Текст книги "Четыре вечера на мертвом корабле"

Автор книги: Лев Гумилевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Мать вырезала кусок себе и Ваненку. Отец смотрел на них, и Сын Гостя толкнул его ногою:

– От тебя меньше толку, чем от этого загнанного оленя! Не мне слушать тебя! Мая ушла к тому, кто ей мил, и томуз такой же человек, как каждый якут. Иди за хворостом – вот твое дело, нам нужен огонь в очаге, а для этой работы не нужно двух рук.

Отец вырвал из рук жены кусок мяса. Он ел, давясь кусками и злобой:

– Я сам пойду добывать кровь томуза!

Он встал, потрясая руками, выпачканными в крови оленя.

– А ты не господин в доме, если не хочешь исполнить закон мести! Ты хитрее лисицы и трусливее зайца, потому что ты ублюдок оленя и бешеного пса, который был моим гостем…

Сын Гостя бросил отца на пол и выбил из руки его сверкнувший нож. Старик лежал на больной руке, воя от Соли. Он прижался лицом к земле и не мог говорить. Сын Гостя толкнул его ногою и крикнул сурово:

– Ступай за дровами, болтливый пес! Твой лай дряхл, как кости дедов, живших твоими законами.

Отец поднялся на колени:

– Ты господин в доме, исполни закон! – провыл он, качая головой. – Не заставляй меня идти по следам вора!

– Ступай за хворостом, говорю тебе! – ответил Сын Гостя, не слушая его. – Твои законы и твоя жизнь догорают, как угли в очаге, а мой путь лежит в новых просторах! Не тебе вести меня вперед, а потому ступай! Или я скручу твою другую руку не хуже желтой собаки, которую я задушил легче, чем простого пса!

Отец спустил на лоб и уши рыжие отвороты шапки, закрылся шерстью мехов и выполз покорно из урасы. Сын Гостя посмотрел ему вслед и отвернулся.

– Ветер приближает весну, – сказал он после долгого молчания, глядя на крутившийся в очаге снег, – и этой весной я приду на Кладбище Мамонтов! Русские ценят рога мамонта дороже куниц и соболей. Я выловлю их из весенних озер столько, сколько нужно, чтобы получить на Алдане русскую избу с русской печью и машину, которая режет землю и растит хлеб! Какое же мне дело до дряхлых законов, истлевших в сердце моем, как хвоя в тайге!

Мать тронула его плечо. Он оглянулся и сказал, глядя на синее небо, мелькавшее в снежном тумане в отверстие над очагом:

– Русские живут зимою так же хорошо, как летом. Они не боятся зимней ночи, потому что они сами зажигают в избах солнца! Я буду хитер, как они, и у меня будут зимой яйца птиц, молоко коров, соленая нельма и хлеб! И у меня не будет скрюченной руки, как у отца! Мне не сдерет кожу с затылка медведь, как моему деду. Я не усну в снегах, как засыпали навсегда мои деды, и меня не сгноит заживо проказа, как моих сестер и братьев, скитающихся по берегам Алдана! Я не хочу законов отцов и дедов, потому что они нехороши! Довольно!

Он обернулся к матери, покорно слушавшей его, и принял из рук ее кусок розового мяса, отороченного желтым, как янтарь, слоем жира.

Узкие щелки его глаз горели, и он двигал железными челюстями с непобедимой силой и твердостью.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ВЕСНА ВЕДЕТ К ЦЕЛИ

Ветер дул короткими днями и долгими ночами между ними. В очаге тлели угли, на углях томилось мясо. Сын Гостя лежал на мехах с свинцовым от сытости животом и думал о солнцах, горящих в русских избах.

В мешках лежал отец, мать и Ваненок. Они были сыты и ни о чем не думали. Им не хотелось говорить и двигаться. От сытости звенело в ушах, томила жажда. Они глотали лед и снова спали. Сон приходил внезапно, как пробуждение.

Утром третьего дня олень был съеден. Мать натопила в чайнике снегу, кипятила воду. Все молча смотрели на нее и затем пили горячий чай.

Ветер утих в ночь четвертого дня. Морозная тишина снова повисла в звенящем воздухе. Олени ушли в тайгу. Голод становился мучительным. Тогда Сын Гостя взял ружье и зарядил его.

Шесть пар черных блестящих глаз сквозь узкие щелочки плоских лиц следили за ружьем. Сын Гостя крикнул коротко:

– Ваненок, пойдем!

Они закутались в меха, подвязали лыжи. Выйдя из урасы, Сын Гостя прислушался. Где-то в светлой, как горный хрусталь, вышине веял ветер, и чудесный слух якута уловил его.

– Ветер идет обратно, – сказал он, – ветер будет гнать нас к морю. Горы Хараулах кончаются. Мы спустились в бадараны. Конец пути близится. Мы войдем в Быков мыс раньше, чем гуси тронутся в путь, и на Кладбище Мамонтов мы придем вместе с лебедями, чтобы есть их яйца!

Мать вынесла ковш воды. Сын Гостя оплеснул водою спину Ваненка. Ваненок облил спину брата – вода настыла мгновенно на мехах тонким стеклянным покровом, и одежды стали непроницаемыми для ветра.

Сын Гостя усмехнулся небесной тишине, звеневшей только ему одному слышным приближением бури, вскинул на плечи ружье и оперся на шесты.

– Ветер приближает весну и выдувает в бадаранах снег, как волосы с головы пьяницы! Держи путь в бадараны: там мы найдем следы сохатых, потому что они ленивы и хитры, а ветер избавил их от труда копаться под снегом, чтобы достать олений мох!

Ваненок сверкнул черными зрачками в узких отверстиях глаз, они горели охотничьей жадностью. Он шел за братом, вихря лыжами сухой снег, и слушал падавшие к нему слова:

– Теперь я буду тебя учить, Ваненок, караулить сохатого и стрелять без промаха. Мы уйдем далеко сегодня. Ленивый соха не пойдет вперед, когда он сыт, но завтра они примчатся к месту охоты быстрее оленей! Конец пути близок, и нам нужно спешить! Если я не вернусь с Кладбища Мамонтов, ты станешь господином в доме и будешь кормить отца и мать!

– Путь опасен, я знаю, – сказал гордо Ваненок, – ноты вернешься, потому что ты хитрее русского, но мать считает мне четырнадцатую весну, а в это время живущие в юртах берут себе жен. Я взрослый и умею держать ружье!

Сын Гостя засмеялся, сверкая глазами:

– Да, я научу тебя всему, что нужно знать старшему в доме! Но было бы лучше, если бы ты стал жить, как русские!

Сын Гостя пошел тише, легко касаясь по снежному простору, не тронутому ничьими следами. Ваненок догнал его и сказал, идя рядом.

– Я не хочу быть похожим на русских. Разве мало причиняли они горя якутам, сжигая старших их огненной водою? Разве мало отняли они соболей, куниц и голубых песцов у якутов – те, у кого светлые пуговицы ослепляют глаза, как жар летнего солнца?

Сын Гостя усмехнулся.

– У русских нет больше светлых пуговиц, и они убили царя, для которого собирали ясак голубыми песцами и горностаями. – Он оглянул снежное море, сливающееся на горизонте с голубым небом, и прибавил: – Русский знает, почему небо сине, отчего падает снег, как выросла земля. А разве ты не хотел бы знать путь на небо или путь вокруг земли так же хорошо, как дорогу от Маи к Пещерам Алдана?

Ваненок замолчал, подчиняясь воле, горевшей в словах брата. Лыжи скользили тихо, и слова падали, как острые куски льда. Сын Гостя говорил сурово:

– Я видел, как живут якуты, делающие русскими машинами хлеб, в их юртах тепло, и они не бродят в тайге, как голодные волки, в поисках пищи. Я вел русских воинов, настигавших солдат убитого царя, через тайгу, и я узнал многое от них!

Он вскинул шесты и пошел вперед быстрее лося. Ваненок догнал его, тяжело дыша и волнуясь.

– Ты хорошо идешь, – улыбнулся ему Сын Гостя, – но мало хорошо идти, нужно знать свой путь!

Они вышли в снежный простор, резкий до ослепительности. В белом покое тонули склоны гор, и далеко позади оставалась темная кайма последней тайги. Ветер бился в их остекляненные льдом одежды и отскакивал, не проникая до тела.

Сын Гостя прищурил глаза, отыскивая следы зверя в снегу. Сумерки медлили и надвигались без теней, как первые призраки белых ночей. Остроухие собаки, шедшие лениво сзади, стали выдвигаться вперед, сторожко шевеля ушами. Сын Гостя свистнул протяжно. Собаки вздрогнули и ушли в снежную даль, взрывая сугробы снежного пуха.

– Они найдут зверя, – шепнул Сын Гостя и шел вперед, следя за собаками и прислушиваясь.

Они ответили не скоро, но вдруг, таким же, как свист, тревожным воем. Сын Гостя весело пошел на них. Собаки лежали на следах лосей.

Сын Гостя оглядел следы.

– Сохатые близко. Идем, не торопясь. В сумерки мы подойдем так близко, что сможешь убить и ты!

Бадараны переходили в тундру. Складчатая равнина темнела полосками кустарника. Сын Гостя шел, прячась в тени его пятен, не оставляя взглядом следов. Собаки жались к охотникам.

Зверь был очень близко.

Ветер нанес влажные облака. От них веяло теплом. Стеклянная прозрачность сумерек померкла. Вечер ложился синими тенями. Солнце, палая за снеговые склоны гор, выскользнуло из-под влажных туч. По снежному простору расстлались багровые светы. Тогда на алом, как свежая кровь на снегу, четком фоне резко вычертились космы кустарника и над ним – крепкие сучья ветвистых рогов сторожащего лося.

Сын Гостя опустился молча на снег. Собаки принизили уши. Ваненок снял лыжи и принял от брата ружье. Он провалился по пояс в снег и пошел вперед, держа ружье над головою, как в воде. Собаки зарывались в снег и вздыхали.

Сын Гостя ждал спокойно. В холодном воздухе выстрел звякнул глухо. Собаки с визгом вынеслись бурею за кусты. Над кустарником по алому небу вырос вдруг лес ветвистых рогов, за ним взметнулся ураганом искрящийся снег, и стадо исчезло в снежной пыли и сумерках ночи.

Сын Гостя вышел на торжествующий крик брата. Собаки стонали над убитым. Ваненок отвязывал с пояса нож и учился снимать шкуру. Он сопел и сверкал щелочками своих глаз, ширившихся на розовом лице.

– Ты хорошо начал, – гордо сказал Сын Гостя, вырезав лучший кусок из ляжки и подавая ему, – молодой олененок с Орулганских гор! Запомни этот день и вкус мяса собственной добычи!

Ваненок ел медленно, подражая взрослым. Он смотрел на черные язвы в снегу, продырявленные теплыми каплями звериной крови, и кивал головою в знак повиновения брату.

– Но торопись, – говорил Сын Гостя, – торопись домой, чтобы вернуться сюда утром с урасою, оленями и родителями, потому что мы ушли недалеко и со вторым солнцем мы тронемся в путь. Я скормлю собакам большую половину твоей добычи, чтобы легко было идти дальше, потому что сытые не любят двигаться! Иди!

Ваненок подвязал лыжи, свистнул собак и ушел, оставив брату старого умного пса. Сын Гостя постлал на снегу шкуру зверя. Оставшийся у убитого старый остроухий пес долго выл в снежную даль вслед Ваненку и слушал ответный вой собак, пока мог слышать.

Сын Гостя лежал на свежей шкуре, глядел в мерцавшие между облаков звезды и считал по ним стоянки до конца пути. Он думал о весне, слушал в ночи, как, опускаясь на землю, гудел в вышине ветер и двигал тяжелые тучи легко, как пух.

Собака, уставши скулить, замолчала. Тогда оборвалась внешняя связанность души с миром, и, завернувшись в свежую шкуру зверя, Сын Гостя заснул.

К утру ветер согнал с туч влагу, и она падала ледяными искрами. Искры стлали тумак по снежной степи, и в тумане долго не показывался Ваненок. Сын Гостя смотрел и ждал нетерпеливо. Он послал собаку вперед. Пес долго терся волчиною мордою у его ног. не понимая, потом понял и ушел, визжа и волнуясь.

Солнце встало холодным пустым шаром. Сын Гостя следил за его движением, думал о йорах, заметавших путь брату, и посылал проклятия, похожие на рев зверя, в снежную бурю, просвеченную мертвым солнцем.

Уже после полудня из снежной мглы вынырнули собаки, за ними олени и нарты. Тогда Сын Гостя, привычным взглядом окинув мчавшийся поезд, увидел, что нарта отца была пуста, а лица матери и брата прятали глаза свои, точно боясь его гнева.

Сын Гостя одним криком остановил оленей и собак. Поезд застыл в снегу. Ваненок крикнул приветствие, не подняв глаз на брата.

– Где отец? – скрестив на груди руки, спросил Сын Гостя. – В какую ловушку заманили йоры больного оленя?

Ваненок поднял глаза.

– Он ушел по следам Маи!

Сын Гостя опустил руки на плечи брата с ловкостью и проворством звериных когтей и швырнул Ваненка в снег.

– Горе тебе, ленивый щенок! Тебе не быть никогда сторожевым в стаде сохатых, если ты не мог усторожить и дряхлого оленя с побитой ногою в собственном стаде, от которого я отлучился на один день!

– Разве отец слушает меня? – огрызнулся Ваненок, выбираясь из снега и отступая с собачьей покорностью прочь. – Ты – господин дома!

– Да, я господин, – крикнул Сын Гостя, сжимая кулаки, – и горе тому, кто ослушается меня в моем доме!

Он отвернулся от брата и посмотрел на мать.

– Где, спрашиваю я, где были следы Маи, и зачем ты отпустила взбесившегося волка?

Мать опустила голову.

– Мая принесла мне подарки ночью и оставила их у входа! Отец твой изрезал на клочья дары Маи и ушел по ее следам искать обидчика!

Сын Гостя схватил голову руками и, потрясая ее, провыл тоскуя.

– Мы идем по стране, где живут томузы! Трудно вернуться волку из поля, окруженного засадами!

Мать подошла к нему. Он встал и сказал с величавой резкостью, ударив себя в грудь.

– Мы будем ждать его до третьего солнца, пока будем есть! Но и ради жизни отца ни на одно солнце больше не задержу я своего пути, потому что это путь вперед!

Он отошел от поезда, отворачиваясь к белому солнцу, и крикнул назад:

– Делайте, что надо!

Мать отошла, кланяясь. Ваненок выпряг оленей. Собаки лапами помогали расчищать снег. Еще задолго до ночи ураса стояла на месте, в очаге крутился огонь проворными языками пламени, и мясо топило нежное сало на угли.

Сын Гостя у входа слушал вздохи затихавшего ветра и говорил, тоскливо оглядываясь на огонь:

– Йоры манят следами Маи старого якута в ловушку смерти! Он ушел умирать за свои законы, как чудовища с рогами, стоящими дороже шкур огневицы, уходили умирать на остров, который теперь мы называем Кладбище Мамонтов! Старый мамонт с перешибленной лапой – мой отец! Ты не вернешься в мою урасу! Смерть застигнет тебя на пути, потому что однорукому не сладить с паршивым волком, питающимся падалью! Ты умрешь на своем пути, как умирали те, чьи рога теперь составляют цель моего пути!

Сын Гостя опустил голову. Он слышал сзади себя спокойное чавканье и оглянулся. Мать угодливо подала ему дымящийся кусок. Он принял его и ел, наливаясь теплом пищи, огня и непобедимой воли.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

КЛАДБИЩЕ МАМОНТОВ

В тот год весна стала вдруг. Тепло, не умеряемое ветрами и тучами, согнало снег в ручьи, озера и топи. Грязно-бурая поверхность тундр обнажилась. На ней клочьями, как лишаи на шкуре оленя, выросли зеленые травы и мхи. Комары и мошки вздымались над землей, как дым потухающего очага над юртой якута.

Сын Гостя простоял шесть солнц на берегу моря, дожидаясь пути на остров. Ночами лед становился ка несколько часов, но рушился от малейшего урагана, нагонявшего воду с океана и опрокидывавшего в море ледяной путь.

Сын Гостя слушал тишину небес. Он вглядывался в звезды и держал оленей возле урасы. Собаки выли тревожно. Ночами неслись с вышины хлопоты крыльев уходивших на остров лебединых стад.

Сын Гостя стоял на берегу, скрестив руки. Он готов был пасть на землю и выть в тоске бессилия по-собачьи, но боялся показаться йорам побежденным и молчал, усмехаясь побелевшими от тоски губами:

– Йорам не обмануть меня! – шептал он. – Йоры не уведут меня раньше времени, и останется пустой их ловушка, приготовленная для меня!

Ночью пятого дня Ваненок выгнал лосиное стадо к берегу. Собаки окружили его цепью. Сторожевой смело повел стадо по льду на остров.

Сын Гостя дрогнул. Он посмотрел на звезды, но прислушался к тишине и не двинулся с места, провожая глазами ветвистое стадо.

Йоры хотят увести меня по следам сохатых, – подумал он и остановил Ваненка. отозвал собак. – Сын Гостя хитрее йоров! На остров нет пути этой ночью! Глядите!

Белая ночь стлала волнующий свет по остекленевшему морю. В белой ночи далеко видна была круглая тень от стада лосей, перебиравшихся за сторожевым через лед. Тень их бежала с быстротой тени облака по белому простору.

Сын Гостя прищурил глаза. Ваненок молчал, но беззвучные губы его были сложены в усмешку. Сын Гостя сжал его руку и крикнул.

– Гляди, слепой щенок! Я вижу лучше сохатого, и я не поведу своего стада в ловушку йоров!

Прищуренные глаза видели далеко. В черных зеркальцах глаз сверкнуло торжество, когда взорванный напором воды ледяной путь загудел, и тень стада исчезла в грудах волн и льда.

– Ты хорошо видишь, – сказал Ваненок, встряхивая руку, замлевшую от пожатия брата, – и я не спорил с тобой! Я готов следовать по твоему пути!

Сын Гостя засмеялся.

– Мы уйдем скоро. Ледяные горы, идущие с океана, запрут лед в проливе и, может быть, завтра путь будет готов!

И ночью шестого дня Сын Гостя впряг оленей, нагрузил нарты, свистнул собак, привязал мать и Ваненка к нартам и погнал оленей на лед. *

Собаки, олени и люди одинаково знали продажную непрочность ледяного моста. Белая ночь без теней и отсветов мерцала бледными звездами с таинственной, как у льда, прозрачностью и хрупким холодком. Оленей не нужно было трогать, они неслись с быстротой ветра, и собаки задыхались, идя рядом с ними.

– Барда! – покрикивал Сын Гостя, заглушая неровное биение сердца и треск под ногами оленей. – Тот, кто умеет ждать, всегда выигрывает! Барда!

Ледяной гул доносился из тумана. Но олени шли ровно, белая ночь раздвигалась от ветра их бега, ледяной путь разматывался бесконечной лентой, и впереди вырезались из ночи туманные громады острова.

Сын Гостя крикнул:

– Земля! Йоры не провели того, кто задушил руками тигра, как собаку. И Кладбище Мамонтов открывает себя счастливым! Барда! Конец пути близок!

Олени приняли крик. Ветер резче забился в лица путников. Тогда издалека, как весенний гром, докатился нежный глухой ропот. Собаки взвыли. Сын Гостя погнал оленей. Грохот катился не быстро, но настигал неотвратимо.

Мать крикнула, как чайка, в высокое небо:

– Старый Никола, помогай нам! Много богов в небе, но ты старше всех] Помоги!

Сын Гостя засмеялся в ответ. Грохот где-то рушившегося пути догонял его, но впереди выдвигались туманные громады острова, и лед крепчал возле берега от предрассветного холодка.

– Йоры не догонят нас, – крикнул он матери, – йоры не успеют сломать пути, хотя бы они лопнули, надувая воду под льдом!

Олени дышали тяжело, заглушая хрипом гул поднимавшейся груди океана. Опасность гнала их вперед. Они вынеслись на берег с быстротою ветра и остановились, не дожидаясь крика якута, точно угадывая конец пути.

Сын Гостя соскочил с нарты и испустил торжествующий крик приветствия.

Ледяные горы, вздымаясь, как волны, гудели, потрясая воздух и насыщая туманом прозрачный рассвет. Сын Гостя ждал недолго, скрестив на груди спокойные руки. Ледяной покров рухнул утром. С острова взвились стонущие чайки и опустились на плещущиеся волны среди колыхавшихся льдин.

Тогда Сын Гостя велел ставить урасу на берегу, а сам отправился в глубь острова.

Оранжевое солнце, всползая за ледяными скалами, поднялось ему навстречу и разогнало утренний туман. Остроухие собаки выпугивали стаи птиц, не боявшихся человека. Собаки искали гнезда, и он вместе с ними выбирал яйца и пил их.

С зеркальных вод озера в розоватом тумане поднялись лебеди и тяжело опустились в густую поросль. Сын Гостя созвал собак и пошел, не останавливаясь более, прямо ка солнце, ища следов жилья и человека.

В полдень он вышел снова к морю и остановился в раздумьи. Собаки, искавшие гнезда, выпугнули взволнованный выводок гусей в крошечном озерце, наглухо поросшем зеленью, и, полаяв в воздух, вдруг заметались по чьим-то следам с веселым визгом и лаем.

Сын Гостя посмотрел на них с изумлением и позвал старого пса. Пес рвал зубами его одежду и звал за собой.

– Что ты нашел, старый пес? – потрепал его волчиную морду Сын Гостя и пошел спокойно за псом. – Йоры не обманут старого пса! Я пойду за твоим чутьем!

Он поднялся за собаками и вышел к реке.

„Реки вымывают кости мамонта, – подумал он, – и не добычу ли мертвого ищут мои псы?”

Собаки метались по берегу, волнуясь, потом решительно за старым псом переплыли поток. Сын Гостя звал их назад– они звали к себе, и в ответ на его угрожающий свист только поджали хвосты, не тронувшись с места.

Обжигаясь ледяною водою, Сын Гостя переплыл реку. Собаки лизнули его продрогшее тело и, не дав одеться, повели за собой. Он согрелся быстро, едва поспевая за ними. Собаки шли вдоль берега весело, не сбиваясь с пути и не ища следов.

„Следы столько же свежи, сколько знакомы, – подумал Сын Гостя и остановился, недоумевая. – Куда они ведут? ”

Старый пес юлил возле его ног и упрашивал идти без боязни. Сын Гостя кивнул головою, сказал коротко: „Ичугей” —и пошел без раздумья: он верил собакам не меньше, чем себе самому.

В сумерки река вывела их к озеру. Сын Гостя осматривал берега наспех, думая встретиться со следом тысячелетней могилы мамонта, но псы шли своей дорогою. Впереди над ложбиной крутился синий дымок. Сын Гостя созвал собак и заставил их идти молча.

В ложбине, поросшей свежим мохом, паслись олени. Юрта струила дым. Земляные стены ее были свежи, и плетеная из прутьев труба ещё не успела вычернеть от сажи и дыма. Тропинка вниз была хорошо утоптана, собаки рвались вперед с нетерпеливым ворчанием. Тогда Сын Гостя смело спустился вниз. Никто его не встретил. Он нагнул голову и вошел в юрту.

Бычьи пузыри, заменявшие стекла окон, пропускали еще достаточно света, чтобы упасть на лицо вошедшего, чтобы выделить черты его из сумрака юрты. Но и яркие языки пламени, лизавшие стены очага, были достаточны для того, чтобы Сын Гостя легко мог узнать наклонившееся над очагом бронзовое лицо Маи.

Она увидела брата и закрыла руками лицо.

– Кого ты боишься? – подошел к ней Сын Гостя и отнял с нежным упреком руки ее от лица. – Разве ты спишь, считая меня тенью твоего сна, а не живым человеком?

Она упала на колени, вскрикнув:

– Тени сна не убивают живых, а ты пришел исполнить закон мести, как твой отец!

Она распахнула грудь и сверкнула глазами.

– Убей меня, потому что я ушла своей охотой из твоего дома!

Сын Гостя поднял ее с земли с суровым презрением и ответил, глядя в ее лицо:

– Я не жил в те зимы, когда мамонты бродили по этому острову, который стал их кладбищем! Зачем же я стану исполнять законы тех, чья жизнь угасает, как языки пламени в твоем очаге, потому что ты не бросаешь в него дров!

Мая подняла на него глаза. Он вздохнул с порывистостью оленя, делающего конец пути, и крикнул, звонко протягивая руку сестре:

– Ты ли это, Мая, моя сестра? Разве не ты завязала в мешке нас, кто путался в твоих ногах, мешая твоему счастью, нас, как волчат в капкане, разве не ты завязала в мешке? Или ты веришь в законы, дряхлые, как тенета, висевшие в тайге бесплодно тысячи зим?

Мая прикрыла веками блеск глаз, точно пряча их от гнева брата.

– Что же ты испугалась теперь. – говорил он с жалостью и гневом, – или муж твой опутал тебя новыми тенетами, такими же дряхлыми, как наши законы, а ты не можешь их оборвать?

Мая подняла голову и ответила гордо:

– Замолчи, господин, потому что трусы и слабые не обнажают груди перед ножом, как сделала я, а прячутся в темные углы, подставляя врагам свои спины! Но разве могла я проникнуть в. твои мысли, спрятанные в твоих глазах под глубокими пещерами лба!

Сын Гостя отвернулся. Сумерки быстро ползли сквозь мутные пленки пузырей, заменявших стекла, но света было много для зорких глаз якута. Он кивнул головой Мае.

– Хорошо! Теперь мы знаем друг друга – пусть будет так. Скажи мне, кто русский в твоей юрте, потому что вот русская одежда лежит в углу, и где твой муж, и почему вы пришли на этот остров из полей тунгузов?

Тогда Мая заговорила торопливо, точно ветер помогал так быстро шевелиться ее губам:

– Когда наши собаки… На следах к нашему жилищу нашли клочья одежды отца… А мы нашли труп его, обглоданный волками… На наших следах. Андрей, брат мой, на наших следах…

Сын Гостя сжал голову и удержал свои губы от крика. Мая вскинула руки, защищаясь от его гнева, и они поднялись над заревцом очага, как розовые шеи вспугнутых лебедей.

– Говори! – приказал Сын Гостя тихо. Говори! Я не слышал еще о смерти больного оленя, загнанного глупым законом мести в ловушку смерти, но я видел ее в пламени очага, а потому говори!

Мая покорно опустила руки.

– Тогда, тогда мы бежали! Я сказала мужу, что нужно бежать, потому что ты будешь мстить за меня и отца, а гнев твой ужасен, и капля крови отца лежит на руках наших, потому что он шел по нашим следам! И мы бежали к устью Лены со скоростью ветра, мы пришли сюда, потому что| думали, что ты не уйдешь из полей томузов, пока не исполнишь кровавого закона!

Сын Гостя слушал, не перебивая. Ему было тяжко дышать, и он, отвернувшись к выходу, глотал сухими губами воздух. Мая умолкла. Тогда, подняв клятвенно руки вверх, Сын Гостя заговорил отрывисто и глухо:

Так суждено умирать якуту! В снежных просторах неосторожным грызут горла волки! Лютые холода нередко делают навсегда негодными для движения их ноги! Дряхлые законы гонят их в ловушку смерти. Тот, кто уберегся в тайге, сожжет себя в урасе огненной водой! _| Если его не иссушит проказа, не убьет черная оспа, так сожрут язвы чужой болезни, принесенной гостями, которым они по обычаю посылают на ночь своих жен! О, Мая!

Сын Гостя скрипнул зубами. Перед пламенем очага и на багровых тенях заката, бившего в дверь, он был страшен. Мая закрыла покорно лицо.

Русские, зажигающие солнца в своих избах, строят якуту избы, дают машины, делающие хлеб, а он бежит от них в тайгу и льды, чтобы эти места стали называться Кладбищем Якутов. Я не хочу так жить, Мая!

Он умолк. Мая слышала затихавший хрип в его простуженной груди и подошла ближе.

– Не плачет волк, – выговорила она тихо, – над охотником, попавшим в собственные тенета, но бежит прочь, ища безопасное логовище.

Сын Гостя выпрямился и улыбнулся.

– Ты хорошо говоришь, и не тебе бы путать свою жизнь с кочующим тунгузом! Но продолжай твой рассказ!

– Он короток, – ответила Мая, – Мой муж знает воды Лены, как поля страны, в которой он вырос. Он провел каюки торговцев через Быковский рукав к острову и привел их на парусах к берегу. Здесь мы поставили юрту и ищем рога мамонтов!

Кто русский в твоей юрте?

Мая засмеялась.

Он не похож на тех русских, о которых говоришь ты. У него на глазах стекла, и он не ищет рога мамонта, но роется в земле для другой цели. Я не знаю ее.

Сын Гостя посмотрел в окна.

– Ночь удлиняет путь, а мне нужно спешить. Я пришел сюда за той же добычей, за которой пришли каюки. Когда у меня будет достаточно добычи, я приду говорить с хозяевами каюков о том, чтобы они везли ее в город, если я не смогу сам увезти на нартах все. Прощай и не думай о законах тех. чьи кости давно обглодали голодные волки.

Мая протянула к нему руки, загораживая путь.

Ты не пришел убить меня и моего мужа, так почему же ты не хочешь остаться гостем в этой юрте!?

Сын Гостя покачал головой.

– Я не искал тебя, и пути людей разные, потому что орел реет в воздухе, а кабан роет землю. Но мы еще не раз сойдемся с тобой на общей тропинке к каюкам.

Прощай!

Он повернулся и вышел. Мая проводила его до двери. Собаки юлили в ее ногах. Сын Гостя послал их вперед резким свистом, и они пошли, покорно поджав хвосты и насторожив уши.

Ночью Сын Гостя вернулся на берег. Ураса была раскинута на свежем оленьем мху. Зарево очага стояло светло над урасою, путая тени прозрачной ночи.

ГЛАВА ПЯТАЯ

СИЛЬНЕЕ ВЕТРА И КРЕПЧЕ ЛЬДА

Много оранжевых солнц встало над Кладбищем Мамонтов в розовом тумане и опустилось за ледяной океанской скалою в сиреневой дали. Ледяные скалы там. на закате, просвечивали солнечными лучами, как-будто солнце катилось за ними, чтобы через два часа снова взмыть нал островом. Тысячелетние льды, уступая теплу горячих солнц и белых ночей, плавились с медленностью стали в раскаленной печи. Островные озера вылили потоки воды в океан бурными ручьями. В густой поросли их берегов длинношеие лебеди выводили в первое плавание желтых лебедят. Бурые лощины расцвели мохом, и море за островом очистилось от льда.

Сын Гостя прошел половину острова и вышел на север к океанскому берегу. Вместе с урасою, оленями, собаками и имуществом он перенес сюда шесть пар желтых, как зубы старого якута, бивней мамонта. Он обошел озера, ручьи и бурные потоки острова, обнажившие свои берега, ища по ним добычу. Иногда, найдя один крутой, как рог, и длинный, как два человеческих роста, едва подъемный для силы одного человека мамонтов бивень, он опускался в холодные стремительные потоки реки или покойные воды озера, отыскивая парный бивень. Он проводил здесь долгий день, скрипел зубами от холода и выплевывал кровь.

С ним бродили собаки. В поисках костей неведомых животных старый и умный пес, тоскуя от бессилия, учился охоте на мертвых. Иногда он нападал на след парного бивня или вынюхивал близость тысячелетней могилы и тогда выл, и метался, радуясь своей понятливости; иногда же только тоскливо следил за хозяином и глухо ворчал и выл, когда тот нырял на дно озера и показывался с пустыми руками.

Крутые склоны океанского берега были дики и бесплодны. Волны океана точили его, а набухшие водою ледяные скалы, промываемые волнами, оставляли свежие язвы в бурых берегах. Сползавшие с берега ручьи вымывали глубокие раны в глинистом теле земли, веками промерзшей до твердости железа.

Сын Гостя раскинул урасу на берегу и перечел бивни. Ваненок считал тридцать пар лебяжьих шкурок и смотрел с презрением на желтые крепкие кости, охраняемые псом.

Сын Гостя сказал, одеваясь в путь:

Русские знают цену вещам, а якут отдает три шкуры голубого песца за один медный чайник, потому что он ему нужен. Русский берет шкуры, которые ему не нужны, и получает за них два десятка чайников! Русские хитры, но у якута не отнял никто разум!

– Дорога та вещь, которая мне нужна сейчас, – ответил Ваненок. – Якут думает так и потребует избу за шкуру лисицы, когда ему нужна изба!

– И он не получит! – сурово оборвал его Сын Гостя и прибавил: Пусть мать разводит огонь! Льды ушли на дно океана, потому что зима близко! А я не прошел еще другой половины острова!

В первую стоянку на северном берегу Сын Гостя ушел перед рассветом. Белая ночь светло тлела над миром, и туман подымался отовсюду. Лаская старого пса, Сын Гостя шел тихо, опираясь на деревянный кол, заменявший ему лом и лопату в охоте на мертвые кости. Пес скулил жалобно, вынюхивая землю, за ним подвывая плелись собаки.

Сын Гостя спустился на дно ложбины, вымытой ручьем. Там в белых сумраках ночи что-то возилось, хрипя и ворча. Псы круглыми шарами скатились вниз. Сын Гостя спустился к ним и узнал одну из своих молодых собак, исчезнувшую с утра. Пес рвал из земли, едва оттаявшей на четверть, куски мяса и шерсти. Он хрипел и стонал, напрасно стараясь выволочить из земли находку.

Сын Гостя отогнал собак и стал копать землю.

Под разорванными клочьями шерсти виднелось темнокрасное мясо. Оно было твердо, как камень, но оттаивало под зубами пса и ползло на длинные волокна, как вяленое.