Текст книги "Навстречу ограниченному государству"

Автор книги: Лешек Бальцерович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Что же касается мнения марксистов о том, что частная собственность и свободный рынок препятствуют экономическому развитию, то опыт истории показал его полную несостоятельность. Не было ни одного случая, когда страна с нерыночным, этатистским экономическим устройством добивалась бы экономического успеха. Самый радикальный отказ от свободы в истории обернулся гигантским ущербом с точки зрения благосостояния. Остается лишь удивляться, почему такое количество ученых поддерживало утверждение об экономической дееспособности и даже превосходстве социализма, игнорируя предостережения Мизеса и Хайека [14] .

Итак, мы рассмотрели вопрос о влиянии ограничения экономической свободы на некоторые аспекты экономического развития. Однако существуют и другие важные показатели – например, уровень преступности, коррупции и уклонения от налогов, а также размеры теневой экономики. Насколько они зависят от того, к какой категории относится государство?

Существует понятие «первичных преступлений» – т. е. действий, которые считаются преступлениями в любом современном обществе (убийства, разбойные нападения, грабежи, изнасилования). Что же касается расширения функций государства, то оно порождает целый набор «вторичных преступлений» (Friedman, Friedman 1984: 136). Впрочем, ограничения, перекрывающие доступ на рынок товарам, пользующимся большим спросом, приводят не только к «вторичным» преступлениям, но и в какой-то степени способствуют росту преступлений «первичных» (например, убийству людей в бандитских «разборках» и перестрелках с полицией). Наглядным примером в этой связи служит «сухой закон», введенный в США в 1920-х годах. Рост социальных выплат – главная причина резкого увеличения государственных расходов в европейских странах после Второй мировой войны – привел не только к повышению налогов, но и к расширению масштабов преступности в налоговой сфере, а также породил теневую экономику.

В коммунистическом государстве в разряд «криминала» попадает беспрецедентное количество видов человеческой деятельности: любое частное предпринимательство считалось тяжким уголовным преступлением, да и независимая политическая активность была запрещена законом [15] . Этот пример нагляднейшим образом показывает, почему правоохранительную функцию государства нельзя считать самоценной. Все зависит от того, что именно государство «охраняет» – экономическую свободу или ограничения таковой.

Помимо этического вопроса о содержании законодательства и последствий его применения возникает и проблема функционального порядка – судебная система, чрезмерно загруженная надзором за соблюдением многочисленных ограничений хозяйственной деятельности, будет просто не в состоянии предотвратить дальнейшего размывания экономических свобод. Ограниченное государство не только обеспечивает гражданам наивысший уровень экономической свободы, но и защищает ее лучше, чем государство, перегруженное регулирующими функциями.

Обратимся теперь к проблеме коррупции. Авторы многочисленных эмпирических исследований делают вывод о том, что уровень коррупции в обществе зависит от конкретного сочетания факторов, характерных по крайней мере для некоторых разновидностей большого государства: ограничительного регулирования и связанных с ним широких полномочий политиков и государственной бюрократии, высокого номинального налогового бремени, а также больших объемов государственных закупок (см.: Rose-Ackerman 1999; Tanzi 1998а; Djankov et al. 2000). Важнейшим из перечисленных факторов, пожалуй, является масштаб ограничительного регулирования и бюрократизации процесса принятия решений, которые в этом случае порой становятся результатом деятельности коррупционеров или популистов и сопровождаются произволом государственного аппарата. Все меры, максимально ограничивающие экономическую свободу и тем самым препятствующие росту, в наибольшей степени способствуют и процветанию коррупции [16] .

Взаимосвязь между уровнем налогообложения и коррупцией носит менее однозначный характер. Высокое номинальное и фактическое налоговое бремя может сочетаться с низким уровнем коррупции, если масштаб государственного регулирования невелик, а произвол бюрократии ограничивается. Самым наглядным примером подобной ситуации являются скандинавские страны. Однако в условиях и без того тяжелого налогового бремени дальнейшее повышение налогов чревато в долгосрочной перспективе опасностью возникновения коррупционного сговора между некоторыми чиновниками налоговых органов и отдельными налогоплательщиками. Кроме того, высокое номинальное налогообложение зачастую порождает массовое уклонение от налогов, отчасти выражающееся в незарегистрированной хозяйственной деятельности в рамках «теневой» экономики (Schneider, Ernste 2000: 77-114). Наконец, масштабные социальные выплаты, которые и обусловливают высокий уровень налогообложения, как правило порождают – сами по себе или в сочетании с высокими налогами – целый ряд негативных явлений, таких как дефицит рабочей силы, снижение объемов индивидуальных сбережений, злоупотребление государственными средствами со стороны тех, кто их получает, и выработку у людей зависимости от государственной помощи (Niskanen 1996; Hanson 1997; Arcia 2000).

Если высокий уровень номинального и фактического налогообложения может сочетаться с низким уровнем коррупции, то возникновение «ножниц» между номинальным налогообложением и фактической собираемостью налогов несомненно связано с массовой коррупцией. Причина этого проста: налоговые поступления в казну невелики, потому что налоговые платежи отчасти заменяют взятки чиновникам налоговых служб (а возможно, и их начальникам). Кроме того, чиновники, «отвечающие» за государственное регулирование, тоже берут взятки. Поэтому в государстве с высоким уровнем регулирования и административного произвола фактические налоговые поступления, как правило, невелики, а масштабы взяточничества огромны [17] . Следовательно, небольшой объем налоговых поступлений не всегда следует рассматривать как фактор, способствующий мощному экономическому росту. На его темпы влияет не только объем налоговых поступлений, ной общая сумма налоговых отчислений и средств, выплачиваемых в виде взяток. Доля каждой из составляющих этой суммы сильно варьируется в зависимости от типа государственного устройства и может рассматриваться как один из индикаторов, свидетельствующих о его характере.

Позвольте завершить этот раздел следующими тезисами:

> Идея о том, что ограничение индивидуальной свободы в экономике ведет к улучшению экономических показателей, не подтверждается фактами. Похоже, истина заключается как раз в обратном: чем радикальнее «расширение» деятельности государства, тем больше ущерба оно наносит экономике. Масштабные ограничения экономической свободы приводят к существенному снижению благосостояния людей. Это, несомненно, относится не только к коммунистическим государствам, но и к «нелиберальным» режимам, существующим во многих развивающихся странах. Одной из главных черт этих режимов является чрезмерное, хищническое по природе, регулирование экономики (Djankov et al. 2002). Так что реальный вопрос заключается в следующем: какие структурные реформы необходимы таким государствам, чтобы их деятельность не оборачивалась ростом нищеты, неравенства и коррупции? Даже в условиях квазилиберальной системы, характерной для стран Запада, вмешательство государства в экономику приводит к серьезной социальной патологии – хронической безработице.

> Расширение масштабов деятельности государства в различных формах чревато и иными последствиями – объявлением вне закона многих видов деятельности людей, распространением коррупции, уклонения от налогов и возникновением теневой экономики.

> Ограничительное регулирование – явление более вредное, чем перераспределение богатств. Масштабное регулирование неизбежно приводит к параличу экономики и всепроникающей коррупции. Кроме того, оно может ослабить функции государства по защите сохранившихся экономических свобод. Не касаясь этической стороны дела, можно утверждать: рациональные пределы перераспределения богатств определяются критериями сбалансированной финансовой политики и тем фактом, что социальные выплаты государства могут привести к сокращению предложения на рынке труда. Из последнего постулата, в частности, вытекает, что деньги целесообразнее потратить не на пособия по безработице, а на начальное образование.> Многие отклонения от модели ограниченного государства приводят к увеличению количества обездоленных, поскольку чрезмерно широкие полномочия государства оборачиваются ростом нищеты и хронической безработицей. Поэтому сторонникам концепции Ролза о том, что интересы обездоленных должны иметь для общества приоритетный характер, следует очень настороженно относиться к расширению государства.

6 К чему ведет «расширение» государства?

Приведенные выше критические замечания относительно расширения масштабов деятельности государства оппоненты обычно пытаются опровергнуть, используя два взаимосвязанных аргумента:

1) «Расширение» государства стало реакцией на возникшую в обществе потребность, а потому оно в какой-то мере оправданно. Так, Ричард Масгрейв утверждает: из-за «ослабления семейных уз, непредсказуемости циклов деловой активности и изменений на рынке» возникла «растущая потребность в новых институтах для оказания поддержки нуждающимся», а потому «возникновение государственного сектора следует рассматривать как следствие, а не первопричину» (Musgrave 2000: 231).

2) Без государственного вмешательства в обществе возник бы вакуум: удовлетворить определенные потребности было бы невозможно, что привело бы к ухудшению материального положения людей.

Первый аргумент касается причин расширения масштабов деятельности государства, а второй – его последствий. Первый тезис проблематичен по следующей причине: даже столь расплывчатым понятием, как «потребность», невозможно обосновать необходимость наиболее радикальных форм расширения полномочий государства, например коммунистического строя или диктаторского режима Мобуту. Впрочем, теория о том, что расширение государства отвечает возникающим в обществе потребностям, вызывает сомнения и в тех случаях, когда речь идет о переходе от ограниченного государства к квазилиберальному. Чьи потребности обусловливают подобный переход и как определить их остроту? Как увязать с этими потребностями неравномерность, характерную как для усиления регулирования, так и для роста социальных выплат? Удивительно, но факт: социальные выплаты в развитых странах увеличивались не постепенно, а резкими «всплесками», в определенные краткие периоды времени (Tanzi, Schuk-necht 1997). Подобный «взрывной» рост характерен и для некоторых форм регулирования, особенно в финансовой сфере (Allen, Gale 2000). Вряд ли «скачкообразное» усиление регулирования и увеличение социальных выплат можно правдоподобно объяснить «теорией потребностей». Гипотеза о том, что расширение роли государства становится реакцией на возникшую в обществе потребность, – лишь неубедительная попытка объяснить его с использованием псевдопсихологическихи псевдорыночных концепций. В худшем же случае она граничит с апологией «расширенного» государства.

Второй тезис – о том, что без государственного вмешательства возникает «пустота» и от этого страдают люди, – следует считать одним из вариантов подхода экономистов – теоретиков «всеобщего благосостояния» к вопросу об оптимальных масштабах деятельности государства. Я уже останавливался на проблемах, возникающих при попытке применить к реальной действительности теоретические концепции «общественного блага» и «внешних эффектов». Добавлю еще два замечания. Во-первых, негосударственную деятельность нельзя сводить лишь к рыночным транзакциям, направленным на получение прибыли. Она включает в себя и различные действия, связанные с самопомощью и взаимопомощью. Оба этих вида деятельности – рыночная, ориентированная на прибыль самопомощь и взаимопомощь – предусматривают добровольное сотрудничество между людьми. Следовательно, даже если и существуют доказательства, что рынок не способен выполнять ту или иную полезную функцию, это еще не означает, что подобную функцию следует перепоручить государству.

Во-вторых, расширение масштабов деятельности государства ограничивает простор для институциональных экспериментов (Hayek 1960). Ученые-экономисты единодушны в том, что расширение масштабов деятельности государства – даже в его наименее радикальных формах, не говоря уже о государстве «нелиберальном» и «антилиберальном», – приводит к вытеснению негосударственных игроков. Возьмем хотя бы регулирование цен, результатом которого становятся дефицит товаров и введение карточной системы. Такую меру можно назвать «первоначальным» государственным вмешательством. Если вызванное ею падение доходности деловых операций окажется неприемлемым для частных инвесторов, образовавшийся вакуум придется заполнять государственными капиталовложениями. Подобная ситуация представляет собой «вторичное» вмешательство. До вмешательства государства вакуума не существовало, именно оно его и создало. Типичный пример в этой связи – ситуация, возникающая в жилищном секторе, когда введенный властями контроль над квартплатой приводит к необходимости строительства «социального» жилья.

В двух словах, такое развитие событий соответствует простейшей модели «саморасширяющейся» деятельности государства. Все начинается с первоначального вмешательства, обусловленного различными сочетаниями политических требований, связанных с воздействием этатистской идеологии и групп интересов. В дальнейшем этот первый акт вмешательства часто влечет за собой вмешательство вторичное, вызванное уже функциональной необходимостью – т. е. факторами, действующими независимо от первоначальных намерений политического руководства. Скажем, если в результате первоначального вмешательства частные инвестиции в жилищное строительство становятся невыгодными, а потребность в жилье существует, ее придется удовлетворять за счет государственных средств.

Эта простая схема позволяет объяснить причины вытеснения частных «игроков» в тех областях, где традиционная экономическая наука воспринимает государственное вмешательство как должное из-за «несовершенства рыночных механизмов». Возьмем сферу образования. До введения «бесплатного» и обязательного обучения в государственных школах в Англии, Уэльсе и Соединенных Штатах существовала обширная сеть платных начальных школ: деньги вносились родителями учеников или церковью. В 1833 году доля совокупного национального дохода, тратившаяся на школьное образование детей всех возрастов, составляла в Англии 1 %. К 1920 году, когда обучение стало «бесплатным» и обязательным, она сократилась до 0,7 % (West 1991). «Бесплатные» (т. е. финансируемые за счет налогоплательщиков) государственные школы монополизировали спрос на обучение, и в результате система негосударственных платных образовательных услуг просто рухнула. Эдвин Вест подчеркивает в этой связи: «Специалисты в области политэкономии, за исключением Маркса и Энгельса, вплоть до середины XIX века отдавали предпочтение частному школьному образованию, основанному на принципах свободного рынка», поскольку рассматривали плату за обучение «как единственный инструмент, с помощью которого родители могли поддерживать такое позитивное явление, как конкуренция между учителями и школами» (Ibid.). В частности, Джон Стюарт Милль рекомендовал ввести обязательные экзамены, но был против обязательного государственного школьного обучения.

Рассмотрим теперь вопрос об индивидуальных рисках, связанных, к примеру, с потерей работы. Именно безработицу часто преподносят в качестве обоснования необходимости государственного «социального» обеспечения. Подобные аргументы часто подкрепляются ссылками на несовершенство рынков капитала. Однако здесь начинать следует, очевидно, с сокращения всех масштабных индивидуальных рисков, вызванных факторами, не относящимися к действию рыночных сил. Такие риски приобретают широкие масштабы из-за политики расширенного государства, приводящей к фискальным или финансовым кризисам, высокой инфляции и массовой безработице. Исключение самой возможности для проведения подобной политики за счет перехода от большого государства к ограниченному и следует считать наилучшей, незаменимой формой социального обеспечения [18] .

Более того, подобная реформа приведет к ускорению роста индивидуальных доходов и сбережений, а значит, усилит способность людей противостоять различным рискам. Кроме того, по данным эмпирических исследований, в бедных странах действует ряд неформальных методов «борьбы с рисками» (например, люди помогают друг другу деньгами или получают переводы от родственников, работающих за границей). К тому же в любом обществе существует на удивление мощный потенциал для введения более современных институциональных негосударственных схем, поощряющих индивидуальные сбережения и предоставляющих услуги в области страхования и «микрокредита» (Morduch 1999). Так, в западных странах до введения обязательного социального страхования активно распространялись добровольные страховые общества. К примеру, в Британии количество членов таких ассоциаций взаимопомощи в 1877 году составляло 2,8 миллиона, в 1897-м – 4,8 миллиона, а к 1910-му возросло до 6,6 миллиона человек (Green 1985). Ученые отмечают, что «для программ, осуществляемых непосредственно государством, как правило, характерны большие трудности с обеспечением соблюдения их условий реципиентами», что «привело к катастрофическим последствиям с точки зрения долгосрочной финансовой устойчивости программ государственного кредита» (Morduch 1999: 201).

Распространение финансируемого государством социального страхования может привести к вытеснению традиционных структур взаимного кредита и блокировать развитие его более современных форм. Об этой опасности недвусмысленно упоминается в одном из недавних докладов Всемирного банка: «В области социального обеспечения конкуренция со стороны государства может привести к вытеснению частных институциональных схем… которые оказывают адресную помощь именно тем, кто в ней нуждается, эффективнее, чем более удаленные от конкретного человека государственные программы социальной помощи» (World Bank 2002а: 24). Именно это и произошло на Западе из-за возникновения «государства всеобщего благосостояния».

Государственные социальные выплаты могут частично направляться не самым нуждающимся, а более обеспеченным людям; кроме того, они часто приводят к вытеснению добровольных схем страхования, помогающих именно беднякам. В результате можно предположить, что в бедных странах государственное социальное обеспечение может привести только к ухудшению положения обездоленных слоев общества. В подобной ситуации «государство всеобщего благосостояния» вытесняет «общество всеобщего благосостояния». Не стоит забывать и о том, что рост налогообложения, необходимый для финансирования социальных расходов, скорее всего будет препятствовать экономическому росту, а значит, и созданию новых рабочих мест [19] .

Наконец, результаты усиления регулирования в финансовой сфере четко иллюстрируют, каким образом некоторые формы первоначального вмешательства влекут за собой вмешательство вторичное, приводя к значительному расширению роли государства в этом секторе, причем не всегда оптимальному. Роль первоначального вмешательства в данном случае играет масштабное страхование вкладов, приводящее к резкому снижению рыночной дисциплины (т. е. стимулов, побуждающих вкладчиков отслеживать деятельность банков с точки зрения размеров их основного капитала и требовать полной прозрачности их отчетности). Чтобы закрыть образовавшуюся брешь, необходима волна вторичного вмешательства, в частности, введение «нормативов достаточности» основного капитала для снижения рисков, ограничений портфеля инвестиций для банков, а также использование субординированных долговых обязательств в качестве инструмента мониторинга (Bhattacharya et al. 1998; Dowd 1996; Benston, Kaufman 1996). Подобное «нормативное регулирование» в принципе представляет собой рациональную реакцию на последствия первоначального вмешательства.

7 Заключение

Экономическая наука не дает четкого ответа на вопрос о том, в чем именно должны заключаться функции государства. Непосредственной причиной этого являются трудности, связанные с применением ее основополагающих теоретических постулатов – концепций «общественного блага» и «внешних эффектов» – к реальной действительности. Глубинная же причина состоит в пренебрежении использованием основополагающих экономических свобод в качестве критериев определения пределов деятельности государства. Даже на Западе в XX веке произошло – как в научном, так и в правовом плане – существенное ослабление влияния концепции экономических свобод, что расчистило путь для расширения масштабов деятельности государства.

Идея о том, что расширение масштабов деятельности государства – т. е. все большее ограничение властями свободы в экономике – якобы ведет к улучшению экономических показателей, не подтверждается фактами. Похоже, истина заключается как раз в обратном: чем радикальнее расширение деятельности государства, тем больше ущерба оно наносит экономике. Расширение функций государства в различных формах чревато и иными последствиями: распространением коррупции, уклонения от налогов, возникновением теневой экономики и ослаблением функции государства по защите сохранившихся экономических свобод. Многие отклонения от модели ограниченного государства приводят к росту числа обездоленных – например, людей, хронически не имеющих работы.

Нельзя воспринимать как аксиому и тезис о том, что ограниченное государство (т. е. государство, чья деятельность сосредоточена на защите основополагающих свобод) не способно обеспечить гражданам определенные услуги, что ведет к ухудшению их положения. Нельзя недооценивать потенциал добровольного сотрудничества между людьми, как в форме рыночных операций, нацеленных на получение прибыли, так и в форме различных схем взаимопомощи. Кроме того, существует ряд методов преодоления рисков на уровне индивида. Более того, именно большое государство, возможно, приводит к вытеснению многих видов негосударственной деятельности и блокирует формирование ее новых, потенциально благотворных форм. Поэтому существует множество оснований рассматривать тип ограниченного государства как оптимальный.

В последние 20 лет в мире наблюдается тенденция к переходу от большого государства к более ограниченному. Это явление свидетельствует о том, что задача ограничения масштабов деятельности государства, ограничения, позволяющего высвободить потенциал добровольного сотрудничества и индивидуальной инициативы, вполне осуществима даже несмотря на то, что такой переход еще далеко не завершен и сопровождается немалыми трудностями. Всегда найдутся люди, готовые ограничить свободу других ради собственной выгоды – политической или экономической. Всегда найдутся и идеологи, эмоционально приверженные идее «сильного» государства или не верящие в потенциал добровольного сотрудничества между людьми.

Необходимо при каждом удобном случае утверждать в умах людей концепцию государства, чья деятельность ограничивается системой реально гарантированных законодательством основополагающих индивидуальных свобод. Есть и другие методы сдерживания государственного произвола – так называемые «суррогатные» формы защиты свободы личности. Институциализованные фискальные ограничения способствуют предотвращению роста государственных расходов, а значит, и налогообложения. Наличие независимого Центрального банка не позволяет прибегать к инфляционному финансированию бюджетного дефицита, защищая тем самым людей от «инфляционного налога» (т. е. снижения доходов из-за обесценивания денег. – Примеч. пер.). Членство во

Всемирной торговой организации ограничивает возможности введения странами-участницами протекционистских мер друг против друга, что способствует защите отечественных производителей и потребителей. Эти и другие элементы, составляющие «вторую линию обороны», также необходимо вводить или укреплять.

Переходный период в посткоммунистических странах: некоторые уроки

1 Введение

«Переходным» обычно называют период частичного или полного изменения институциональной системы страны, т. е. набора ее внутренних институтов и механизмов человеческого взаимодействия, к которым относятся, в частности, рыночная (или плановая) экономика и выборы.

Институциональная система по определению включает в себя, среди прочего, политическую и экономическую системы (подробнее об этом см.: Balcerowicz 1995b). Таким образом, можно выделить «политический» и «экономический» переход («политические» и «экономические» преобразования). В большинстве стран Центральной и Восточной Европы, а также в большинстве постсоветских стран преобразования в обеих сферах имеют четкую направленность. Политические преобразования направлены на изменение роли и структуры государства, а также его демократизацию.

...

Я искренне благодарен совету Фонда Уинкота за приглашение выступить с Уинкотовской лекцией в 2001 году. Особо хотел бы поблагодарить председателя совета сэра Джеффри Оуэна. Текст, следующий ниже, основан на моей лекции, однако существенно дополнен за счет на сегодняшний день уже весьма значительного массива литературы по проблемам посткоммунистического переходного периода. Учитывая ограниченность объема настоящей статьи, мне пришлось подходить к этой гигантской теме весьма выборочно и сосредоточиться на ее наиболее общих и, надеюсь, фундаментальных аспектах. Моя жена, Эва Бальцерович, сделала весьма полезные замечания к первому варианту этой работы. Я благодарен также Ремигушу Наврату за помощь в составлении обзора эмпирической литературы по проблемам перехода к рыночной экономике в посткоммунистических государствах и Малгожате Клоц-Конколович за участие в редактировании текста.

Впервые: BalcerowiczL. Post-CommunistTransition: Some Lessons: Thirty-first Wincott lecture, 8 october 2001. London: The Institute of Economic Affairs, 2002.

Под экономическими преобразованиями подразумевается переход от социалистической экономики (особой разновидности нерыночной системы) к рынку, сопровождающийся увеличением доли частного сектора в народном хозяйстве. Кроме того, в переходный период при необходимости осуществляется макроэкономическая стабилизация. Если к моменту преобразований в стране наблюдается серьезный макроэкономический дисбаланс, подобная стабилизация требует, по крайней мере в долгосрочной перспективе, проведения институциональных (структурных) реформ в промышленном секторе и в сфере государственных финансов.

Посткоммунистический переходный период в Европе и постсоветских странах, несомненно, стоит в одном ряду с другими важнейшими преобразованиями новой и новейшей истории. Его начало и основные события, особенно на первом этапе, были совершенной неожиданностью. Никто не мог предугадать, что КПСС будет распущена собственным генеральным секретарем, а президенты России, Украины и Беларуси мирным путем «упразднят» СССР. Среди других сюрпризов следует назвать объединение Германии и распад Чехословакии. Все это подтверждает общий тезис о том, что радикальные изменения в истории чаще всего отличаются непредсказуемостью.

В общем и целом посткоммунистический переход, на мой взгляд, представляет собой весьма позитивный процесс. Это осознаешь, сравнив изменения в благосостоянии людей в странах, различающихся по масштабам проведенных реформ. Следует также учитывать, что отсутствие таких преобразований обернулось бы не консервацией положения, сложившегося в 1989 или 1991 году, а его неизбежным постепенным ухудшением. Самым наглядным примером в этом смысле является ситуация в Беларуси при Александре Лукашенко.

Недовольство, которое реформы вызывают в обществе, не может служить критерием оценки посткоммунистических преобразований и уж тем более поводом для их осуждения. Как я собираюсь показать в настоящей статье, даже самые успешные экономические реформы неизбежно вызывают значительное недовольство, однако половинчатость реформ или их отсутствие рано или поздно обернутся еще большим разочарованием и отчаянием в обществе. Кроме того, многие зачастую винят «реформы» в социальных проблемах, возникающих как раз из-за их отсутствия. Хорошим примером в этом отношении служит рост безработицы, порождаемый негибкостью рынка труда. Многие представители интеллигенции и простые люди ассоциируют все, что происходило после крушения коммунизма, с «переходом к рынку». Из-за подобного ошибочного взгляда ответственность за самые серьезные проблемы, вызванные блокировкой реформ, возлагается на сами реформы.

Посткоммунистические преобразования – тема огромная и многоплановая. Ее анализ в рамках настоящей работы по понятным причинам носит весьма выборочный характер. В главе 2 эти преобразования рассматриваются в сравнительно-исторической перспективе. В главе 3 дается краткое описание коммунистической институциональной системы. Главная тема главы 4—различия в экономических результатах, достигнутых посткоммунистическими государствами, а также связь этих различий со стартовыми экономическими условиями и масштабом структурных реформ. В главе 5 приводится ряд наблюдений относительно политэкономических особенностей посткоммунистического переходного периода.

2 Посткоммунистические преобразования в сравнительно-исторической перспективе

Посткоммунистический переходный период в странах Центральной и Восточной Европы и СНГ имеет ряд важных специфических характеристик: это становится очевидно при его сравнении с другими аналогичными преобразованиями [20] . Речь идет о: 1) «классическом» переходе, т. е. распространении демократии в развитых капиталистических странах в 1860–1920 годах; 2) «неоклассическом» переходе – демократизации капиталистических – в основе – стран после Второй мировой войны (Германии, Италии и Японии в 1940-х годах, Испании и Португалии – в 1970-х, некоторых латиноамериканских государств – в 1970-1980-х годах, Южной Кореи и Тайваня – в 1980-х); 3) рыночных реформах в некоммунистических странах (Западной Германии и других странах Запада после Второй мировой войны, Южной Корее и Тайване в начале 1960-х, Чили в 1970-х, Турции и Мексике в 1980-х, Аргентине в 1990-х); и 4) пост-коммунистическом переходе в Азии (в Китае начиная с 1970-х и Вьетнаме начиная с конца 1980-х). Естественно, в рамках каждой из выделенных категорий, особенно первых двух, наблюдаются значительные вариации. Однако в данном случае мы оставим их без внимания и сосредоточимся на фундаментальных различиях между соответствующими категориями преобразований, а не внутри каждой из них.