Текст книги "Райкины пленники
(сборник рассказов)"

Автор книги: Лев Кассиль

Соавторы: Юрий Сотник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

А что, если Маша не заблудилась? Что, если его сейчас ищут десятки колхозников, вожатые, старшие пионеры? Может, все они только и надеются, что он, Лодя, не струсит, задержит быка. И, уж конечно, Маша-то уверена, что он не подведёт…

Лодя понял: если он сейчас покинет Берендея, то никогда потом не избавится от презрения к самому себе.

Лодя встал со своего пня и подошёл поближе к Берендею. Уже совсем настала ночь. Луни не всходила, но небо было по-летнему светлое, с чуть заметными звёздами.

Лодя смог разглядеть рога Берендея, торчавшие из-за чёрной крутой спины, и привязанную к ним верёвку, конец которой терялся в траве. Лодя вспомнил, как эта верёвка волочилась за быком во время блужданий по лесу. Длиной она были метра в три, может быть больше.

Лодя перевёл взгляд на тонкую сосенку, возле которой лежал Берендей. Хорошо бы набраться храбрости, подкрасться к быку и привязать его к этой сосенке! Тогда можно быть уверенным, что Берендей не уйдёт, если, конечно, его опять не раздразнить. Но тут Лодя представил себе, как он подкрадывается к Берендею, а тот вскакивает и бросается на него. Спрятаться негде: только пни да редкие деревья с гладкими стволами. Лодя бежит, а бык всё ближе, ближе…

Долго стоял «человек без нервов» как вкопанный, не спуская глаз с верёвки на рогах Берендея. Сколько раз он рассказывал о своих выдуманных подвигах! Сколько раз он мечтал о том, как он совершит эти подвиги в действительности! И вот теперь, когда нужно совершить не подвиг, а просто смелый поступок, он...

Сердце у Лоди вдруг прерывисто заколотилось, холод куда-то исчез, ему стало душно. Лодя решился...

Маленькими, чуть заметными шажками, то и дело останавливаясь и задерживая дыхание, он начал подкрадываться к Берендею.

Чем ближе он подходил к быку, тем шажки становились короче, а остановки продолжительнее. Вот до Берендея осталось каких-нибудь пять метров.

Минуты через две это расстояние сократилось до трёх, ещё через несколько минут Лодя стоял возле сосенки, так близко от быка, что мог бы дотянуться до него своей палкой, которую он держал в руке, сам не зная для чего.

Берендей не двигался. Лишь округлые бока его слегка подымались и опускались от дыхания. Лодя по-прежнему видел только рога да ещё белые уши быка и не видел его головы, повёрнутой в сторону и скрытой за туловищем.

Лодя пошарил глазами в траве, отыскивая верёвку. Ему повезло: конец верёвки лежал недалеко от его ног. Не сходя с места, Лодя очень медленно присел, бесшумно положил в траву палку и дотянулся рукой до верёвки.

Потом он начал так же медленно подыматься. Верёвка тащилась за его рукой, и трава хотя очень тихо, но всё-таки шуршала.

Уши Берендея шевельнулись. Лодя замер, согнувшись в три погибели, но тут же понял, что долго так выстоять не сможет. Он потянул верёвку к себе, в одну секунду обмотал её вокруг сосенки и сделал первый узел.

Берендей повернул голову. Лодя знал, что верёвка развяжется, если он не сделает второго узла. Он отчаянно заторопился, руки его тряслись, он смотрел уже не на верёвку, а на Берендея и поэтому долго не мог просунуть конец верёвки в петлю. Наконец он затянул узел и побежал.

За его спиной раздалось страшное «хух», бык вскочил ни ноги. Лодя слетел с бугра, перенёсся через луговину и остановился лишь тогда, когда добежал до милого его сердцу ельника.

Берендей стоял на прежнем месте. Через несколько минут он снова лёг. Лодя вернулся на бугор и увидел, что верёвка, которой он привязал Берендея, цела.

Удивительная лёгкость охватила «человека без нервов». Голод, холод, мокрые от росы тапочки – всё казалось теперь пустяками. Тёмный, безлюдный лес вдруг сделался уютным и ласковым.

Лодя опять спустился на луг и стал расхаживать по нему, дожидаясь рассвета, громко насвистывая «Марш тореадора» и дирижируя себе обеими руками.

Скоро, однако, он заметил, что к его свисту иногда примешивается какой-то посторонний звук. Он прервал свой концерт, прислушался, понял всё и протяжно закричал:

– Эй, сюда-а!

Пока люди, искавшие Лодю, наконец добрались до него, стало заметно светлее.

Первыми вышли из леса две девушки-колхозницы и пионервожатый Дима. Потом в другой стороне появился курчавый парнишка лет восемнадцати. Он вёл под уздцы неосёдланную лошадь, на которой сидела Маша, одетая в пальто.

Все окружили Лодю, что-то говорили, перебивая друг друга, а Маша, не слезая с лошади, тараторила о том, что просека оказалась не та и что она лишь в одиннадцать ночи попала в лагерь.

Курчавый парнишка оказался колхозным зоотехником. Он подошёл к поднявшемуся с земли Берендею, и тот потянулся губами к карману его пиджака, из которого торчал кусок хлеба. Угощая хлебом Берендея, зоотехник обернулся к Лоде:

– Это ты его привязал?

– А кто же ещё? – пожал плечами Лодя.

– Храбрый ты, однако!

Девушки удивленно заохали, a Маша замотала головой:

– Нет, Лодька, нет! Я всегда говорила, что ты сумасшедший! Ты не знаешь, какой ты сумасшедший!

Зоотехник отвязал быка и потащил его за собой.

– Нет, – восклицала Маша, – нет, Лодька, ты только скажи: что ты чувствовал, когда привязывал Берендея? Неужели ну вот ни капельки, ни капельки не было страшно?

Лодя с минуту молча шагал рядом с конём, потом поднял голову, посмотрел на Машу и медленно ответил:

– Что чувствовал? Чувствовал, как все поджилки трясутся. Вот что чувствовал!

¹⁹⁵⁰

Белая крыса

Боря трубил в горн. Лёня бил в барабан. За ними шли Вава и Дима, а впереди выступала звеньевая Таня Закатова.

Лоб её был перевязан бинтом (она недавно упала с дерева), на затылке торчала тёмная метёлочка волос. Эта метёлочка резко дёргалась, когда Таня оглядывалась на звено.

– Вава! Почему не в ногу?.. Димка! Отстаёшь!

Дело было серьёзное: Таня Закатова несла пакет с очень важным посланием. В этом послании сообщалось, что «карбиды», то есть пионерлагерь завода «Карбид», вызывают на спортивную игру «трикотажей» – пионерлагерь трикотажной фабрики № 2.

Неторопливо, торжественно шагало звено через маленький лес, разделявший оба лагеря. Трещал барабан, ревел горн, и с освещённых заходящим солнцем деревьев то и дело шарахались в небо испуганные стаи грачей.

Дорога вышла из леса на большую поляну. В конце её стоял белый дом с башенками и остроконечной крышей. Ребята видели, как «трикотажи» сбегаются на линейку.

– Ждут! Знают, в чём дело! – сказала Таня. – Вавка, опять не в ногу!.. Димка, поправь галстук!.. Раз-два-три-четыре! Раз-два-три-четыре!

Они вошли в калитку и замаршировали мимо неподвижных рядов «трикотажей». Возле мачты с флагом их поджидал председатель совета лагеря Миша Бурлак. Таня остановилась перед ним.

Смолкли горн с барабаном. Стало совсем тихо Председатель, толстый, солидный, исподлобья поглядывал на представительницу «карбидов», а она, тонконогая, худенькая, настороженно смотрела на председателя.

Что-то странное было в поведении председателя. Он старался стоять смирно и сохранять обычную солидность, но время от времени делал какие-то непонятные движения: то поводил плечами, то вдруг выпячивал живот, то совсем убирал его. Таня передала ему пакет, заклеенный смолой. Бурлак взял его и почему-то поднял правую ногу, согнув её в колене.

На линейке зашептались.

Председатель вскрыл пакет. Он опустил ногу, согнулся, точно у него болел живот, и стал торопливо читать дрожащим голосом, то и дело сбиваясь:

– «Отважным трикотажам от отважных карбидов.

Уважаемые храбрые трикотажи!

Мы, ваши соседи, отважные карбиды, предлагаем вам помериться ловкостью, выносливостью и смекалкой в большой игре. Игру предлагаем начать завтра, с восьми часов утра, и вести её до полной победы той или другой стороны.

Условия игры вам известны.

Примите заверения в большом к вам уважении...».

Миша читал, но никто не слушал его. Вытаращив глаза, все смотрели на левую ногу председателя: из короткой штанины его трусов медленно выползала… белая крыса.

– «… Примите… примите… заверения… в большом к вам…».

Крыса упала животом на землю, расставив короткие лапы. И в ту же секунду отчаянный визг раздался над линейкой. Два «трикотажа», сбитые с ног, покатались на землю. Чья-то фигура мелькнула над забором и скрылась за ним. Начался переполох. Полторы сотни ребят окружили председателя совета.

– Пустите-ка! В чём тут дело? Бурлак, что произошло?

Расталкивая ребят, к Бурлаку подошёл старший вожатый.

– Ни в чём не дело! – бормотал председатель. – Я её просто сунул за пазуху, а она – в трусы и на землю… А эта чего-то испугалась...

– Таня! – позвал вожатый.

Над забором показалась забинтованная Танина голова на тонкой шее. Она угрюмо уставилась на вожатого.

– Чудачка! Чего испугалась? Иди сюда!

– Не пойду, – ответила Таня.

Босоногие «трикотажи» запрыгали и захихикали:

– Трусиха! Крысы боится! От крысы удрала!

– Да, боюсь, – ответила Таня. – Пётр Первый храбрым человеком был, а тараканов боялся!

Вожатый поднял крысу и показал её Тане:

– Ну, Пётр Первый, я её уношу. Иди сюда!

…С кислыми лицами пустились «карбиды» в обратный путь. До калитки их провожали весёлые «трикотажи»:

– С самим Петром Первым завтра воюем!

– Пусть крыса нас сторожит! Ни один карбид не тронет!

До леса за ними бежал какой-то маленький мальчишка. Приплясывая, он пищал:

– Пётр Первый, а Пётр Первый! Пётр Первый!

В лесу Лёня легонько стукнул мальчишку барабаном по голове, и тот побежал домой.

– Оскандалились! – проворчал барабанщик. – Тоже ещё звеньевая! Крыс боится!

– Что-о? – Таня сразу остановилась и повернулась к нему. – Что ты сказал?

Крепкий, коренастый Лёня молча попятился.

– А ну-ка, перепрыгни!

Дорогу пересекала глубокая канава, через которую был переброшен мостик. Лёня пробормотал:

– Охота была ноги ломать!

Таня сошла с дорожки, разбежалась и, перелетев через канаву, упала на противоположной стороне.

Больше никто не роптал на звеньевую. Шли молча и быстро. Впереди было ещё одно очень важное дело.

* * *

Настала ночь. Заснули «трикотажи» в своей даче с остроконечными башнями. Погасли огни в деревенской школе, где жили «карбиды». Яркая кособокая луна поползла по мерцающему небу, и верхушки деревьев в маленьком лесу засветились голубоватым светом.

Внизу, под деревьями, было темно и тихо. Осторожно, в молчании пробиралась сквозь заросли пятерка разведчиков. Таня шла впереди, держа под мышкой фанерный ящик с самодельным телеграфным аппаратом. Вава несла рюкзак с провизией, а её брат Дима, такой же маленький и курчавый, как она, крепко прижимал к себе четвертную бутыль с кипячёной водой. Сзади всех двигались Боря и Лёня. Согнувшись и сдержанно кряхтя, они тащили большую катушку с проводом. Катушка медленно вертелась, чуть поскрипывая в ночной тишине, и чёрный сапёрный провод ложился на мокрую от росы траву.

Шли очень медленно. Ветки цеплялись, невидимые коряги хватали за ноги, какие-то прутья больно хлестали по головам. Крохотный лесок, такой уютный днём, теперь глухо ворчал сухим валежником под ногами и не хотел пропускать.

Исцарапанные, они вышли из леса на край маленького оврага, на дне которого журчал ручей. Сразу же за оврагом возвышался холм. Па вершине его, чётко выделяясь на мерцающем небе, чернели три столба от сгоревшей сторожки и двускатная крыша заброшенного погреба.

Таня спустилась в овражек и перешла по камням ручей. За ней пошёл Дима. Он стал на камень посредине ручья, выбирая, куда бы шагнуть дальше, но вдруг зашатался, согнулся и быстро выпрямился. Раздался звон. Дима, опустив руки, застыл.

– Разбил! – тихонько вскрикнула Таня.

– Упала, – ответил Дима.

– Шляпа!

«Карбиды» шёпотом стали бранить Диму. Потом Боря сказал, что нужно сходить в лагерь и принести другую бутыль.

– Ну да ещё! – рассердилась Таня. – Будем всю ночь взад-вперёд бегать!.. Пошли!

Они переправились через ручей, взобрались на освещённую луной вершину холма и остановились там, молчаливые, настороженные. У мальчиков были низко надвинуты на лбы кепки и у всех подняты воротники пальто.

За холмом тянулась поляна, голубая от лунного света. В дальней стороне её, окружённый с трёх сторон тёмными соснами, белел дом «трикотажей». Боря зачем-то снял кепку. На его макушке, как перо индейца, торчал одинокий прямой вихор.

– Спят и не знают, что мы им готовим, – прошептал он.

Все молча кивнули головами и продолжали смотреть на белый дом.

Завтра начнётся игра. Завтра отряды «карбидов» и «трикотажей» с красными и синими повязками на руках станут ползать в лесу, стараясь пробраться к лагерю «противника» и похитить флажок, спрятанный в условном месте. И всё это время пятеро отважных разведчиков будут сидеть на холме под самым носом у «неприятеля». Они будут следить за каждым движением «противника» и сообщать обо всём по телеграфу в свой штаб. Это придумала Таня.

– Пошли! – тихо скомандовала она. – Борис, Лёнька, тяните провод!

«Карбиды» в молчании направились к погребу. Один за другим вошли в низенькую дверь между скатами крыши. Таня включила карманный электрический фонарь.

Наземная часть погреба была пуста. В середине дощатого пола чернел открытый люк. Ребята, стоя вокруг него на четвереньках, заглянули вниз.

В глубокую яму вела приставная лестница. На дне ямы при слабом свете Таниного фонарика ребята увидели пустые деревянные кадки.

– Капусту квасили, – прошептала Вава.

Лёня поправил кепку, съехавшую на нос, и тихонько засмеялся:

– Танька! А вдруг здесь крысы есть!

– Не испугаешь. Они бы здесь с голоду подохли. Чем языком болтать, устанавливай аппарат.

Вскоре телеграфный аппарат с электромагнитом от звонка, роликом от пишущей машинки и бумажной лентой, нарезанной из газетных полей, стоял в углу под скатом крыши. Сидя возле него на корточках, ребята смотрели, как Лёня делал пробу.

– Передай, – сказала Таня: – «Погреб заняли, невзирая на трудности. Сообщите, как принимаете. Начпункта Закатова».

Лёня снял кепку, склонил стриженую голову над аппаратом и стал нажимать на ключ, тихо приговаривая:

– Точка, тире, тире, точка… Тире, тире, тире… Лёня передавал эту телеграмму минут пять и весь взмок от напряжения. Под конец он сообщил, что переходит на приём, и повернул какой-то рычажок. Теперь все смотрели на якорь магнита с карандашным графитиком. Вот он слегка дёрнулся. Лёня взял пальцами кончик бумажной ленты и стал тянуть её к себе.

Где-то за лесом, в комнате у вожатого «карбидов», дежурный телеграфист лагеря Сеня Жуков стучал ключом, а здесь на бумажной ленте появились слабые чёрточки и точки. С трудом разбирая их при свете фонаря, Лёня читал:

– «При-маем хшо. Же-ла-ем у-пе-ха. Дежурный связе-е-ет Жуков».

Вава тихонько засмеялась и тихо захлопала в ладоши.

– Работает! – шептали «карбиды». – Работает!

После испытания аппарата они разместились по разным углам, и Таня потушила фонарь.

Стало совсем темно. Только щели в крыше светились слабым ночным светом. Ребята притихли каждый в своём углу. Было слышно, как журчит ручей под холмом и пищит одинокий комар, залетевший в погреб. Так прошло полчаса.

– Товарищи! Вы не спите? – зашептал вдруг Боря.

«Карбиды» возмущённо заворчали в темноте:

– Мы и не думали засыпать!

– Знаете что? Вот все наши ребята спят сейчас в тёплых постелях, а мы тут бодрствуем, как на передовых позициях… А, товарищи?

– Угу! – отозвался кто-то.

Таня заворочалась где-то возле двери:

– Слушайте-ка! А что бы нам такое совершить?

– Совершить?.. Что совершить?

– А вот: нас с нашим лагерем соединяет только провод. И вот бы по этому проводу послать депешу: «Сегодня, положим, в ноль часов пятьдесят минут, разведчики такие-то совершили то-то и то-то». Что-нибудь особенное, подвиг, понимаете?

Эта мысль всем понравилась. «Карбиды» стали придумывать, какой бы совершить подвиг.

– Нет! – сказал Лёня. – Такую депешу послать: «Сегодня ночью разведчики такие-то пробрались… в это… как его… в месторасположение неприятеля и… сделали чего-нибудь такое».

– А что именно сделали? – спросил Боря.

– Ну, какой-нибудь диверсионный акт.

– Ой, девочки! – пропищала Вава. – У них там две овчарки и ночной сторож. Они такой «диверсионный акт» покажут, что просто ужас!

– И вообще нельзя: игра ещё не началась, – сказала Таня.

Долго ломали голову «карбиды».

Постепенно щели в крыше посветлели. На полу стало заметно чёрное пятно люка, а по углам – смутные фигуры ребят. Они сидели кто на корточках, кто просто на полу и поёживались от утреннего холода.

– Закусим? – предложил Боря.

Вава развязала мешок. Она вынула оттуда буханку хлеба и несколько варёных картофелин. Затем, хитро посмотрев на ребят, извлекла одну за другой пять сушёных вобл.

– Сама достала, в сельпо! – сказала она важно, раздавая ребятам порции на салфетках из газеты.

Разведчики принялись громко чмокать, обсасывая косточки воблы и продолжая вслух мечтать о подвиге.

– Хоть бы гроза какая-нибудь! – говорила Таня, держа двумя пальцами рыбий хвост. – «В районе наблюдательного пункта разразилась гроза. Погреб затоплен. Продолжаем наблюдение по колено в воде».

– А по-моему, лучше так, – предложил Боря: – «В районе наблюдательного пункта бушует гроза. Огромное дерево упало рядом с погребом. Продолжаем наблюдения».

– Нет! Не так! Вот как! – Лёня даже приподнялся. – «В районе наблюдательного пункта бушует гроза. Молния ударила в погреб. Часть разведчиков оглушена. Продолжаем наблюдения среди дымящихся развалин».

– Ой, девочки! – пропищала Вава. – Если всё это случится, вожатые прогонят нас отсюда и прекратят игру.

* * *

Прошло часа три. Щели в крыше стали золотистыми, и от них протянулись сизые лучи, в которых плавали блестящие пылинки. Мрачную картину осветили они.

Бледные, осунувшиеся, ребята сидели вытянув шеи, поминутно делая судорожные глотательные движения. Клочки газеты, обглоданные рыбьи кости и картофельные очистки валились на полу.

Прижавшись затылком к стене и перекатывая голову с одного плеча на другое, Лёня громко, с надрывом шептал:

– Ну прямо все кишки выжгло!.. Прямо, наверно, какое-нибудь воспаление теперь начинается! – И, уставившись на Таню злыми глазами, сказал: – Ну, чего тебе сделается, если я к ручью сбегаю?

– Не пущу. Трикотажи увидят, – в десятый раз повторила Таня.

– «Увидят»! Они ещё спят преспокойно, а ты здесь мучайся!

Таня, бледная, решительная, стояла на коленях, загораживая собою дверь:

– Все хотят пить. И я не меньше тебя.

– «Не меньше»! Две кружки чаю за ужином выпила, а я…

– Не пущу! Понятно?

Боря молча слушал этот разговор. Длинная физиономия его ещё больше вытянулась. Вава коротко всхлипывала, точно икала, а её брат сидел неподвижно, страдальчески подняв маленький нос и большие тёмные глаза.

Вдруг Боря поднялся:

– Товарищи! Зачем ссориться? Если каждый станет бегать к ручью и обратно, то нас могут заметить. Но кто-нибудь может взять рюкзак и принести воду для всех.

– Правильно! Он брезентовый и не протекает.

– И очень хорошо! И великолепно! – одобрительно запищала Вава.

– Не пущу!

Но тут терпение у «карбидов» лопнуло. Лёня, согнувшись, подошёл к звеньевой. Вава вскочила на ноги. Злое лицо её выглядывало из-за Лёниной спины. Шагнул вперёд и Боря с торчащим вихром.

– Что ж, нам здесь помирать? – мрачно спросил Лёня.

– Не пущу!

– Кричала, кричала о подвиге, а как до дела дошло – одного человека боишься выпустить!

– Не пущу!!

– Ой, девочки, какая странная у нас звеньевая! Крыс боится, трикотажей боится и всего боится!

Лёня бил себя кулаком в грудь:

– Ну, меня, меня пусти! Я так проползу, что…

– Уж ты проползёшь! Знаем тебя!

– Ну, сама иди!

– И сама не пойду.

Лёня подошёл к ней поближе. Неожиданно мягким, ласковым голоском он спросил:

– Струсила?

– Струсила? – пискнула Вава.

Таня вскочила, стукнулась головой о крышу и, держась за макушку, отчеканила:

– Давайте мешок!

– Вот и прекрасно! Вот и прекрасно! И ничего такого не случится, – миролюбиво заговорила Вава, вытряхивая из рюкзака остатки провизии.

Таня сняла пальто и взяла мешок.

– Струсила, говоришь?

Она открыла дверь, согнулась, чтобы не стукнуться снова о притолоку, сделала шаг вперёд, остановилась на секунду… и вдруг, резко дёрнувшись назад, закрыла дверь.

– Чего ты? – удивились ребята.

– Стоят! – чуть слышно ответила Таня.

Все бросились к стене и приникли к щелям в досках. Даже Дима перестал «умирать».

Повертев удивлённо головой, он поднялся и подбежал к двери.

На крыльце дома «трикотажей» стояли двое мальчишек с полотенцами через плечо: один – маленький, другой – большой. Маленький, протянув руку, показывал на погреб.

«Карбиды» бросились прочь от стены.

– Идут!

– Ой, девочки, прямо сюда идут!

С минуту они метались по погребу, стукаясь головами о скаты крыши.

– В люк! В бочки! – скомандовала Таня. – Всё убрать!

Пальто, катушка из-под провода, рюкзак, очистки картошки, рыбьи головы и хвосты полетели вниз, в глубину погреба.

Лёня отцепил аппарат от провода и съехал на животе по шаткой приставной лестнице вниз. За ним скатились остальные. Кряхтя, толкаясь, «карбиды» убрали лестницу и спрятали её за бочки, лежащие двумя рядами у стен. Бросили туда же свой вещи и остатки провизии. Затем каждый забрался в бочку и все затихли.

Прошла минута, может быть две. Вот наверху скрипнула дверь. Послышались два приглушённых голоса. Один, солидный, басистый, похожий на голос Бурлака, сердито спросил:

– Ну, где твой карбиды?

Другой, тонкий, ответил негромко, но горячо:

– Честное пионерское, видел! Эта, ихняя… Пётр Первый. По ковбойке узнал. Открыла дверь, а потом сразу как захлопнет… А за ней ещё какие-то… Сам видел.

– Сколько? – спросил председатель.

– Десять… Нет, Мишка, человек двадцать! Так и высматривают, так и высматривают!

– Врёшь, – лениво сказал Бурлак.

– Ну вот тебе честное-распречестное слово! Знаю, где они! Внизу сидят.

Притихшие в бочках «карбиды» услышали, как два «трикотажа» подобрались к люку.

– Эй! – басом крикнул маленький мальчишка.

Лёнина бочка лежала против Таниной. Он взглянул на звеньевую. Таня сидела согнувшись, поджав под себя колени, прикусив кончик языка. Один глаз её был закрыт прядью волос, другой неподвижно смотрел куда-то вверх.

– Эй, Пётр Первый! Всё равно знаем – в бочках сидите.

Ребята даже дышать перестали. Затекли ноги, болели спины, а шевельнуться было нельзя: при малейшем движении бочки качались.

– В бочках сидят! Честное пионерское, в бочках! Бежим подымем тревогу! Это разведчики ихние!

– Чудак ты, право, человек! Подымем тревогу, а здесь никого не окажется. Смешно прямо!

– Давай спрыгнем, посмотрим.

– И поломаем шеи!

– Ну, давай я один спрыгну, собой пожертвую. Хочешь?

– Собой жертвовать нетрудно. А ты попробуй без жертв захватить. Это другое дело.

– А как… без жертв?

Два «трикотажа» стали шептаться так тихо, что «карбиды» ничего не могли услышать. Потом маленький хихикнул и спросил:

– На верёвке?

– Ну да, – ответил Бурлак.

Они опять зашептались.

– Ладно, сторожи. Я сейчас! – громко сказал Бурлак и вышел из погреба.

Некоторое время стояла полная тишина. Было слышно, как над люком дышит и шмыгает носом маленький «трикотаж». Вдруг он поворочался наверху и довольным тоном объявил:

– А Мишка за белой крысой пошёл!

«Карбиды» почуяли недоброе. Лёня снова взглянул на Таню. Она ещё больше сжалась в своей бочке.

– Эй, Пётр Первый, выходи лучше! – угрожающе крикнул «трикотаж».

«Карбиды» молчали. Сердца их отчаянно бились. Хотелось шумно, глубоко вздохнуть, а мальчишка над люком, как назло, притих.

Прошло минут десять. Наверху раздались шаги, и снова послышался шёпот:

– Зачем за ногу? За хвост!.. Осторожней, дурак, уронишь!.. Потихоньку! Потихоньку!

Между бочками Лёни и Тани появилась в воздухе белая крыса. Вертясь и покачиваясь, суча розовыми лапками, она медленно опускалась, привязанная на шпагате за хвост. Вот она заскребла передними лапками земляной пол и села, поводя острой мордой с подвижными усиками.

– Эй, Пётр Пёрвый, выходи! Хуже будет!

Таня, бледная, закусив губы пристально смотрела на крысу. Сжатые кулаки её с острыми косточками дрожали.

Шпагат натянулся и дёрнул крысу за хвост. Та поползла в сторону Лёни, волоча за собой верёвку. Лёня знал, что белые крысы не боятся людей. Так оно и оказалось. Крыса вошла в бочку и, наступив лапой на Лёнин мизинец, стала его обнюхивать. Лёня приподнял было другую руку, чтобы схватить крысу и не пустить её к Тане, но вспомнил, что «трикотажи» могут дёрнуть за верёвку, и раздумал.

Шпагат снова натянулся и вытащил крысу в проход между бочками.

– Так все бочки обследовать! Понимаешь? – услышали ребята шёпот Бурлака.

– Есть все бочки обследовать!

Белая крыса бесшумно ползала по дну погреба.

Она то заползала в одну из бочек, то снова появлялась на чёрном земляном полу, и пять пар внимательных глаз, скрытых от «трикотажей», следили за каждым её движением.

Вот она снова очутилась между Лёней и Таней и снова направилась к Лёне.

Верёвка натянулась. Крыса остановилась, а потом повернула к Тане.

Бочка, в которой сидела Вава, качнулась. К счастью, «трикотажи» не заметили этого.

Таня крепко зажмурила глаза. Всё сильней и сильней дрожали её сжатые кулаки и худенькие плечи.

Крыса часто останавливалась, сворачивала в сторону, но всё же приближалась к ней. Вот она вошла в бочку, обнюхала дрожащий кулак и, неожиданно вскочив на Танину руку, стала карабкаться на плечо. Не разжимая глаз, Таня широко открыла рот, и Лёня понял, что сейчас раздастся тот истошный, пронзительный визг, который раздался вчера вечером на линейке «трикотажей». Но визга он не услышал. Таня сжала зубы и больше не делала ни одного движения. А крыса забралась на её плечо и подползла к шее. Её белые усики шевелились возле самого Таниного уха.

Снова дрогнула бочка, в которой сидела Вава. Лёня не боялся крыс, но по спине его бегали мурашки, когда он смотрел на звеньевую.

Где-то далеко прозвучал горн. В ту же секунду крыса вылетела из бочки. Дрыгая лапами, она взвилась вверх и исчезла.

– Хватит дурака валять! – проворчал над люком Бурлак.

– Да честное пионерское, мне показалось… – уже совсем неуверенно сказал его товарищ.

– Мало чего тебе показалось! Сначала проверь, потом подымай панику. Идём!

И «трикотажи» ушли из погреба.

Один за другим вылезли из бочек измученные, грязные «карбиды». Они собрали свой вещи и приставили лестницу. Никто из них не сказал ни слова.

Молчали они и наверху. Лёня стал прикреплять концы проводов к аппарату, остальные сели по своим местам и приникли к щелям между досками.

От пережитого волнения жажда усилилась. Каждому казалось, что вот-вот потрескается кожа на языке. Но все молчали и время от времени поглядывали на Таню. Она стояла на коленях перед дверью и не отрывалась от щели.

– Аппарат готов, – тихо сказал Лёня.

Звеньевая молчала, по-прежнему глядя в щель.

Перед белым домом выстроились четырехугольником «трикотажи». Опять заиграл горн. Послышалась дробь барабана, и красный, горящий на солнце флаг рывками поднялся вверх.

– Передай, – не оборачиваясь, сказала Таня: – «Флаг у противника поднят».

Лёня облизнул пересохшие губы и прислушался к слабому журчанью ручья под холмом. Он знал теперь, что он и его товарищи будут слушать это журчанье три часа, пять, может быть восемь, и никто из них не скажет ни слова о том, что хочется пить.

Склонив голову к аппарату, Лёня стал медленно нажимать на ключ, шепча про себя:

– Точка, точка, тире, точка... точка, тире, точка, точка… «Флаг у противника поднят!»

^₁₉₄₀