, идите сюда! – закричал Вася ещё громче и нетерпеливее, и Кирилка с тётей завозились в кабине, с трудом стали перелезать, а Вася и сам уже подвинулся так, что тётя вдруг очутилась не на Кирилкином, а на водительском месте.
Она было шарахнулась обратно, да Вася прямо-таки принудил её взяться за рычаги:
– Действуйте!
Тётя готова была теперь к любой неожиданности, но к этой – нет. Она в жизни не управляла никакой техникой, кроме швейной машинки, а тут в руках её оказался целый трактор, грозно ревущий, лязгающий и неудержимо катящийся по сугробам неведомо куда.
Впрочем, куда он должен катиться, тётя понимала. Он должен идти всё время за Шайтаном, да только Шайтан вдруг стал забирать в сторону да в сторону, а трактор катил прямо и прямо. Тётя закричала:
– Где тут что нажимать? Говорите скорей!
– Правый рычаг на себя! – скомандовал Вася.
Тётя изо всех сил рванула правый рычаг, и трактор вдруг послушался очень легко. Он повернулся даже больше, чем требовалось. Подправить его другим рычагом тётя догадалась сама и с радостным вздохом, даже с ликованием, обернулась.
Она решила, что Вася посадил её за управление лишь для того, чтобы она совсем перестала трусить, чтобы сама увидела, какая у них надёжная машина и как хорошо показывает путь Шайтан, да тут же увидела: Вася посадил её к рычагам совсем не за тем.
Сам он управлять трактором не мог, ему нужна была срочная передышка.
Вася опять сидел, кланялся, опять бранился. Обмороженные руки, должно быть, сильно ломило, и он не знал, куда их девать. Он то постукивал кулак о кулак, то совал их поближе к тёплому мотору к передней стенке, то снова постукивал.
Наконец положил обе руки на колено, приказал Кирилке:
– Три! Бери варежки и три!
Кирилка провела варежкой по Васиным пальцам.
– Смелей! – втянул в себя воздух Вася и покрутил головой. – Смелей и быстрей! Изо всех сил жми…
И она стала тереть быстрей, нажимать с такой силой, что своим рукам стало больно, а Вася всё покряхтывал да покрякивал:
– Ещё сильней! Ещё! Ага! Гореть начали. Значит, отходят. Значит, целы.
Кирилке самой стало жарко. Ей хотелось сбросить шапку, расстегнуться, да Вася не позволял остановиться, всё подгонял:
– Давай, давай!
Это «давай, давай» доносилось и до тёти, и она вцеплялась в рычаги ещё крепче, припадала к смотровому стеклу ещё ближе, и ей казалось, от таких её усилий трактор ревёт ещё громче, катится ещё быстрей.
Но вот Вася поднял руки, стал их бережно потирать сам.
– Спасибо, подсолнушек! Быть тебе доктором.
Кирилка отпыхнулась и тоже пошутила в ответ:
– Мне доктором, а тёте трактористом. Гляньте-ка…
При слабом свете окошка тётин курносый профиль в нахлобученной папахе выглядел весьма внушительно. Олимпиада Петровна вовсю шуровала рычагами.
Шайтан всё чаще и чаще сворачивал то в одну, то в другую сторону. Степь теперь стала холмистой, и укрытая снегом дорога широко запетляла меж этих холмов. На склонах то тут, то там затемнели деревья, они спускались навстречу трактору, сначала негустыми, редкими островками, потом слились на той и на этой стороне в две сплошные чащи, и трактор с телегой побежал по узкой, совсем тихой долине.
Луна высветила какие-то белые кочки, длинные, похожие на следы полозьев полосы, и все поняли, что выехали на крепкую, настоящую дорогу.
Шайтан сразу сел и стал похож на остроухий чёрный пенёк.
– Туго знает своё дело! Поручение исполнил – решил отдохнуть! – радостно объяснил Вася и сам остановил трактор, свистнул пса.
Шайтан влетел в кабину мохнатым вихрем, принялся вертеться, толкаться, безо всякого стеснения совать всем в руки холодный нос. Он прекрасно понимал свою заслугу, шумно и суетливо радовался и хотел с каждым в кабине этой радостью поделиться.
– Хорошо бы его сейчас угостить, – подумала вслух Кирилка.
– Хорошо-то хорошо, да, наверное, нечем, – сказал Вася, но на всякий случай включил в кабине крохотную лампочку, стал проверять карманы ватника.
Он медленно опускал руку в карман, пёс внимательно наклонял голову, следил за рукой, да только на припухшей ладони тракториста появлялись каждый раз то гайка, то ножик, сделанный из обломка слесарной пилы, то ещё какая-нибудь металлическая штуковина. Лишь под конец на ней оказалась расплющенная корочка, и Шайтан корочку слизнул, проглотил в один приём.
– Эх вы… Хозяин! – с укоризной сказала тётя. – Да за такую службу разве так надо благодарить? А ну, подайте сюда чемодан.
И на глазах изумлённой Кирилки тётя безо всяких колебаний раскрыла чемодан, с громким шорохом развернула бумажную упаковку, потребовала у Васи нож.
Затем всё так же решительно и быстро прямо на крышке чемодана развалила пирог надвое острым лезвием ножа, одну половинку опять спрятала, а вторую поделила ровно на четыре части. Выбрала самый поджаристый кусок, и Шайтан ловко поймал его на лету.
– Ого! – сказал Вася. – Угощают тебя, Шайтан, прямо по-царски!
– Вы тоже угощайтесь, – сказала тётя Васе и Кирилке.
Кирилка ломоть взяла, но держала его перед собой как бы не замечая. Она всё ещё не могла отвести глаз от тёти. Она прямо-таки не узнавала её, свою вечно пугливую и не шибко расторопную тётю.
Спокойнёхонько навалясь на засаленную до мазутного блеска спинку сиденья и нисколько не оберегая новое пальто, Олимпиада Петровна Чечкина восседала за тракторными рычагами так, как будто просидела тут всю свою трудовую жизнь. Она, как хорошо поработавший и знающий себе цену человек, с аппетитом откусывала от пирога, поглядывала сквозь широкое стекло на снежную долину, на тёмные деревья, на зеленоватую холодную луну, поглядывала на Васю и рассуждала с ним совершенно на равных, как бывалый водитель с водителем:
– Ну что, Вася? Поедим и дальше тронемся?
– Угу, – кивнул Вася, уплетая пирог.
– А всё-таки вы молодчаги с Шайтаном. Надо же, попасть в такую ужасную переделку и – выскочить… Рукам легче стало?
– Угу, – опять кивнул Вася, потому что всё ещё был занят пирогом.
Наконец управился, заявил:
– Тоже мне «переделка»! Для нас это дело обыкновенное. Вы сами-то как?
– Отлично. Не скажу, что для меня это дело обыкновенное, но… – Она запросто, ни капли не смущаясь, похлопала по рубчатой рукоятке рычага: – Но если надо, могу ещё порулить.
Вид у неё стал такой важный, что Кирилка сказала:
– Ох, тётя, тётя! Вот бы глянул теперь на вас Мадам, наверняка бы опять свалился с лавочки. И покупать обратный билет уже не позвал бы… Вот вам, тётя, и край земли! Помните?
– Гав! – вмешался в разговор Шайтан, потому что вкусный кусок давно съел и ему хотелось ещё.
А Вася спросил:
– Край земли? Какой край земли? Где?
– Нигде, – быстро отмахнулась тётя. – Это мы так, меж собой… Пустяки.
Но Вася, как видно, и сам догадался, на что намекает Кирилка.
Он подумал и сказал:
– Край земли там, где нас нет. А там, где мы, там у неё самая что ни есть серединка. – Потом пошутил: – Пока пирог не доели весь, поехали дальше. А то и в самом деле такую вкусноту до совхоза не довезём.
– Довезё-ом! – со всей уверенностью заявила тётя, деловито отряхнула с ладоней крошки, опять было взялась за рычаги, да взглянула на Васю, очень вежливо спросила:
– Можно? Ничего, если я порулю ещё минут пять? Без Шайтана. Сама.
– Ну, если пять минут, то можно, – улыбнулся Вася, помог включить скорость, и они тронулись дальше.
А Кирилка ехала, смотрела на зимнюю ночную дорогу, на тихие, в белых шапках деревья и тоже тихонько, про себя, думала.
Она думала о том, что кем-кем, а тётей теперь ей, Кирилке, больше не командовать.
Ей тоже теперь придётся всегда и обо всём разговаривать с тётей на равных, и это очень хорошо.
А потом сквозь окно трактора она увидела два мигающих в небе огонька. Они быстро уплывали за синие от лунного света холмы, за деревья, и Кирилка поняла, что это улетает из Кызылкуля ночной самолёт. Улетает, может быть, в её родной город. И, возможно, в нём летит тот странный человек с нелепым прозвищем Мадам. И Кирилка вдруг подумала, что жалеет этого Мадама, что прозвище его не так уж и смешно, а, скорее, грустно, и даже удивилась этой своей жалости.
Но удивлялась Кирилка напрасно. Просто она пока ещё не поняла, что и сама, как тётя, стала за это короткое путешествие хотя и не намного, но уже навсегда другой.
