Текст книги "Срок жизни"

Автор книги: Лев Эджубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Садиться будет мягко, – сообщил Дэвис, – под этой бетонной площадкой два атомных заряда.

– Будем рассматривать это как меру предосторожности, – спокойно сказал командир. – Уничтожить нас они могли бы и раньше. Времени у них было достаточно.

Весь месяц, пока корабль двигался к цели, хозяева планеты изучали язык, символы, понятия, которыми пользовались земляне. Все попытки получить аналогичную информацию о планете кончались неудачей. Мало того, за несколько дней до конца полета последовала просьба специально созданного Комитета встречи подготовить все сведения о планете Земля и ее обитателях и передать их немедленно после посадки.

Когда прозрачный пластиковый контейнер опустился на площадку, первый планетянин подошел к нему и начал внимательно изучать его устройство и содержимое. Переводчик остался возле командира и Дэвиса. Некоторое время он молча смотрел на них, потом неожиданно заговорил.

– Вы не волнуйтесь, – очень тихо сказал он. – Все будет хорошо. Такая встреча – дань осторожности.

Командир и Дэвис не шевельнулись.

– Мы ничего не боимся. Ведь мы не несем никакой опасности.

– Я в этом убежден, – сказал переводчик, – но не все разделяют эту мою убежденность. Некоторые в своих подозрениях зашли очень далеко…

– Знаем, – перебил его Дэвис. – Но почему вы нам сообщаете об этом?

– Я был против некоторых мер предосторожности.

– Как же вы оказались здесь? – спросил командир. – Ведь могли вместо вас пригласить другого.

– Нет, не могли. Я один сумел так быстро освоить вашу речь…

Первый планетянин окончил осмотр контейнера и подошел к переводчику. Последовало короткое объяснение. Наконец переводчик обернулся к командиру.

– Нам придется изучить большой материал. Поэтому понадобится некоторый срок. Мы считаем, что это можно сделать…

Переводчик ненадолго замолчал, закрыл глаза и стал беззвучно шевелить губами, видимо переводя намеченный срок на земное время. Потом он посмотрел на командира и Дэвиса и закончил:

– …примерно за два года.

– Может быть, вы хотите сказать – за два месяца? – спросил командир.

– Два месяца – это шестьдесят дней? – уточнил переводчик и, получив утвердительный ответ, сказал: – Нет, зачем такая торопливость? Именно за два года.

Командир и Дэвис некоторое время не могли ничего сказать. Потом Дэвис выпалил:

– Да вы что! Два года торчать на вашей планете и ждать, пока вы соизволите прокрутить кассеты и прочитать книжки?

– Ничего не понимаю. Два года – это же ничтожно малый срок для такой работы.

– Если вы намерены задержать нас на планете на длительное время, резко сказал командир, – это вызовет осложнения. Мы не позволим держать нас в плену.

– Ничего не могу понять! – Переводчик с удивлением глядел на командира. – Почему длительное время? Всего два года! Каких-нибудь два года!

И вдруг переводчик замолчал. В глазах его мелькнуло что-то похожее на любопытство. Он подошел к командиру и тихо спросил:

– Сколько же лет живет человек, если два года для вас много? Какой срок жизни отпущен вам природой?

– В среднем, – ответил командир хмуро, – человек живет восемьдесят лет.

Переводчик отшатнулся, пораженный. Потом он схватил за руку первого планетянина, оттащил его в сторону и принялся с жаром что-то объяснять. По тому, как планетянин взмахнул руками, стало ясно, что новость потрясла и его. Когда они вернулись, командиру и Дэвису показалось, что на них смотрят с состраданием, как на обреченных, доживающих последние часы.

– Мы постараемся изучить все материалы за десять-пятнадцать дней, сказал переводчик. – Конечно, два года – это для вас очень большая часть жизни. Очень большая!

– Сколько же живут обитатели вашей планеты? – спросил командир.

– В среднем?

– Да, в среднем.

– Две тысячи лет, – ответил переводчик медленно, как будто ему трудно было признаться в этом людям с Земли.

3. СРОК ЖИЗНИ

– Вот так прямо и сообщил, – продолжал свой рассказ Барк, – две тысячи лет, говорит. В среднем. Ты, конечно, думаешь, что мы, как услышали такое, сразу от удивления попадали. Какое там! Тогда нам было начхать, сколько лет они живут на этой планете. Хоть пять тысяч! Мы все прислушивались и соображали, что они с нами делать собираются. Обойдется все по-мирному или нет.

Барк замолчал, покосился на бутылку, протянул было к ней руку, но почему-то раздумал.

– Так что поначалу мы не сообразили, куда прилетели и как все это обернется. Да и на слова этого типа про две тысячи лет не обратили особого внимания. А когда начали идти дни, сперва кто-то раз это число назвал, потом два, а потом уже и счет потеряли. Как начинается какой-нибудь разговор, сначала все идет нормально, а смотришь, опять на две тысячи лет сворачивает. Сперва, значит, говорили: вот бы, дескать, космонавтам – для дальних рейсов восемьдесят лет вроде маловато. Две тысячи как будто получше. А Остин про жену свою заговорил, а она лет на двадцать моложе его. Опять, значит, получается, что, живи он дольше, мог бы жену хоть на пятьсот лет моложе взять. Еще про вашего ученого говорили, который всю жизнь потратил на расчет нашего полета. А Дэвис и заявил: «Подумаешь, тоже жизнь, каких-нибудь восемьдесят лет». Дальше – больше. И, знаешь, обидно как-то становилось. Ведь получается, что нам, людям, в общем-то не повезло, а им вот подфартило. Это всегда так. К одним счастье само приходит. А к другим не идет.

Барк повернулся к стойке и долго смотрел в глубину зала, в полутьму.

– Вот возьми Катрин, – продолжал Барк. – Что она сделала для того, чтобы быть красивой? Ничего. Природа подарила – и все… А этот ее плюгавый… Он чем виноват, что таким уродился? Обошла его судьба, обидела. И так везде. Одним задарма, а другим – хоть разорвись, не получишь. Ты, конечно, скажешь: человек себе хозяин и своей судьбе тоже. Оно верно, да не везде. Ты хоть зубами грызи землю, а с мордой будешь ходить, которую тебе природа дала. Вот и срок жизни тоже. Меньше хочешь сделать – это можно. Кури, пей, гуляй – это ты сам хозяин. А вот две тысячи лет – тут, брат, ничего не поделаешь.

Барк развел руками и зло усмехнулся.

– Тут, на Земле, мы говорим: этот счастливый, а этот нет. Умеем сравнивать. Ну, а если спросить, какие мы, человеки, если нас сравнить с теми или еще с кем на других планетах? Счастливые или нет? Достались нам задарма подарочки или обделенные мы? А? Этим вот задарма досталось. Живут тысячи лет. А мы что? Войны вон сколько нет, за большой монетой только такие дураки, как я, бегают. Везде кричат: равенство, свобода того, свобода другого! А толку-то? Человек, он как жил мало, так мало и живет.

– Ну, и что же было дальше? – не выдержал я.

– А ничего дальше. Ни черта они за десять дней не сделали. Больше месяца нас морили. Видать, не привыкли к большой скорости. Но этот переводчик, Хет его звали, повадился к нам ходить. Почти что жил на корабле. Они его нарочно вместо шпика приставили. Но парень он был терпимый. Только говорил, как на уроке. Как будто старался получше слова произнести. Он все больше заставлял о Земле рассказывать. Приборы смотрел и щупал. Удивлялся. Получалось, что у нас техника, может, ненамного, но получше. Кое-чего он вообще не понимал.

– А может быть, он не был специалистом в технике? – спросил я.

– Какой черт! – обозлился вдруг Барк. – С такой-то жизнью! Да они там лет тридцать, а то и сорок учатся в разных школах и институтах. Чего им спешить. По-нашему если, так их человек в сопляках ходит, пока не изучит математику, физику, медицину, биологию и еще прихватывает всякие стишки, романчики и должен знать историю. И только тогда он себе начинает профессию выбирать по душе. Потом поработает лет сто – сто пятьдесят, надоест, он за другую работу принимается.

– Значит, Хет рассказывал и о своей планете?

– Сперва дней десять ничего не говорил. Только про самую планету, Стинбу по-ихнему. Ну, о размере, о горах, океанах. Почти все как у нас. А дней через десять вдруг заговорил о другом. Они, видать, поняли, что мы ничего им плохого не желаем. Так вот, дней через десять развалился Хет в кают-компании. В кресле любил сидеть – страсть. Часами мог лупить глаза на нас и на разные вещички. Никто и не думал его трогать или чего просить. Решили, раз уселся, значит, можно на него и внимания не обращать. Каждый своим делом занимался. И вдруг Хет говорит: «Хотите, я расскажу об истории нашей планеты?» Ну, мы, конечно, в один голос – давай, дескать, а то, пока про нас вспомнят, от скуки помрешь. А Хет уставился на нас и молчал добрых пять минут. Потом полез за пазуху и достал какую-то кругляшку, вроде тарелки. А на ней три физиономии, три стина – так они называли жителей своей планеты. «Вот, – говорит, – про эту тарелку я вам и расскажу».

Хет обвел взглядом собравшихся и некоторое время молчал, держа над головой небольшой круглый медальон с цветным изображением троих стинов. Они шли друг за другом, и каждый передавал переднему что-то напоминающее эстафетную палочку.

– Историю планеты, – начал Хет, – можно поведать, рассказывая о событиях. Но можно говорить и о великих стинах, или великих людях, как вы их называете у себя на Земле, хотя не только великие пишут страницы истории.

Эти трое никогда не видели друг друга, никогда не шли рядом, не сказали друг другу ни слова. Но они передали друг другу Мысль. И каждый воспользовался ею по-своему. Поэтому на Стинбе чтят этих троих, хотя и они, великие, ошибались.

Когда-то, очень давно, стины не знали, что природа дала им громадный срок жизни.

В ваших глазах я вижу удивление и недоверие. «Может ли разумное существо не знать срока своей жизни?» – думаете вы. И ошибаетесь. Долгоживущий, если он долго не стареет, может этого не знать.

Срок жизни определен не только строением ткани, но и устройством жизни.

В те далекие времена вся Стинба была похожа на поле брани. Одни государства исчезали. Другие вырастали до гигантских размеров, чтобы разлететься на части. Да и внутри каждой страны не утихали битвы за власть, за еду, за дом, за пашню, за женщин. Культ смерти царил повсюду. Умереть за короля, за даму сердца, ради глупого спора на дуэли или турнире было высшей честью. Героем считался лишь тот, кто погиб или рисковал жизнью. Жизнь была так коротка, и стины торопились урвать свой кусок.

– Но были же, наверно, и сильные стины, – перебил рассказчика Фаулер, сильные физически. Почему они не выживали?

Хет молчал несколько минут. Как и все стины, он никогда не торопился с ответом даже на самый простой вопрос. Потом Хет посмотрел на Фаулера и закивал головой.

– Да, их было очень много, сильных стинов. Они редко гибли в сражениях и на турнирах. Но они, как и слабые, были беззащитны от ударов в спину. А предательские удары в спину – такой хороший способ для тех, кто спешит. И им на Стинбе пользовались часто. Стины были жестоки. В сраженьях они должны были обязательно убить противника. Раненый стин быстро поправляется. Вы это называете высокой способностью к регенерации. Беспощадно расправлялись с пленными, даже с женщинами и детьми. А сколько было жестоких обычаев и традиций, которые тоже вели к смерти! И многие из них были направлены против женщин. Мужчины гибли в бою с противником, а женщин убивали близкие из-за ревности. За непослушание. Очень часто убивали вдов, чтобы они не порочили доброе имя погибшего воина.

Стина на каждом шагу поджидала смерть. Средний возраст был тридцать-сорок лет. Некоторые доживали до семидесяти. Их презирали, считая трусами. Храбрый и преданный не живет долго! И гибли до отпущенного срока, так как не старели и продолжали оставаться воинами.

Первого, изображенного на этой медали, звали Церн. За те немногие годы, что ему удалось прожить, он стал крупным ученым. Изучал болезни животных и находил способы лечения.

Однажды Церна заинтересовала таинственная болезнь редкого на Стинбе животного. Это были звереныши, чем-то напоминающие стинов. Жили они в глубоких пещерах и только ночью выходили на поверхность полакомиться фруктами и поохотиться. Они были проворны и хитры. Быстро бегали и еще лучше лазали по деревьям. Поэтому изловить их было очень трудно, и каждый, кому это удавалось, гордился своим пленником и берег его. Но звереныши плохо переносили неволю и погибали от странной болезни. Она приходила через десять-двенадцать лет. Животное становилось вялым, теряло аппетит. Тускнели глаза, начинали выцветать волосы – иногда они выпадали клочьями. Кожа как будто растягивалась, и появлялись морщины. А потом наступала смерть. Никто не знал ни одного случая выздоровления от этой болезни. И Церн решил победить ее.

Он скупал больных животных. Долго и упорно шел от одной неудачи к другой и через много лет неожиданно для себя пришел к выводу, в который сперва даже не поверил. Церн не нашел возбудителя болезни, он открыл старость.

Может быть, вы никогда не поймете значения этого открытия, ведь вы у себя на Земле встречаете старость на каждом шагу. Но в течение тысячелетий уклад нашей жизни не давал и не мог дать нам ни одного примера старости животного. А эти звереныши, которыми заинтересовался Церн, были слишком редки. На Земле вы привыкли к кратколетию. Весь уклад вашей жизни, вся философия, обычаи – все подогнано под привычный срок жизни.

То же было и на Стинбе. Только у нас все приспособилось к недолгой жизни, но без старости. Поэтому понять, что старость настигает не только вещи, но и живое, было невозможно. Церн это понял первым на Стинбе. Но, разобравшись в причине гибели зверенышей, он не мог не задуматься о сроке жизни стинов. Снова начались исследования. В напряженной работе летели последние годы. Церна уже поджидала гибель во время извержения вулкана, у подножья которого раскинулся его родной город. Но он успел рассчитать, что стины должны жить две тысячи лет. Это скорее была гениальная догадка. Многие выводы, как выяснилось потом, были недостоверными. Церн исследовал клетки, а ответ лежал глубже. На молекулярном уровне. Но срок жизни стинов Церн рассчитал правильно.

Открытие Церна стало известно ученым, а потом и всем на планете. Но ничего не изменилось. Для того чтобы понять великое, нужны многие годы.

А потом на планете появился Изор. Вот он на медальоне, идет за Церном. О нем очень мало известно. Ведь он был простым стином и много лет ничем не отличался от других. Но один поступок привел его на казнь и вместе с тем сделал его великим. Он был первым, кто бросил меч и отказался воевать. Нет, такие случаи бывали и раньше. Одни бросали оружие из трусости, другие – чтобы сбежать к любимой, третьи покидали поле боя, чтобы уйти домой. Изор это сделал по другой причине, и его слова были услышаны на Стинбе. Даже перед казнью он не отказался от своих слов, потому что был храбр и не боялся смерти. О нем сложено много легенд. Возможно, и слова эти рождены легендой, но рассказывают, что, когда Изор стоял перед судьями, он произнес: «Бог дал мне тысячелетнюю жизнь. Почему же я должен погибнуть за короля, которого убьют через несколько лет приближенные?»

И тогда пришел третий – Анвит. У вас он назывался бы философом и политиком. Он по-новому прочел легенду об Изоре и сказал, что Изор был прав, бросив меч.

Да, люди должны бороться, говорил Анвит, но только за те идеи, срок жизни которых больше срока жизни борца. Когда мы жили тридцать-сорок лет, можно было сложить голову за чужую землю, за чужое счастье. Но живущие тысячи лет рано или поздно поймут, что умирать надо только за то, что живет вечно.

Он был казнен, как и Изор. Казнен за слова, которые говорил во весь голос. И многие из тех, кто шел за ним, не прожили даже тридцати лет. Долго еще лилась кровь на Стинбе, но предсказанное Анвитом сбылось даже раньше, чем он думал. Может быть, произошло это потому, что нам было легче, чем вам на Земле. Стины боролись за те же идеи, что и люди. Нам помогало то, что очень сильным оказалось желание прожить полностью срок своей жизни.

Барк пододвинул стул ближе ко мне, рукой отвел бутылку в сторону и только собрался продолжить свой рассказ, как лицо его побледнело и глаза тревожно уставились поверх моей головы. Я невольно обернулся и увидел за своей спиной молодого человека в спортивном костюме. Он смотрел на Барка, сжав челюсти, так что на скулах выпирали желваки.

– Разболтался, – сказал он зло. Трудно было понять, констатирует он факт или задает Барку вопрос. – А следовало бы помолчать.

– Намолчался, – Барк начал приходить в себя. – Уж и поговорить нельзя. Ну, поболтал. А что ты мне сделаешь?

– Моя б воля… – начал было молодой человек и шагнул к Барку, сжав кулаки. Но тут же остановился, повернулся ко мне и проговорил таким же злым голосом, как будто продолжал говорить с Барком: – Придется прервать интересную беседу – меня прислали за вами. – Он слегка поклонился и назвал себя: – Пит Тэтчер, информатор фирмы «Джеральди».

Я неохотно поднялся, попрощался с Барком, и мы вышли из кафе. Утро было превосходное. Мы шли по дорожке, которая вилась рядом с широким шоссе.

– Тут минут пятнадцать, не больше, – сказал Пит, – может быть, пешком?

Я молча зашагал вперед. Пит искоса поглядывал на меня, потом неожиданно улыбнулся и тронул меня за рукав.

– Вы уж извините. Терпеть не могу этого Барка.

– За что же вы его так?

– За что? – Пит снова помрачнел. – Как вспомню, какие ребята погибли из-за этого типа, руки чешутся.

– Почему из-за него? – удивился я.

– Вообще, это только предположение. Но я убежден, что эта скотина виновата в гибели «Эллипса».

– Трудно в это поверить, – сказал я. – Впрочем, имеет ли смысл затрагивать тему, о которой фирма «Джеральди» не желала говорить столько лет?

Пит усмехнулся и похлопал меня по плечу.

– Бросьте осторожничать. Сегодня все это уже не тайна. Ведь «Саранда» корабль Международной космической ассоциации. Слишком важным стал полет для человечества, чтоб его позволили осуществить частной компании. Фирма только выторговала условие, что полет начнется с нашего космодрома и что до этого момента не будут публиковаться материалы расследования причины взрыва «Эллипса». Официальные документы Международной комиссии вы получите через час. Там есть все, что рассказывал вам Барк, и даже больше. Есть подробный анализ двух версий.

– Значит, причины гибели так и не удалось установить?

– К сожалению, пока нет. Этому типу повезло. Он уверяет, что Хет, переводчик со Стинбы, перед взлетом предупреждал экипаж, что «Эллипс» взорвется при посадке.

– Кому это понадобилось?

– По рассказу Хета, на Стинбе разгорелся спор из-за «Эллипса». Большинство стояло за связь с Землей. Но некоторые считали, что возвращение космолета сопряжено с опасностью для стинов. На беду, в числе этих немногих оказался какой-то ученый – конструктор космопланов. На корабле этот ученый побывал незадолго до взлета «Эллипса» с планеты. Во время особенно бурных дебатов Хет слышал, как он сказал, что вся эта возня бесполезна, так как корабль уже обречен. Он свой долг якобы выполнил.

– Разве у этого ученого были какие-нибудь, основания для опасений?

– Нет, – ответил Пит, – он это мог сделать просто из осторожности. Представляете, на планету прилетает чужой космолет с существами из другого мира. Пожалуй, можно и струсить.

Когда мы разбирали встречу «Эллипса» на Стинбе, возникло предположение, что стины чрезмерно осторожны и всеми силами цепляются за жизнь. Шутка ли умереть, например, в пятьдесят-шестьдесят лет, когда впереди остаются тысячи! Кстати, по логике вещей Барк должен был ухватиться за эту мысль и утверждать, что все без исключения стины трусливы. Но он выбрал другой путь. Оказывается, был разговор с Хетом и на эту тему. Да, они очень осторожны, когда дело касается, скажем, транспорта или техники безопасности на производстве. Ведь выжить две тысячи лет тоже надо уметь. Но в остальном большинство стинов мало чем отличаются от людей. Так же ползают по горам, спасают тонущих и переплывают океаны на утлых суденышках и даже плотах.

Но, к сожалению, не все одинаковы. Есть и такие, которые живут осторожно. «Жизнь так длинна, – говорят они, – стоит ли рисковать ею». Но ведь и на Земле мы часто слышим, что мы живем только раз и жизнь так коротка, что незачем лезть на рожон. Оказывается, оправданием трусости может быть любой срок жизни.

Так вот этот ученый – конструктор космопланов и мог быть одним из таких осторожных стинов. Не исключено, что во время осмотра «Эллипса» он незаметно повредил аппаратуру, регулирующую посадку.

– Но как он мог это сделать? Ведь наверняка экскурсантов не выпускали из поля зрения.

– Да, так было всегда во время экскурсий. К тому же стинам не показывали некоторых уязвимых отсеков космолета. Но в тот день капитан был на планете, и экскурсантов провели по всему кораблю.

– Кто же допустил такую оплошность? – спросил я.

– Космолетчик Родерик Дэвис!

Они стояли возле люка в узком соединительном коридоре, и Дэвис зло смотрел на Варка. Он не любил, когда ему перечили.

– Не делай глупости, Барк, – спокойно сказал Дэвис, хотя ему хотелось повысить голос. – Ты ведь понимаешь, как важно сейчас показать, что мы им доверяем.

– А ты должен знать, что к этой части корабля не подключена автоматика защиты и теленаблюдатели стоят только в двух точках.

– Корабль не так просто вывести из строя, даже если найдется на Стинбе ненормальный, который захочет это сделать.

– Не просто, говоришь? – Барк покачал головой. – Когда-нибудь я тебе растолкую, как легко это делается и как трудно обнаружить повреждение. А сейчас сведи-ка ты лучше эту ораву в кают-компанию, покажи им рубку, кубрики…

– Не болтай, Барк. Сегодня пришли ученые и хотят осмотреть весь корабль. – Дэвис начал выходить из себя. – Ну, тебе говорят?

Барк спокойно посмотрел на Дэвиса и отошел от люка.

– Что ж, веди, если тебе так хочется. Ты сегодня за главного. Мое дело подчиниться.

– Я уже обещал им, понимаешь? – В голосе Дэвиса слышались просительные нотки. – Отказаться теперь – значит вызвать подозрение. Сейчас Хет приведет их сюда. А потом, чего ты боишься? Ведь это разумные существа.

– А толку-то! Разумные, да не люди. Мы тоже для них разумные, да не стины.

Дэвис, который уже собирался пойти навстречу экскурсантам, вернулся и с усмешкой поглядел на Барка.

– Не уловил смысла. Ты хоть сам понимаешь, что говоришь? – улыбаясь, спросил Дэвис.

– Могу объяснить, – Барк приблизился к нему. – Вот возьму я, перебью десяток стинов и уведу корабль в космос. Вернемся мы на Землю, я там и скажу: дескать, показалось мне, что стины корабль решили взорвать. Понимаешь, показалось. Ну, и что мне будет на Земле? Как ты думаешь?

– Сам знаешь. – Дэвис перестал улыбаться. – Скажут, что дурак, и запретят участвовать в полетах.

– Вот видишь как. Скажут, дурак, и запретят! – Барк усмехнулся. – А судить-то не будут. Не за что судить. Законы наши земные людей запрещают убивать. А если ты хочешь прикончить разумное существо – пожалуйста. Это не запрещается. Потому что человек – это человек. А разумное существо другое. А человеку вовсе и не обязательно быть разумным.

– Ну и что из этого следует?

– А то, что мы для них тоже разумные существа, а не стины. И если у них хоть один такой дурак найдется, который захочет с нами расправиться, он своего может добиться. По их законам его тоже судить не будут. Скажут, ошибся, перестарался. А я из-за этой ошибки шкуры должен лишиться.

Барк пошел по коридору и только возле двери обернулся.

– Если бы за капитана кто другой остался, не пустил бы. А с тобой связываться неохота. Не могу.

– Подожди, Барк, – Дэвис шагнул к двери. – Конечно, нужно время, чтобы все вошло в колею и отношения наладились. Другая цивилизация. Нет общего языка, и многое неясно. Но ты понимаешь, как они нам нужны. Почему они похожи на нас, а живут так долго? Надо это разгадать, изучить. С ними нужно обязательно договориться.

– Может, ты и прав, – Барк прислушался, и в глазах его загорелись тревожные огоньки. – Вон топают твои. На душе что-то неспокойно. Не уследишь ты за всеми в этом отсеке. Ну, да ладно, тебе видней.

– Как видите, – сказал Пит, – первая версия заключается в том, что «Эллипс» побывал на Стинбе и его взорвали тамошние жители. Попробуй проверить эту версию, когда от корабля осталась только индивидуальная посадочная капсула и, конечно, такая ценность, как Барк Томсон.

– Но ведь специалисты могут проанализировать подробно его рассказ и выявить в нем противоречия, если они есть.

– Барк не так глуп. Это хитрая бестия и космос знает отлично, не говоря уже о кораблях. Наверное, у вас из него сделали бы хорошего пилота. Но беда заключается в том, что у этого человека минимальная общая культура. Когда-то это помешало ему стать космонавтом, а сейчас, возможно, он этим ловко пользуется. Барк утверждает, что в экспедицию в глубь планеты его не брали. Он только слышал рассказы о ней. Все, что он наплел, анализировали десятки специалистов и даже использовали логические машины. Но точные выводы сделать трудно. В его рассказе множество нелепостей, но ложь это или заблуждение невежды – трудно сказать. А иногда появляются такие детали, которых сам он придумать не мог.

Ну вот, например, – продолжал Пит, – мы спросили Барка, каким образом на Стинбе нет перенаселения, если живут там по две тысячи лет и, судя по рассказам, вечно остаются молодыми душой и телом. Если бы Барк хитрил, он, наверное, сказал бы что-нибудь вроде: «А пес его знает» – или ляпнул бы какую-нибудь пошлость. Так нет. И на это у него нашлось объяснение. Оказывается, пара стинов может иметь не больше четверых-пятерых детей за все две тысячи лет. У них сложная физиологическая организация полов. Женщина может стать матерью только один раз примерно в четыреста четыреста пятьдесят дней. Те же сроки действуют и у мужчин. Причем эти сроки распределены случайно и угадать их невозможно. Простенький расчет показывает, что в среднем совпадение сроков у мужчин и женщин может быть не больше четырех-пяти раз в две тысячи лет.

– Слушайте, Пит, – сказал я, – ведь здесь Барк и попался. Если бы размножение шло у них по такому сложному принципу и дети рождались редко, стины вымерли бы в периоды, когда они жили по тридцать-сорок лет.

– Да, мы тоже обрадовались, – огорченно продолжал Пит, – и поставили Барку ловушку, задав ему именно этот самый вопрос.

– И что же?

– Он даже бровью не повел и объяснил все, не задумавшись ни на секунду. Оказывается, природа все предусмотрела. Прежде всего в возрасте до двадцати-тридцати лет вероятность рождения ребенка несколько выше. Но не это главное. Дело в том, что в периоды, когда стин испытывает длительные и сильные нервные потрясения, эта вероятность возрастает в тысячи раз защитная реакция. И в годы бесконечных сражений, голода, лишений организм бросал все силы на то, чтобы выжил род. За тридцать-сорок лет стины успевали наплодить по пятеро-шестеро детей и благополучно дожили до того уровня цивилизации, когда нервное напряжение редко перерастает критическую черту.

Мы пересекли дорогу и пошли мимо редкого кустарника по узкой тропинке.

– Ну, а вторая версия, Пит? – спросил я, когда тропинка расширилась и мы пошли рядом.

– Вторая версия заключается в том, что Барк завладел кораблем, расправился с командой и вернулся на Землю раньше срока.

– Версия плохо придумана, – усомнился я. – Каким образом один человек может справиться с целой командой, пусть даже небольшой?

– Этого я не берусь объяснить. Однако известно немало случаев, когда хитрый мужик оказывался сильнее целой кучи наивных умников. А потом, знаете, фирма перед этим полетом допустила одну важную тактическую ошибку. Обычно мы устанавливаем премию для каждого космонавта-испытателя. На этот раз премия была общей для всего экипажа. Решили, что так лучше, ведь полет был опасным. Премию должны были разделить между теми, кто вернется. А вернулся один Барк.

– Знаете, Пит, вы мне окончательно заморочили голову. Теперь я тоже ничего не могу понять. Ведь то, что рассказал Барк о Стинбе, похоже на правду, и вместе с тем сам он не мог этого придумать. Даже если его биологические россказни – бред, все равно этого он не мог сочинить самостоятельно.

– Верно. Но на «Эллипсе» было два биолога и врач.

– Сомнительно, чтобы они неожиданно начали разрабатывать воображаемую систему физиологического размножения для существ, живущих две тысячи лет. – Я рассмеялся. – Слишком много совпадений.

– К сожалению, это не так, – ответил Пит. – Вы не учитываете, что в команде «Эллипса» был Дэвис. А он мог в полете заинтересовать биологов проблемой долголетия и с их помощью развивать свои идеи.

– Какое отношение космолетчик Дэвис имеет к биологии?

– Дэвис был экстравагантным малым, хотя все его шуточки не выходили за рамки дозволенного. – Пит укоризненно покачал головой. – Вы, как журналист, должны помнить одну из таких выходок Дэвиса – его выступление на конгрессе геронтологов за месяц до отлета «Эллипса».

Я остановился как вкопанный. А ведь действительно, как это я мог забыть о выступлении Дэвиса – ведь об этом в свое время немало писали.

В зале бушевали аплодисменты, а от трибуны к своему месту в президиуме, твердо ступая на тонких ногах и высоко подняв седую голову, шел Назим Азнаров ста восьмидесяти четырех лет – самый старый человек на Земле. За ним, слегка прихрамывая, двигался Сартов. Он принял эстафету от своего отца, тоже врача, и последние сорок лет наблюдал за Азнаровым. Каждый год обобщение годовых данных, каждые десять лет – десятилетних. И вот сегодня он сообщил результаты за девяносто лет.

После Сартова выступал сам Азнаров. Конечно, пчеловод не собирался делать доклад. Несколько слов приветствия и благодарности, острая кавказская шутка, – это было все, что необходимо слушателям. Сартов хотел, чтобы члены конгресса убедились в ясности ума Азнарова. И вот они идут к столу президиума – самый старый человек и просто старый. Председательствующий поднялся, заглянул в список и уже собрался было назвать фамилию очередного оратора, как услышал непонятный шум и хлопки в зале. Он поднял глаза и увидел, как на сцену по лесенке легко взбежал коренастый мужчина и спокойно направился к трибуне. Когда нарушитель порядка взошел на трибуну и лицо его осветил мягкий свет прожектора, председательствующий узнал его. Это был космолетчик Родерик Дэвис.

В зале затихли. Дэвиса хорошо знали по двум испытательным полетам, нашумевшим на весь мир. Знали и о предстоящем полете «Эллипса».

– Обычно космолетчики-испытатели, – начал Дэвис, – используются на различных конгрессах для приветственных слов. Никто не знает, зачем это нужно, но такова традиция. Я позволяю себе нарушить ее и, злоупотребляя уважением, которым окружены люди моей профессии, предложить вам выслушать речь о геронтологии.