Текст книги "Чаша гладиатора(без ил.)"

Автор книги: Лев Кассиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Глава XIX
Тот или этот?

Вечером Незабудный позвонил из Сухоярки по телефону в магазин. Позвонил так, для очистки совести, еще не ожидая никаких новостей. Но ему сообщили, что кубок уже продан. Нашелся покупатель. Из уважения к бывшему чемпиону мира согласились сегодня же выдать ему вырученные деньги. Артем Иванович заторопился к автобусу.

И уже поздно вечером, вернувшись из райцентра, он явился на квартиру к Грачнкам и вручил деньги Тарасу Андреевичу. Вместе с деньгами Сени «на полный велосипед» и тем, что подсобрал у друзей, старых шахтеров, Тарас Андреевич, теперь как раз получалась нужная сумма. Ничего не сказал Тарас Андреевич. Постаревший за эти дни, обросший, он только обеими руками молча схватил огромную ладонь чемпиона чемпионов, сжал ее изо всех сил и замотал головой. В таких случаях сильные мужчины не любят говорить вслух то, что они думают. Они понимают друг друга без слов.

– Побриться бы вам, – вот все, что сказал Артем.

– Теперь можно и побриться. – Тарас Андреевич провел рукой по своим щекам.

И Сеня, видевший все это, понимал, что говорить тут уж ни о чем нельзя.

Усталый и довольный, возвращался Артем Иванович домой. Нет, хоть и жалко ему было знаменитого приза, а на душе полегчало. Старик был доволен собой. Все-таки вот пошло все в дело. И в хорошее дело. Помог спасти человека от суда и позора. И уберег честную маленькую душу мальчишечью от сыновнего бесславия. Нет, не пошел прахом кубок «Могила гладиатора», не то что тот, второй, при мысли о котором сразу делалось не по себе… Напевая себе в усы свое любимое «Шел солдат с походу в слякотну погоду, шибко перезяб»,что было у Незабудного признаком самого высокого расположения духа, Артем Иванович вошел к себе в комнату.

На столе стояло что-то хорошо запакованное, тщательно перевязанное бечевкой. Тронул – тяжелое. Под бечевку был засунут конверт: «Артему Ивановичу Неза-будному».Чувствуя, что произошло нечто никак не предвиденное, Артем разодрал одним тычком большого пальца тугую бумагу и сразу увидел зеленовато-матовый отлив камня-оливина, а под ним сверкающие мускулы серебряного гладиатора. Он вскрыл конверт, вытащил записку:

«Не балуй, Артем. Если уж тебе пришла такая нужда, надо сказать бы. Привык жить среди волков, а пора бы уже понять, что теперь кругом тебя люди.

Разбогатеешь – вернешь. Обедняешь – прощу.

Г. Т.»

Ничего еще толком не понимая, он опустился на стул и долго сидел, уставившись на кубок, силясь глотнуть что-то, спиравшее ему изнутри горло.

Где было ему знать, что произошло днем.

Еще накануне Галине Петровне позвонила ездившая в райцентр знакомая и сказала, что видела в магазине подходящую для Ксаны шубку из цигейки. Галина Петровна давно уже хотела сделать этот подарок внучке. Она знала, что Ксанка еще с прошлого года мечтает о шубке, «такой, как у Милки». Отец привез ее подружке такую шубку из Москвы, когда ездил туда на сессию Верховного Совета. И вот, как сообщила знакомая, в комиссионном магазине райцентра появилась именно такая. И по цене она была подходящая. Галина Петровна специально для этого копила деньги.

Все складывалось как нельзя лучше. У Галины Петровны были дела в райцентре. Так и так – ехать ей туда надо было все равно. А тут как раз и Ксанка, возвращаясь с экскурсии на Гидрострой, могла бы задержаться на обратном пути в райцентре. Значит, можно было бы и примерить на ней шубку.

Ой, дорогие вы мои девчонки! Мальчишкам этого не понять! Какая это была шубка! Легкая, как будто собранная из пушка одуванчиков, она, казалось, вот-вот взлетит на воздух, если тряхнуть ее в руках, чтобы мех расправился… Густой, шелковистый и в то же время тугой и нежный мех, темно-шоколадный, с золотистыми просветами. Словно из пчелиной шерстки была эта полосатая чудесная шубка!

Ксана, крутясь перед зеркалом в магазине, запахивалась мягкими полами, терлась подбородком об уютный воротник, поднимала его, куталась, водила щекой по пушистому плечу.

– Ох, уж извертелась вся! – ворчала добродушно бабушка. – Не юли. Стой, погоди. Тут не потерто?.. – озабоченно спрашивала она продавца.

– Да нет, бабушка! Совсем новая она! – нетерпеливо перебивала ее Ксана.

– А не чересчур она тебе свободна тут?

– Так я за лето знаешь как росту прибавлю? И продавец был симпатичный. Он поддержал.

– Вещь солидная, ценная. Лучше на рост брать, – заметил он. – А так прямо как по индивидуальному пошиву сидит. Не сомневайтесь.

Ксана еще раз повернулась одним боком к зеркалу, потом вторым, вгляделась… И вдруг застыла. Что-то заставило ее резко податься вперед. Она чуть не ударилась о зеркало. Потом поняла и порывисто обернулась. Там, на противоположном прилавке, серебряный гладиатор вздымал над головой чашу, из которой сочилось мягкое зеленоватое свечение.

Увидела кубок и бабушка. Увидела и узнала. Артем показывал ей эту свою драгоценность, когда пришел в первый раз и пожаловался на то, как его дурно поняли в исполкоме. И она еще, потом несколько раз вспоминая, всегда смеялась вместе с Богданом над этой незадачей. Сомнений не было. Та самая ваза. Вот и гладиатор, и оли-виновая плита со щитом и мечом на ней. И наклонная, как бы рушащаяся колонна с искусно укрепленной над ее капителью плоской оливиновой чашей.

Галина Петровна все-таки решила проверить. Может быть, это другой кубок? Спросила, можно ли узнать, кто это сдал вазу на комиссию. Не высокий ли приезжий человек? Продавец подтвердил.

А Ксана тянула бабушку в сторону и все что-то шептала ей на ухо. Галина Петровна не сразу разобрала, а потом поняла.

– Да что ты в самом деле? Ты в уме, что ли? Откуда у меня деньги такие?

Кеана зашептала еще горячее. Обеими руками стискивала она локоть Галины Петровны.

– Бабушка, ты только пойми!.. Для него ведь это… Это же последний. У них уже ничего не осталось. Он все призы свои за границей еще прожил. Все продал, мне Пьер говорил…

Галина Петровна в душе уже сама корила себя: как это она за старой, не вконец преодоленной обидой не разглядела, что человек в беде и нужде, должно быть. Вот вернулся, старый, в свои края, а она даже толком не поинтересовалась по-настоящему, как живет Артем.

– Во сколько эта вещь у вас оценена? – спросила Галина Петровна у продавца.

– Две с половиной тысячи мы поставили. Редкая вещь. Ведь это самого Незабудното, как я вам сказал. Артема Незабудного. Его лично.

– Вот слышишь, какие деньги, – сказала Галина Петровна. – Откуда мне их взять?

– Бабушка, у тебя же есть… Ты ведь на шубу мне взяла.

– Так то тебе на шубку. Тут и отпускные мои за прошлый год, когда я не ездила. Да и все равно! Слышала, какая этой вещи цена? У меня нет таких денег.

– Ну возьми еще у кого-нибудь. Ну прибавь еще. И я тебе отдам из своей копилки. Я откладывала, чтобы в Москву с тобой поехать. У меня уже тридцать два рубля есть… Бабушка, миленькая, ну купи, я прошу тебя, купи.

– Да что ты, честное слово, имей все-таки соображение!..

Ксана, как стояла перед зеркалом в шубке, так и сейчас еще оставалась в ней. Только теперь она почувствовала, что ей жарко.

Она отерла рукой тонкую влажную шею. Потом покосилась еще раз в зеркало, повернулась одним плечиком к стеклу, затем другим, вздохнула и, решительно сняв шубку, вывернула ее мехом внутрь и уложила аккурат-ненько на прилавок.

– Как хочешь, бабушка! – Она произнесла это очень твердо, очень убежденно. – Как хочешь. Только имей в виду, я все равно это ни за что не надену. Так и знай. Ни за что в жизни!

– Что это еще за фокусы такие?

– Я знаю, – у Ксаны вздулось горло, – я знаю… Ты вообще против него. Я все знаю…

– Ксения, ты где находишься?

– Да, бабушка, да! Я знаю… А он папу спасал. Он нам все…

– Не твоего ума это дело! – сердито сказала бабушка, отводя Ксану за руку к дверям магазина.

– Ну что. ж, пускай что не ума!.. Я тебе не могу объяснить, бабушка, но я это чувствую.

«Не то я сказала, – думала Галина Петровна, – плохо сказала. Поставила она меня на место. Не ума это дело. Верно. Сердца это дело. Вот она, Гринина дочка! Ах ты, сердечко мое звонкое, бьется как бубенчик, на всякую малость откликается!»

– А как же ты зиму-то будешь? – вздохнула она. – Без шубки опять останешься.

– Ну подумаешь! Я с подстежечкой похожу, с ватиновой. И ничего. Я ведь в росте отстаю.

– С дедушкой бы посоветоваться нам, – проговорила Галина Петровна. – Деньги немалые, подзанять придется.

Боясь посмотреть внучке прямо в лицо, она поглядела на нее в зеркало. На Ксане было старенькое драповое пальтишко. Оно давно стало ей тесно в груди, да и рукава были уже коротки. Но никогда еще не казалась Ксана бабушке такой прелестной, никогда так явственно не проступала во всем облике Ксанки, бледной и тоненькой девочки, эта не кажущая себя всем пригожесть. И никогда она не была так похожа на отца.

«Красивая будет, выравнивается, – подумала бабушка. – Ох, беды с ней еще будет! Не оберешься».

– Выпишите мне чек, – обратилась она к продавцу.

– На цигеечку?

– Нет, – сказала бабушка, – на вазон вот этот…

– Богатая вещь! – согласился продавец. – А на цигеечку – обождать?

Бабушка взяла выписанный чек:

– Через полчаса оплачу. Только насчет денег созвонюсь. Тогда и заберу.

– А может быть, и цигеечку за вами придержать? Не ставить пока в продажу?

– Нет. Ставь, – сказала Галина Петровна.

Потом ода позвонила на строительство Богдану, рассказала, в чем дело. И услышала его низкое: «Правильно делаешь, Галя».

Галина Петровна заехала к одним из своих старых друзей-шахтеров (знала, что деньги у них водятся), призаняла немного у них, добавила к тому, что у нее было с собой, и вернулась в магазин.

– Бабушка… Знаешь, как я тебя уважаю сейчас! – И Ксана кинулась обнимать Галину Петровну.

– Ну и носи свое уважение вместо шубки. Может быть, греть будет.

– Еще как! Еще как! Даже жарко будет…

Он сидел в такой глубокой задумчивости, что не слышал, как вернулся с экскурсии Пьер. Вошел и поманил из коридора кого-то пальцем. Сейчас же в дверях показался Ремка Штыб. Оба уставились на кубок, стоявший посреди стола и уже освобожденный от бумаги. Пьер глаз не сводил с кубка. Зато Ремка со знающим видом закивал головой, подмигнул приятелю и щелкнул его сзади. Он еще по пути в автобусе так пристал к Пьеру, требуя, чтобы все было рассказано о тайнике и кладе, насчет которых проболтался у магазина Пьер, что пришлось ему кое-что открыть. Но сейчас Пьер, уже не обращая внимания на Ремку, все смотрел и смотрел на оливиновую вазу с гладиатором. Теперь сомнений уже не оставалось: кто-то нашел-таки зарытые сокровища, обнаружил в них второй кубок. Видно, не наврали тогда в Париже те двое.

Ремка тихонько потянул его за собой в коридор общежития.

– Слушай, – зашептал он, когда они вышли. – Ты все-таки узнай у него, кто же это разыскал? Может, он сам? Я слышал, в автобусе водитель говорил, что видел его сегодня в райцентре. Сразу, говорит, узнал. Фигура, говорит. Слушай, Пьер. А возможно, там что-нибудь осталось? Не мог же он один сразу все оттуда вытащить. Ты разузнай.

– Пошел ты к дьяволу! – сказал вдруг Пьер. – Не хочу я с этим связываться.

– Чего такое? – злобно зашипел Ремка. – Ты что это, забыл, что еще Махан есть? Он тебе в два счета напомнит, как ты обещал с ним контакт держать. Ты у меня смотри! Я только шепну, и тебе будет…

– Ничего я тебе так не говорил. Так не было совсем.

– Не говорил? А в автобусе, как ехали. И Сенька свидетель был, слышал, чего ты у магазина сказал:

«откопали»… Да мне и слушать не надо, я глазами вижу. А вот и Сеня. Слушай, Сенька…

Он внезапно захлопнул рот, увидев, что Сеня не один. С ним был отец.

– Дома дед? – спросил Тарас Андреевич.

И, не глядя на ребят, пошел вперед, постучал в дверь, ведущую в комнату Артема. Оттуда загудел голос Неза-будного. Сеня с отцом прошли в комнату.

Туда же проследовал Пьер, которому Ремка успел шепнуть:

– Так что гляди, да не заглядывайся. Помни да не запамятовай. Ясно? Артем встал навстречу гостям. Огромная фигура его полностью заслоняла стол, на котором стоял кубок.

– Артем Иванович, – сказал прерывающимся голосом Грачик-отец, – примите обратно, очень вас прошу!.. Не знал я, когда брал, как вы эти деньги добыли… Вот он, – он показал на Сеню, – как вы ушли, все мне рассказал. Не могу я принять… Такую дорогую памятную для себя вещь из-за меня потеряли. Так не пойдет! Завтра поедем в магазин. Я вас сам свезу, в кабину сядете мою. Отпрошусь. Узнаем, кому продали. Деньги вернем. Обратно выкупим. Это же, Артем Иванович, историческая вещь… Не могу я на такое идти.

Незабудный лишь пожимал в странной веселости своими огромными плечами, как бы ничего не понимая. Только поглядывал с добродушной лукавинкой на отца и растерянного его сынишку.

– В толк что-то не возьму, о чем разговор идет? – пробасил он. – Насчет этого, что ли, намекаете, Тарас Андреевич? – Он отодвинулся от стола и показал оторопевшему Сене и его отцу на серебряного гладиатора, поддерживавшего оливиновую чашу. – Это вы в виду имеете? Так что же вы беспокоитесь? Вот он на своем месте.

– Это как же?! – только и вырвалось у Тараса Андреевича.

– Да вот все так же. – Незабудный был очень доволен. Давно он не был в таком настроении.

– А тот? – решился спросить Сеня, боясь приблизиться к столу и поглядывая на кубок из-за спины отца.

– Какой это еще – тот?

– А который мы в магазине видели, когда через райцентр ехали. Значит, там не тот?.. То есть не этот?..

– Да ну тебя! – Незабудный гулко и весело загрохотал, отмахиваясь от мальчика своей лапищей. – Совсем ты, вижу, запутался. Тот да этот, этот да тот… Вот он тут, и весь разговор. Живы будем, когда-нибудь разберемся. Ну, что смотришь?

Огромной своей пятерней он осторожно покрыл физиономию Сени и сделал ему легонько то, что называется «смазью вселенской», захватив разом и все лицо и макушку мальчика. Сеня с деланным усилием высвобождался из этого бережного и мощного захвата. – Ага, верткий! – одобрил Незабудный. – Молодец! Погоди, я тебя еще приемам научу, которых никто не знает. Любого тогда сборешь в два счета.

– Правда научите, дядя Артем?

– А что же, врать буду?

Нахмурив толстые брови и неловко двинув одним усом и тронув рукой другой, Артем Иванович сказал:

– Вы бы, хлопчики, прихватили дружка своего да на момент погулять вышли. У нас тут разговор один-Мальчики неохотно, демонстративно волоча по стульям и по полу небрежно накинутые на одно плечо пальтишки, вышли, поминутно оборачиваясь.

– Тарас Андреевич, – начал Незабудный, когда они остались вдвоем с Грачиком, – послушайте-ка меня, старого, бывалого, сорок лет вокруг да около толкавшегося. Об одном я вас попрошу. Только не обижайтесь. Дайте-ка мне, раз уж у нас такой случай с вами вышел, слово, что погуляли и хватит. И чтобы больше в рот не брать.

– Это уж верно, что хватит. – Тарас Андреевич откашлялся, голос у него внезапно осел.

– Это ведь у тебя, Тарас Андреевич, что получается? – перейдя на «ты», продолжал Незабудный. – Это ведь ты на свой манер эмигрант выходишь.

– Это в каком же смысле? – насторожился Грачик.

– От себя бежишь. Вот как умные люди объясняют. От жизни, так сказать, за границу сознательности спасаешься, где уж никакого понятия ума нет.

– Я от тоски своей спасался, когда уж мочи моей не было терпеть. А от того, что мне делать положено, где мне быть следует, от того не бегал. Это уж вы, Артем Иванович, не то… – То, брат, то! И от дела бежишь – мог бы лучше его делать. И от отцовства своего. Ведь мальчишка у тебя растет золотой. Он же на тебя так смотрит! А ты и от его глаз бежишь. И от своей совести. – Ну, тю! – Тарас Андреевич вскинул кудлатую голову и глянул прямо в глаза Незабудному. Кончайте, Артем Иванович. Сказал вам – не будет этого, и все.

– Ну смотри, Тарас Андреевич. Душу из тебя вытряхну, если что. Без смеха говорю. Вот возьму так, – он крепко обхватил и легко приподнял Грачика, – и душа из тебя прочь. – Но, но… Не маленький, чай, – мрачно усмехнулся Тарас Андреевич и высвободился.

– Извини, это я так, шутю.

– А я, Артем Иванович, всерьез. Верьте слову. Сказал – точка!

Глава XX
Поединок

Сеня качнулся вперед, чтобы устоять, и потрогал место на плече, куда его больно ткнул Махан.

– Ну, еще получить хочешь? Может, для порядка подкрепить с того боку, чтобы не валился? Имей!

Сеня пошатнулся влево, но снова удержался на ногах.

– Или по зубарикам выдать? Куси! Сеня постарался устоять на месте, только облизал быстро вспухавшую губу.

– Ну и что? – спросил он сквозь стиснутые зубы. – Что доказал? Что сильный больно?

– Я тебя людей уважать научу! – пригрозил Махан. – Пора, кажется, знать, что за личность перед тобой.

– Это ты личность? – Сеня поглядел на Махана. – Подумаешь, личность. Культяпка личности ты…

– Так, и это запишем, – сказал Махан.

Неизвестно, что там наболтал о каких-то кладах Махану Ремка, окончательно убедившись после прихода Сени с отцом к Артему, что все они в сговоре, заодно. И Махан давно собирался допросить с пристрастием Сеню. Очень наседать на самого Пьера он не решался. В трусливом представлении Махана за парижанчиком всегда неотступно вставала громобойная фигура Незабудного. А при одной мысли о нем у Махана начинали мелко дрожать колени. Сегодня он вместе с Ремкой и еще одним парнем, вечно слонявшимся на базаре и у кино на Первомайской, подловил Сеню на пустыре, где были уже снесены дома, так как место это предназначалось к затоплению.

Сам Махан до поры до времени не вступал в разговор. Он держался в стороне.

Сначала стал зарываться Ремка:

– Здорово, актив!

– Здорово, пассив! – нашелся Сеня, слышавший когда-то это от Сурика.

– Смотри-ка, разбирается. Привет, привет передовым!

– Вали, вали, отстающий!

– Ну, ты…

С этого все и началось сегодня. И Сеня решил, что пора испробовать прием японской самозащиты, которому его обучил Артем Иванович. Взять неожиданно крепко правую кисть противника, вывернуть ее ладонью вверх, перегнуть через свою другую руку, просунутую под захваченную руку нападающего, и нажимать. И противник сейчас же взмолится – он будет совершенно беспомощен. Артем Иванович даже предупреждал, чтобы, пуская в ход этот прием, Сеня не очень сильно нажимал, а то у противника могут разорваться сухожилия в локте. И действительно, когда этот прием показывал Незабудный на Сене, все получалось совершенно так, как говорил Артем Иванович. Нельзя было шевельнуться. И Сеня должен был признать необыкновенное действие приема. Правда, когда он сам пробовал этот прием на своем великане-учителе, то полного успеха не достигалось. А один раз даже, когда Артем Иванович пошутил и напряг руку, Сеня неожиданно для себя оказался вверх ногами. Но Артем Иванович и тогда одобрительно утешал его, отметив, что Сеня так и не разжал своей руки, удержал захват. И, хотя Артему Ивановичу ни разу еще не пришлось просить пощады у Сени, однако прием был разработан досконально. И каждый раз теперь, когда Сеня встречался с Артемом Ивановичем, он вместо рукопожатия проводил изученный им японский захват, оказываясь где-то под мышкой у Неза-будного. Но Артем Иванович говорил, что прием проведен правильно. Да, великое дело знать. секреты. С ними ни-чего не страшно.

Но, должно быть, Сеня сегодня неточно провел прием. И Ремка, выдернув тотчас же свою руку из захвата, мигом сбил Сеню подножкой на землю и уселся на нем. А Махан был уже тут как тут. Он вздернул Сеню, держа его за шиворот, на ноги, поставил перед собой, насмешливо стряхнул пыль с его гимнастерки и принялся за дело сам.

– Так. Таким макаром, значит? – зловеще продолжал теперь Махан, с удовольствием ведя свой допрос. – Значит, выкопали вы там с папашей и с этим самым чемпионом вещички и между собой делите? Сильны! А нас, что же, с Ремкой обойти желаете? А еще свои считались…

– А я никогда твоим и не считался, – прервал его Сеня.

– Хамишь, парень! – прикрикнул Махан. – А на Красношахтерскую не хотите, чтобы я вас сводил? Заявлю кому надо, так живенько разберутся.

– Понятия даже не имею, про что ты намекаешь.

– Видал? С переляку даже без понятия стал. Забывчивый какой.

– Что ты, интересно, Ремка, набрехал? – обратился Сеня к Штыбу, который исподлобья глядел на них. – Как тебе не совестно только? А еще пионером когда-то был у нас.

– Была у одной кошки собака, да мышей не ловила, только котов давила, сказал Махан. – Ты других сюда не путай. Не очень-то другими распоряжайся. Хвост голове не указчик. Ну, будешь говорить все как есть?

– Да брось ты! – Сеня отвернулся.

– Один такой бросал да после три дня на карачках елозил, чтобы обратно взять.

– Ну и что?

– Я тебе нукну. Что это за «ну»? Сел один дурындас в чужой тарантас да еще погоняет.

– Да что ты какую-то ерунду порешь!

– Наша ерунда вашей чепухе родные враки. Ты не прикидывайся, – проговорил Махан. (Сколько дурацких присказок он знал! Но ведь кончится яге когда-нибудь их запас!)

– Сказал я тебе, что ничего не знаю. Не понимаю даже, что за разговор такой! – не выдержал Сеня. – Ну чего ты ко мне привязался?

Махан посмотрел на него, на Ремку Штыба. Он уже подозревал, что Ремка что-то тут напутал. Больно уж уверенно и независимо держался этот пионерчик. Но отпускать его так Махану не хотелось. Он уже вошел во вкус, и ему хотелось еще хоть немножко, но всласть поиздеваться над мальчишкой.

– Ладно, – милостиво промолвил он, – я вижу, что ты парень крепкий. Пионер всем детям пример. А ну-ка, обзовись как следует. Обзовешься – и отпущу. А нет – худо будет. – Балда ты! – сказал Сеня, храбрея от злости. Он слегка отступил от нового тычка. – Ну и что, если стукнул? Значит, еще раз балда. И еще раз!.. Трижды балда!

– Эй, парень, ты меня лаять брось! Я говорю, чтобы ты сам обозвался. Ну, обругаешься?.. Что, слабо тебе, пионер? Брезгуешь?

– Не стану я.

– Какой чистенький, черным словом замараться трусит!.. Видал ты его, Штыб?

– Уж я на него нагляделся, – сказал Ремка. – Правда, Сенька, обзовись. Чего трусишь?

– Я не трушу, а не хочу! – упорствовал Сеня.

– Гляди какой: агу – не могу, засмейся – не хочу. Тебе что, трудно, если человек тебя обозваться просит? Ты что, слов таких подобных не знаешь, что ли? Научить?

– Не хуже тебя знаю, а не стану…

– Нет, станешь!

– Сказал, не стану – и все. Можешь бить хоть до смерти, не стану я для твоего удовольствия ругаться. Ну, пусти, Махан!

– Я для такого цуцика пока еще не Махан.

– Ну, пусти, Славка! – Сеня попробовал вырваться из крепко сгребших его за гимнастерку рук.

– Вот тебе еще за Славку!

– Пусти…

Махан скверно, грязно и длинно выругался.

– Ну обзовись так, и пущу тогда.

– Не считаю нужным. Я в твою компанию не зава-живался и по-вашему обзываться не желаю. Хоть умри – не скажу,

– Ты у меня сейчас сам помирать запросишься, вша свинячая!

Долго бы еще, должно быть, издевался Махан, к удовольствию Ремки, над бедным Сеней, но внезапно земля слегка дрогнула, чья-то гигантская тень как бы накрыла всех разом. Махану в первое мгновение показалось, что террикон, высившийся над пустырем, стал заваливаться на него. Он лишь услышал отчаянный вопль Штыба: «Славка!», едва успел оглянуться и мигом выпустил из рук Сеню. За ним, закрывая полнеба, высился всей громадой своих плеч Незабудный. Прежде чем Махан смог двинуться с места, огромная рука простерлась над ним, и он почувствовал, что нос его ущемлен вмертвую двумя жесткими согнутыми пальцами великана. Он попробовал было высвободить нос, но пальцы сжали его с такой силой, что Махан только занюнил тихонько.

Артем, не выпуская его стиснутого фалангами среднего и указательного пальцев носа, заставил Махана скрючиться в три погибели, а затем и вовсе опуститься на коленки.

– Рады, что зила, как у злона, вот и навалилизь! – гнусаво заныл Махан, с вывернутой шеей стоя на коленях. – Нашли з кем зладить.

– А ты сейчас с кем сладить хотел? Ты что, добрым уговором действовал, не силком? – грозно спросил Артем. – А ну! – продолжал он, еще более мрачнея. – А ну, паразит, говори, повторяй вслух за мной: «Я есть распротакой собачий гад…» Ну, повторяй, говорю…

Махан сделал какое-то короткое движение, и в шмыгнувшей руке у него, как жало, мелькнул нож. Артем с усмешкой, пренебрежительно отмахнулся свободной рукой. Нож со свистом пролетел у всех над головами и с силой вонзился в телеграфный столб.

– Баловать? – загремел низкий бас Артема. – На кого нож поднял? Говори, гад, скорее, пока я тебя в лепешку не сплющил. Я из тебя жмых выдавлю.

– Буждиде… Ждо вы бежобдазиде! – гнусавил Махан, извиваясь на коленях с безнадежно ущемленным носом.

– Повторяй, сказал, за мной, ну!.. А то я у тебя со-палку твою с корнем выдерну. Говори: «Я есть распротакой собачий гад… который…»

– Я же де богу, даз вы дажали…

– Сможешь. Не сомневайся. Мы поможем. А непонятно будет, повторишь.

И Махану ничего не оставалось, как послушно загун-досить:

– Я ездь разбродакой зобачий дын.

– Гад, а не сын! Я твоих родителей не мараю. Собачий гад.

– Зобачий гад.

– Который, – продолжал Артем, – по боговой ошибке и по людскому недосмотру еще существует на белом свете… – …да бедом сведе, – лопотал, сопя и всхлипывая, Махан.

– И обещаю не лезть больше к честным ребятам и близко к ним не подходить.

– …и близко де бодходидь.

– Ну, маршируй отсюда самым резвым аллюром, гунявый! – сказал Артем, отпуская нос Махана и тщательно отирая руку платком. – И спасибо скажи, что я тебя еще при твоей нюхалке оставил. Только не суй ее больше куда не надо. А то я тебя так в следующий раз прищемлю, что одну только шелуху от тебя хоронить придется. Геть!

И Махан, всхлипывая, держась за распухший нос, поспешил скрыться за строениями, огораживавшими пустырь.

Так состоялось его посрамление.

Артем Иванович не спеша пошел с пустыря. Немножко позади него шел, легко подпрыгивая, чтобы попасть в ногу с ним, Сеня. В некотором отдалении следовали Ремка и парень, сопровождавший до этого происшествия Махана. Он с уважением поглядывал на широкую спину чемпиона.

– С чего он к тебе привязался? – не оглядываясь, спросил Незабудный у Сени.

– Да ну его! Лезет все. Глупости всякие. Про клад какой-то допытывался.

– Про какой такой клад? – Незабудный, приостановившись, через плечо глянул назад на Сеню. – Это еще что за разговор?

– Я сам не знаю, – сказал Сеня. А потом тихонько и виновато добавил:– Дядя Артем, а я с Ремкой боролся.

– Ну?

– Сборол он меня сразу.

– А на прием захватывал, как я тебя учил? Сеня покачал головой.

– Что так?

– Да он никак не захватывается. Здоровый он.

– Плохо я, значит, с тобой отработал. Но ничего, я тебя еще натренирую.

Уже смеркалось. Зажглись огни на эстакадах рудников. С каждой минутой все ярче разгорались красные звезды на копрах шахт. Ремка со своим спутником по-отстали, а Сеня шел за Незабудным, незаметно для него перескакивая от одной ямки, которую на ходу оставлял в земле своей пудовой тростью чемпион, до другой, стараясь каждый раз непременно ступить на этот богатырский след.

Теплый, весенний ветер гнал из близкой степи запахи влажной земли и свежей молодой травы.

Вдруг впереди неслышно шмыгнули по земле какие-то маленькие юркие тени. Они, как катышки пыли, в которые заворачиваются брызги воды, если плеснуть в жару на запорошенный пол, бесшумно ширяли в разные стороны.

– Глянь! – сказал парень, шедший с Ремкой Штыбом. – Да это суслики, никак. Они тут, за оврагом, сроду не водились.

– Я уже второй день примечаю, – откликнулся сзади Ремка. – Дерут из степи. Воду, что ли, почуяли?