Текст книги "Путь познания. Размышления…"

Автор книги: Лев Абакумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Предисловие

«Меня не покидает мысль: каким-это образом я, мальчишка с Алексинской улицы, внук купца Золотарёва Егора и сын безвестного служащего «лишенца» Абакумова Д.Г., оказался в центре космических свершений Союза ССР…

Алексин – город, расположенный в этническом центре Российской земли, так хорошо воспетой писателем Константином Паустовским, как «серебряный край». Алексин – родина моих предков, взрастившая меня земля. Столетний сосновый бор, Ока, замыкающая его с двух сторон, её заливные луга, в начале лета расцветавшие роскошным ковром полевых цветов, при малейшем дуновении ветерка поившие округу сказочным ароматом. Вся эта неповторимая прелесть с детства стала понятием дорогой мне Родины…

Красоты Алексинской природы

Часть первая
Глава первая

Алексинский дом купца Абакумова Григория Ивановича в 30-е годы 20 столетия стал для меня родным домом. Семья Абакумовых, состоявшая из 4-х сыновей и 4-х дочерей, которых заботливо вырастила жена Григория Ивановича Елена Агеевна, не подверглась после революции 1917 г. репрессиям со стороны властей. Её глава – алексинский купец Абакумов Г.И. в голодные годы отправился на Юг России за хлебом, в Азербайджанской республике был призван а армию, при загадочных обстоятельствах погиб и был похоронен в городе Казах его сослуживцем. В ходе судебного разбирательства по случаю кончины главы семьи во владение домом и участком земли, принадлежавшим купцу Абакумову, была введена его жена – Елена Агеевна. Её – мать многодетной семьи – в 30-е голодные годы алексинские власти не решились репрессировать, да и конфисковать было нечего, кроме дачи, построенной в 1910 г. моим дедом Григорием Ивановичем.

На высоких берегах Оки

Создавшаяся ситуация позволила сохранить в собственности семьи большой участок земли, что было обыденным делом для ряда алексинских жителей. Именно этот дом, с ещё сохранившимся купеческим укладом, с большим садом, с семьёй, воспитанной на ценностях существовавших в то время традиций, и стал местом, где были заложены основы моего характера, стал моим родным домом. А случилось это так.

Мои отец и мать – алексинские жители. Отец – старший сын Григория Ивановича – Дмитрий, а мать – вторая по старшинству дочь моего деда – городского головы Золотарёва Егора Михайловича. Почему дочь городского головы Надежда вышла замуж за сына алексинского купца Абакумова, мне неведомо, знаю только, что это был брак по любви. Я в своё время не постарался поинтересоваться этим обстоятельством, но купец Абакумов в каком – то фаворе у городского головы был, иначе Золотарёв не выдал бы за его сына одну из любимых своих дочерей. Родители мои, сочетавшись браком и имея в своём активе соответствующую тому времени аттестацию «лишенцы», чтобы не маячить властям Алексина своим счастьем, уехали в Тулу, где жили, снимая квартиру в частном доме в Учётном переулке. Жили, как могли, не тужили, но даже в Туле их настигла железная рука времени.

Мои родители

Я родился 8 февраля 1924 г. и со дня рождения прошло года полтора или два, когда на эту квартиру (знаю по рассказу моего дяди со стороны матери – Сергея Золотарёва, который был третьим лишним в этом союзе двух людей – его сестры Надежды и моего отца Дмитрия), конечно, ничего из того, что произошло, я по малости лет помнить не мог, явились двое красногвардейцев с винтовками и потребовали у моего отца и матери выдачи имевшихся у них драгоценностей. Отец и мать, ведать не ведавшие ни о каких драгоценностях, ответили, что у них ничего нет. Им предложили собраться и следовать за этим вооруженным конвоем. О малолетнем ребёнке люди ничего не захотели слушать. Отца и мать увели и арестовали. Я остался в квартире один.

Не знаю, что было потом. Может быть, сердобольная душа сообщила в Алексин или свершилось что-то иное. Только дядя Сергей Георгиевич Золотарёв забрал меня – малыша и увёз из Тулы в Алексин. Здесь начинаются мои первые детские воспоминания. Дядя Сергей Георгиевич привёз меня в Абакумовский дом. Была осенняя прохладная погода, моё первое детское воспоминание – мы с кем–то (наверное, с Сергеем Георгиевичем) входим в полуосвещённую маленькую комнату, я сознаю, что меня раздевают. Снимают пальтишко. Это первое сознательное воспоминание о том, как я попал в алексинский Абакумовский дом, в нём мне ещё многое предстояло прочувствовать и узнать. Дом, который вместе с городом Алексиным стал мне родным на всю жизнь.

Это было в канун революции 1917 года, тогда дед Егор добровольно отдал явившимся к нему представителям власти имевшиеся у него драгоценности. Для этого он отвёл их в сад, где указал место хранившихся там ценностей. Представители власти сами отрыли ведро, где был клад. Понятно, что после этой реквизиции никакие ценности дед дать дочери Надежде не мог. Отец и мать, ведать не ведавшие ни о чём, конечно, ответили, что никаких драгоценностей у них нет.

После кратковременного ареста в Туле (а дело кончилось тем, что их отпустили), мои родители на долгое время доверили моё воспитание бабушке Елене Агеевне и сестре отца – Елене Григорьевне, тёте Лене, как звал её я.

Я с папой и мамой в бессознательном возрасте

А вот я, как и все соседские мальчишки, посреди Радбужской улицы после дождя играю в песке. Яркое солнечное утро. Я не только вижу и слышу. Всё моё существо пронизано этим солнечным утром. Со стороны Соборного бугра доносится малиновый колокольный звон. Я знаю – это звонят в церкви, в которой я уже был с бабушкой Еленой Агеевной. Там меня угощали просвиркой и поили чем -то очень вкусным. Это из моего раннего детства.

А вот прямо ко мне, где я играю в песке, идёт мой дедушка Егор. Высокий седой старик, он идёт прямой, стройный, уверенным, неторопливым шагом. Я его хорошо, знаю – он часто ходит к моей бабушке Елене Агеевне. Когда он к нам приходит, они долго сидят и разговаривают. Я знаю, что моя бабушка большая мастерица рассказывать русские народные сказки, и она даже сочиняет свои сказки. Теперь, вспоминая свою бабушку Елену Агеевну, я думаю, что она была человеком большой нравственной культуры. Именно это помогло ей, оставшейся с 8-ю детьми после утраты главы семейства, достойно воспитать своих малолетних детей и быть приятным собеседником своему тестю, городскому голове Егору Михайловичу.

Дружная семья Абакумовых: в центре– бабушка Елена Агеевна; слева направо– мои тети: Елена Григорьевна, я, Ольга Григорьевна и Лидия Григорьевна Алексин, 1928 г.

Сейчас я понимаю, что тогда, в далёком безоблачном детстве ко мне своей неторопливой и уверенной походкой шёл мой несломленный жизненными невзгодами дед Егор, который, несмотря на горечь утрат, не потерял чувства собственного достоинства. В этой неторопливой его походке, было что-то от дерзкого вызова человека, потерявшего в жизни всё, что составляло смысл его жизненных свершений. Утративший их существо, посвященных любимому городу Алексину, дед жил жизнью своих детей.

С любимой тётей Еленой Григорьевной Абакумовой

Когда его начинали прижимать власти, как одного из бывших купцов, он всегда говорил, что у него сын – командир Красной армии. Он имел в виду своего среднего сына – Владимира.

Мне 5 лет

Владимир Георгиевич был в то время помощником начальника связи Белорусского военного округа. Помню, с каким удовольствием дед встретил своего младшего сына Николая, который из Ленинграда в первый раз привез в Алексин жену Нину с внучкой Мариной. Тогда в дедовском доме было шумно и весело – откуда-то взялась дальняя родственница из Серпухова Мария Сергеевна, тётя Маруся, как звала её моя мать, со своим мужем, фотожурналистом Терентьевым, приехал Владимир Георгиевич.

Всё это многоголосое, шумное общество ходило из дома в сад, что-то оживлённо обсуждая, говоря о недоступных моему пониманию делах. Я же, увлечённый подаренным отцом фотоаппаратом «Arfo», занялся фотографированием моей малолетней сестры Марины.

Это были годы моего раннего детства, когда, просыпаясь рано утром, я всегда видел из окна крону серебристого тополя, росшего в соседнем к нашему дому Пионерском переулке, эта крона всегда была в постоянном движении. Листва тополя шевелилась и, если было солнечное утро, она блистала на солнце. Если в момент своего пробуждения я видел мерцание и блеск, я знал, что меня ждёт отличная, солнечная погода. Вскочив с кровати, я через чёрный ход, минуя тётю Веру, которая в это время на кухне занималась с только что принесённым удоем молока (у нас была корова по имени «Зорька») я в чём был – моя одежда состояла из трусов и подобия майки – бежал ко входу в сад. Там, в саду было моё владение. Сад в моём детском понимании был огромным, а, может быть, он действительно был очень большим.

От двора, к которому примыкали три наших жилых дома, он тянулся вдоль всего переулка, примыкавшего к нему слева. Конец сада упирался в Снегирёвскую улицу, где был пруд, который служил нам ареной для морских боёв, которые мы с Лёшкой Лебедевым устраивали на этом пруду. Соорудив из толстой сосновой коры корабли и оснастив их пушками, сделанными из малокалиберных патронов, и парусами, мы спускали их на воду пруда. Ветер гнал корабли, они сходились.

В нашем сознании это были настоящие морские бои потому, что на кораблях пушки были заряжены серой из спичечных головок и к пушкам были приспособлены фитили. Мы поджигали эти фитили перед спуском кораблей на воду и, сходясь, суда производили эффектные залпы навстречу друг другу. Так проходили эти морские бои.

В то счастливое время всё моё существо было наполнено ожиданием всё новых и новых свершений. Каждый день, засыпая вечером в своей кровати, я был полон ожидания следующего утра. Я жил с мечтой о том, что утром начну что-то совсем новое и незнакомое. Каждый день ждал и совершал новые мальчишеские подвиги. Это были то поход в бор, или мальчишеский налёт на бесхозные огороды, то игра с дерзким броском в загадочную Жириху, с таинственным и неразгаданным «Поповым верхом», из которого неимоверно трудно было выйти, словно какая-то неведомая сила заставляла нас ходить по кругу, не отпуская из своих оврагов. Таинственная сила «Попова верха» в моём сознании усугублялась ещё и рассказом бабушки.

Она на мой наивный вопрос, как на Абакумовский род свалилось «богатство», рассказала мне странную историю. В пору своей молодости, она однажды ходила за грибами на «Попов верх», когда она набрала грибов и вышла из леса в Жириху, ей повстречался странный человек, который, ничего не говоря, словно звал её куда-то, всё время повторяя, как припев «А-та-та-а-на-на, а-та-та-а-на-на». Бабушка, завороженная странным обращением, невольно пошла за ним. Через какое-то время человек привёл её к могучему столетнему дубу, росшему у «Попова верха», где начинались загадочные овраги. Человек этот, всё время повторявший слова «а-та-та-а-на-на», на мгновение исчез, а затем появился из-за столетнего дуба, со стороны оврагов, и потянул бабушку за руку, приглашая её следовать за ним. После некоторого колебания она подчинилась и пошла следом. Перед ними открылся вход в пещеру. Человек, засветив факел, повёл бабушку вперёд. Осторожно ступая в полутьме пещеры, бабушка, переступая с ноги на ногу, неуверенно шла за ним. И вдруг пламя факела осветило сказочную россыпь драгоценностей.

Человек сделал ей знак, означавший, что она может взять, что ей нравится, и подтолкнул её к сокровищу. Бабушка, зачарованная блеском золотых украшений, приблизилась к драгоценностям и выпустила его руку. Она стала рассматривать золотые украшения и взяла, что ей понравилось. Когда она пришла в себя от первого потрясения, рождённого видом сказочного богатства, она оглянулась и увидела, что одна, человек исчез. Придя в себя, бабушка взяла, что смогла и, не помня себя от страха, выбралась из пещеры.

Увидев дневной свет, бабушка Лена поняла, что очутилась у того столетнего дуба, к которому привёл её странный человек. Не помня себя от пережитого, она едва добралась домой. Так бабушка ответила на наивный вопрос ребёнка о том, почему дед Григорий Иванович был богатым человеком.

Возвращаюсь к своему любимому саду. Преодолев преграду забора, отделявшего дом от сада, через щель одной из досок, поворачивающейся на верхнем гвозде, я был уже в своём привычном окружении. Вокруг были милые мне деревья и кустарники. Здесь начинался мой завтрак – плоды многочисленных фруктовых деревьев. Я твёрдо знал, что они каждое утро подарят мне свои плоды – фрукты – яблоки, груши, не успевшие созреть. Это и составляло первое, что попадало мне на завтрак. Это был не просто участок земли, примыкавший к дому. Это был сад, взлелеянный чьими-то добрыми и тёплыми намерениями, может быть, это было желание моего деда Григория Ивановича – оставить своим потомкам обитель, полную тепла и плодов матери земли.

Или у деда были предшественники, или это была осуществлённая в ухоженном саду забота бабушки Елены Агеевны, в канун революции оставшейся в одиночестве, с восемью малолетними детьми. Во всём облике сада чувствовалась заботливая рука. Он начинался у небольшого огородика, на котором росли овощи, поступавшие к столу. От самого входа в сад в его глубину вела тропинка, проторенная среди травы, мимо зарослей воскового плюща справа и роскошного цветника слева – гордости бабушки и её дочерей, мимо двух беседок – решетчатой, приспособленной для чаепития, и более капитальной, в которую осенью ссыпался урожай антоновских яблок, мимо старой груши и сливовых деревьев. Мой путь вёл из сада, где росли скороспелые яблони, туда, где были заросли кустарников. Там росла малина, зрели крыжовник, красная и чёрная смородина, вишенник. Тропинка выводила меня к высокой, столетней ели, стоявшей в конце старого сада.

Под этой елью, сколько я себя помню, всегда была удобная скамья, где можно было отдохнуть. За елью участок делился на две части. Справа была часть, отведённая под огород, который мой дядя Михаил, на время раздобыв лошадь, сохой вспахивал под посадку картофеля. Эта часть упиралась в улицу, пересекавшую переулок под прямым углом. А слева каждую весну благоухал пышным цветом сад антоновских яблонь. Их было сорок корней– апорт, китайское яблочко, грушевка, коричное.

Мое детство в доме Абакумовых , как я это понял значительно позже, было копией детства «Багрова внука» Аксакова. В Алексине я воспитывался в семье, где был единственным бабушкиным внуком, бабушка Елена Агеевна до самого конца её жизни носилась со мной, как с писанной торбой. Она души во мне не чаяла. Это было ещё тогда, когда она могла свободно перемещаться в пределах усадьбы. Я пишу об этом потому, что через некоторое время она заболела ревматизмом, что повергло её на очень долгое неподвижное существование. Она 11 лет сидела в своей постели, у неё не было возможности встать и пройти хотя бы несколько метров. Тогда моим воспитанием занималась её дочь Елена, сестра моего отца. Таким образом, формирование моего характера и личности шло под влиянием бабушки Елены Агеевны и её дочери Елены, которая все эти годы занималась моим воспитанием. Это она заложила основные черты моего характера, под её влиянием я усвоил понятие всех основных привязанностей. Она не только учила меня, как себя вести, но старалась просветить меня в области явно не знакомых мне интересов.

Помню эпизод о том, как в моём сознании появилось представление о существовании за пределами моего бытия ярких красок, впечатляющих образов, красиво одетых людей. Это были цветные картины из жизни прошлых столетий, говорящие о рыцарях в золотых латах, дамах, одетых в красивые одежды, за благосклонность которых сражались эти рыцари. Всё это я увидел, когда тетя Лена с работы, из аптеки, где она работала фармацевтом, принесла от своей начальницы Сенопальниковой «волшебный фонарь».

У «волшебного фонаря» было отделение, где помещалась горящая керосиновая лампа, она давала фонарю свет. В фонарь вставлялись искусно нарисованные в цвете прозрачные картинки, теперь я сказал бы «слайды», но в то время даже понятия о слайдах и в помине не было. Но я точно помню, что картинки вставлялись в «волшебный фонарь», чтобы быть показанными при свете керосиновой лампы на развешенной на стене скатерти. Тогда я впервые понял, что в окружавшей меня действительности существуют понятия о красоте, красивой одежде, ярких увлекательных образах.

Алексинский Абакумовский дом располагался как раз напротив дома Щедриных. Братья Щедрины были отличными музыкантами. Время от времени их концерты, сопровождавшиеся чарующими звуками виолончелей, неслись из дома напротив. Теперь я думаю, что именно эти концерты, звучавшие в мои детские годы, сыграли главную роль в становлении моего музыкального слуха, звуки виолончелей, занимавшие в то время моё сознание и волновавшие меня в детские годы, были чем-то неповторимым. Слушая эти звуки, доносившиеся из дома Щедриных, я забывал обо всём. Мне были уже неинтересны мои игры, куда-то вдаль уходили улицы с соседскими мальчишками, желание идти в очередной поход. Я целиком был во власти доносившихся ко мне звуков.

В те далёкие детские годы я дружил со многими своими сверстниками, среди которых были и мальчик, которого все звали Пальгай, и Мишка Поздняков, с которым мы постоянно воевали, мои двоюродные сестры Галя и Ляля, две сестры Глаголевы и, наконец, Лёшка Лебедев – заводила и постоянный наш лидер; был среди них и Олег Щедрин, проводивший детские годы в Алексине. Мы с Олегом были большими друзьями, делились своими привязанностями и надеждами, которые могли увлекать нас в будущем. Так я узнал, что Олег собирается стать военным человеком, когда вырастет. Олег, следуя этим своим наклонностям, старался всячески подчеркнуть своё стремление. Наверное, для этого он носил одежду полувоенного образца, «галифе» и строгую куртку. Он был немного старше меня и заставлял прислушиваться к его мнению.

С Родионом Щедриным я знаком не был, потому что он был значительно моложе меня и в Алексине моего детства не появлялся. Был и ещё один эпизод, связанный с домом Щедриных, запомнившийся в моей ещё совсем детской памяти. Это было то время, когда моя бабушка Елена Агеевна ещё могла ходить вне дома. Она была дружна с бабушкой Щедриных. Мне хорошо запомнился эпизод, когда я в своём раннем детстве оказался в доме Щедриных. Хорошо помню, что обе бабушки были увлечены своей дружеской беседой, бабушка Щедрина увидела, что мне – ребёнку некуда себя девать и предложила отпустить меня в сад, в густой малинник, чтобы я занялся малиной.

Я отлично помню крупную и сочную малину щедринского сада, которой я лакомился в тот памятный день, а бабушки довольно долго вели свою задушевную беседу. В моём далёком детстве я был настолько наивен и доверчив, что поверил в обещание отца (наверное, связанное с тем, что я поделился с ним своим восхищением воинскими образами) подарить мне игрушечного коня, который будет стремительно носить меня во время моих игр со сверстниками.

Моё богатое уже в то время воображение, после обещания отца, рисовало мне захватывающие дух картины, как я на этом коне несусь среди соседских мальчишек и девчонок, оставляя позади всех, кто пытается меня обогнать. Воспоминание о скачущем подо мной коне, обгоняющем всех соседских мальчишек, так и осталось в моей памяти как виртуальная реальность. Отец ничего подобного подарить мне не мог, но игра воображения нарисовала в моём мозгу иллюзию скачущего придуманного отцом коня. Это воспоминание навсегда осталось в моей памяти.

Дом Щедриных был известен в Алексине не только тем, что часто можно было слышать их концерты, которые разносились по всей округе, но ещё и тем, что братья владели единственной в то время в Алексине моторной лодкой. Очень часто во время наших походов через бор к Оке мы с восхищением наблюдали, как мимо нас по речной глади стремительно проносилась их моторка, словно большой пароход, оставляя позади себя так любимые нами гребни волн. Если это было на пляже, то я и все мои товарищи, соседские мальчишки с восхищением бросались плавать на волнах, расходившихся после щедринской моторки.

Постоянным гостем в нашем доме в Алексине была подруга Лёли (Лёля – младшая сестра моего отца) – Зиночка Трофимова. Она, молодая девушка, близко к сердцу принимала моё детство. Наверное, это было желание каждой женщины нянчить ребёнка, поэтому она проявляла ко мне своё расположение. Впрочем, не только Зиночка, но и её брат интересовался жизнью Абакумовского дома, он был дружен с тётей Леной и имел далеко идущие намерения.

Зиночка Трофимова постоянно нянчилась со мной, будто я был её близким родственником. Так было и в тот день, о котором я хочу рассказать. Тогда она впервые отправилась со мной в сад и вежливо пропустила меня, 4-х летнего мальчишку вперёд. Мы с ней двигались по моему обычному пути – отодвинули в заборе доску, висевшую на верхнем гвозде, и я нырнул в щель, но, наверное неудачно, зацепился ногой за нижнюю перекладину забора и головой вниз полетел в зазаборную зелень. На моё несчастье, в зарослях крапивы попался глиняный горшок, о который я ударился переносицей. Сильно пошла кровь.

Испуганная Зиночка, недолго думая, схватив меня под мышку, выскочила в Пионерский переулок (я – то не видел, что в этот переулок), я только чувствовал, что Зиночка бегом тащит меня по тропинке переулка, белую поверхность которой я хорошо видел. Она тащила меня вниз головой, боясь запачкаться кровью, обильно лившейся из разбитого носа.

Моя голова висела очень близко к белой дорожке, и я видел, как по поверхности тропинки остается красный след льющейся крови. Эта белая тропинка с красным следом крови врезалась в мою детскую память. Надо отдать должное Зиночке, она действовала очень оперативно. Хорошо знакомая с тем, что и где происходит в Алексине, она быстро тащила меня по Пионерскому переулку мимо пруда на Снегирёвскую улицу. Там был медпункт.

Всё это – моё последующее осмысление происходящих событий. Я с детства был приучен к тому, чтобы постоянно анализировать всё, что со мной происходит. Из этого суматошного движения вниз головой я помню только доброе лицо врача и металлические скобки, которыми врач скрепил кровоточащую ранку на моей переносице. Шрам от злополучной ранки остался на моём носу на всю жизнь, Зиночка Трофимова стала моим близким другом. Впоследствии, несмотря на её меняющийся возраст и семейное положение, я звал её просто Зиночка.

Из дружбы Зиночкиного брата с тётей Леной ничего путного не получилось, потому, что тётя Лена была слишком осторожным человеком, чтобы, не раздумывая, броситься головой в омут.

В то благословенное время единственным мужчиной в Алексинской семье Абакумовых был мой дядя Михаил, он один задержался в Алексине, все остальные братья поселились в Туле. Он был в поиске своего места в этой жизни и работал землемером, приходил вечером домой усталый, и как человек, который приносит в дом свою зарплату, требовал определённого к себе уважения. Его ежедневный приход с работы совпадал со временем, когда семья в кухне – столовой ужинала, чем бог послал. В один из таких вечеров, задержанный каким – то неприятным фактом на работе, он, поковыряв вилкой в сковородке, которую подала ему мать – Елена Агеевна, вдруг с возгласом: «Разве это ливерок?», запустил в бабушку сковородкой. Инцидент тотчас с трудом был погашен Еленой Агеевной, но моя детская память зафиксировала этот «ливерок».

Дядя Миша тоже не преминул понянчиться со мной, ребёнком 3-х лет. В свободное от работы время он взял меня на руки и отправился к Жаринскому колодцу. Наш путь пролегал мимо кургана, существовавшего в то время на пути в Жаринку через редкие заросли лиственных деревьев. Наверное, я не помню, было это в тот раз или нет, я часто просился на руки к дяде Михаилу. Хорошо помню, что, возвратившись, он оправдывался перед сёстрами, говоря, что я слишком тяжелый ребёнок, что он очень устал, в результате того, что всю дорогу нёс меня на руках. Почти всё время дядя Михаил твердил бабушке, что флигель, находившийся в правом углу нашего двора, это его дом. И что флигель надо сохранить для него – Михаила. Михаил Григорьевич недолго работал в Алексине.

Вскоре он уехал на Кавказ, где также работал землемером. Как он потом рассказывал, жизнь его на Кавказе была привольной и богатой событиями. Вспоминая о Кавказе, дядя Миша говорил, что в отношении питания у него были богатые возможности. Он говорил, что, просыпаясь утром, он без труда выкатывал из – под кровати спелый арбуз, и тут же разделывал его на сочные, спелые ломти. Тогда он щеголял непонятными словечками «шеху», «модекаку». Что означали эти слова неизвестного мне языка, я не знал. Помню только, что с помощью этих слов дядя Миша пытался командовать в семье. На этом его приключения не кончились. Вскоре, после своей очередной отлучки из родного дома, он вернулся в Алексин с женой и маленькой дочкой. Это его возвращение ознаменовалось потерей моей свободы в связи с тем, что в нашей гостиной появилась детская кроватка со спящей в ней девочкой. Эту кроватку я должен был качать, когда моя грудная сестра не хотела спать. Вот тогда – то дядя Михаил и заявил свои права на флигель. Вскоре дядя Михаил, его жена тётя Маруся и моя маленькая сестра поселились в том флигеле, который впоследствии дядя Михаил разобрал и построил дом в конце нашего сада, там, где был сад антоновских яблок. В этом доме его семья, которая потом пополнилась двумя сыновьями, прожила всю оставшуюся жизнь.

Помню, как наш дом навестил дядя Володя (Владимир Георгиевич Золотарёв). Он был одет в военную форму со шпалой в петлице. Он вообще был красивым мужчиной, с запоминающейся внешностью, чему способствовала блестящая военная форма и шпала в петлице. Во всяком случае, я отлично помню, как вслед ему глядели встречные женщины. В этот свой визит в Абакумовский дом дядя Володя подарил мне дорогую авторучку, выполненную в виде пёстрого узорчатого малахита. Дядя Володя в то время служил в Красной Армии на Западе, в Белорусском военном округе. Наверное оттуда, с Запада, где была соседняя Прибалтика, и пришла к нему эта красивая авторучка. Кстати, эту ручку отец у меня, тотчас отобрал, заявив, что мне ещё рано писать такой ручкой. Правда, я этого мнения отца не разделял.

Последовательно справлялись в Абакумовском доме религиозные праздники, особенно Рождество и Пасха. На рождество всегда наряжалась ёлка. Красивые ёлочные украшения, сохранившиеся в доме с прежних времён, каждый год заставляли меня думать о том, как я смогу создавать образы, рождающиеся в моей голове. Когда же наступали весенние дни, справлялся праздник Пасхи. Тогда старшая сестра моего отца, тётя Вера в специально приспособленном для этого лотке высевала овёс. Через короткое время овёс прорастал, и в лотке получались нежные, ярко-зелёные всходы. Когда наступали пасхальные дни, тетя Вера укладывала в зелёные всходы овса окрашенные в разные цвета яйца. Эта процедура была одним из признаков наступающего праздника Пасхи. Из творога особым способом приготовленная масса укладывалась в деревянную коническую форму с вырезанными на её стенках буквами «Р» и «Х», что означало Рождество Христово. Затем форма разбиралась, и на столе во всей своей красе оставалась коническая творожная пасха.

Она была нежно – желтоватого цвета и была вкусная и сладкая. С наступающим праздником все как один начинали целоваться со словами «Христос Воскресе» и шли к столу. Всё это происходило в праздник Пасхи. Это то, что запомнилось мне, 7-ми летнему мальчишке.

На дворе был 1931 год. В этот год моей матери удалось съездить на отдых в Крым. В открытке, которую она прислала из Крыма, было написано, что она пишет нам из Чамачага, куда они пришли из Ялты, шли 16 вёрст через Ливадию, Ореанду, Хоракс и Кореиз, что спать приходится в палатках и завтра пойдут в Алупку. Тогда она прислала фотографию, где её сфотографировали сидящей у моря, среди округлых каменных глыб. Она была одета в тёмный закрытый купальник и улыбалась мне с фотографии ласковой улыбкой. Я в то время, истосковавшийся по материнской ласке, остро почувствовал настойчивое желание своими силами перевести на бумагу с фотографии её образ. Я был уверен, что это мне удастся. Я так хотел, чтобы милый мне образ ожил под моими руками. В полной уверенности в том, что у меня всё получится, я взял карандаш и, положив фотографию на бумагу, стал обводить изображение матери так, чтобы оно перешло на бумагу. Каково же было моё удивление и разочарование, когда в результате моих усилий, на фотографии остались вмятины от карандаша, изображение было испорчено, а на бумаге получились неясные расплывчатые контуры, никак не похожие на маму. Это был мой первый опыт воспроизведения образа, который я пытался создать своими силами. Позднее, когда я подрос, я понял, что только фотография способна помочь мне своими силами создавать на бумаге полюбившиеся мне образы.

По соседству с домом деда Егора жила семья Стечкиных. Немного забегая вперёд, скажу, что тётя Лена, знакомая с доктором Стечкиным, в своё время, просила его, чтобы я мог проводить свободное время с мальчиками Стечкиными в их доме. Вскоре я стал посещать их дом. У мальчиков Стечкиных в комнате, где они проводили своё свободное время, я увидел совершенно невероятное явление. У них посреди комнаты стояла настоящая школьная парта, где мальчики должны были заниматься. У меня дома такого не было, об этом я мог только мечтать. А вот у них я увидел нечто для меня несбыточное. Мальчики приняли моё появление, как что-то очевидное и посвятили меня во все детали своего свободного времени. Среди многих их увлечений было то, что уже в то время они увлекались изготовлением из дерева подобия пистолетов, которые они делали так, что пистолеты могли по – настоящему стрелять горохом. Эту стрельбу из пистолета они мне наглядно показали.

В соседней комнате у них была богатая библиотека, с которой, конечно, не могли сравниться книги Абакумовского дома, хотя и у меня дома были хорошо представлены выдающиеся произведения русской литературы. А также некоторые бульварные романы, из которых я хорошо помню роман «Ундина».

Библиотека Стечкиных отличалась от нашей тем, что это было собрание очень многих тяжелых фолиантов с непонятным мне содержанием. Я понял, что некоторые из них имеют отношение к лечению болезней. Это была библиотека отца мальчиков Стечкиных, алексинского хирурга, прославленного среди жителей города своими дерзкими и красивыми операциями. В этой библиотеке, поняв, что содержание фолиантов мне недоступно, я использовал их с одобрения моих новых товарищей, в качестве элементов, пригодных для сооружения разных «конструкций». Мальчики Стечкины, увлеченные своими пистолетами, мне не мешали.