Текст книги "Никто, кроме президента"

Автор книги: Лев Гурский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ЧАСТЬ II. ПРЯТКИ

20. БЫВШИЙ РЕДАКТОР МОРОЗОВ

Сколько я отсидел в чулане – сказать не могу: часы мои не пережили падения с лестницы. Но едва меня выпустили на свет, я заметил, что этих стало уже трое. К Сусанне Звягинцевой и ее жуткой лохматой собаке присоединился высокий красивый мужчина с почти такими же выбеленными, как у хозяйки, волосами.

Рядом они смотрелись почти братом и сестрой. Только мадам была стопроцентно крашенной под седину, а тип выглядел натуральным альбиносом или, вернее сказать, очень-очень светлым блондином. Таких полно в шведских трехиксовых журналах, строго запаянных в пластик. И еще такие водятся в «Старшей Эдде», «Песни о Нибелунгах», «Калевале» и прочих северных враках о той ужасной поре, когда не было ни информагентств, ни пресс-служб, ни главных редакторов газет, ни даже самих газет. Нишу свежих новостей до краев заполнял тот самый брехливый эпос. Как люди могли выжить в этих нечеловеческих условиях – не представляю…

– Кто он такой? Что он знает? – спросил нибелунг у хозяйки, кивнув в мою сторону.

Сусанна внимательно оглядела меня и наморщила лобик. Я понял, что наша первая встреча не оставила у нее ярких воспоминаний. Тем лучше. У меня почему-то пропало желание обсуждать тут бизнес-план новой газеты и просить инвестиций. Мне даже найденные четки – и те расхотелось возвращать.

– Видеть я его видела, – задумчиво сказала хозяйка, – усы эти мне знакомы. Может быть, и у Звягинцева видела, не помню. А может, в «Царской охоте» или где еще. Ты же знаешь, любимый, память у меня девичья.

– Девичья, ну ты выдала, подруга, ха-ха… – Смех у блондина оказался не из самых приятных. Словно теркой о камень. – Сколько лет тебя знаю, а таких времен уже не застал. Ты, дорогая, по-моему, с рождения была женщиной. Как золовка Йормунрекка.

– Сергиенко, а ну брось свои пошлые шуточки! – обиделась Сусанна и даже топнула ножкой. – И не смей опять сравнивать меня с твоими дурацкими норвежскими ископаемыми. Не смей, а то мы снова поругаемся! Я, к твоему сведенью, была девушкой, класса до восьмого абсолютно точно.

– Йормунрекк не из норвегов, а из вестготов, – примирительно уточнил нибелунг с хохляцкой фамилией Сергиенко. – Правда, насчет его золовки разные источники спорят. Возможно, она была из рода ульдра-великанш.

– Э-э-э… – рискнул я подать голос, чувствуя, что разговор уходит в сторону от моей персоны.

Не то чтобы я сильно хотел привлечь внимание этих людей и этой собаки. Но, как говорится, дубиа плюс торквент мала. Неизвестность пугает сильнее.

– Р-р-р… – Лохматое страшилище подняло башку и грозно заворчало в ответ.

Сусанна со своим ученым вестготом – явно не брат он ей! – посмотрели сперва на пса, затем и на меня.

– Наверное, он что-то сказать хочет, – догадался блондин. – Ну давай, говори, только не рассусоливай, а уложись в три предложения: ты кто, ты зачем здесь и что ты знаешь?

– Я никто, я здесь просто так, я ничего не знаю, – экономно уложился я в одно предложение.

И черт меня дернул добавить за ним вслед второе:

– Я в чужие дела не вмешиваюсь.

– Дела? – заинтересовался нибелунг. – Что за дела?

Я заткнулся, проклиная свой длинный никчемный язык, да поздно.

– Вранье! – Сусанна хлопнула кулачком по своей ладошке. – Сергиенко, не верь ему, он видел! Он заглядывал в окно! Я нашла его рядом с флигелем, прямо у лестницы на чердак. Пошла выгуливать Мажора и смотрю: мокрый человек валяется.

При слове «Мажор» собачье страшилище опять заворчало, а потом и гавкнуло. В гавканье я расслышал удовлетворение.

– Ты все-таки переименовала пса? – нахмурился Сергиенко. – Я же тебя всеми богами заклинал оставить его, как есть.

– Слушай, не начинай заново, а? – нервно сказала Сусанна. – Не зли меня, ну пожалуйста, пожалуйста, милый, я так тебя люблю! Ты же знаешь, я это безобразное имя вечно забывала и выговорить могла только по слогам. Бер-гель-мир.

И на это слово пес тоже откликнулся лаем. Не менее радостным, чем прежде на Мажора.

– Ты не забыл, старина! – обрадовался блондин. – У мамочки нашей голова дырявая, а ты помнишь, мальчик мой, Бергельмир…

– Ррр-гав!

– Это у тебя самого в мозгах сквозняк. Правильно, Мажор?

– Ррр-гав! Гав!

Я надеялся, что сумасшедший лай и дурацкий спор из-за собачьей клички сотрут у них из памяти мою маленькую оговорку, но напрасно. От души поорав друг на друга минуты три, Сусанна со своей белокурой бестией все-таки пришли к компромиссу: если пес отзывается на оба имени, то каждый пусть зовет его по-своему. Успокоившись, они помирились и расцеловались. После чего троице, считая собаку, уже ничто не мешало хором навалиться на меня.

Нибелунг Сергиенко приставил к самому моему горлу тупое – и оттого особенно неприятное – лезвие какого-то исторического топора. Сусанна Звягинцева откуда-то вытащила и нацелила мне прямо в середину галстука острие меча. Мажор-Бергельмир обошелся без оружия: просто пододвинул пасть к моей лодыжке.

– Ты видел? Видел? Говори!

Деваться было некуда. В критической ситуации не отмолчишься. Силентиум видетур конфессио. Молчишь – значит виноват.

– Сдаюсь… – выдохнул я. – Я видел, видел… Но, честное слово, я никому ничего не скажу…

Блондин чуть отодвинул от меня топор и обернулся к хозяйке:

– Дорогая, он вызывает хоть какое-нибудь доверие?

– Ни малейшего, любимый, – без колебаний ответила ему подлая Сусанна. – Гляди, какие у него тонкие пальцы, какое у него интеллигентное лицо. Он заложит нас всенепременно.

Ну и мерзкая же семейка, с дрожью подумал я. Никому я не нравлюсь. Раньше Звягинцеву моя фамилия не угодила, теперь этой крашеной выдре – мои пальцы и лицо. Ну как я мог вообразить, что она даст мне миллион? Да здесь последнее отнимут!

– Заложит? Тогда надо его прикончить, – рассудил нибелунг. – Убьем, а тело скормим Бергельмиру.

Пес плотоядно гавкнул и примерился к моей трепещущей ноге. Ему единственному из всей компании я был по вкусу. Он, кажется, готов был начать жрать меня прямо заживо.

– Плохая идея, – не одобрила хозяйка. – Очень плохая. Ты, Сергиенко, сроду был человеком бессердечным, как все твои викинги. Я псу лучшую телячью вырезку покупаю, а ты собираешься кормить его всякой дрянью. Не стыдно?

– Да, я об этом как-то не подумал, – согласился блондин. – Извини, я был неправ. Но, дорогая, признай: и ты наделала глупостей. Что тебе мешало сразу прибрать на чердаке? Хотела сохранить эти штуки на память?

– Просто забыла, – беспечно сказала Сусанна. – Но какая разница? Все равно этот ни о чем уже не расскажет.

– Э-э-э, – проблеял я, – секундочку…

В моей сорокавосьмилетней биографии был период, когда я регулярно раз в квартал или даже чаще рисковал жизнью. Один из прежних хозяев «Свободной газеты» после всякой публикации, которая хоть как-то задевала интересы его обширного бизнеса, вытаскивал меня на стрелку, унижал словесно и грозился раскроить башку шаром для боулинга. Пару раз я убредал с тех встреч с переломами, один раз меня утаскивали на носилках. Но я не роптал. Игра стоила свеч: я делал газету. А вот умереть так, без глубокого смысла… Умереть лишь потому, что стал свидетелем гадких шалостей жены толстосума и ее сердечного дружка… Для реноме Виктора Ноевича Морозова это катастрофа. Хуже, чем гикнуться от виагры. Что напишут в некрологах?

Собачье страшилище заворчало в районе моей лодыжки. Нибелунг, поигрывая топором, рассеянно глянул на меня:

– Чего тебе, покойник?

От слова «покойник» перехватило дыхание. Но садюга-инвестор, любитель опасного боулинга, бывало, использовал для меня словечки и посильней. Ничего, стерплю. Патентиа патитур омниа. Терпение все побеждает.

– Поймите же, – начал я, изо всех сил стараясь быть проникновенным. В беседах с инвестором подобный тон, случалось, помогал. – На дворе двадцать первый век. Вы зря комплексуете, дело-то житейское. Такими игрушками, как у вас, в мире балуется тьма народа, все привыкли, и никто за это никого не убивает… Мне, пока я ехал сюда, рассказали про писателя Труханова, из Ильинского, у него, например тоже… и все про это знают…

– Тоже что? – задрала брови Сусанна.

– Ну это… это самое… – Я старался уйти от конкретики. Не все любят, когда эти причиндалы называют вслух. Типа табу.

– Сергиенко, ты догоняешь, о чем он бормочет? – Хозяйка посмотрела на блондина. Тот на нее.

– По-моему, он симулирует сумасшествие, – поразмыслив, объявил нибелунг. – Помнишь, дорогая, было советское кино про шпионов? Там одному зажигалку к носу, а он стихи читает.

– Конечно, не помню, любимый, – проворковала Сусанна. – Но идея интересная. Принести тебе зажигалку, хочешь попробовать? Думаешь, он знает стихи?

В отличие от Сусанны, я помнил это кино. Еще не плешивого Ролана Быкова в нем пытали до того шумно, что на крики являлся усталый шпион Банионис, Быкова выручал, а всем плохим организовывал по мордам. Но меня-то спасти некому – хоть обкричись. Я-то не знал, что окажусь в логове садистов!

– Ради бога, не надо пробовать, – поспешно сказал я. – Я ничего не симулирую, клянусь. Я только говорил про все эти самые… ну цепи, наручники, плетки у вас там, на чердаке… то есть все эти штучки для игры в «Сделай мне больно»…

– Что-о-о-о?

Несколько долгих секунд блондин и хозяйка таращились на меня. Потом они, не сговариваясь, дружно захохотали: Сусанна – нежно и мелодично, Сергиенко – царапающе-неприятно. К дуэту, после недолгих раздумий, присоединился пес и тоненько подвыл.

– Слушай, дорогая, – сказал нибелунг, когда все, наконец, вдоволь отсмеялись и отвыли. – А он ведь ничего не симулирует. Он настоящий думми, без обмана. Он, значит, решил, что на чердаке мы с тобой… ой, я не могу!.. Может, отпустим его к черту?

– Нет, нельзя, – качнула серебристой головкой Сусанна. – Сболтнет еще где-нибудь. Сам недокумекал, а другие, поумнее, разберутся. Про Звягинцева все знают. Кто-то сложит два и два.

– Ты права, – согласился блондин. – Придется его убить.

После этих слов у меня остался всего один шанс. Единственный. Крохотный. Пользуясь тем, что руки мои были свободны, а лезвие топора больше не упиралось мне в горло, я выхватил из кармана… вы думаете, пистолет? газовый баллончик?.. увы, ничем таким я не озаботился. Выхватить я мог только свою пластиковую карточку Союза журналистов России.

– Я – работник прессы, – объявил я, пытаясь быть внушительным. – Провожу журналистское расследование. Мои коллеги знают, где я. Если со мною что-нибудь случится…

– Что ж ты его забыла обыскать? – укоризненно сказал хозяйке нибелунг. – Мы бы давно знали, что он газетчик… Или, может, удостоверение – липа? Как-то несерьезно оно выглядит, бедно…

Сергиенко поддел ногтем край пластика. Про себя я изругал скопидомов из Союза журналистов. За наши членские взносы они могли бы и впрямь выдать нам «корочки» побогаче. Картона им, что ли, было жалко? Золотой краски? Семпер авагус эгет – жадюги вечно все портят.

Сусанна хлопнула себя по лбу:

– Вспомнила! Вспомнила, где я его видела. Он правда журналист, он здесь со Звягинцевым болтал про какую-то газету.

Я обрадовался было, но зря.

– Если журналист, это меняет дело. – Нибелунг бросил мою карточку на стол. – Тогда его просто так не убьешь. Нужно обставить все похоже на несчастный случай.

– Про Звягинцева ты тоже обещал, что будет как несчастный случай, – со вздохом сказала Сусанна. – А потом взял и просто жахнул его кувалдой по голове.

– Это не кувалда, – насупился Сергиенко. – Ну что за вечное неуважение к истории! Постарайся, наконец, элементарно запомнить: это боевой молот Мьельнир. Хоть по слогам учи – Мьель-нир. Уменьшенная копия того, который был у Тора, масштаб один к трем. Тебе, между прочим, в подарок вез.

– Спасибо за подарочек, – не без сарказма проговорила хозяйка. – Ты, как всегда, знаешь, чем угодить любимой женщине. Во всей Норвегии не нашел ничего более путного. Молоток один к трем! Уж лучше бы нормальную штыковую лопату привез – в масштабе один к одному. Мы бы хоть не мучились, когда его закапывали под газоном.

– Вот и зря закапывали, – хмуро заметил нибелунг. – Не забудь, я возражал. Неправильно это, дорогая, не по-мужски. Одно дело – к стене приковать, а другое – в землю сунуть. Конунги таких вещей не одобряют. Все же Звягинцев, как ни крути, был достойный противник, а таких надо отправлять в Вальхаллу согласно огненному ритуалу.

– Ри-ту-а-лу! – фыркнула Сусанна. – Вот еще! А соседи? По-твоему, они бы не спросили, что у меня коптится на костре?

– Подумаешь! Соврала бы им, что барбекю. В Европе все жарят барбекю.

Я в деталях вообразил, как из Виктора Ноевича Морозова готовят барбекю, и это стало последней каплей. Комната расплылась перед глазами, свет померк. Должно быть, я потерял сознание.

21. BASIL KOSIZKY

– И что вы на это скажете?

– Охренеть! – сказал Сердюк. Но тут же деликатно добавил: – Извините за выражение, Василь Палыч.

– Да чего там, – махнул я рукой. – Тут действительно охренеть можно. Думаете, он всерьез написал? Может, теперь у них у всех в Москве такие дикие шутки?

На крыше моего дома в Нью-Йорке стоит спутниковая антенна. Из-за разницы в восемь часов сам я никак не пересекаюсь с передачами из Москвы. Но зато ящик смотрит моя Олеся Ивановна, и она-то мне иногда скидывает на DVD какое-нибудь мыльное шоу. Думаю, с тайным намерением придавить мою ностальгию по русскому духу. Последний раз мне перепало нечто под разухабистым названием «Веселая обдурилка». Специально для родной дочери Аллы Пугачевой были устроены фальшивые похороны ее мамы, причем девушка, по-моему, поверила, что в гробу лежит настоящая Пугачева, и оттого пролила натуральные слезы. Ну а в конце передачи «труп» – на самом деле загримированный пародист – вставал из гроба и жизнерадостно вопил в микрофон: «Ленинград, Ленинград, я еще не хочу умирать!» При этом лицо дочери показывали крупным планом…

– Шутка? Ой вряд ли, Василь Палыч, – с сомнением проговорил Сердюк. – Он президент страны как-никак, объект номер один… Я бы еще понял, если бы спикер какой или там Генеральный, к примеру, прокурор решили приколоться по-черному. Но чтоб первое лицо государства… Не-ет, такого даже здесь не бывает.

– Значит, все это правда? Или есть еще варианты? Думайте, Сердюк, думайте. У кого из нас двоих опыт КГБ? Вы профи или нет?

Мой бодигард приосанился. Когда хотят его профессионального совета,он всегда немножко важничает. Обычно ведь от него требуют не мыслей, а простых действий: найти место на переполненной парковке, вытащить застрявший в замке ключ или открыть банку с огурцами без помощи консервного ножа.

– Есть один вариант, – выдал он. – Возможно, таким хитрым макаром он вас проверяет. По привычке, как бывший разведчик.

– А что, – удивился я, – для разведки все эти ребусы в порядке вещей? Мне кажется, чересчур уж замысловато.

– Нет, почему же, это бывает… – На лице Сердюка отразилась, однако, легкая неуверенность. – Ну, правда, во время войны. Посылают вашу, допустим, диверсионную группу за линию фронта, и старший хочет выяснить, есть ли среди его людей агент-двойник… Тут чем заковыристей приемчик, тем надежней результат. СД вот немецкое в отечественную всех штатных радисток заставляло рожать, в приказном порядке. Чтобы, значит, проверить, кто на каком языке будет орать…

Я покачал головой:

– Пример четырежды неудачный. Во-первых, я чиновник, а не диверсант. Во-вторых, я ничей не агент и быть им не собираюсь. В-третьих, роды у меня тоже не запланированы. И наконец, времена у нас еще как будто мирные… Ну соображайте, Сердюк, давайте. Есть другие идеи?

Охранник в раздумьях почесал бровь мизинцем.

– Может, конечно, у него просто башню сорвало, – предположил он. – С бывшими разведчиками это случается, сами знаете. Жизнь короткая, ставки высокие, а система, как известно, нервная. У кореша моего из Кременчуга, Виталия Бабченко, был похожий бзик.

– Тоже с запиской и жвачкой? – насторожился я. Не люблю совпадений.

– Не, там немного по-другому. – Сердюк проверил на ощупь, до конца ли поднято стекло между нами и шофером, и лишь затем вернулся к рассказу. – Он, Василь Палыч, раньше по египтянам работал, бедуинов в пустыне по мелочи вербовал, ну и всякое такое. А как вернулся, ушел в бизнес, хорошо поднялся на сахаре… Потом вдруг – бац, пропал, нету его. Нашли парня где-то в Турции, высоко в горах. В башке туман, в руках дохлый орел, как попал в горы – не помнит. Сейчас лечится от запоя. Да и печень у него, говорят, уже не та…

– Выходит, Виталий твой – из алкоголиков? – разочарованно спросил я. – Это не наш случай. Президент Волин не пьет ничего крепче пива, у меня по этой части информация надежная.

– Раз не пьет, значит в записке все по-честному, – вынужден был признать Сердюк. – На трезвую голову, и чтоб без глюков, эдакое выдумать нельзя. Стало быть, все правда.

– И что нам прикажете делать с такой правдой?

– Случай непростой, – вздохнул Сердюк. – То есть чемоданчик, конечно, у бабки стрельнуть – не вопрос, и по поводу телевизора – тоже можно потрепыхаться. Но вот насчет самой важной его просьбы… в смысле главной его заморочки…

Мой бодигард извлек носовой платок и сосредоточенно высморкался.

– Говорите же, говорите, – нетерпеливо подтолкнул я его.

– Ну чтобы детей вычислить, да еще всего за сутки, да с такой ерундовой наводкой… Москва-то ведь большая, Василь Палыч, музыкантов в ней немерено. И у скольких из них есть дачи, пускай и не дальше восьми кэмэ от кольцевой? Замучаешься пыль глотать…

– Ближе к делу, – попросил я. – Не надо мне про трудности, я их и сам вижу. Меня интересуют шансы. Есть они или нет?

– Короче, шансов почти никаких, – обнадежил меня охранник. – Зато геморроя – сто процентов.

– И ваш вывод? Ну?

Сердюк заворочался на сиденье, опять почесал бровь, зачем-то проверил пустую пепельницу, одернул лацканы пиджака. Я ждал. Мой бодигард покрутил пуговицу на рукаве, достал из кармана пиджака растрепанный органайзер и, не открывая, сунул его на место. Я терпеливо ждал.

– В общем, я бы взялся, – застенчиво сказал он наконец. – Пропадет мужик без нас. Да и страну, по совести говоря, тоже жалко, Василь Палыч. Не Ливия же задрипанная, не какой-нибудь там Гондурас. Все-таки Россия.

22. КАХОВСКИЙ

В программе случился сбой. На место пузатой литеры D чертиком впрыгнула рогатая литера V. Я собирался скачать из бесплатного ресурса новую песню Вероники Долиной, украденную шустрыми пиратами прямо с эфира «Эха Столицы» и сразу переведенную в доступный формат mp3. Но глупая машинка заменила Dolina на Volina, и в результате вместо «Посторонней В.» мне скопировали песню «Волина хочу!» – омерзительный хит омерзительной поп-группы «Лучше хором».

Ожидая услышать нежные гитарные переборы Долиной, я чуть не подпрыгнул, когда из наушников на меня внезапно обрушился развеселый балалаечный проигрыш, а затем бабий голосишка их поп-солистки с блатной хрипотцой вывел первый куплет:

 
У мужа моего не стоит ни хрена,
В глазах пелена, в бороде борона,
Он орет: кругом виновата страна,
Что рожей он крив, с работы уволен.
Скажу ему: «Эй! А пошел бы ты на!
Мне с тобой возиться – какого рожна?
Надоело – иные пришли времена!
Я другого хочу! Возьми меня, Волин!
 

Вместо того чтобы поскорее нажать на клавишу Delete и стереть эту жуть, я с мазохистским чувством дождался припева, еще более жлобского:

 
Чтоб не пил, не курил, по-всяковски говорил,
Чтоб к обеду успевал, янкам спуску не давал,
Чтоб страна была всех краше, чтоб царем стал дядя Паша
И чтоб мне в один прием стать царицею при ем!
 

Мне посчастливилось не слышать этого народного хита, пока я сидел в Бутырке, но как только меня выпустили, я нахлебался им по самые брови.

Беда была, конечно, не в дурацком тексте дурацкого шлягера. Президента Волина в Москве вообще стало гораздо больше, чем до моей посадки. Я бы даже сказал – больше на порядок.

Хотя вождь и гарант в последнее время не совершал государственных визитов и редко являл себя публике, от его лица трудно было укрыться. Оно царило повсюду. Не знаю, как там в российской глубинке, но столица была им заклеена вдоль и поперек. Крупногабаритные Волины державно хмурились с проспектных билбордов, где прежде рекламировали шампунь и зубную пасту. Волины поменьше трепетали на длинных уличных растяжках. Совсем маленькие Волины формата А4 выглядывали из витрины каждой булочной. Поощрялись также короткая стрижка а-ля Волин и двубортные пиджаки «Президентские». На коммерческих сайтах вовсю шла раскрутка российско-швейцарских карманных часов Omega-Polet, какие носил Волин, а за право первым зарегистрировать в качестве торговой марки любимых президентом собак далматинской породы схлестнулись полдюжины самых серьезных фирм. По слухам, российский МИД даже выделил специальную охрану приезжавшей к нам актрисе Гленн Клоуз – только потому, что в знаменитом фильме она сыграла Круэллу, главную ненавистницу далматинцев, и в МИДе опасались, что местные фанаты пятнистых шавок могут ее побить.

Из фильмов, кстати, все наши телеканалы особенно жаловали «Лоуренса Аравийского», «Белого Бима Черное Ухо» и «Кавказскую пленницу» – три картины, вроде бы любимые с детства будущим президентом России. Якобы тогда же он определился в выборе: а) профессии разведчика, б) симпатий к собакам и в) строгой политики на Кавказе. Уж не знаю, где и каким образом юный Волин умудрился поглядеть первый из фильмов, который в СССР никогда не показывали, но в интернет-версии журнала «Premiere» я своими глазами видел интервью с Питером О’Тулом. Престарелый исполнитель роли Лоуренса с юмором и с некоторым даже испугом рассказывал о том, что среди его почитателей самые непостижимые – это русские. Они все чаще путают актера с его героем, знаменитым британским резидентом. И потому сэр Питер едва ли примет предложение возглавить жюри ближайшего Московского кинофестиваля: а вдруг чекисты вздумают арестовать его как шпиона?..

Я удалил, наконец, с диска злополучный шлягер и отправился на кухню – выпить чаю и покурить. «Липтона» оставалось в обрез, зато курева было еще полпачки. Спасибо чекисту Лаптеву, не пожадничал. Я разжег сигарету и долил в чайник воды прямо из-под крана – водяные фильтры у меня сдохли позавчера, а выплаты в «Бизнес-новостях» ожидались только послезавтра.

Конечно, О’Тул зря волнуется, усмехнулся про себя я. Лубянка – далеко не дура. Старые комедианты сегодня в России не опасны. Как, впрочем, и молодые олигархи, если они вчерашние и бедные. «Месье, же не манж па сис жур! Подайте на пропитание бывшему члену правления Российского союза промышленников и предпринимателей!» Смешно ль тебе, милый? Нисколечко.

Когда-то Сергей Каховский не был вчерашним и бедным. Примерно тогда же и наш ППВ, дорогой Павел Петрович Волин, замечательно обходился без миллионов парадных портретов и без мелких поганцев желтковых, пламенных борцов с богачами-вредителями. В те мирные времена бизнес не обижали, Кремль держал нас за приличных людей, не обкладывая, словно волков флажками, судебными процессами по вздорным юридическим основаниям. Тогда я помыслить не мог, что сам стану главным обвиняемым по делу о рухнувшей крыше бассейна. И что моя защита всю дорогу будет безнадежно уличать прокурора в незнании азов сопромата.

Может быть, внезапно открылось мне, и с Волиным беда – тоже из области науки о сопротивлении материалов? Ведь они, разведчики, сделаны из другого теста. «Юстас, Юстас юбер Алекс…» Все эти Юстасы – твердые, закаленные, не гнутся, но при очень сильной поперечной нагрузке могут сломаться. Может, его психологически надломила та авиакатастрофа, в которой погибла его жена? После тех событий Волин никогда не показывался вместе с детьми, Славой и Настей: их, говорят, отдали в закрытую частную школу в какой-то стране дальнего зарубежья, чье название было наглухо засекречено от прессы. Похоже, именно с тех самых пор Волин стал превращаться в айсберг и таранить наши «Титаники» один за другим.

К черту психологию, образумил я себя. Нет ничего хуже нашей российской манеры сперва объяснять, а потом и оправдывать действия неприятеля. Я-то ни в чем не виноват. Я не воровал, не подкупал фининспекторов, не отмывал кэш. Все налоговые схемы «Пластикса» были легальны. Мы тратились на социалку. Мы подпирали беспроцентными займами местные бюджеты. Мы приносили казне ненамного меньше, чем «Газпром» в лучшие годы… И не я, Сергей Каховский, был той злосчастной молнией, которая угодила в «вертушку» с президентской супругой на борту…

Чайник забулькал, плюнул паром в потолок и выключился. Я устроил себе неторопливое чаепитие из трех блюд и, пока чередовал крекер с чашкой, чашку с сигаретой – и так по кругу, – я опять подумал об идиотской песенке. Сомневаюсь, что дядю Пашу у нас взаправду начнут двигать в цари. Слишком много мороки. Хотя наши министры почему-то все чаще стали говорить, будто бы в шутку, «государева служба» вместо «государственная». И зачем-то ведь главный кремлевский хитрован Сдобный вылезал в эфир с болтовней о пользе монархии для России. Понятно, какой пользы от монархии ждет Сан Саныч лично для себя: он надеется и дальше из каждой большой реконструкции царских палат выкраивать себе по маленькой машинке марки «роллс-ройс» с золотой приборной панелью, с алмазными подвесками. Как-то раз Сдобный подъезжал ко мне и Денису Ларягину. Мол, не желаете ли, молодые люди, хороший контракт за пустяшный откат? И ничуть не обиделся, когда мы оба его отшили. Наоборот, засмеялся: «Эх вы, дурачки-чистоплюи, Гарварды-Кембриджи! Нас же так и так всех считают ворюгами. В нашем положении не воровать – значит, страдать безвинно».

Вот ты и пострадал безвинно, Сергей Каховский. Радуйся: у тебя чистая совесть, репутация вора и – я не поленился залезть в портмоне и пересчитать – тридцать один… нет, вот еще рублик закатился… тридцать два целковых до зарплаты. Плюс проездной на метро на текущий месяц, плюс оплаченный Интернет по выделенке до конца года, плюс пять тысяч рэ на пластике, это НЗ, про самый черный день. Да еще можно сдать в букинист собрание Фенимора Купера, а в ломбард – шкуру тигра. Спасибо товарищу Волину за нашу счастливую зрелость…

Из комнаты тактично прогудел паровозик. Почта принесла новый мейл, что странно. Я ни от кого ничего не жду. Может, у редактора созрели вопросы по моему последнему обзору? Я понимаю, картина выглядит не радужно, но экономическому аналитику и платят за пессимизм. За оптимизм у нас платят дикторам федеральных телеканалов. Кстати, в разы щедрее, чем мне.

Письмо пришло, однако, не из газеты. Е-мейл отправителя мне ничего не говорил, текст оказался сверхкратким: «Привет! Надо поговорить». Зато уж подпись знакомей некуда: «Яга».

Яга – это вам не Баба-Яга, и даже совсем не баба. Фамилия Дениса Ларягина нам с ребятами давно показалась слишком длинной, и мы обрубили его до Ягина. А потом и до Яги. Не могу сказать, что Дениса так уж сильно обрадовало превращение в сказочную бабку, но зла на меня он не затаил. И был одним из немногих, кто потом реально отказался выступать свидетелем обвинения. Хотя на момент начала процесса мы не успели догрузить его фирме труб на две или три штуки евро – а потом уж догружать было нечего.

Точно знаю, на Дениса давили. Знаю, кто. Знаю, что обещали. Даже знаю адрес, по которому они были посланы. Правда, на стороне защиты Яга тоже не выступил – но уж таких великих подвигов я от людей никогда не прошу. Надо довольствоваться малым.

Интересно, что ему от меня нужно? С того дня, как я вышел на волю, он нечасто баловал меня посланиями. Строго говоря, сегодняшнее было первым. Это интриговало.

«Здравствуй! – отбил я в ответ. – Можно и поговорить. Если за кофе платишь ты. СК».

Секунд двадцать спустя загудело новое послание: «Через два часа. В кофейне на Белорусской. Оплачу тебе даже пирожное. Яга».

Кофейню я знал. В любое время дня она была приятно полупустой. Глянув на часы, я отправил Денису уточнение: «Хорошо, но только через три. Раньше никак – дела. СК».

Я не стал вдаваться в детали и объяснять, что все мои дела – это визит в райотдел милиции, где я, как и подобает условно-досрочнику, обязан регулярно отмечаться. А то вдруг я намылюсь сбежать в Париж или Лондон? Поди-ка объясни гражданину майору, что с моей наличностью я не доеду даже до Мытищ. Ведь не поверит, сволочь такая, что у меня в кубышке не осталось хоть миллиона долларов! Боюсь, в России звание «олигарх» дается пожизненно. Его честной бедностью и даже нищенством перед трудовым народом не искупишь… Эх, все-таки лопухнулся ты, Каховский. Надо тебе хоть из супермаркетов, что ли, начать воровать. Мелочь, а прокурору будет приятно.