Текст книги "Искусство стать любимым"
Автор книги: Леопольд фон Захер-Мазох
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Леопольд фон Захер-Мазох
Искусство стать любимым
В маленьком будуаре, зеленые шелковые обои которого делали его похожим на большую, увитую листвой беседку, напротив очаровательной женщины сидел молодой человек красивой наружности и держал шелковые нитки, которые та наматывала на небольшой валик из слоновой кости.
– Опять запутались, – воскликнула дама, восседавшая в облаке муслина и тонких кружев, и при сем восклицании так от нетерпения топнула ножкой, что обнажилась вышитая золотом домашняя бархатная туфелька и ажурный чулок. – И не глядите, пожалуйста, на меня так влюбленно, Ланской,[1]1
Имеется в виду А. Д. Ланской.
[Закрыть] это все из-за ваших томных глаз, это вы во всем виноваты!
– Помилуйте, да как же мне иначе смотреть-то на вас? – простодушно спросил красавец Ланской. – Я не могу скрыть то, что чувствую к вам, графиня Браниша, я не в силах этого сделать!
– Фи! Вы начинаете надоедать мне своим мечтательным поклонением. Конечно, у наших господ при дворе уж вовсе чувств не осталось, они испытывают только волнение крови, но и слишком много любви тоже утомляет.
– Я вас утомляю, графиня?
– Более того, – живо отреагировала маленькая подвижная женщина, вырывая шелк у него из рук, – вы становитесь просто невыносимым.
– Так почему же тогда вы терпите меня возле себя? – с детской наивностью спросил Ланской.
– Только потому, что у меня слишком доброе сердце, – в порыве самовлюбленности выпалила графиня Браниша, – это сердце чуть ли не ежедневно наносит мне вред, мне уже давно следовало бы распрощаться с вами, но я все еще испытываю сострадание к вам и к вашей восторженности; сейчас, однако, все позади, я более не стану щадить вас и скажу вам всю правду прямо в глаза: я не люблю вас, и что гораздо хуже, я прихожу в отчаяние едва только вы переступаете мой порог, поскольку прекрасно знаю, что вы опять до смерти наскучите мне своими нежностями.
– Стало быть, вы собираетесь расстаться со мной, графиня?
– Да, да, идите себе с богом.
– Вы отсылаете меня, потому что меня не любите?
– Скорее потому, что вы меня слишком любите.
Тогда Ланской с самой невинной очаровательной улыбкой поднялся, неспешно пристегнул шпагу и галантно поднес к губам маленькую ручку прекрасной Браниши. Стоя в тот момент перед ней, он представлялся красивым мужчиной, какого только могла бы вообразить фантазия большого художника, великолепным образцом цветущей молодости и непринужденного благородства.
– Сударыня, я благодарен вам за искусство, которому вы меня обучили, – сказал он.
– Какое такое искусство?
– Искусство стать любимым, – с легким грациозным поклоном промолвил в ответ Ланской.
– Как это? – недоуменно воскликнула графиня Браниша. – Что за загадки вы мне тут загадываете?
– Только что вы преподали мне урок, значение которого для меня трудно переоценить.
– Свою отставку с любовной службы мне вы рассматриваете…
– Как исключительно полезное наставление, – на полуслове прервал графиню Ланской.
– Которое, похоже, вас нисколько не огорчает, – проговорила прелестная женщина, с досады разрывая носовой платок.
– Напротив, оно приводит меня в восхищение.
– Вы лжете.
– Я говорю сущую правду, сударыня, – с нарастающей веселостью продолжал Ланской, – ибо я со всей страстью и увлеченностью люблю…
– Ах! Да знаю я, знаю…
– Нет, нет, не торопитесь, вы не знаете, – перебил ее Ланской, – я люблю одну даму, обладание которой сделало бы меня богом, а утрата ее – несчастнейшим из людей. Чтобы не совершить какого-нибудь faux pas[2]2
Ложный шаг (франц.).
[Закрыть] в отношении означенной дамы, я решил пойти на сближение с ней лишь тогда, когда буду абсолютно уверен, что не только завоюю ее, но и смогу удержать, когда я, следовательно, почувствую себя уже не учеником, а мастером в искусстве становиться любимым. Таким образом, графиня, я три года исправно отходил в вашу школу и, как мне представляется, закончил ее на отлично. Я был мечтательным, нежным, преданным, исполненным обожания и в итоге имею перед собой вас: изнывающую от скуки. Следовательно перед дамой, которую я люблю, мне нужно предстать сухим, холодным, отвергающим, исполненным равнодушия, и тогда я завоюю ее. Я благодарен вам за эту теорию, и после сделанного мной объяснения вы, вероятно, поймете, почему я считаю себя вашим неоплатным должником.
– Какая мерзость! – воскликнула графиня. – Так значит, вы меня не любили?
– Откровенность за откровенность: не любил!
– Ах, вы чудовище, Ланской!
– Я всего лишь ваш прилежный ученик, мадам.
– А эта другая, которую вы любите, – выдержав паузу, промолвила графиня Браниша, – она красива?
– Весь свет утверждает это.
– Красивее меня?
– Ее называют совершенством среди вашего пола.
От этих слов маленькая графиня с неистовой резвостью, которая при напудренной башне волос, домашнем халате в стиле мадам Помпадур и туфлях на высоком каблуке производила, надо признать, исключительно комичное впечатление, вскочила на ноги. Она с трагизмом версальской актрисы жеманно загрохотала по комнате взад и вперед на своих красных ходулях, с такой силой смахнула со стены дорогую декоративную чашу, что черепки разлетелись во все стороны будто осколки гранаты, схватила маленькую кочергу, поочередно посбивала головы всем маленьким толстопузым фарфоровым китайцам на каминной полке, и в завершение разразилась громкими рыданиями.
– Я сделал вам больно, графиня, – прошептал Ланской, подходя к ней, – это не входило в мои намерения, ради бога, простите меня.
– Скажите, что вы меня любите, тогда я больше не буду плакать, – тут же выдвинула встречное требование прелестная женщина, точно ребенок капризно надув губы.
– Что это вдруг!
– Скажите мне, что я красива, – продолжала графиня, – что на ваш взгляд нет более привлекательной дамы, чем я, признайтесь, что все произошедшее было всего лишь неудачной комедией, которую вы разыграли, желая доказать мне, что можете быть забавным, эдаким наказанием, которого я заслужила своим дурным поведением…
– Полно, графиня, – оборвал Ланской словоизвержение маленькой женщины, – вы же меня не любите…
– Это я-то вас не люблю? – Она остановилась перед ним и сжала маленькие кулачки. – Вы совершенно не заслуживаете, чтобы я так сильно любила вас…
– Но ведь еще четверть часа назад вы велели мне убираться!
– То было… четверть часа назад, а сейчас я люблю вас и люблю страстно, – она порывисто обняла его обеими руками за шею и привлекла к себе, – так терзать меня, ну скажите же мне наконец, что… что вы меня обожаете.
– Графиня, вы и в самом деле очаровательная женщина и сейчас видели бы меня у своих ног, если бы я не… любил другую.
– Вы не хотите меня?
– Я не должен оказывать вам особого предпочтения, мое сердце отдано.
– Поклянитесь.
– Клянусь.
– Ах! Я самая несчастная женщина на свете! – она бросилась на диван и, всхлипывая, разрыдалась, в то время как Ланской, глядя на эту сцену, начал громко хохотать. – Как? Вы еще изволите смеяться, мерзкий?
– Я только радуюсь победе моей теории, – спокойно констатировал Ланской, – похоже, я весьма основательно обучился у вас искусству стать любимым, поскольку четверти часа холодного равнодушия с моей стороны оказалось достаточно, чтобы в вас, которая находила мою мечтательность и нежность такими скучными, такими невыносимыми, вспыхнула страсть.
– Итак, вы действительно отвергаете меня, Ланской?
– Нет, очаровательная графиня, – с тонкой улыбкой на губах ответил молодой офицер, – я намерен даже весьма усердно поухаживать за вами, если вы удовлетворитесь тем обстоятельством, что я позволю вам любить меня, но сам при этом буду пылать чувствами к другой женщине.
– Ах! Да неужели ж она действительно такая красивая? – спросила графиня. Она немного успокоилась, вытерла слезы и со сладким томлением взглянула на Ланского.
– Даже греческие ваятели не создали ничего более совершенного, – промолвил в ответ Ланской, – когда бы свет мог справедливо судить о современниках, он изваял бы эту великолепную женщину из мрамора и установил бы в храме как богиню любви.
– Вот как! А я эту женщину знаю? Мне хочется знать, кто она такая, Ланской, – воскликнула графиня Браниша.
– Если вы угадаете имя моей богини, я отпираться не стану, – предложил он.
– Вы лишили меня покоя, – сказала маленькая очаровательная женщина, – и я хочу отомстить. Я убью вас… естественно, поцелуями.
Она вдруг с грациозностью вакханки, резвясь, смеясь и ликуя, заскакала по комнате, поймала и пухлыми руками обняла Ланского, принялась целовать его, отчего у того буквально перехватило дыхание, и снова пустилась в пляс, кружась и вертясь до тех пор, пока башня ее волос не рассыпалась и в воздух не взметнулось облако белой пудры.
Когда на следующий день около полудня Ланской вошел в салон графини Браниша, он застал ее уже в grande parure,[3]3
Полном наряде, завершенном туалете (франц.)
[Закрыть] готовой к выезду, башня ее волос, искрившаяся точно свежевыпавший снег, была увита ювелирными украшениями всех цветов, образуя радугу исключительной ценности, две юбки из тяжелого шелка, нижняя из которых была расшита пестрыми цветами, а верхняя – золотом и серебром, крупными складками вздувались одна над другой.
– Я слышала, что сегодня ночью на Неве возвели ледяные горки, – воскликнула навстречу ему миниатюрная женщина.
– Так и есть, графиня.
– Давайте поедем туда и взглянем на них, – продолжала графиня, радуясь как ребенок, – это так интересно.
– Я к вашим услугам.
– Быть может, при этом нам удастся увидеть там и богиню, которой вы поклоняетесь.
– Это было бы счастьем, на которое я не смею даже надеяться.
Миниатюрная женщина ограничилась тем, что в наказание шлепнула преступника веером, затем с его рыцарской помощью облачила свое изнеженное тело в роскошные зимние покровы, и вскоре они, тесно прижавшись друг к другу, уже сидели в санях, которые мгновенно рванули с места и унесли их прочь; под звонкий перелив бубенцов они стремглав влетели на матово-серебристую крепко схваченную морозом поверхность Невы и остановились вблизи двух ледяных гор, высоко возвышавшихся над ней. Ланской помог своей миниатюрной спутнице выбраться из саней, и она, с гордой улыбкой поглядывала на него сбоку, весело зашагала под руку с ним.
Два помоста высотой приблизительно в пятьдесят футов были установлены на расстоянии восьмиста шагов друг от друга. Посередине каждого из них помещалась площадка, к которой снизу вела деревянная лестница, тогда как противоположная, круто нисходящая до земли сторона была выстлана ледяными плитами. Ее в течение всей ночи поливали водой и таким образом она превратилась теперь в сплошную скользкую и гладкую как зеркало саночную дорожку. По обеим сторонам ее стояли как бы в лед высокие зеленые ели. Люди всех сословий – благородные дамы, выделявшиеся своим зимним нарядом, офицеры, купцы, простые мужики – непрерывным потоком поднимались по ступенькам лестницы, чтобы наверху усесться в небольшие санки и, заплатив несколько копеек одному из бородачей, подрабатывающих на этой услуге, под воздействием мощного толчка с фантастической скоростью понестись вниз по сверкающей дорожке.
Тысячи людей волнами перекатывались туда и обратно по замерзшей Неве, шикарные сани с восседавшими в них богато разодетыми дамами и, подобно слугам, стоящими на запятках их кавалерами разрезали толпу, играл духовой оркестр и вокруг, точно дрессированные медведи, в такт музыке прыгали бедные мужики, хохотали и пели.
– Пойдемте, Ланской, – сказала графиня, некоторое время наблюдавшая за катающимися с горки и забавлявшаяся их ловкостью и неудачами, – нам тоже стоит попробовать. Возьмем вожатого, или я могу довериться вашему мастерству?
– Разрешите мне самому управлять санками, – попросил Ланской.
– С удовольствием, – засмеялась маленькая женщина, – но с тем условием, что если мы опрокинемся, то дальше я поеду на вас, я вас, поверьте, не раздавлю.
Молодая красивая пара в веселом настроении быстро по ступеням взобралась на помост, наняла удобные санки, графиня Браниша грациозно уселась в них, а Ланской занял место впереди. Он еще раз с улыбкой оглянулся на свою очаровательную спутницу и дал салазкам решительный толчок, с этой секунды управляя ими только руками. Будто подхваченные могучими крыльями, они стремительно полетели вниз по склону и под одобрительный смех и рукоплескания толпы благополучно достигли нижней точки. Когда они выбрались из санок, все вокруг не могли оторвать глаз от великолепной пары.
– Она, конечно, тоже очень симпатичная, – сказал пожилой виноторговец стоявшему рядом лотошнику с пирогами, – но он-то просто писаный красавец.
Все снова и снова графиня поднималась наверх со своим поклонником, и каждый раз они молниеносно съезжали вниз по крутому склону. Одно удовольствие было видеть, как она радостно хлопала в ладоши или, смеясь, обнимала его сзади за шею.
Оба в очередной раз забрались на платформу и радостно уселись в санки, неизменно приводимые вслед за ними лакеем графини, пока они вскарабкивались по ступеням, вот был сделан первый толчок, придавший опасному транспортному средству нужное направление. Вот пара со свистом ветра в ушах понеслась вниз с ледяной горы, и Ланской восседал впереди, отважный и гордый, как Аполлон, правящий солнечной колесницей. Вдруг санки соскользнули с дорожки, со всего размаху ударились о перила, перевернулись, и пестрая масса полетела под гору. Все вокруг при виде аварии ахнули от испуга, но вот графиня Браниша, точно в кресле скатившаяся верхом на Ланском, благополучно встала, правда, густо покраснев при этом, однако, хихикая и отряхивая мелкие сверкающие ледяные звездочки, которыми было усыпано ее бархатное манто. Ланской тоже оказался цел и невредим.
– Боже, что у вас за вид, – прошептала графиня, когда нашла наконец время взглянуть на него, ибо Ланской был бледен как полотно, глаза его казались застывшими, он дрожал всем телом точно больной лихорадкой.
– Пойдемте отсюда, графиня, пойдемте, – произнес он таким тоном, какого она никогда прежде не слышала, и, спешно подхватив ее за руку, увлек прочь.
Однако маленькая прелестная женщина повернула голову и с безошибочным женским инстинктом принялась взглядом отыскивать в толпе, обступившей ледяную горку, даму, которую любил Ланской; она моментально поняла, что только ее присутствие могло привести его в замешательство, повлекшее за собой опрокидывание саней.
Она высматривала долго и упорно и вдруг обнаружила высокие сани, запряженные парой белых рысаков, а в них – женщину редкой красоты, величавость которой в немалой степени усиливалась тяжелой роскошью ее туалета. Эта красивая повелительная женщина оказалась Екатериной Второй. Если маленькая Браниша еще какое-то мгновение колебалась в сомнении, что обнаружила-таки свою грозную соперницу, то слова, произнесенные Ланским, когда они усаживались в сани, полностью убедили ее в правильности своего открытия.
– Вы обратили внимание, что, когда мы перевернулись, сюда как раз подъехала царица? – спросил он.
– Я думаю, мы именно потому и перевернулись, что пожаловала царица, – ответила графиня, пристально посмотрев ему в глаза.
– Она надо мной смеялась, – пробормотал со вздохом Ланской, – я видел, как она переговаривалась с Корсаковым, стоявшим на санях позади нее.
Маленькая женщина прикрыла лицо вуалью, чтобы скрыть слезы досады.
– Кто знает, о чем она с ним беседовала, – охрипшим от переполнивших ее чувств голосом промолвила она в ответ, – ведь она любит его.
– Вы полагаете, что Екатерина может любить какого-то Корсакова? – быстро и резко отреагировал Ланской. – Да кто он такой? Кукла, дрессированная обезьяна, с которой она развлекается, чтобы скоротать время.
– Ну, он, как ни крути, ее официальный фаворит.
– Львице нравится играть с мышами.
На этом разговор оборвался.
Между тем Екатерина Вторая велела Корсакову, ее милостью из обыкновенного гвардейского сержанта вознесенному в графы и полковники, прокатить ее вокруг обеих ледяных гор, чтобы полюбоваться смелым полетом маленьких салазок и безыскусными забавами своего народа. На обратном пути она внезапно обернулась назад и спросила Корсакова:
– Ты не знаешь офицера, которого Браниша таким умилительным образом использовала в качестве мягкого кресла?
– Да, знаю.
– Как его фамилия?
– Ланской.
– Он показался мне симпатичным.
– Его считают одним из самых красивых мужчин.
– Вот как! Он, должно быть, чувствует себя крайне не ловко оттого, что ему довелось предстать передо мной в такой смешной роли?
– Боюсь, что это совершенно не так.
Царица досадливо нахмурила гордые брови.
– Как мне следует понимать это?
– Что ему абсолютно наплевать было бы, если б он тебе совершенно не нравился.
– Ой! Ты в этом так уверен?
– От него самого слышал.
– Странно. – Царица глубоко задумалась. – Есть, безусловно, какая-то пикантность, – пробормотала она, обращаясь не столько к своему фавориту, сколько разговаривая сама с собой, – в сознании того факта, что в то время как все остальные льстят, преклоняются и из кожи вон лезут, чтобы только добиться моей благосклонности, на свете живет человек, который хочет мне не нравиться.
– Я бы не так это сформулировал, – заметил Корсаков, – подозреваю, что ты настолько безразлична Ланскому, что он так же мало старался бы тебе понравиться, как и добиться твоей благосклонности.
– Как бестактно говорить мне такие вещи в глаза, – строго и укоризненно воскликнула Екатерина, – тебе никак не удается скрыть в себе человека низкого происхождения, часто я сама просто понимаю, почему вообще терплю возле себя такого грубого и бездуховного щеголя, как ты.
– Но я говорю, как думаю.
– В том-то все и дело, что думаешь ты по-хамски.
– А ты тщеславна точно молодая девица, – громко расхохотался Корсаков, обнажив при этом два ряда очень крепких и белых зубов.
– Ладно, давай вернемся к разговору о Ланском, – сказала императрица, сделав вид, что не расслышала его грубости, – как, стало быть, он обо мне отзывается?
– Он считает, что ты растолстела, а полных женщин он не любит, – ответил бывший сержант.
– Это указывает на то, что он не глуп, – воскликнула Екатерина, насмешливо приподняв уголки рта, – Браниша, без сомнения, была для него легким грузом, я бы на ее месте его расплющила.
Корсаков от удивления заржал как конь шутке императрицы и будто пляшущий мужик затопал ногами.
Екатерина не удостоила его больше ни словом, отвела его руку, когда перед Зимним дворцом он хотел было помочь ей выйти из саней, и в течение дня уже не впускала его к себе. Во время следующего торжественного приема она подала знак графине Браниша и с конфиденциальной непринужденностью, как любила делать и что при ее дворе приобрело статус закона, уединилась с ней в уголке софы.
– Ну что, вы уже оправились от испуга? – начала Екатерина.
– Я совершенно не испугалась, ваше величество, – возразила графиня Браниша, – и полагаю, что в подобном случае…
– Никто бы из наших дам не испугался, – весело подхватила царица, – это и в самом деле приятный случай. А как, позвольте, зовут того молодого офицера, которого вы таким образом осчастливили?
– Это был младший Ланской.
– Вы его любите?
– Конечно, ваше величество, – чистосердечно призналась Браниша, – а он меня не любит.
– Надо же! Он, похоже, ненавидит вообще женщин, – промолвила царица, все более воодушевляясь.
– К сожалению, ваше величество, только меня одну.
– Утешьтесь, дорогая Браниша, – живо откликнулась Екатерина, – он и обо мне судит таким образом, который, когда бы не забавлял, мог бы меня уязвить. Я заинтересовалась этим молодым офицером. Мне хотелось бы переговорить с ним, выслушать его суждение обо мне, однако потолковать так, чтобы он даже не подозревал, что перед ним я. Вы должны мне поспособствовать в этом деле, моя маленькая.
– О, какая честь!.. – графиня задрожала от ярости.
– У меня уже готов план действий, – продолжала Екатерина, – но в него я посвящу вас только за час до осуществления, а пока живите себе покойно и утешайтесь тем, что я разделяю вашу судьбу, он нас обеих не любит, этот красавец Ланской.
Вскоре после этой беседы у графа Панина состоялся бал-маскарад. Ланской, до сей поры державшийся достаточно далеко от придворных кругов, тоже получил на него приглашение и высказал графине Браниша свое удивление по этому поводу.
– Я обязательно должен туда явиться? – спросил он, и вид у него при этом был совершенно убитый.
– Разумеется, вы непременно должны быть там, – с плохо скрываемым раздражением проговорила в ответ красавица Браниша, – там вам представится редкая возможность оказаться вблизи своего идеала.
– То есть?
– Ах! Наивность вам очень к лицу, – язвительно заметила графиня. – Неужели вы действительно не знаете, что на подобных увеселениях появляется императрица в маске и, неузнанная, завязывает первые нити своих любовных интриг?
– Там будет Екатерина? Вы это наверняка знаете?
– Больше того, я даже буду сопровождать ее.
– О, вы делаете меня счастливейшим из смертных! – воскликнул Ланской. – И как же я смогу узнать вас?
– Я наступлю вам на ногу.
Ланской действительно появился на маскарадном балу, он был в плотно облегающем костюме из синего атласа, выгодно подчеркивающем его по-юношески красивое лицо и великолепную фигуру. Не успел он пройтись по залу и двух шагов, как к нему приблизились две женские маски, одетые в черный бархат: одна – высокая пышнотелая, вторая – тонкая и изящная. Они поприветствовали его, и последняя коснулась его кончиком своей ноги.
– Правда ли то, что тебе рассказывают люди, – заговорила величавая, непринужденно беря его под руку и уводя в один из небольших, украшенных виноградной лозой апартаментов, окружавших зал, – ты действительно враг женщин?
– Даже не знаю, чем вызвано столь нелестное мнение обо мне, – возразил Ланской, он трепетал от прикосновения обожаемой женщины, рука которой сладостной тяжестью лежала теперь на его руке.
– Поговаривают, что ты любим одной из наших прелестных дам, не отвечая на ее чувства взаимностью.
– Совершенно верно.
– Поговаривают также, что даже императрица тебе безразлична.
– И это соответствует действительности, однако вышеозначенное обстоятельство не помешало бы мне полюбить какую-нибудь женщину, если б та оказалась в моем вкусе.
– Стало быть Браниша не в твоем вкусе?
– Не в моем.
– А Екатерина?
– Оставляет меня равнодушным, – невозмутимо промолвил в ответ Ланской, хотя на самом деле все чувства его были в полном смятении, и он готов был перед всем светом рухнуть к ее ногам, – равнодушным настолько, что я никак не могу взять в толк, почему ей все поклоняются и отчего даже женщины приходят в экстаз от ее красоты.
– Стало быть, ты считаешь ее некрасивой?
– Напротив, я считаю ее олицетворением богини любви, – с жаром воскликнул Ланской, – я считаю, что быть даже скамеечкой для ее ног могло бы доставить величайшую радость, что…
– Ну, почему же ты замолчал?
Однако Ланской вовремя спохватился и снова овладел своими эмоциями.
– …Что она была бы самим совершенством, – заключил он, – но у нее нет сердца, она не может любить, и это в моих глазах лишает ее всякого очарования; если я хочу просто на кого-то молиться, то мне достаточно преклонить колени перед мраморным изваянием богини любви, та никогда не раскроет мне навстречу своих холодных как лед объятий, а Екатерина…
– А ты все-таки попробуй, останется ли она мраморной, мне кажется, что ты мог бы ей понравиться.
– Этого я так же очень опасаюсь, – обронил Ланской, – ибо жертвенное пламя моего юного сердца она использовала бы для комнатного фейерверка, чтобы скоротать время, но вот ответить любовью на любовь, страстью на страсть она способна настолько же мало, как ледяной венок на Неве расцвести живыми цветами.
– А если ты ошибаешься, если лед этого сердца смог бы преобразиться в цветущий сад. Когда бы его коснулся солнечный луч любви? Ведь Екатерина еще ни разу не была любима.
– Ты в этом настолько уверена, таинственная незнакомка?
– Конечно, ее домогаются, как не домогались, возможно, ни одной женщины со времен греческой Елены,[4]4
Елена греческая – жена Париса Троянского, объект многих вожделений и причина бесчисленных войн и смертей.
[Закрыть] но любимой, любимой она не была никогда.
Едва царица успела вымолвить эти слова, как к ней приблизилось розовое домино и что-то прошептало ей на ухо. Она гордо и грозно выпрямилась и широким шагом направилась было к залу, однако в дверях внезапно остановилась, обернулась и жестом подозвала к себе Ланского.
– Говорю тебе, Екатерина никогда еще не была любима, но уже ни один раз оказывалась жертвой предательства. Всего хорошего, мы с тобой еще встретимся.
Она милостиво помахала ему рукой на прощание и исчезла в сутолоке маскарада.
Ланской облегченно перевел дух.
– Вы знаете, что произошло, – шепнул ему хорошо знакомый голос, а нежная рука взяла его при этом за локоть, – Дашкова обнаружила, что Корсаков изменяет царице.
– Изменяет?.. Изменяет Екатерине?.. – воскликнул Ланской. – И с кем же?
– С графиней Брюс.
– Быть такого не может!
– У вас, у мужчин, все может быть, – сокрушенно вздохнула несчастная маленькая женщина.
* * *
В последующие дни во всех будуарах только и шептались о главной новости, которая привела двор в неописуемое возбуждение: императрице стало известно о любовных шашнях Корсакова с графиней Брюс, и место официального фаворита отныне освободилось.
Однако все поражались той сдержанной реакции, которую в связи со случившимся проявила императрица, и удивлялись ее мягкости. Ни соперница, ни вероломный любовник наказаны не были, оба сохранили свой ранг и положение при дворе, только последний навсегда лишился благосклонности царицы, и это обстоятельство чувствительно сказалось на нем. Оказаться в сибирской ссылке, жребий конечно суровый, но оставаться при дворе, утратив всякую значимость и влияние, опасаться окружающих, которые едва замечают тебя, участь унизительная, а Корсаков был не из тех, кто мог бы с достоинством сносить это.
Но кто в создавшейся ситуации вообще интересовался его состоянием?
Меньше всего, разумеется, Екатерина Вторая, которая сама удивлялась тому снисхождению, проявленному ею в данном случае. Она задавала себе вопрос, почему это неслыханное предательство не вызвало в ней жажды мести, а наоборот, даже радует ее, почему не чувствует себя оскорбленной ни как монархиня, ни как женщина. И размышляя об этом, ломая голову в поисках настоящей причины, она вдруг приходит к выводу, что она сама, собственно говоря, является предательницей и изменницей, что Корсаков стал ей в тягость с того момента, как она впервые увидела Ланского, и ею овладело чувство, дотоле ею не испытанное.
Ей почти стыдно было признаться в этом себе, но она с презрением отвергает самообман; то, что с неведомой силой притягивает ее к Ланскому, не просто благоволение, не сиюминутная вспышка страсти и менее всего опьянение чувств, это любовь, это может быть только любовью, этот чудесный душевный порыв, который доставляет ей такое безмерное блаженство и такую безмерную боль одновременно и делает ее настолько робкой, что она, всемогущая деспотиня, не отваживается даже надеяться на взаимность, и настолько до самозабвения жертвенной, что она вынашивает и лелеет одну лишь мысль: сделать счастливым человека, которого она полюбила.
Ланского вызвали ко двору и впервые он появился там во время представления в Эрмитажном театре. Никогда еще Екатерина не одевалась с такой тщательностью, она придирчиво проследила за каждой лентой, за самой крошечной мушкой, и когда наконец посмотрела на себя в зеркало, осталась все-таки недовольной.
Едва Ланского заметили среди мужчин в партере, где он скромно держался на заднем плане, все головы повернулись в его сторону, началось разглядывание в лорнет и перешептывание, волной распространившись до ложи государыни.
– Только что пришел Ланской, – чуть слышно сообщила последней принцесса Веронгова, – может мне распорядиться, чтобы он представился вашему величеству?
Екатерина залилась румянцем точно девица и прикрыла лицо веером.
– Даже не знаю… – запинаясь промолвила она, – посоветуйте, что мне делать, принцесса.
– Я пошлю за ним, – ответила та, – Ланской такой душка, такой неприхотливый, он заслуживает того, чтобы вы проявили к нему благосклонность, ваше величество.
И едва он вошел в ложу и почтительно поклонился ей, как деспотиня почувствовала, что сердце у нее учащенно забилось, она, не решаясь взглянуть на него, сосредоточенно стала рассматривать вышивку платья, вдруг потеряв дар речи, что было удивительно для словоохотливой, остроумной и находчивой Екатерины. На помощь ей приходит принцесса и заводит беседу с Ланским, который между тем не сводит глаз с императрицы. Та как бы очнулась, вспомнив, что он считает ее прекрасной, даже сравнивает с богиней любви, и это придает ей храбрости. Она полулюбопытно-полунежно подняла на него большие лучистые глаза и коснулась веером его предплечья.
– Вы, кажется, меня совершенно не замечаете, Ланской, – начинает Екатерина, – правда ли, что вы так сильно меня ненавидите?
– Я испытываю к вашему величеству то, что мне приличествует, – возразил тот.
– И что же, позвольте полюбопытствовать, вам приличествует?
– Глубокое уважение.
Екатерина повернулась лицом к маленькой сцене, на которой в этот момент началось премьерное представление небольшого спектакля, и больше во весь вечер не проронила ни слова.
А в другой раз Ланской по ее велению присутствовал во время игры. К ней допускались только самые близкие друзья государыни. Узкий круг избранных собирался в небольших апартаментах Эрмитажа, где всякий этикет отбрасывался в сторону и все веселились с раскованной непринужденностью. Императрица предложила Ланскому сыграть с ней в стороне от остального общества партию в домино. Красивая величавая женщина давно уже решила отказаться от кокетства в общении с ним, она была немногословной, ограничившись тем, что то и дело поглядывала на него, точно вздыхала и, наконец, несколько раз даже украдкой смахнула навернувшуюся слезу.
Ланской, казалось, не замечал всего этого, он держался почтительно и с крайней предупредительностью, однако оставался холоден и беспристрастен.
– Какой чин вы имеете в моей армии? – неожиданно спросила Екатерина.
– Я подпоручик, ваше величество, и почитаю это за честь для себя.
– Вы слишком скромны, – улыбнулась в ответ красивая деспотиня, – мне в голову пришла мысль продвинуть вас по служебной лестнице, и притом весьма кардинально: отныне вы, Ланской, генерал.
Бедный молодой человек побледнел как полотно.
– Ваше величество изволит, вероятно, шутить?
– Нисколько, я говорю совершенно серьезно.
– Тогда я заклинаю ваше величество отменить этот знак отличия, намного превосходящий мои заслуги, – взмолился Ланской. – Пошлите меня против шведов, поляков или турок, прикажите мне немедленно отдать за вас жизнь, я с радостью, даже с воодушевлением пожертвую ею, но повышение, которого я ни в коей мере не заслужил, меня убьет.
