Текст книги "Явление вождя в Палашах"

Автор книги: Лев Колодный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Колодный Лев
Явление вождя в Палашах

Лев Колодный

Цикл "Ленин без грима"

Явление вождя в Палашах

"Время – начинаю про

Ленина рассказ".

В. Маяковский.

В образе питерского рабочего в волосатом парике под кепкой, гладко выбритый, по подложных документам на имя Константина Петровича Иванова предстает Ленин на фотографии, сделанной в августе 1917 года. Таким неузнаваемым выглядел он, когда за ним безуспешно охотились "ищейки Временного правительства", как пишут учебники истории СССР. В другой завалящейся кепке и одежде, со щекой, перевязанной грязной тряпкой, похожий на бродягу, явился нежданно-негаданно Ильич в Смольный, когда его соратники круто заварили кашу Октябрьской революции. Наш вождь любил перевоплощения. В годы первой русской революции вернулся однажды Ильич из-за границы домой в таком виде, что родная жена его не узнала: со сбритой бородой и усами, под соломенной шляпой. Тогда же видели его в Москве в больших синих очках, какие носили слабовидящие... Да, уважал маскарады Владимир Ильич, макияж, грим, парики. пользовался ими, как артист, Парик, тряпку со щеки долго не снимал, даже попав в штаб революции, гудящий, как растревоженный улей. Когда избавился от необходимости прибегать к парикам, за дело взялись партийные публицисты и представили миру Ильича в образе пролетарского вождя, пророка ленинизма, в гриме святого трудящихся всех стран. Наше время снимает с лица Ленина этот мастерский грим. Кажется, на сей раз "всерьез и надолго", по-видимому, навсегда. Очень не хотят такой разгримировки пикетчики, толпящиеся перед входом в музей В. И. Ленина, на Красной площади перед Мавзолеем, где дальше отступать им некуда – за ним саркофаг вождя. Им, пикетчикам, посвящаю цикл очерков "Ленин без грима".

* * *

На московскую землю Владимир Ильич Ульянов ступил в конце лета 1890 года, когда ему было двадцать лет. "Впервые В. И. Ленин приехал в Москву не позднее 20 августа (1 сентября) 1890 г., когда направлялся из Самары в Петербург для переговоров о сдаче экстерном государственных экзаменов при Петербургском университете за курс юридического факультета". Это первая цитата, которую делаю из известной, выходившей не раз книги "Ленин в Москве и Подмосковье", составленной стараниями сотрудников бывшего института истории партии МГК и МК КПСС, при помощи краеведов, журналистов. Мне могут сказать: "Что нового можно рассказать на эту тему, если она разрабатывалась, как золотая жила, десятки лет усилиями множества людей?". Не собираюсь открывать новые ленинские места в Москве, хотя это и возможно, несмотря на тотальные поиски. Несколько лет назад побывал я в одной коренной московской семье, где увидел бюст вождя, отлитый из чугуна сразу после его смерти, хранимый как реликвия. Увидел старинные часы фирмы "Мозер" в серебряном футляре, по преданию, подаренные самим Лениным покойному московскому рабочему-партийцу из этой семьи в благодарность за предоставленный в 1906-1907 гг. ночлег в доме, располагавшемся некогда в восточной части города, где жили пролетарии. Дом этот, деревянный, одноэтажный, сохранился только на семейной фотографии. У меня нет сомнений, что в один из приездов до Октября в промежутке между эмиграциями Ленин мог однажды заночевать на глухой окраине в семье рабочего, проверенного партийца. Из этой семьи вышел в люди будущий начальник нашей знаменитой Таганской тюрьмы, назначенный на ответственную должность за заслуги перед революцией. Однако никаких документов, подтверждавших этот факт ленинской биографии, не сохранилось, кроме воспоминаний преклонных лет москвички. Она, якобы, видела основателя партии, будучи ребенком, когда Ленин оказался в их доме, а уходя, оставил щедрый подарок – карманные часы. Поскольку, повторяю, документов никаких нет и найти их практически невозможно, то и написать об этом факте, когда я узнал о нем, оказалось нельзя: разрешения на такую публикацию институт истории партии никакому бы автору не дал. Своего корреспондента, члена этой семьи, если память мне не изменяет, Николая Ивановича Какурина, просил я написать все, что ему было известно об этом эпизоде, чтобы хоть какой-то документ в архиве остался. Но не сумел его вдохновить на такой труд. И сам не вдохновился, чтобы преодолеть моральные трудности. Маячил перед глазами образ начальника Таганской тюрьмы в командирской гимнастерке и с шашкой на боку, увиденный мною на фотографии. Он-то и стал преградой на пути к стиранию еще одного "белого пятна" в биографии нашего учителя и вождя. Не хотелось идти по следам тюремщика, даже если по ним представлялась возможность выйти на явный ленинский след. Хотя, вообще говоря, это интересная работа – пройтись по пыльным тропинкам коммунистических тюремщиков с дореволюционным партийным стажем. Каждая из таких дорожек приведет рано или поздно к тракту или шоссе, магистральному пути, каким вошел в историю товарищ Ленин... Но мы никуда не будем сворачивать с главного маршрута, который проложил лично Владимир Ильич своими ногами по Москве, хотя, казалось бы, писано об этом переписано, Однако многое пока неясно, многие факты трактовались искаженно, многие замалчивались выпадали из поля зрения авторов Ленинианы... Поэтому и надо писать. Так вот, с берегов Волги экстерн Ульянов ездил сдавать экзамены в Петербургский университет. Для этого ему следовало приезжать в Москву на Рязанский вокзал (ныне Казанский), перебираться на Николаевский, чтобы ехать в Петербург. Почему с Рязанского вокзала да не направиться в московскую гостиницу, а оттуда в центр, в Московский университет, славившийся юридическим факультетом, где также можно было бы сдать экзамены? К слову сказать, экстернат в Московском университете просуществовал много лет, я в 1950 году чуть было не поступил на это захиревшее отделение, но его как раз тогда прихлопнули, переведя всех экстернов в заочники... Прибывающий тогда в Москву путешественник на Каланчевской площади чувствовал себя далеко от центра города, на его окраине. Нужно было нанять извозчика и по Домниковке, ныне не существующей, двинуться к Садовому кольцу, далее проследовать в гущу Москвы, где на площади около ста квадратных километров проживало около миллиона жителей. Всех, по головам, пересчитали по переписи 1898 года, когда число москвичей уже перевалило за миллион. То есть наша Москва была в десять раз меньше, чем сегодня: и по территории, и по населению. Но и тогда она была Москвой, с Кремлем, десятками монастырей и сотнями церквей, Московским университетом и консерваторией, галереей братьев Третьяковых и библиотекой Румянцевского музея, Большим и Малым театрами, множеством торговых рядов, тьмой трактиров, меблированных комнат, ресторанов, подворий. Московский городской голова внедрял в быт водопровод, канализацию, строил новые Верхние торговые ряды, здание городской думы... Москва была крупнейшим культурным центром, где появлялись на свет симфонии и оперы Чайковского, романы Льва Толстого, рассказы Чехова, картины Левитана, дворцы Шехтеля, где издавалшсь десятки журналов и газет, множились тигюграфии и издательства... Однако, как мы знаем, наисильнейшее воздействие оказали на будущего вождя другие источники вдохновения, а особенно писатель, создавший в царской тюрьме роман под названием "Что делать?"... Неизвестно, останавливался ли Владимир Ульянов в Москве на пути в Питер, чтобы осмотреть ее достопримечательности, и если задерживался, то на какой срок. Обстоятельства складывались так, что вслед за старшими детьми в семье устремился он за образованием в столицу империи. Первым проторил путь в университет Александр Ульянов, подававший большие надежды в науке; в Питер проследовала и литературно – одаренная Анна Ульянова. Старший брат, как известно, принял участие в покушении на императора Александра III, к счастью, не удавшемся. За что был казнен вместе с друзьями – заговорщиками, последовавшими тернистым путем "Народной воли", державшей в страхе семью Романовых. В отличие от старшего брата и старшей сестры Владимир не поехал в столицу, а поступил в Казанский университет, откуда его вскоре исключили за участие в студенческих волнениях, выслав в родовое имение деда – Кокушкино, под Казанью. Спустя год с небольшим, отсидевшись в деревне, после неоднократных ходатайств с просьбой разрешить завершить высшее образование, Владимир Ульянов, брат повешенного государственного преступника, получил на это право. Выбор пал на Петербургский университет. Почему? В Петербурге решила учиться любимая Владимиром сестра Ольга, девушка талантливая, подавшая в августе 1890 года прошение на Высшие женские курсы. Девушех в университет по тогдашним правилам не принимали. В том же августе приезжает в Питер и ее брат. На следующий год четыре раза наведывался он в университет, совершая дальние путешествия с берегов Волти через Москву к берегам Новы. Вскоре Ольга умирает от тифа. На Волховом кладбище появляется первая могила Ульяновых. Поредевшая семья после кончины отца, казни брата, и, смерти сестры, после отделения решившего жить в Петербурге Владимира, переезжает с Волги на постоянное место жительства в Москву. Это событие произошло в конце лета 1893 года, когда пришла пора поступать в университет младшему сыну в семье Дмитрию, выбравшему медицинский факультет университета. – Нам это все известно, – слышу раздраженные голоса тех, кто пикетирует мавзолей В, И. Ленича. Но известно ли пикетчикам. многие из которых перешагнули сегодня черту бедности, на чем основывалось благосостояние семьи, обожаемого ими вождя? Чем обьяснить, что Ульяновы, оставшись без кормильца, могли свободно переезжать из города в город – из Симбирска в Казань, из Казани в Самару, из Самары в Москву, жить в хороших домах при полном достатке на квартирах как зимих, так и летних? Это объясняется тем высоким положением, какое занимали в империи врачи и учителя. Врачом (последняя должность – доктор Златоустовской оружейной фабрики) был дед Александр Бланк, по специальности врач-хирург и акушер, по призванию бальнеолог, знаток водолечения. Учителем был отец Илья Ульянов, служивший директором народных училищ губернии, удостоившийся чина действительного статского советника (по табели о рангах на штатской службе – приравнивался к чину генерала на военной службе). Оба – отец и дед почти всем, что заработали, были обязаны только себе. Жены их, естественно, не служили, занимались детьми. Бланк оставил дочерям имение в Кокушкино, усадьбу с землей, домом. Илья Ульянов владел городской усадьбой в Симбирске. Продав ее, семья могла купить хутор Алакаевку под Самарой, с домом и землей, где, как в Кокушкино, жили и летом, и зимой. Придя к власти, внук Бланка и сын Ульянова обещал, что народный учитель будет поставлен в Советской России в особое положение, в каком не пребывал при самодержавии. Слово сдержал. Учитель и врач, библиотекарь и инженер, артист и журналист, как любой интеллигент, оказались в числе наиболее низкооплачиваемых трудящихся в социалистическом отечестве. Никто из советских учителей, врачей не мог мечтать о таком количестве детей, о таком достатке, который имел провинциальный заводской врач Бланк и провинциальный деятель народного образования Ульянов... Итак, в августе 1893 года коренные волжане Ульяновы стали надолго москвичами, не испрашивая на то разрешения властей, не зная трудностей и мучений с "пропиской". Вдова Мария Александровна Ульянова. жившая на пенсию мужа, не только переезжала из города в город, но и давала блестящее образование всем детям, которые (при платном обучении) занимались в гимназиях, университетах и на высших женских курсах лучших городов. Первая московская квартира Ульяновых находилась в Большом Палашевском (ныне Южинский) переулке, в надстроенном позднее верхними этажами старом доме, невдалеке от Тверской. Неделю Владимир прожил с родными. Сохранился документ, подтверждающий пребывание его в Москве, запись в книге регистрации читателей библиотеки Румянцевского музея, относящаяся к 26 августа 1893 года: "Владимир Ульянов. Помощник присяжного поверенного. Б. Бронная, д. Иванова, кв. 3". Как видим, здесь указан не переулок, а близкая к нему Большая Бронная улица. Почему? Как полагают историки, адрес этот – мифический, выдуман читателем библиотеки "в целях конспирации", так как точно известно, что родные его тогда обитали в Большом Палашевском переулке. В другом месте он не останавливался. Умерший своей смертью академик Петр Павлович Маслов, в юности примкнувший к социал-демократам, участвовавший в революционном движении (отошел от политики после Октября), познакомился с Владимиром Ульяновым как раз в 1893 году. Уже тогда Маспов поражен был целеустремленностью своего товарища, сосредоточенной на одном пункте, сводившейся к "основной революционной задаче", которая поглощала его ум и волю. Вспоминая молодость свою и Ленина, после его смерти, академик Маслов в "Экономическом бюллетене" опубликовал в 1924 году воспоминания, где приводится поразительное по откровенности размышление об отличительной особенности характера молодого Ульянова: "Может быть, я ошибаюсь, – писал Петр Маслов, – но мне кажется, что на все основные вопросы, которые можно поставить, его цельность дела дала бы такой ответ: "Что есть истина?" – "То, что ведет к революции и победе рабочего класса"; "Что нравственного?" – "То, что ведет к революции"; "Кто друг?" – "Тот, кто ведет к революции"; "Кто враг?" – "Тот, кто ей мешает"; "Что является целью жизни?" – "Революция"; "Что выгодно?" – "То, что ведет к революции". Такой вот моральный кодекс революционера. Из этой цитаты во многих изданиях исключался вопрос, касающийся нравственности. И не случайно. Запись в регистрационной книге библиотеки – одно ив документальных доказательств сформировавшейся в молодости безнравственности Ленина. Если требовалось солгать "во имя революции", то тут же появлялась очередная ложь, маленькая или большая. Сначала – из уст помощника присяжного поверенного (адвоката), а в конечном счете – из уст главы правительства. В отличие от анкет, что заполняют сейчас читатели наших библиотек, та старая, Румянцевская, содержала только три вопроса: фамилия, имя, отчество. Профессия. Место жительства. Ни о партийность, ни о национальности, ни о образовании. прочих подробностях дореволюционный формуляр не интересовался. Биографы Ленина, которые пытались выяснить его происхождение, национальность предков – сурово наказывались. Так, на двадцать с лишним лет была изъята из библиотек книга М. Шагинян "Семья Ульяновых", а сама она, по ее признанию, "порядком пострадала" из-за того что открыла калмыцкое начало в роде отца, чем воспользовались немецко-фашистские газеты в 1937 году. Как выяснила писательница, бабушка Ленина со стороны отца "вышла из уважаемого калмыцкого рода", кроме того, и в жилах русского деда Николая Ульянова текла калмыцкая кровь. То, что фашистские газеты Германии придали этому обычному среди уроженцев Волги факту некое значение и затрубили о нем в газетах, вполне понятно. На то они фашисты, расисты, преступники. Но вот почему по инициативе казалось бы, интернационалиста, марксиста-ленинца товарища Сталина и его соратников принимается решение ЦК ВКП(б) от 5 августа 1938 года "О романе Мариэтты Шагинян "Билет по истории", часть 1, "Семья Ульяновых", которое отправляет книгу Шагинян в застенок спецхранов и на костер именно за это генеалогическое открытие? Разве большевики – расисты? Попало тогда и вдове Ленина, которая, прочитав роман в рукописи, "не только не воспрепятствовала его появлению, но, как сказано в решении, всячески поощряла Шагинян по различным сторонам жизни Ульяновых и тем самым несла полную ответственность за эту книжку". Вот такими безграмотными невнятными словами, таким фиговым листком прикрывалась явная фашистская нагота, сущность сталинско – большевистского партийного решения относительно "поощрения по различным сторонам жизни Ульяновых". До недавних дней абсолютный запрет накладывался на генеалогические исследования по линии деда Александра. Если крестьянское, русское прошлое Николая Ульянова биографам позволяли описывать в мельчайших подробностях, то прошлое Александра Бланка представлялось в самых общих словах. Достаточно посмотреть на стенд музея В, И. Ленина в Москве, чтобы увидеть, как скрывается "не арийское" происхождение деда по линии матери. Единственное, что позволили Шагинян, это сообщить "Александр Дмитриевич Бланк был родом из местечка Староконстантиново Волынской губернии". Но сказать, что именем Александр, как и отчеством Дмитриевич, дед Ленина обзавелся на 21-м году жизни после крещения, принятия православия, а до того его звали Израилем, писательница, под страхом изъятия книги, проинформировать не могла. Изъяли в шестидесятые годы все документы из ленинградских архивов, обнаруженные А. Перовым и М. Штейном, где сообщалось о желании братьев Бланк перейти из иудейской в православную веру. Это позволило им поступить в военно-медицинскую академию и получить всe права подданных российского императора. – Мы вам не позволим позорить Ленина! – заявили одному из первооткрывателей документов о происхождении деда вождя в Смольном. – А что, быть евреем позор? – спросил обескураженный историк. – Вам этого не понять, ответили номенклатурные ревнители чистоты ленинской крови в штабе революции. Той самой революции, которая сулила всем своим приверженцам свободу от всякого национального гнета. Сулить-то сулила, да только практике многим выпускникам институтов и университетов, заполняя анкеты, приходилось, при попытке занять высокую должность, отвечать на пресловутый пятый пункт, после чего специалисты органов по чистоте крови проводили специфические "изыскания" по обеим линиям. Если бы таким любопытством обладали царские чиновники, если бы они руководствовались при решении кадровых вопросов инструкциями, которые разрабатывались на Старой и Лубянской площадях, – не видать бы нашему вождю ни диплома юридического факультета, ни заграничного паспорта. Ведь у него за рубежом, а также на петербургских кладбищах по линии матери покоились десятки родственников с совсем не чистозвонными фамилиями: Гросшопф (бабушка), Готлиб (прадедушка), Эстедт (прабабушка), то есть явно немцы и прочие разные шведы. Ну, а что в далеком прошлом творилось по линии Израиля Бланка – никто и не пытался узнать, не дай Бог... Сам же Владимир Ильич Ульянов родными языками называл русский и немецкий. По национальности считал себя, естественно, русским, уроженцем Волги, волжанином. Был потомственным дворянином, поскольку его отец, Илья Ульянов, став действительным статским советником, получил права дворянина, которые мог передавать по наследству...

Лев Колодный

Цикл "Ленин без грима"

"Ульяновский фонд"

Что известно о первом пребывании Владимира Ульянова в Москве, в Большом Палашевском переулке? В воспоминаниях брата Дмитрия Ильича, продиктованных в старости, говорится: "В Москве первая наша квартира была в Большом Палашевском переулке близко от Сытина переулка, район Большой и Малой Бронной, около Тверского бульвара. Помню, что дом церковный. Тогда номера домов в Москве в ходу не были, и я помню, что Владимир Ильич еще смеялся, говорил: "Что же Москва еще номеров не ввела – дом купца такого-то или дом купчихи такой-то". Адрес ему еще такой попался: "Петровский парк, около Соломенной сторожки". Он возмущался: "Черт знает, что за адрес, не по-европейски". Таким обыденным было явление Ильича в Палашах, как постаромоскоески назывался район Палашевских переулков, известный близостью к Тверской, заурядными каменными строениями, среди которых несколько принадлежало церкви Рождества Христова. Она стояла вблизи них, в Малом Палашевском переулке (уничтожена после революции). После того как Ульяновы обосновались в Москве, Владимир Ильич стал регулярно приезжать к родным: по праздникам и летом, когда семья перебиралась на дачу. В начале 1894 года состоялось первое его публичное выступление в Москве, свидетелем которого оказалось несколько десятков человек... По описанию участника этого нелегального собрания Владимира Бонч-Бруевича можно представить, сколько усилий тратили тогдашние диссиденты, чтобы замести следы, уйти от филеров. "Я в этот день принял все меры, чтобы явиться туда совершенно "чистым", пишет В. Д. Бонч-Бруевич в статье "Моя первая встреча с В. И. Лениным". Спустя битый час после конных и пеших перемещений наш конспиратор произнес пароль и оказался в просторной квартире, где собралась большая группа интеллигентов, решивших послушать реферат народника Василия Воронцова. В группе собравшихся и увидел впервые Бонч-Бруевич своего будущего шефа по службе в "рабоче-крестьянском правительстве". Это, по его словам, "был темноватый блондин с зачесанными немного вьющимися волосами, продолговатой бородкой и совершенно исключительным громадным лбом, на который все обращали внимание". Поразил он полемическим выступлением, длившимся минут сорок, поразил памятью, способностью цитирования без бумажки. Естественно, что без бумажки говорил он все это время. Своего оппонента, почтенного, пожилого писателя, молодой Петербуржец наградил серией негативных эпитетов. Теорию его назвал "обветшалым теоретическим багажом", "старенькой и убогой", а лично выступавшего обозвал "господином почтенным референтом", который не имеет о марксизме "ни малейшего понятия". Писатель не обиделся, даже оживился после столь яростного обличения, поприветствовал Петербуржца, имени которого так же, как все, не знал, более того, даже поздравил марксистов, что у них появилась восходящая звезда, которой пожелал успеха. Вряд ли услышал эти слова покрасневший от волнения оппонент, поскольку, как пишет В. Бонч-Бруевич, после выступления сразу же исчез из его поля зрения. На то и конспиратор. Присутствовавшая на том собрании Анна Ильинична пригласила Бонча домой. Соблюдая правила конспирации, молодые революционеры разошлись: Анна Ильинична одним путем, Владимир Дмитриевич – другим, чтобы не привлечь внимания охранки. Каково же было удивление Бонча, когда за семейным столом в квартире Ульяновых он увидел Петербуржца, в тот семейный вечер так и не представившегося гостю своим именем. Сидя за столом, будущий соратник и наперсник услышал впервые во время оживленной беседы скептическое ленинское "гм, гм", которым выражалось множество оттенков чувств, в частности ирония, сомнение, услышал также известное нам всем обращение "батенька". – Расскажите-ка вы, батенька, – обратился якобы молодой будущий вождь к столь же тогда молодому будущему управляющему делами советского правительства, – что у вас здесь делается в Москве. Мне говорят, что вы имеете хорошие социал-демократические связи. И, не спрашивая имени-отчества Петербуржца, Бонч-Бруевич все взял да и рассказал, не таясь, вроде бы отчитался о проделанной работе, хоть сам считал себя конспиратором, как мы выдели, часами разгуливал по задворкам, чтобы не привлечь к себе внимание полиции. Значит, было что скрывать. Только через год от Анны Ильиничны узнал "батенька" Бонч, что выступавший против народника Воронцова блистательный Петербуржец не кто иной, как Владимир Ульянов, ее родной брат. Десятки лет спустя, в 1923 году, получил Бонч-Бруевич из бывшего полицейского архива фотографию донесения в департамент полиции, где агентом охранного отделения подробно описывалось... то самое тайное собрание на Арбатской площади, которое состоятельные революционеры тщательно скрывали, колеся по Москве на извозчиках. Агент, оказывается. все тогда и увидел, и услышал. Он докладывал начальству: "Присутствовавший на вечере известный обоснователь теории народничества писатель "В. В." (врач Василий Павлович Воронцов) вынудил своей аргументацией Давыдова замолчать, так что защиту взглядов последнего принял на себя некто Ульянов (якобы брат повешенного), который и провел эту защиту с полным знанием дела". Как видим, московская полиция знала, кто скрывался под именем Петербуржца, знала то, что скрывали от Бонч-Бруевича и собравшихся слушателей. Узнала она вскоре точно и в каких отношениях состоял "некто Ульянов" с повешенным Ульяновым... Владимир Ульянов предчувствовал, что московское выступление ему даром не пройдет. Как вспоминает Анна Ильинична, ее брат "ругал себя", что раззадоренный апломбом, с которым выступал народник "В. В.", ввязался в полемику в недостаточно конспиративной обстановке. После того выступления он "даже рассердился на знакомую, приведшую его на эту вечеринку, что она не сказала ему, кто его противник". Кто эта "знакомая"? Из примечаний мемуаристки мы узнаем: М. П. Яснева-Голубева, Она была на девять лет старше Петербуржца и раньше его, как народница, вступила в революционное движение. В Самаре, где отбывала ссылку под гласным надзором полиции, познакомилась в доме Ульяновых с Владимиром Ильичем, который ей показался старше своих лет. Но понравились глаза, "прищуренные, с каким-то особенным огоньком". Новый знакомый проводил молодую женщину домой. Такие провожания стали традицией. Не ограничиваясь прогулками, заходил Владимир к Голубевой домой, приносил, по ее словам, книги, читал вслух какие-то свои заметки. Подолгу беседоввли, задушевно. О чем? – Часто и много мы с ним толковали о "захвате власти" – ведь это была излюбленная тема у нас, якобинцев. (Якобинкой Голубева считала себя и своих единомышленников). Насколько я помню, Владимир Ильич не оспаривал ни возможности, ни желательности захвата власти... Владимир Ильич пытался научить Голубеву игре в шахматы, но не преуспел. Зато сумел изменить ее взгляды, из якобинки сделал единомышленницей, марксисткой, время на это было, после каждого посещения семьи Ульяновых, как писала спустя сорок лет Голубева, "Владимир Ильич неизменно шел меня провожать на другой конец города". Именно Мария Петровна не только привела Петербуржца на вечеринку-диспут на Арбатской площади, но и устроила конспиративную встречу его с двумя товарищами. Произошла встреча эта на Малой Бронной улице в квартире ее сестры, бывшей замужем за частным приставом, По делам службы он часто отлучался из дому. Предполагалось, что во время посещения квартиры конспираторами его не будет. Два товарища по какой-то причине запоздали. Зато неожиданно заявился среди дня хозяин дома, и с московским гостеприимством пригласил за стол отобедать и сестру жены, и ее спутника. Тот было начал отказываться, но перед напором радушного пристава не устоял, сел за сервированный стол. "И вот. – читаем в книге "Ленин в Москве и Подмосковье", – Владимир Ильич пошел с Марией Петровной обедать вместе с приставом. Хозяин, не зная, конечно, с кем он имеет дело, был воплощенной любезностью...". Возможно, пристав размечтался, что угощает обедом будущего родственника... Вскоре дороги Ульянова и Голубевой разошлись. "Якобинка". пойдя за своим самарским знакомым, в конечном счете очутилась в стане большевиков, после Октября попала в органы ЧК и аппарат ЦК. Год ее смерти – 1936-й... ...В рождественские дни 1894 года Москва принимала съезд врачей и естествоиспытателей. Вместе с ними Владимир Ульянов заседал мирно в Актовом зале университета на Моховой, где обсуждались проблемы статистики. В те январские дни участники съезда и позаседали, и погуляли в первопрестольной. заполняя рестораны, клубы. Побывал тогда Владимир Ильич на квартире молодого врача А. Н. Винокурова, входившего в "шестерку", уже упоминавшуюся марксистскую группу в Москве, рекомендовал товарищам "быстрее переходить от пропаганды марксизма в кружках к злободневной политической агитации среди широких масс рабочего класса". И уехал в Питер, где заимел. свой кружок "Союз борьбы за освобождение рабочего класса". Вернулся вскоре в Москву Петербуржец на другой праздник – масленицу, в конце февраля, о чем нет упоминания в первом томе "Биохроники", но есть – в мемуарах врача С. Мицкевича, члена "шестерки". "Приезжал он еще раз в эту зиму, помнится, в конце февраля, на масленицу, я виделся с ним, ходили опять к Винокурову, там же встретили А. С. Розанова, марксиста, приехавшего из Нижнего". Съездил Петербуржец из Москвы в Нижний... В Нижнем Владимир Ульянов успел побывать и в январе того же года. На какие деньги? Как видно из "Биохроники", переехав из Самары в Питер, совершая оттуда наезды в Москву и другие города, Петербуржец, будучи присяжным поверенным, не тратил время на заседания в суде, на защиту крестьян и мещан, обвинявшихся в разного рода кражах, а именно на таких главным образом уголовных делах специализировался молодой юрист после получения диплома, начав было службу Фемиде, За что получал гонорары, и неплохие, но адвокатурой занимался Владимир Ильич в Самаре. На какие средства жил Петербуржец осенью 1893-го, весь 1894-й и 1895 год – до ареста, когда перешел полностью на казенное содержание? За чей счет ездил наш герой по городам? Этот вопрос никогда не освещается советскими биографами, никогда. Впервые осмелился его коснуться, будучи за кордоном, Николай Владиславович Вольский, он же Валентинов. Родился этот литератор в городе Моршанске Тамбовской губернии, в семье предводителя дворянства. Круто разошелся с семьей, увлекся марксизмом, а в 1904 году познакомился с Ульяновым, стал его единомышленником. Затем резко размежевался с ним по философским вопросам, хотя остался до конца дней социалистом. После революции 1917 года жил в России, редактировал "Таргово промышленную газету", выходившую в советской Москве. В 1930 году выехал за границу на дипломатическую работу. И не вернулся на родину, осознав, что его ждет Лубянка, смерть. Валентинову мы обязаны несколькими замечательными книгами. О бывшем учителе он написал несколько документальных сочинений: "Встречи с Лениным" (Лондон, 1969), "Ранние годы Ленина" (Анн-Абор, США, 1969) и "Малоизвестный Ленин" (Париж, 1972). В последней из названных книг Валентинов первый, очевидно, ответил на такой существенный вопрос: из каких источников Ленин брал деньги, нигде не работая, не получая зарплаты, Особенно в те годы, когда еще не возглавлял партии, не черпал суммы в партийной кассе, пополнявшейся разными источниками, как мы теперь знаем, не всегда кристально чистыми, порой кровавыми. В советские годы, рассказывая рабочим и крестьянам о жизни брата, его старшая сестра Анна Ильинична Ульянова-Елизарова сочинила "Воспоминания об Ильиче", а также биографию "В, И. Ульянов (Н. Ленин), краткий очерк жизни и деятельности". Она, в частности, объяснила, почему именно после Самары семья Ульяновых разделилась: мать и дети переехали в Москву, а Владимир – в Питер. "...ему не захотелось основаться в Москве, куда направилась вся наша семья вместе с поступающим в Московский университет братом Митей. Он решил поселиться в более живом, умственном и революционном также центре – Питере. Москву питерцы называли тогда большой деревней, в ней в те годы было еще много провинциального, а Володя был уже по горло сыт провинцией. Да, вероятно, его намерение искать связи среди рабочих, взяться вплотную за революционную работу заставляло его также предпочитать поселиться самостоятельно, не в семье, остальных членов которой он мог бы компрометировать". Итак, главная причина – жить в Питере, а не в Москве – состояла в том, что первопрестольная казалась тогда Владимиру Ильичу "большой деревней". Жить в деревне, даже в большой, дешевле... Но материальные обстоятельства Владимира Ульянова не волновали. Почему? В книге "Детские и юношеские годы Ильича" Анна Ильинична, обращаясь к "внучатам Ильича", поведала им, что после смерти отца в 1886 году "вся семья жила лишь на пенсию матери, да на то, что проживалось понемногу из оставшегося после отца". То есть дала понять: семья нуждалась. Дети, читая эту книгу, конечно, верили тете Ане. Но те дети, которым удалось посетить доммузей в бывшем Симбирске. могли засомневаться в мифической нужде Ульяновых даже после кончины кормильца. Я был свидетелем сцены, когда после посещения двухэтажного дома некий мальчишка-экскурсант выговаривал отцу, который привел его в музей: "А ты говорил, что Ленин из бедной семьи". Подобного дома нет в нашей стране сегодня ни у одного учителя, ни у одного врача, инженера, рабочего, офицера, чиновника!.. Такой возможности их как раз лишил бывший житель усадьбы на Московской улице, той самой, где сегодня музей. Общеизвестно, что мать Ленина Мария Александровна получала после кончины Ильи Николаевича Ульянова пенсию от государства в сумме 100 рублей. По нынешним временам сколько это, трудно сказать, особенно в годы невиданной прежде инфляции. Но известно, что самые лучшие сорта мяса, рыбы, масла стоили в Российской империи копейки за фунт... Но ста рублей в месяц не хватило бы на покупку хутора, лошади, мельницы, на поездки за границу, на переезды из города в город, на учебу детей в гимназии и университете... Именно такая жизнь семьи Ульяновых началась после кончины Ильи Николаевича. Что же в таком случае "проживалось понемногу из оставшегося от отца"? Как выяснил биограф Ленина Валентинов, у отца имелись не только личные сбережения, хранившиеся в банке, но и некое наследство, завещанное покойным одиноким братом. Деньги, полученные после продажи симбирского дома, вместе с этими банковскими суммами образовали некий "ульяновский фонд". Он-то и позволял большой семье не только арендовать многокомнатные квартиры, но и купить хутор под Самарой, которым семья владела до 1897 года. Марии Александровне принадлежала также часть имения в Кокушкино, о котором непременно упоминают биографы вождя. Хутор Алакаевка, 83,5 десятины земли, купили за 7500 рублей. Хозяйством молодой Владимир Ильич не захотел заниматься, чтобы не вступать в конфликт с крестьянами. Конфликтовать было из-за чего. На всю деревню, на 34 крестьянских двора приходилось 65 десятин, намного меньше, чем на одну семью Ульяновых. Землю они сдавали в аренду предпринимателю, а уж тот отстегивал каждый год, в зависимости от урожая, некий доход, о котором ни Анна Ильинична, никто другой из семьи Ульяновых не пишет. Упоминает об этом источнике и других финансовых основах семьи Владимир Ильич в письме к матери, относящемся как раз к тому времени, когда семья обосновалась в Москве, а он зажил самостоятельно в Питере: "Напиши, в каком положении твои финансы, – обращается к Марии Александровне сын в октябре 1893 года, – получила ли сколько-нибудь от тети? Получила ли сентябрьскую аренду от Крушвица, много ли осталось от задатка (500 р.) после расходов на переезд и устройство?" Как видим, молодой хозяин все держал в голове. Упомянутая тетя управляла имением Кокушкино, частью которого владела и ее сестра, Мария Александровна; упомянутый Крушвиц арендовал хутор Алакаевку и получал деньги с крестьян, которые затем пересылал владелице. все той же Марии Александровне. Она в свою очередь исправно переводила деньги сыну. "Попрошу прислать деньжонок: мои подходят к концу, – уведомлял новоявленный петербуржец мать... Оказалось, что за месяц с 9/IХ по 9/Х израсходовал всего 54 р. 30 коп. не считая платы за вещи (около 10 р.) и расходов по одному судебному делу (тоже около 10 р.)..." То есть за месяц ушло на житье в столице 74 рубля. Вся пенсия за отца, как уже говорилось, равнялась 100 рублям. Значит, чтобы помогать сыну Мария Александровна должна была иметь на расходы каждый месяц не сто рублей, а в несколько раз больше. Тщательно затушевывая материальную сторону жизни Ульяновых, изображая ее в красках серых, Анна Ильинична вскользь упоминает о заработке брата. падающем на то время, когда он писал матери письмо с просьбой "прислать деньжонок". "Осенью 1893 года Владимир Ильич переезжает в Петербург, где записывается помощником присяжного поверенного к адвокату Волкенштейну. Это давало ему положение, МОГЛО ДАВАТЬ ЗАРАБОТОК, (Выделено мною, – Л. К.). Несколько раз, но кажется все в делах по назначению. Владимир Ильич выступает защитником в Петербурге". Могло давать. Но не давало. "Биохроника" документально доказывает, что все свободное время, с утра до поздней ночи, уходило у Петербуржца на чтение классиков марксизма на русском языке и в оригинале на немецком языке, других политико-экономических сочинений. Вместо общения с клиентами собеседует Ульянов с новоявленными марксистами, посещает кружок студентов-технологов, выступает с рефератом, пишет статьи, ведет переписку с единомышленниками... И пишет собственное сочинение, В начале лета. взяв рукопись. Владимир Ульянов уезжает из Питера в Москву, чтобы провести лето в кругу семьи на даче. Под Москвой...