Текст книги "Ласковые имена"

Автор книги: Лэрри Джефф Макмуртри (Макмертри)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– Сам ты пупсик, – сказала она. – Ну что, купили лодку?

Сесил не расслышал вопроса. Он все еще улыбался ей. Его седеющие волосы были аккуратно причесаны. Ему было всего шестьдесят лет, но у него уже развивалась глухота. Вообще-то он перестал надеяться на то, что услышит большую часть из того, что ему говорили. Когда к Сесилу обращался кто-либо, кто нравился ему, улыбка задерживалась на его лице несколько дольше, и он по возможности похлопывал этого человека по плечу или сжимал его руку в знак расположения.

Эмма не была уверена, что он сам верит в это, пока на себе не испытала его истинного внимания. Она была убеждена, что, окажись она у дороги вся в крови, с руками, ампутированными по локоть, Сесил точно также подъехал бы к ней и с широкой улыбкой сказал бы «Привет, пупсик», и сжал бы ее культю. Ее мать не выносила его и ретировалась при одном упоминании его имени. – Не спорьте со мной. Стоит только вспомнить какого-либо человека, он тут же появится, – заявляла она, направляясь к двери.

Через несколько минут, когда Сесил на своем «плимуте» отправился восвояси, а они с Флэпом пошли по дороге к дому, Эмма затронула тему, которая в достаточной степени задевала ее.

– Прошло уже два года, – сказала она, – а он ни разу по-настоящему не обратил на меня внимания.

– Дело не в тебе, – сказал Флэп, – Отец вообще не жалует вниманием кого-либо.

– Ну тебя-то он им одаривает, – возразила она. – Заметным. Я же возникаю в поле его зрения лишь тогда, когда он обнаруживает, что я не приготовила для тебя нужные вещи, вроде чистой рубашки. Ты сам мне это говорил.

– Не придирайся, – сказал Флэп. – Я устал.

Это было видно по нему. У него был длинный нос, а когда он приходил в уныние, что случалось с ним часто, его рот обмякал. Удивительно, но факт, что при первом знакомстве с ним Эмму привлекло в нем именно то, что он часто и открыто приходит в уныние. Это, да еще его длинный подбородок. Его уныние казалось трогательным и поэтичным, и через два дня Эмма уверила себя в том, что он как раз тот, кто ей нужен. По прошествии двух лет эти уверения оказались в известной степени оправданными. Но она не могла отрицать, что Флэп обманул ее ожидания. Она была той женщиной, в которой он нуждался, тем не менее девять дней из десяти он пребывал в угнетенном состоянии. Время показывало, что это состояние сохраняется, и она стала задавать себе вопрос, почему? Она стала задавать его и Флэпу. Недаром она была дочерью Авроры Гринуэй.

– Отчего бы тебе быть усталым? Ты только помог отцу посмотреть лодку. А я разобралась с одеждой и выдержала бой с матерью, а усталости не чувствую.

Флэп придержал дверь перед нею.

– А зачем она приезжала? – полюбопытствовал он.

– Странный вопрос, – возразила Эмма. – А почему ты спрашиваешь?

– Не знаю. Ты не была любезной с моим отцом. Я хочу пива.

Он отправился в спальню, а Эмма постаралась успокоиться и достала банку пива. Его обидчивость, когда дело касалось его отца, расстраивала ее – значит, эти двое всегда очень близки друг с другом, а она вторгается в их взаимоотношения. А Флэп не научился обращаться с кем-либо великодушно, и этим все сказано. Бывали моменты, когда ему было хорошо с ней, но она допускала, что именно в это самое время ему было бы хорошо с отцом, но еще ни разу не случалось, чтобы они, оказавшись втроем, чувствовали себя уютно.

Но в наихудшем варианте Сесил не мог бы вызвать у нее десятой доли стесненности, которую ее мать вызывала у Флэпа, не прилагая ни малейшего труда.

Когда Эмма принесла пиво, он вытянулся на постели, читая Вордсворта.

– Что мне сделать, чтобы ты оставил свое чтение и поговорил со мной? – спросила она.

– Я просто читаю Вордсворта, – ответил он. – Я ненавижу Вордсворта. Что угодно может заставить меня отложить его книгу. Ты должна это знать. Вероятно, достаточно будет запаха стряпни.

– Ты тяжелый человек – заметила она.

– Нет, я просто эгоист, – возразил Флэп. Он закрыл Вордсворта и посмотрел на нее дружелюбно. Взгляд его карих глаз одновременно выражал безнадежность и расположенность. Это был его лучший взгляд, перед которым Эмма никогда не могла устоять, малейшее его проявление покоряло ее. Она присела на постель и взяла его за руку.

– Ты ей сказала, что беременна? – спросил Флэп.

– Сказала. С ней приключилось нечто. – Она подробно это описала.

– Что за нелепая женщина, – сказал Флэп. Он внезапно сел. От него пахло пивом и морской водой. Затем он потянулся к Эмме. Его порывы всегда бывали так внезапны. Уже через пять секунд Эмма была бездыханна, чего он, кажется, и добивался.

– Что с тобой? – прошептала она, стараясь хотя бы частично раздеться. – Ты, кажется, никогда не хочешь дать мне времени подумать об этом. Я бы не вышла за тебя замуж, если бы не была расположена об этом думать.

– Один из нас мог бы утратить интерес, – пояснил Флэп.

Только это он делал быстро, любое другое действие занимало у него долгие часы. Иногда Эмма спрашивала себя, нельзя ли как-то переменить в обратную сторону этот порядок, чтобы сексом он занимался неторопливо, а всем прочим – быстро, но когда доходило до дела, она всегда терпела неудачу. По крайней мере после этого, когда он сел на постели, снимая ботинки, он выглядел по-настоящему счастливым. Пыл страсти, казалось, сохранялся дольше на его лице, чем где-нибудь в другом месте, но Эмму это вполне устраивало.

– Видишь ли, когда мы действуем по-моему, ни один из нас не теряет интереса, – бросил он через плечо по пути в ванную.

– Заниматься сексом с тобой все равно, что быть подхваченной ураганом, тут не до интереса, – заметила Эмма.

Как всегда, она закончила раздеваться пост-фактум и теперь, вытянувшись на кровати в полный рост, – ее голова покоилась на двух подушках, – разглядывала свои ноги в раздумьи, скоро ли их не будет видно из-за живота. Несмотря на жару, предвечернее время было ее любимым. После того, как в течение нескольких минут она была вся в поту, она ощущала прохладу, и длинный солнечный луч падал как раз на то место, где на ней должны были быть трусики. Флэп вернулся и плюхнулся на свой живот, чтобы возобновить чтение, и она почувствовала легкую отрешенность. Она перекинула через него ногу.

– Мне бы хотелось, чтобы твое внимание ко мне не было таким коротким, – сказала она. – Зачем ты читаешь Вордсворта, если он тебе не нравится?

– Если я не возбужден сексуально, он читается легче, – объяснил Флэп.

– Право, мама не такая уж нелепая, – продолжала Эмма. Воспоминания, оставившие ее на какое-то время, вновь нахлынули, и она вернулась к разговору, прерванному страстью.

– Какая же она тогда, хотел бы я знать, – возразил Флэп.

– Она, конечно, эгоистка, – сказала Эмма. – Я даже не знаю, хорошо это или плохо. Она еще эгоистичнее тебя. Она может быть даже эгоистичнее Пэтси.

– Нельзя быть эгоистичнее Пэтси, – возмутился Флэп.

– Интересно, что было бы, если бы вы с ней поженились.

– Мы с Пэтси?

– Нет, ты с моей мамой.

Флэп был так удивлен, что бросил чтение и уставился на нее. Одна из особенностей Эммы, которую он в ней любил, состояла в том, что она говорила все, что придет ей в голову, но он никак не ожидал, что такая мысль могла кому-нибудь прийти в голову.

– Если бы она это услышала, то поместила бы тебя в психушку, – сказал он. – Я бы сделал то же самое. Может быть, твоя мать и я не идеальные натуры, но по крайней мере, нам хватает ума не сближаться друг с другом. Что за отвратительная мысль.

– Да, ты же идеалист, или как там это называется, – согласилась Эмма. – Ты считаешь, что люди совершают благоразумные или неблагоразумные поступки. Я же умнее тебя и знаю, что они склонны к чему угодно. Безусловно.

– В особенности, твоя мама, – сказал Флэп. – Я же не идеалист, а романтик, к тому же ты не умнее меня.

Эмма села в постели и подвинулась ближе, чтобы гладить его спину, пока он читает. Солнечные лучи передвинулись с ее ног на пол, она перестала потеть и ощущать прохладу, сквозь открытое окно вливался удушливый вечерний воздух. Стоял апрель, но временами становилось так жарко, что можно было увидеть языки горячего воздуха. Эмма иногда думала о том, что у них есть свой облик, как у привидения Каспара, но это были маленькие неприветливые горячие духи, которые усаживались на ее плечи или клубились вокруг шеи, обволакивая зноем.

Потом она стала думать о том, чтобы попробовать приготовить холодный ужин. Она остановила свой выбор на сэндвичах с огурцами, но это был лишь абстрактный выбор. Флэп никогда бы не стал их есть, к тому же огурцов у нее все равно не было. Если она не приготовит что-нибудь необыкновенное, его молчаливое чтение, вероятно, будет продолжаться целыми часами.

– Что странного в том, что один из нас женился на человеке, который не любит читать? – сказала она. – В мире существуют миллионы интересных людей, которые просто-напросто не любят читать книг.

Флэп ничего не отвечал, а Эмма сидела, глядя в окно, обдумывая различные возможные варианты ужина.

– Единственное, почему я не люблю секс, это потому, что после него всегда кончается разговор, – сказала она.

– Но все равно, я считаю, что он объединяет нас, – добавила, не задумываясь она.

– Что? – спросил Флэп.

– Секс, – повторила Эмма. – Мы говорим так мало, что это нельзя считать разговором.

Но Флэп ее уже по-настоящему не слышал. Он просто отзывался в ответ на ее голос из вежливости. Эмма поднялась с постели и стала собирать свою и его одежду, и вдруг почувствовала, что она плохо понимает, что делает. Ее случайное замечание смутило ее. У нее и в мыслях не было говорить это, и она представить себе не могла, что она так думала. За все два года их совместной жизни она ни разу не разговаривала с ним подобным образом, чтобы это указывало на то, что она ощущает их существование друг с другом, как нечто менее значительное, чем их существование, вытекающее из их естественной природы. Как она могла забыться и представить себе свою жизнь отдельно от Флэпа, тем более, что она была беременна. О чем не нужно было никому из них думать, так это о том, что составляет основу их совместной жизни.

Эмма взглянула на него, и то, что он продолжал читать, небрежно развалившись, совершенно спокойный и невозмутимый и полностью забывший о ее присутствии, вернуло ее из того мимолетного и чуждого ей состояния, в котором она находилась. Она встала, приняла душ, а когда вернулась в спальню, Флэп копался в комоде, в тщетных поисках тенниски.

– Они на кушетке, – сказала она. – Я их даже сложила.

Ее осенило, что можно приготовить испанский омлет, и она поспешила начать, но как довольно часто случается, вдохновение быстро исчезает и не переносится на приготовление блюда. И Флэп внес свой вклад в неудачу предприятия, сидя за столом, он отбивал в такт ногой, как часто делал, когда был по-настоящему голоден. Когда она поставила перед ним блюдо, он окинул его критическим взглядом: себя он воображал гурманом. Только отсутствие средств не давало возможности считать себя еще и снобом по части вин.

– Это вовсе не выглядит омлетом по-испански, – сказал он. – Просто яичница-болтунья по-техасски-мексикански.

– У моей мамы чересчур аристократические привычки, и поэтому она не научила меня готовить, – сказала Эмма. – Ешь, что дают.

– Какой был замечательный день, – заметил он, глядя на нее своими милыми добрыми глазами. – Папа купил новую лодку, я вернулся так, чтобы не застать твою маму, и теперь еще эта яичница. Просто полоса удач.

– Да еще и в постель попал, – сказала Эмма, накладывая себе омлет. – Все произошло так быстро, что трудно вспомнить, было ли это на самом деле.

– Ох, перестань притворяться обиженной, – отмахнулся Флэп. – Никто тобой не пренебрегает, и в любом случае жалкого вида у тебя не получается.

– Не знаю, не знаю, – сказала Эмма. – Надеюсь научиться.

За окном снова пошел сильный дождь. Пока они доедали омлет, дождь кончился, и она услышала как капает с деревьев. За окном стояла влажная и глубокая тьма.

– Ты всегда говоришь «не знаю», – заметил Флэп.

– Да, – согласилась Эмма. – И это чистейшая правда. Я не знаю, чего я хочу. Но бьюсь об заклад, что знаю, что будет со мной в старости. Я буду сидеть где-нибудь на стуле и повторять: «Я не знаю. Я не знаю». Только тогда я еще, вероятно, буду пускать слюни.

Флэп взглянул на жену с некоторым испугом. У Эммы были неожиданные предвидения. Он не нашелся что ей сказать. Внешне омлет не соответствовал эталону, но на вкус оказался замечательным, так что он был полностью удовлетворен. Эмма вглядывалась во влажную ночь. Ее быстрый взгляд почти всегда был обращен на него – она должна иметь возможность видеть, о чем он думает, что ему вдруг понадобится. Но на этот раз он был обращен в другую сторону. Флэп хотел сказать ей комплимент, но воздержался. Иногда Эмма вдруг делала его сдержанным. Это случалось время от времени и по непонятной ему причине. Немного расстроенный, он воздерживался от разговора, рассеянно вертя в руке вилку, и так они сидели некоторое время, слушая, как за окном капает с деревьев.

ГЛАВА II

1

– Хочу тебя обрадовать, я успокоилась, – сказала Аврора очень рано на следующее утро. – Может быть, из-за этого и правда не стоит так сокрушаться.

– Из-за чего? – спросила Эмма. Было только половина восьмого и она только проснулась. Да еще, когда бежала к телефону на кухне, она стукнулась обо что-то пальцем ноги.

– Эмма, я тебя разбудила? Ты что, принимаешь снотворное?

– Мама, ради Бога! – сказала Эмма. – Только светает! Я крепко спала. Что ты хотела?

Даже застигнутая врасплох и с причинявшим боль пальцем, Эмма осознала, что задала дурацкий вопрос. Ее мать звонила каждое утро и ничего конкретного не хотела. Ее брак спасало лишь то, что телефон был на кухне. Если бы он был у постели и звонил каждое утро в половине восьмого, Флэп давно бы с ней развелся.

– Надеюсь, мне не надо еще раз напоминать тебе о снотворном, – твердо сказала Аврора. – Об этом сейчас пишут повсюду.

– Мама, я не принимаю снотворного, не принимаю. Я ничего не принимаю. Я еще даже кофе не попила. Что ты собиралась мне сказать?

– Из-за этого и правда не стоит так сокрушаться.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – перебила ее Эмма. – О чем?

– О твоем состоянии. – Иногда она говорила прямо.

– Я в порядке, – Эмма зевнула. – Только спать хочу. Аврора почувствовала легкое раздражение. Ее, как ей казалось, замечательные благородные намерения не встретили надлежащего отклика. К счастью, у нее под рукой на подносе с завтраком лежало жареное витое печенье, и она съела его прежде, чем что-либо сказать. Дочь, от которой ее отделяло расстояние в полторы мили, дремала, не отрывая трубки от уха.

– Я говорила о том, что у тебя будет ребенок, – вернулась к разговору Аврора.

– А, да, я беременна, – сказала Эмма.

– Да, если уж тебе непременно надо употребить это очевидное слово, – подтвердила Аврора. – Кстати, о словах, я читала новости. Твой друг, молодой писатель, кажется, выпустил книгу.

– Денни Дек, да, выпустил, я тебе об этом говорила несколько месяцев назад.

– Хм, я думала, он живет в Калифорнии, – сказала Аврора.

– Да, мама. Но это не взаимоисключающие друг друга вещи.

– Не философствуй, Эмма, – остановила ее Аврора. – Такие вещи не производят на меня никакого впечатления. В газете сказано, что он сейчас у нас, сегодня вечером будет раздавать автографы читателям. Ты бы могла выйти замуж за него.

Обе новости были совершенно неожиданными, и Эмма ощутила прилив крови от замешательства и гнева. Она посмотрела в окно на задворки, предполагая увидеть уснувшего там Денни. Он имел обыкновение напиться до потери сознания где-нибудь на задворках, особенно у них. У него также была привычка заставать ее врасплох в ночной рубашке, и, услышав эти новости, Эмма сразу почувствовала испуг. В то же самое время она разозлилась на мать за то, что она первой пронюхала про вечер с автографами: Денни принадлежал ей, и мать не имела права знать о нем что-либо раньше ее.

– Замолчи, – свирепо сказала она. – Я вышла замуж за кого хотела. Почему ты так говоришь? Ты же его всегда ненавидела и прекрасно это знаешь. Ты и Флэпа жаловала не больше, чем Денни.

– Мне действительно никогда не нравилось, как Денни одевается, – безмятежно произнесла Аврора, не обращая внимания на то, что дочь злится. – Это несомненно. Он одевался даже хуже Томаса, что вообще трудно вообразить. Но факты остаются фактами. Он доказал, что может чего-то добиться, а Томас – нет. Возможно, ты сделала неразумный выбор.

– Ничего мне не говори, – выкрикнула Эмма. – Ты об этом ничего не знаешь. По крайней мере, я выбрала! Я не заставляла пять-шесть мужчин годами увиваться вокруг меня, как это делаешь ты. Почему ты осуждаешь меня? Ты сама ничего не можешь решить!

Аврора быстро повесила трубку. Пока Эмма не остынет, продолжать разговор было бессмысленно. Кроме того, в программе «Тудей» стали показывать Андре Превена, а это был один из немногих мужчин, при виде которых она готова была забыть обо всем. Выражаясь проще, она по нему с ума сходила. Для программы он был в рубашке «в горошек» и широком галстуке, он блистал и одновременно поражал спокойным достоинством. Отпивая кофе маленькими глотками, Аврора съела еще одно витое печенье, не пропуская ни одного его слова. Печенье, упакованное в белые коробки, она еженедельно получала авиапочтой из Саутхемптона в подарок от своего второго по скучности поклонника, мистера Эдварда Джонсона, вице-президента банка. Единственное, что в нем подкупало, так это то, что он был родом из Саутхемптона и знал одно заведение, где делают замечательное печенье; насколько Аврора могла судить, организация еженедельной отправки печенья была самой яркой выдумкой в его жизни.

Андре Превен был птицей другого полета. Он был такой обаятельный, что временами Аврора ловила себя на мысли, что завидует его жене. Редко встретишь мужчину, обладающего одновременно достоинством и блеском. Авроре казалось, что ей всю жизнь было суждено тщетно искать такое сочетание. У ее мужа Редьярда, хотя и не по его вине, не было ни того, ни другого. Не был виноват он и в том, что его назвали Редьярдом – его нелепая мать так и не избавилась от своего школьного обожания Редьярда Киплинга. В целом оглядываясь на двадцатичетырехлетнее супружество с Редьярдом, что, надо признать, Аврора делала редко, она не могла припомнить ничего, где бы он допустил ошибку, если не считать Эммы, да и здесь его промах был сомнителен. Редьярд был лишен способности настоять на чем-либо, он не настаивал даже на том, чтобы они поженились. В чем он в самом деле нуждался, так это в ванне с водой, чтобы по вечерам «погружаться» в нее, как ему часто объясняла Аврора, – и он всегда соглашался. К счастью, он был высокого роста, статный, с хорошими манерами, и был обладателем патента за изобретение какого-то химического препарата, благодаря которому он получал от нефтяной компании приличные денежные суммы. Если бы не этот химический препарат, они бы, по убеждению Авроры, голодали, потому что манеры Редьярда были слишком хороши, чтобы иметь постоянную работу. В своем подходе к жизни он склонялся к тому, чтобы по возможности никогда не привлекать к себе внимания. В этом, по мнению Авроры, он преуспел. Даже при его жизни Аврора иногда, казалось, забывала, что он жив, и однажды, не говоря никому ни слова, он сел в шезлонг и умер. А когда он умер, его облик невозможно было припомнить. Двадцать четыре года, прожитые с таким незаметным человеком, оставили у нее в памяти лишь разрозненные воспоминания, и вообще в глубине души она уже давно стала думать о других, главным образом, о певцах. Если обстоятельства когда-нибудь будут вынуждать ее принять другого мужчину, то она серьезно намеревалась проследить, чтобы его, по крайней мере, было слышно.

Особая привлекательность Андре Превена состояла в музыкальности и ямочках на лице. Сама Аврора была предана Баховскому обществу. Она пристально наблюдала за ним, определяя линию поведения по некоторым свежим киножурналам, чтобы разузнать, как обстоят его супружеские дела. Киножурналы были ее слабостью, ими всегда была полна ее хозяйственная сумка. Эмма презирала ее за чтение их до такой степени, что она была вынуждена прятать их в бельевой корзине и читать за запертыми дверьми под покровом ночи. Как только программа кончилась, она снова позвонила дочери.

– Угадай, кто сегодня выступал в «Тудей»? – начала она.

– Мне все равно, хоть бы в «Тудей» показали самого Иисуса, – заметила Эмма. – Почему ты бросаешь трубку, когда со мной разговариваешь? Сначала будишь меня, затем оскорбляешь, потом кидаешь трубку. Мне вообще бы не стоило говорить с тобой.

– Эмма, соблюдай правила вежливости, – сказала Аврора. – Ты слишком молода для такой обидчивости. И потом ты готовишься стать матерью.

– Именно теперь я не хочу ею становиться, – сказала Эмма. – А то окажусь такой как ты. Ну так кто был сегодня в «Тудей»?

– Андре.

– Серость, – довольно мрачно сказала Эмма, не проявляя интереса. Она оделась, но все еще не успела успокоиться. Флэп крепко спал, так что готовить завтрак не имело особого смысла. Если Денни внезапно появится, она может сделать ему оладьи и выслушать, в какую историю он попал; она вне себя от желания увидеть его, услышать, что с ним случилось, но в то же самое время мысль, что он окажется за дверью, вызывала у нее плохое предчувствие.

– Почему ты так нервничаешь? – спросила Эмму мать, сразу же распознав ее тревогу.

– Я не нервничаю, – сказала Эмма, – Не пытайся подсматривать за моей жизнью. И вообще тебе не следует сейчас разговаривать. Теперь пора звонков твоих поклонников.

Аврора отметила про себя, что дочь попала в точку. Ни один из ее поклонников не отважится позвонить ей до четверти девятого и не отважится позвонить ей после половины девятого. В разных уголках Хьюстона многие нервничали из-за того, что ее номер был занят. Каждый сожалел, что ему не хватило смелости позвонить в четырнадцать или даже в двенадцать минут девятого. Аврора улыбнулась: осознание такой осведомленности приносило ей удовлетворение. Но она не допустила бы, чтобы эти звонки ее товарищей по несчастью помешали бы ее материнскому дознанию. Что-то ее дочка стала чересчур скрытной.

– Эмма, в твоем голосе я чую недоброе, – твердо сказала она. – Ты собираешься нарушить супружескую верность?

Эмма повесила трубку. Через две секунды вновь раздался звонок.

– Даже Стефен… – начала Аврора.

– Я собираюсь совершить убийство, – сказала Эмма.

– Ты знаешь, в нашем роду никогда не было разводов, – сказала Аврора, – но если с кого-то и начинать, то это с Томаса.

– Пока, мама, – сказала Эмма. – Поговорим завтра, я уверена в этом.

– Подожди, – сказала Аврора.

В ожидании Эмма молча грызла ноготь.

– Милая, ты такая резкая, – попеняла ей Аврора. – Ты же знаешь, что я ем. И это повредит усвоению пищи.

– Что ему повредит?

– Когда со мной так резко разговаривают, – пояснила Аврора. Ей хотелось, чтобы в ее голосе прозвучало уныние, но Андре так ее взволновал, что из этого ничего не вышло.

– Мой день начался с неприятности, – она старалась сыграть как можно лучше. – Ты редко даешь мне договорить и уже никогда не скажешь мне ничего хорошего. Когда люди говорят друг другу что-нибудь доброе, жизнь становится намного приятнее.

– Ты такая прекрасная, такая милая, у тебя пышные волосы, – произнесла Эмма монотонно, и снова повесила трубку. Как-то она попыталась написать рассказ о себе и матери: в нем она представила мир в виде огромного вымени, из которого ее мать всю жизнь доила комплименты. Образ в действительности не работал, но исходная посылка была точна. У Эммы ушли годы на то, чтобы научиться вешать трубку, когда ей не хотелось, чтобы ее доили.

Она вышла из дома и присела на веранде, в солнечном свете, ожидая Денни. Это был его час – он любил заявиться перед завтраком, посидеть в кухне, пожирая ее глазами, пока она готовила. Он всегда притворялся крайне истощенным от пережитых приключений, но никогда не истощался до того, чтобы не поедать ее влюбленным взглядом, и она, как и Флэп, знали это.

Уже три года все трое были лучшими друзьями, они, как ничто и никто, вдохновляли друг друга на блестящие разговоры, и при этом их дружба была окрашена романтикой, и тот факт, что Денни женился, кажется, вовсе не отразился на ней. Те, кто имел малейшую толику здравого смысла, не ожидали, что брак Денни окажется длительным или сколько-нибудь особенным. Денни женился под действием типичного безвольного импульса, и зная это, она допускала, что его брак уже распался.

То, что Денни действительно удалось опубликовать свой роман, удивляло Эмму куда больше, чем его женитьба. В этом было что-то двусмысленное и неопределенное, и Эмма обдумывала это, пока ее ногам не стало жарко под солнцем. Почти все ее знакомые когда-то надеялись стать писателями. Когда она познакомилась с Флэпом, это было его единственным стремлением. Она и сама написала пятнадцать или двадцать смутных девичьих рассказов, но никому их не показывала. Большинство их друзей по колледжу втайне хранило стихи или рассказы, а то и фрагмент романа. Денни даже знал одного привратника, который писал сценарии. Но Денни был настоящим писателем, и этим он выделялся. С ним так обходились, как будто он не совсем обычный человек, или не такой, как все. Это, вероятно, так и было, и Денни знал, что это так, но Эмму это немного беспокоило. Насколько ей было известно, она была единственной, кто относился к нему так же, как к другим, именно поэтому их дружба была особенной. Но, как она обнаружила, брак с Флэпом трудно было сочетать с таким отношением к Денни.

Солнце палило так, что сидеть под ним было трудно, и она перебралась в тень от ската крыши, чтобы продолжить размышления. Пока она ждала Денни, показался Флэп. Это ее не удивило. Она прекрасно знала, что он чувствует, о чем он думает. Он приоткрыл дверь на фут и взглянул на нее не особенно дружелюбно.

– Как насчет завтрака? Мы женаты или нет? Эмма продолжала сидеть в тени. Лишь пальцы ног оставались под солнечным светом. Их ногтям сделалось жарко.

– По-моему, задираться нечего, – сказала она, не двигаясь с места. – Если кто-то не просыпается к завтраку, готовить не для кого. Вот он все еще и не готов.

– О'кей, но нам с папой скоро уезжать, – сказал он. – Ты же не хочешь отправить меня на голодный желудок, а?

– Я не знала, что ты куда-то отправляешься, – быстро сказала Эмма. – Я вообще не хочу, чтобы ты отправлялся. А почему ты уезжаешь?

Флэп молчал. Он был в нижнем белье и не мог выйти на веранду.

– Ты мне не говорил, что уезжаешь, – повторила Эмма. – Почему ты мне ничего не сказал вчера вечером?

Флэп вздохнул. Он надеялся, что она воспримет это с одобрением, тогда он не чувствовал бы себя два дня виноватым, но надежда его оказалась тщетной.

– Ну не могли же мы купить новую лодку и не попробовать ее на плаву? – спросил он. – Ты же знаешь, что мы на это не способны.

Эмма подобрала ноги так, чтобы на пальцы не падало солнце. Она была совершенно счастлива. Несколько минут в одиночестве на теплом дощатом настиле с туманными мыслями о Денни. Может быть, в этом и состоит счастье – сидеть одной на своей веранде. Она так надеялась, что целый день впереди будет полон наслаждения. Может быть, тепло досок и прохлада тени это лучшее, что есть в жизни. Стоило Флэпу приоткрыть дверь, и все опять расстроилось. Вся жизнь, которой они жили в самом доме, выползла на веранду. Эмма ощутила себя припертой к стене, и ее охватила злость.

– Не знала, что вышла замуж за сиамских близнецов, – сказала она. – А вы можете ходить врозь?

– Ну ладно, зачем ты снова начинаешь, – сказал Флэп.

– Да, ты прав, зачем? – повторила Эмма, вставая. – Я еще не вынимала газету. Что ты хочешь на завтрак?

– Все равно, – выдохнул Флэп с облегчением. – Я схожу за газетой.

За завтраком он чувствовал себя очень виноватым и постоянно заговаривал, надеясь загладить свою вину и осуществить задуманное. Эмма пыталась читать объявления в газете, и его болтовня ради ее успокоения, наоборот, раздражала еще больше, чем его намерение оставить ее и отправиться вместе с отцом на рыбалку.

– Слушай, молчи и ешь, – обрезала она. – Я не могу и читать и слушать, а ты не почувствуешь никакого вкуса, если будешь так трещать. Я не собираюсь разводиться с тобой из-за того, что ты предпочитаешь папино общество моему, но если ты не успокоишься и не дашь мне почитать, я могу подать на развод.

– Я вообще не понимаю, зачем ты читаешь эти объявления, – заметил Флэп.

– Ну, они очень разные, – пояснила Эмма.

– Я знаю, но ты еще ни разу ими не воспользовалась.

Наблюдая, как она терпеливо прочитывает объявления, колонку за колонкой, он всегда чувствовал раздражение. Трудно не почувствовать интеллектуальное превосходство над человеком, который убивает полутра на чтение объявлений.

– Ты видишь, что продаются нужные тебе вещи, но ты ни разу не пыталась купить их, – добавил он. – Предлагают подходящую работу, но ты не обращаешься по объявлению.

– Я знаю, но может быть, когда-нибудь я им позвоню, если у меня будет настроение, – Эмма не собиралась поступаться любимым занятием. К тому же однажды она купила красивую бледно-голубую лампу на распродаже, о которой узнала из объявлений. Лампа стоила семь долларов, а это было для нее целым состоянием.

Сесил пришел, когда Флэп брился, и Эмма, отложив в сторону газету, налила ему кофе. Она настояла на том, чтобы он съел гренок с джемом, и он сделал это, не оставив ни крошки. Эмма, как завороженная, наблюдала за ним, когда он ел, потому что после еды его тарелки были такими чистыми, словно на них никогда и не было никакой еды. Ее мать как-то заметила, что он единственный, кто умеет мыть посуду с помощью хлеба, и это было так. Сесил ел так, как японский крестьянин возделывает землю: он концентрировался на тарелке, словно это был клочок земли, на котором надлежит использовать каждую пядь. Если у него оставалось по кусочку яйца, гренок и немного джема, он вначале клал яйцо на гренок, сверху на яйцо джем и нижней стороной гренка тщательно вытирал тарелку, прежде чем отправить все это в рот.

– Вот, как надо справляться, – не без гордости говорил он. Обычно ему даже удавалось вытереть о краешек гренка нож и вилку, и прибор выглядел так, как будто он не был в употреблении. Когда она только вышла замуж за Флэпа, это умение Сесила часто приводило ее в замешательство. В ту пору она стеснялась смотреть, как кто-то поедает приготовленную ею еду, и только по завершении трапезы она поднимала глаза, обнаруживала сверкающую белизной тарелку Сесила, и никак не могла вспомнить, кормила она его или нет.