Текст книги "Русские поэты XIX века: Хрестоматия"

Автор книги: Леонид Кременцов

Часть I

Поэты-радищевцы

В 1801 г., после возвращения А.Н. Радищева из ссылки, вокруг него сложился кружок молодых единомышленников – «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств» – И.П. Пнин, В.В. Попугаев, И.М. Борн, А.Х. Востоков и др. В историю литературы они вошли под именем поэтов-радищевцев. У них был свой журнал «Северный вестник» и альманах «Свиток муз». В разное время с «Вольным обществом…» сотрудничали Н.И. Гнедич, К.Н. Батюшков и другие литераторы.

Мировоззрение и деятельность поэтов-радищевцев носили просветительский характер. Они были убежденными последователями и наследниками как французского, так и русского Просвещения XVIII века. Члены «Вольного общества…» ратовали за уважение к человеческой личности, за строгое соблюдение законов, за справедливый суд. Гражданин, по их убеждению, имел право свободно мыслить и безбоязненно утверждать Истину и Добродетель.

В своей творческой деятельности поэты-радищевцы были привержены к традициям классицизма. Их излюбленными поэтическими жанрами стали ода, послание, эпиграмма. Поэты-радищевцы успешно работали и в публицистике. Следуя за автором «Путешествия из Петербурга в Москву», его ученики и последователи оказались более умеренными и осторожными, уповая не столько на революционные выступления народов, сколько на мирные преобразования. Одной из причин этого могла быть обстановка, сложившаяся в России в самом начале XIX века и охарактеризованная А.С. Пушкиным как «днейАлександровых прекрасное начало».

Но к 1807 г. даже умеренный демократизм «Вольного общества…» стал привлекать к себе недоброжелательное внимание, и вскоре оно прекратило свое существование.

Сделанное поэтами-радищевцами должно быть оценено как интересный и значительный этап в развитии русской гражданской поэзии.

«Вольное общество…» возродилось в 1816 г. и просуществовало до 1825 г. Однако с тем обществом, что действовало в начале века, его объединяло только название.

И.П. Пнин
(1773–1805)

Немало горя пережил Иван Петрович Пнин из-за своего происхождения. Он был незаконорождечным сыном фельдмаршала Н.В. Репнина. Видимо, по настоянию отца он пытался сделать военную карьеру, но в 1797 г. оставил государственную службу. Он вернулся к ней, уже на гражданском поприще, после смерти Павла I в 1801 г. Огромное влияние на него оказала личность и деятельность А.Н. Радищева, с которым он успел познакомиться незадолго до его смерти.

Уважение и авторитет, которыми пользовался И.П. Пнин среди членов «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств», сделали его президентом этого общества.

Стихи Пнина написаны в том же классицистическом духе, что и произведения его соратников по «Вольному обществу…». Его основным публицистическим сочинением был «Опыт о просвещении относительно к России». О характере и направленности этого труда свидетельствует тот факт, что не распроданная часть тиража «Опыта…» была конфискована, а второе издание запрещено.

Ранняя смерть помешала реализоваться разносторонним дарованиям этого незаурядного человека.

[На смерть А.Н. Радищева]

 
Итак, Радищева не стало!
Мой друг, уже во гробе он!
То сердце, что добром дышало,
Постиг ничтожества закон;
Уста, что истину вещали,
Увы! навеки замолчали.
И пламенник ума погас;
Сей друг людей, сей друг природы,
Кто к счастью вёл путём свободы,
Навек, навек оставил нас!
Оставил и прешел к покою.
Благословим его мы прах!
Кто столько жертвовал собою
Не для своих, но общих благ,
Кто был отечеству сын верный,
Был гражданин, отец примерный
И смело правду говорил,
Кто ни пред кем не изгибался,
До гроба лестию гнушался, —
Я чаю, тот – довольно жил.
 

Сентябрь 1802

ЧЕЛОВЕК

[В отрывках]

 
Зерцало Истины превечной,
Бытии всех зримых обща мать,
Щедрот источник бесконечный,
В ком счастье мы должны искать,
Природа! Озари собою
Рассудок мой, покрытый мглою,
И в недро таинств путь открой.
Премудростью твоей внушенный,
Без страха, ум мой просвещенный
Пойдет вслед истине святой.
 
 
О Истина! Мой дух живится,
Паря в селения твои;
За чувством чувство вновь родится,
Пылают мысли все мои.
Ты в сердце мужество вливаешь,
Унылость, робость прогоняешь,
С ума свергаешь груз оков.
Уже твой чистый взор встречаю,
Другую душу получаю
И человека петь готов.
 
 
Природы лучшее созданье,
К тебе мой обращаю стих!
К тебе стремлю моё вниманье,
Ты краше всех существ других.
Что я с тобою ни равняю,
Твои дары лишь отличаю
И удивляюся тебе.
Едва ты только в мир явился,
И мир мгновенно покорился,
Приняв тебя царем себе.
 
 
Ты царь земли – ты царь вселенной,
Хотя ничто в сравненьи с ней.
Хотя ты прах один возженный,
Но мыслию велик своей!
Предпримешь что – вселенна внемлет,
Творишь – всё действие приемлет,
Ни в чём ни видишь ты препон.
Природою распоряжаешь,
Всем властно в ней повелеваешь
И пишешь ей самой закон.
 
 
<…>
 
 
Какой ум слабый, униженный
Тебе дать имя ЧЕРВЯ смел?
То раб несчастный, заключенный,
Который чувствий не имел:
В оковах тяжких пресмыкаясь
И с червем подлинно равняясь,
Давимый сильною рукой,
Сначала в горести признался,
Потом в сих мыслях век остался:
Что ЧЕЛОВЕК ЛИШЬ ЧЕРВЬ ЗЕМНОЙ
 
 
Прочь, мысль презренная! Ты сродна
Душам преподлых лишь рабов,
У коих век мысль благородна
Не озаряла мрак умов.
Когда невольник рассуждает?
Он заблужденья лишь сплетает,
Не знав природы никогда.
И только то ему священно,
К чему насильством принужденно
Бывает движим он всегда.
 
 
В каком пространстве зрю ужасном
РАБА от ЧЕЛОВЕКА я?
Один – как солнце в небе ясном.
Другой – так мрачен, как земля.
Один есть всё, другой ничтожность.
Когда б познал свою раб должность,
Спросил природу, рассмотрел:
Кто бедствий всех его виною? —
Тогда бы тою же рукою
Сорвал он цепи, что надел.
 
 
<…>
 
 
Скажи мне наконец: какою
Ты силой свыше вдохновен,
Что всё с премудростью такою
Творить ты в мире научен?
Скажи!.. Но ты в ответ вещаешь,
Что ты существ не обретаешь,
С небес которые б сошли,
Тебя о нуждах известили,
Тебя бы должностям учили
И в совершенство привели.
 
 
Ужель ты сам всех дел виною,
О человек! Что в мире зрю?
Снискавши мудрость сам собою
Чрез ТРУД и ОПЫТНОСТЬ свою,
Прешел препятствий ты пучину,
Улучшил ты свою судьбину,
Природной бедности помог,
Суровость превратил в доброту,
Влиял в сердца любовь, щедроту, —
Ты на земле, что в небе Бог!
 

1804

В.В. Попугаев
(1778/79—1816)

Деятельность Василия Васильевича Попугаева была разнообразной и интенсивной. Он писал художественную прозу (повесть «Аптекарский остров, или Бедствия любви», 1800), стихи (сборник «Минуты муз», 1801), публицистические трактаты (очерк «Негр», 1801; «О благоденствии народных обществ», 1807). Только без малого через сто пятьдесят лет был опубликован его труд «О рабстве и его начале и следствиях в России».

Активно участвовал Попугаев и в общественной деятельности, в течение многих лет работая в «Комиссии по составлению законов». Однако его радикализм и-последовательность в отстаивании своих убеждений сослужили ему плохую службу. Основатель и активный участник «Вольного общества…», он к 1811 г. был вытеснен из него сторонниками более умеренных взглядов, а через год уволен и из «Комиссии…». «Дней Александровых прекрасное начало» давно закончилось.

СЧАСТЬЕ

 
Счастлив, кто злато презирает,
Смеётся пышности, честям,
Богатств огромных избегает,
Не ходит знатных по домам!
 
 
Кто горды ласки сибаритов
Презреньем позлащенных чтёт
И из наружно скромных видов
Сердца змеины узнаёт.
 
 
В угодность знатну господину
Кто ставит в стыд себе ласкать,
Из уваженья к роду, чину
Несчастных в бедства повергать.
 
 
Но в тихом круге обитает
Семейства, милых и родных,
И боле счастия не знает,
Как быть в объятиях драгих.
 
 
Высокость нас не защищает,
Богатства Крезовы от бед,
И царь на троне унывает,
И бедный счастливо живет.
 

1801

ВОЗЗВАНИЕ К ДРУЖБЕ

 
Дружба! Дар небес бесценный,
Сладкий нектар жизни сей,
Гений мира всей вселенной,
Божество души моей!
Низлети с кругов эфирных,
Ниспади на круг земной, —
Да услышим глас в зефирных
Тихих веяньях мы твой.
В жилах наших огнь прольётся,
Сердце смертно оживит,
Страшной брани огнь уймется,
Агнца с волком примирит;
Гордость – изверг утесненья —
Истребится пред тобой,
В все живущие творенья
Водворится мир, покой.
Раб не будет пресмыкаться
Пред владыкою своим,
Тяжки цепи истребятся,
Зло рассеется, как дым.
Крез услышит бедных стоны,
Будет сирому внимать
И несчетны миллионы
К их лишь благу собирать.
Процветёт страна счастлива
Мест Аркадии златой,
Лавр зелёный и олива
Соплетут союз с собой.
Дружба! Дар небес бесценный,
Утешитель жизни сей!
Ниспустись на мир сей бренный,
Дай покой вселенной всей.
 

1801

ЭПИГРАММА

 
Сто душ имеешь ты, поверю, за собой;
Да это и когда я мнил опровергать?!
Назвав тебя БЕДНЯК, – хотел лишь я сказать,
Что нет в тебе одной.
 

1801

И.М. Борн
(1778–1851)

Литературная деятельность Ивана Мартыновича Борна была непродолжительной, и его литературное наследие невелико. В прозе это «Эскиз рассуждения об успехах просвещения», в поэзии несколько стихотворений, в разное время напечатанных в альманахе «Свиток муз».

Одно из основных его произведений – «На смерть Радищева. К О[бществу] л[юбителей] и[зящного]». Обращение в стихах прерывается в нём рассуждениями в прозе.

В дальнейшем И.М. Борн издал книгу «Краткое руководство к российской словесности» (1807), после чего занятия литературой прекратил, поступил на государственную службу, а в конце жизни, уже будучи в отставке, «провёл старость свою привольно в путешествиях по разным странам Европы».

НА СМЕРТЬ РАДИЩЕВА К О[бществу] л[юбителей] и[зящного]»

(В отрывках)

<…>

Друзья! Посвятим слезу сердечную памяти Радищева. Он любил истину и добродетель. Пламенное его человеколюбие жаждало озарить всех своих собратий сим немерцающим лучом вечности; жаждало видеть мудрость, воссевшую на троне всемирном. Он зрел лишь слабость и невежество, обман под личиною святости – и сошёл во гроб. Он родился быть просветителем, жил в утеснении – и сошёл во гроб. В сердцах благодарных патриотов да сооружится ему памятник, достойный его!

<…>

 
Ты в сферах неизвестных скрылся
От бренных глаз земных;
Но смерти нет! Ты там явился
В кругу существ иных.
Другие чувства, ум и воля
Там исполняют дух:
Стократ блаженнее днесь доля
Твоя, бессмертный дух!
 

Сентябрь 1802

ОДА К ИСТИНЕ

 
Богиня моя! Ты в рощах священных,
Где редко странник с тобою беседует,
Приемлешь жертву восторгов чистую
От чуждого низких страстей.
 
 
О вы, радости, там неизвестные,
Где вечная борьба мятежных желаний
Мелкие души без цели свергает
В алчну бездну ничтожества.
 
 
Вы спутницы того, кто умеет,
Уединяясь, собой наслаждаться;
Вы вливаете в душу счастливого
Вдохновенья огнь сладчайший.
 
 
Оком быстрейшим им измеряется
Бездна, полная миров неисчётных;
В тайных жилищах творящей природы
Он видит законы её.
 
 
Сколько искусство могло подражать ей
В твореньях великих исследует он;
Всё, что изящно, – рождает благое,
Всякое зло – горесть, беду.
 
 
Будучи сыном отечества славы,
Усердием дышит о благе его;
Премудрость законов благословляет,
Злых тиранов в сердцах клянёт.
 
 
Богиня моя! святая истина!
Тебе фимиам сердечныя жертвы
Приносит чуждый корыстной надежды
Страха, сына невежества.
 

1803

А.Х. Востоков
(1781–1864)

Филологи знают Александра Христофоровича Востокова как автора научных трудов: «Опыт о русском стихосложении» (1812), «Рассуждение о славянском языке» (1820), «Описание русских и славянских рукописей Румянцевского музея» (1842), две «Русские грамматики», издание «Остромирова Евангелия» и др.

Менее известно, что в молодости Востоков был деятельным членом «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств», писал стихи и даже издал целую их книгу: «Опыты лирические и другие мелкие сочинения в стихах» (1805–1806). Критика с одобрением отозвалась об этом сборнике, назвав его «приятным подарком российской словесности». Менее популярны были повести в стихах «Светлана и Мстислав», «Певислад и Зора». В 20-е годы внимание привлекли переводы Востоковым арабских народных песен.

Будучи знатоком теории русского стиха и оставаясь в пределах классицистической поэтики, Востоков выделялся среди поэтов-радищевцев благодаря разнообразию ритмического рисунка своих стихотворений, богатству форм и приёмов стихосложения (белый и вольный стих, изощрённость фоники и т. д.).

ОДА ДОСТОЙНЫМ

 
Дщерь Всевышнего, чистая Истина!
Ты, которая страстью не связана.
Будь днесь музой поэту нельстивому
И Достойным хвалу воспой!
 
 
Дети счастия, саном украшены!
Если вы под сияющей внешностью
Сокрываете слабую, низкую
Душу, – свой отвратите слух.
 
 
К лаврам чистым и вечно невянущим
Я, готовя чело горделивое,
Только Истину чту поклонением;
А пред вами ль мне падать ниц?
 
 
Нет, – кто, видев, как страждет отечество,
Жаркой в сердце не чувствовал ревности
И в виновном остался бездействии, —
Тот не стоит моих похвал.
 
 
Но кто жертвует жизнью, имением,
Чтоб избавить сограждан от бедствия
И доставить им участь счастливую, —
Пой, святая, тому свой гимн!
 
 
<…>
 
 
Но кто к славе бессмертной чувствителен,
Тот потщится, о Граждане, выполнить
Долг священный законов блюстителя,
И примет хвалу веков.
 
 
И такому-то, муза божественна,
О, такому лишь слово хваления,
В важном тоне, из уст благопеснивых,
Рцы языком правдивым ты!
 

12 марта 1801

К СТРОИТЕЛЯМ ХРАМА ПОЗНАНИЙ

 
Вы, коих дивный ум, художнически руки
Полезным на земли посвящены трудам,
Чтоб оный созидать великолепный храм,
Который начали отцы, достроят внуки!
До половины днесь уже воздвигнут он:
Обширен, и богат, и светл со всех сторон;
И вы взираете весёлыми очами
На то, что удалось к концу вам привести.
Основа твёрдая положена под вами,
Вершину здания осталося взнести.
О, сколь счастливы те, которы довершенный
И приукрашенный святить сей будут храм!
И мы, живущи днесь, и мы стократ блаженны,
Что столько удалось столпов поставить нам
В два века, столько в нём переработать камней,
Всему удобную, простую форму дать:
О, наши статуи украсят храм познаний,
Потомки будут нам честь должну отдавать!
Как придут жертвовать в нём истине нетленной
И из источников науки нектар пить,
Рекут они об нас: «Се предки незабвенны,
Которы тщились сей храм соорудить;
Се Галилей, Невтон, Лавуазье, Гальвани,
Франклин, Лафатер, Кант – бессмертные умы,
Без коих не было б священных здесь собраний,
Без коих долго бы ещё трудились мы».
Итак, строители, в труде не унывайте
Для человечества! – Уже награды
Вам Довольно в вас самих, но большей уповайте;
Готовьтесь к звёздным вы бессмертия венцам!
 

1802–1803

И.А. Крылов
(1769–1844)

Иван Андреевич Крылов родился в семье армейского офицера в Москве. Ему не исполнилось еще и десяти лет, когда умер отец, оставивший семью без средств к существованию. Мальчик был вынужден поступить на службу в Казённую палату.

Литературные интересы Крылова проявились рано. В двадцатилетнем возрасте он уже издавал сатирический журнал «Почта духов». Его первая пьеса – «Кофейница» – была написана пятью годами раньше. Драматургии Крылов отдал много времени и сил. Пьесы «Модная лавка» и «Урок дочкам» (1807) пользовались большой известностью. Пробовал Крылов свои силы и в прозе (повесть «Каиб», 1792). Однако истинное призвание он нашёл в другой области литературы.

Основным поэтическим жанром Крылова становится басня. Когда его спросили, отчего он предпочёл басни другим жанрам, последовал ответ: «Этот род понятен каждому: его читают и слуги, и дети».

В образах животных и вещей у Крылова без труда угадываются характерные типы людей и отношения между ними. В маленьких стихотворениях баснописец сумел создавать законченные ситуации и характеры. Подчеркнутая условность жанра не мешала поэту откликаться на актуальные проблемы и события своего времени: отношения помещиков и крестьян («Листы и Корни» и др.), Отечественная война 1812 г. («Волк на псарне» и др.).

Важнейшей чертой басен Крылова была их народность, что единодушно признавали его главной заслугой представители самых различных литературных школ и течений. Н.В. Гоголь утверждал, что «звери у него мыслят и поступают слишком по-русски… всюду у него Русь и пахнет Русью». Это обстоятельство и позволило Крылову занять достойное место в богатой мировой басенной традиции. Обращаясь к сюжетам и мотивам Эзопа, Лафонтена, Лессинга и других мастеров басенного жанра, он умел неизменно сохранять неповторимость своей творческой индивидуальности. Не менее важным и значительным достоинством крыловских басен является заключённая в них сила обобщения. Не случайно многие выражения по сей день бытуют в языке как пословицы и поговорки: «А Васька слушает да ест», «Ай, Моська, знать она сильна, что лает на слона», «У сильного всегда бессильный виноват», «А Ларчик просто открывался», «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку», «А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь», «Слона-то я и не приметил», «Недаром говорится, что дело мастера боится» и многие, многие др.

Басни Крылова несут в себе сильный нравственный и эмоциональный заряд, который ещё усиливается благодаря их разговорной интонации и предельно простому языку.

Басня – это, как правило, сатирический жанр. У Крылова обнаруживается широкий круг общественно-политических ситуаций и типов, против которых обращена его сатира: «Лев на ловле», «Рыбья пляска», «Слон на воеводстве» и др. Но излюбленным объектом осмеяния стали у него общечеловеческие пороки («Лжец», «Стрекоза и Муравей», «Демьянова уха», «Слон и Моська», «Ворона и Лисица» и др.).

Успех басен Крылова хорошо объяснил В.Г. Белинский: «Всякий человек, выражающий в искусстве жизнь народа… всякий такой человек есть явление великое, потому что он своею жизнью выражает жизнь миллионов. Крылов принадлежит к числу таких людей. Он баснописец, – но это еще не важно; он поэт, но и это еще не дает патента на великость: он баснописец и поэт народный – вот в чём его великость… В этом же самом заключается и причина того, что все другие баснописцы, пользовавшиеся не меньшею Крылова известностью, теперь забыты, а некоторые даже пережили свою славу. Слава же Крылова всё будет расти и пышнее расцветать до тех пор, пока не умолкнет звучный и богатый язык в устах великого и могучего народа русского».

Справедливость этой оценки и сегодня очевидна.

ВОРОНА И ЛИСИЦА

 
Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.
Вороне где-то Бог послал кусочек сыру;
На ель ворона взгромоздясь,
Позавтракать было совсем уж собралась,
Да позадумалась, а сыр во рту держала.
На ту беду лиса близёхонько бежала;
Вдруг сырный дух лису остановил:
Лисица видит сыр, – Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит,
И говорит так сладко, чуть дыша:
«Голубушка, как хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!
Рассказывать, так, право, сказки!
Какие пёрушки! Какой носок!
И, верно, ангельский быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица,
При красоте такой и петь ты мастерица,
Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина с похвал вскружилась голова,
От радости в зобу дыханье спёрло, —
И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во всё воронье горло:
Сыр выпал – с ним была плутовка такова.
 

1808

ЛАРЧИК

 
Случается нередко нам
И труд и мудрость видеть там,
Где стоит только догадаться,
За дело просто взяться.
 
 
К кому-то принесли от мастера Ларец.
Отделкой, чистотой Ларец в глаза кидался;
Ну, всякий ларчиком прекрасным любовался.
Вот входит в комнату механики мудрец.
Взглянув на ларчик, он сказал: «Ларец с секретом
Так; он и без замка;
А я берусь открыть; да, да, уверен в этом;
Не смейтесь так исподтишка!
Я отыщу секрет и ларчик Вам открою:
В механике и я чего-нибудь да стою».
Вот за Ларец принялся он:
Вертит его со всех сторон
И голову свою ломает;
То гвоздик, то другой, то скобку пожимает.
Тут, глядя на него, иной Качает головой;
Те шепчутся, а те смеются меж собой,
В ушах лишь только отдается:
«Не тут, не так, не там!»
Механик пуш, е рвется.
Потел, потел; но наконец устал,
От Ларчика отстал
И, как открыть его, никак не догадался:
А Ларчик просто открывался.
 

1808

ВОЛК И ЯГНЕНОК

 
У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в Истории мы тьму примеров слышим.
Но мы Истории не пишем;
Но вот о том как в баснях говорят.
 
 
Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться;
И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягненка видит он, на добычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк,
Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом
Здесь чистое мутить питье
Мое
С песком и с илом?
За дерзость такову
Я голову с тебя сорву».
«Когда светлейший Волк позволит,
Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью
От Светлости его шагов я на сто пью;
И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу», —
«Поэтому я лгу!
Негодный! Слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты ещё в запрошлом лете
Мне здесь же как-то нагрубил;
Я этого, приятель, не забыл!» —
«Помилуй, мне еще и от роду нет году», —
Ягненок говорит. «Так это был твой брат». —
«Нет братьев у меня». – «Так это кум иль сват,
И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
Вы все мне зла хотите,
И если можете, то мне всегда вредите;
Но я с тобой за их разведаюсь грехи». —
«Ах, я чем виноват?» —
«Молчи! Устал я слушать.
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
Сказал и в темный лес Ягненка поволок.
 

1808

СТРЕКОЗА И МУРАВЕЙ

 
Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.
Помертвело чисто поле;
Нет уж дней тех светлых боле,
Как под каждым ей листком
Был готов и стол, и дом.
Всё прошло: с зимой холодной
Нужда, голод настает;
Стрекоза уж не поёт:
И кому же в ум пойдет
На желудок петь голодный!
Злой тоской удручена,
К Муравью ползет она:
«Не оставь меня, кум милой!
Дай ты мне собраться с силой
И до вешних только дней
Прокорми и обогрей!» —
«Кумушка, мне странно это:
Да работала ль ты в лето?»
Говорит ей Муравей.
«До того ль, голубчик, было?
В мягких муравах у нас
Песни, резвость всякий час,
Так, что голову вскружило». —
«А, так ты…» – «Я без души
Лето целое всё пела». —
«Ты всё пела? Это дело:
Так поди же попляши!».
 

1808

СЛОН И МОСЬКА

 
По улицам Слона водили,
Как видно, напоказ.
Известно, что Слоны в диковинку у нас,
Так за Слоном толпы зевак ходили.
Отколе ни возьмись, навстречу Моська им.
Увидевши Слона, ну на него метаться,
И лаять, и визжать, и рваться;
Ну так и лезет в драку с ним.
«Соседка, перестань срамиться, —
Ей Шавка говорит: – тебе ль с Слоном возиться ?
Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идет
Вперед
И лаю твоего совсем не примечает». —
«Эх, эх! – ей Моська отвечает: —
Вот то-то мне и духу придает,
Что я, совсем без драки,
Могу попасть в большие забияки.
Пускай же говорят собаки:
«Ай, Моська! Знать, она сильна,
Что лает на Слона!»
 

1808

ЛИСИЦА И ВИНОГРАД

 
Голодная кума Лиса залезла в сад;
В нем винограду кисти рделись.
У кумушки глаза и зубы разгорелись;
А кисти сочные, как яхонты, горят:
Лишь то беда, висят они высоко:
Отколь и как она к ним не зайдет,
Хоть видит око,
Да зуб неймет.
Пробившись попусту час целый,
Пошла и говорит с досадою: «Ну что ж!
На взгляд-то он хорош,
Да зелен – ягодки нет зрелой;
Тотчас оскомину набьешь».
 

1808

ПЕТУХ И ЖЕМЧУЖНОЕ ЗЕРНО

 
Навозну кучу разрывая,
Петух нашел Жемчужное Зерно
И говорит: «Куда оно?
Какая вещь. пустая!
Не глупо ль, что его высоко так ценят?
А я бы, право, был гораздо боле рад
Зерну ячменному: оно не столь хоть видно,
Да сытно».
 
 
Невежи судят точно так:
В чем толку не поймут, то все у них пустяк.
 

1809

ЛИСТЫ И КОРНИ

 
В прекрасный летний день,
Бросая по долине тень,
Листы на дереве с зефирами шептали,
Хвалились густотой, зеленостью своей
И вот как о себе зефирам толковали:
«Не правда ли, что мы краса долины всей?
Что нами дерево так пышно и кудряво,
Раскидисто и величаво?
Что б было в нем без нас? Ну, право,
Хвалить себя мы можем без греха!
Не мы ль от зноя пастуха,
И странника в тени прохладной укрываем?
Не мы ль красивостью своей
Плясать сюда пастушек привлекаем?
У нас же раннею и позднею зарей
Насвистывает соловей.
Да вы, зефиры, сами
Почти не расстаетесь с нами». —
«Примолвить можно бы спасибо тут и нам», —
Им голос отвечал из-под земли смиренно.
«Кто смеет говорить столь нагло и надменно!
Вы кто такие там,
Что дерзко так считаться с нами стали?» —
Листы, по дереву шумя, залепетали.
«Мы те, —
Им снизу отвечали, —
Которые, здесь роясь в темноте,
Питаем вас. Ужель не узнаете?
Мы – Корни дерева, на коем вы цвете.
Красуйтесь в добрый час!
Да только помните ту разницу меж нас,
Что с новою весной лист новый народится;
А если корень иссушится,
Не станет дерева, ни вас».
 

1811

КВАРТЕТ

 
Проказница-Мартышка,
Осел,
Козел
Да косолапый Мишка
Затеяли сыграть Квартет.
Достали нот, баса, альта, две скрипки
И сели на лужок под липки —
Пленять своим искусством свет.
Ударили в смычки, дерут, а толку нет.
«Стой, братцы, стой! – кричит Мартышка, —
Погодите!
Как музыке идти? Ведь вы не так сидите.
Ты с басом, Мишенька, садись против альта,
Я, прима, сяду против вторы;
Тогда пойдет уж музыка не та:
У нас запляшут лес и горы!»
Расселись, начали Квартет;
Он все-таки на лад нейдет.
«Постойте ж, я сыскал секрет, —
Кричит Осел: – мы, верно, уж поладим,
Коль рядом сядем».
Послушались Осла: уселись чинно в ряд,
А все-таки Квартет нейдет на лад.
Вот пуще прежнего пошли у них разборы
И споры,
Кому и как сидеть.
Случилось Соловью на шум их прилететь.
Тут с просьбой все к нему, чтоб их решить сомненье
«Пожалуй, – говорят: – возьми на час терпенье,
Чтобы Квартет в порядок наш привесть:
И ноты есть у нас, и инструменты есть;
Скажи лишь, как нам сесть!» —
«Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье
И уши ваших понежней, —
Им отвечает Соловей: —
А вы, друзья, как ни садитесь,
Все в музыканты не годитесь».
 

1811

ОСЕЛ И СОЛОВЕЙ

 
Осел увидел Соловья
И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерище:
Хотел бы очень я
Сам посудить, твое услышав пенье,
Велико ль подлинно твое уменье?»
Тут Соловей являть свое искусство стал:
Защелкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался;
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
Внимало все тогда
Любимцу и певцу Авроры.
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
И только иногда,
Внимая соловью, пастушке улыбался.
Скончал певец.
Осёл, уставясь в землю лбом,
«Изрядно, – говорит: – сказать неложно,
Тебя без скуки слушать можно;
А жаль, что незнаком
Ты с нашим петухом:
Еще б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился».
Услыша суд такой, мой бедный Соловей
Вспорхнул – и полетел за тридевять полей.
Избави Бог и нас от этаких судей.
 

1811

ЛЖЕЦ

 
Из дальних странствий возвратясь,
Какой-то дворянин (а может быть, и князь),
С приятелем своим пешком гуляя в поле,
Расхвастался о том, где он бывал,
И к былям небылиц без счету прилыгал.
«Нет, – говорит, что я видал,
Того уж не увижу боле.
Что здесь у вас за край?
То холодно, то очень жарко,
То солнце спрячется, то светит слишком ярко.
Вот там-то прямо рай!
И вспомнишь, так душе отрада!
Ни шуб, ни свеч совсем не надо:
Не знаешь век, что есть ночная тень,
И круглый божий год все видишь майский день.
Никто там не садит, ни сеет;
А если б посмотрел, что там растет и зреет!
Вот в Риме, например, я видел огурец:
Ах, мой творец!
И по сею не вспомнюсь пору!
Поверишь ли? Ну, право, был он с гору». —
«Что за диковина! – приятель отвечал: —
На свете чудеса рассеяны повсюду;
Да не везде их всякий примечал.
Мы сами вот теперь подходим к чуду,
Какого ты нигде, конечно, не встречал,
И я в том спорить буду.
Вон, видишь ли через реку тот мост,
Куда нам путь лежит? Он с виду хоть и прост,
А свойство чудное имеет:
Лжец ни один у нас по нем пройти не смеет:
До половины не дойдет —
Провалится и в воду упадет;
Но кто не лжет,
Ступай по нем, пожалуй, хоть в карете». —
«А какова у вас река?» —
«Да не мелка.
Так видишь ли, мой друг, чего-то нет на свете!
Хоть римский огурец велик, нет спору в том
Ведь с гору, кажется, ты так сказал о нём?» —
«Гора хоть не гора, но, право, будет с дом». —
«Поверить трудно!
Однако ж, как ни чудно,
А все чуден и мост, по коем мы пойдем,
Что он Лжеца никак не подымает;
И нынешней еще весной
С него обрушились (весь город это знает)
Два журналиста и портной.
Бесспорно, огурец и с дом величиной
Диковинка, коль это справедливо». —
«Ну, не такое ещё диво;
Ведь надо знать, как вещи есть:
Не думай, что везде по-нашему хоромы;
Что там за домы:
В один двоим за нужду влезть,
И то ни стать, ни сесть!» —
«Пусть так, но все признаться должно,
Что огурец не грех за диво счесть,
В котором двум усесться можно.
Однако ж мост-ат наш каков,
Что Лгун не сделает на нем пяти шагов,
Как тотчас в воду!
Хоть римский твой и чуден огурец…» —
«Послушай-ка, – тут перервал мой Лжец: —
Чем на мост нам идти, поищем лучше броду».
 

1811

ВОЛК НА ПСАРНЕ

 
Волк ночью, думая залезть в овчарню,
Попал на псарню.
Поднялся вдруг весь псарный двор.
Почуя серого так близко забияку,
Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку;
Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!»
И вмиг ворота на запор;
В минуту псарня стала адом.
Бегут: иной с дубьём,
Иной с ружьём.
«Огня! – кричат: – огня!» Пришли с огнем.
Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом.
Зубами щёлкая и ощетиня шерсть,
Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть;
Но, видя то, что тут не перед стадом
И что приходит наконец
Ему расчесться за овец, —
Пустился мой хитрец
В переговоры
И начал так: «Друзья! К чему весь этот шум?
Я, ваш старинный сват и кум,
Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры:
Забудем прошлое, уставим общий лад!
А я не только впредь не трону здешних стад,
Но сам за них с другими грызться рад
И волчьей клятвой утверждаю,
Что я…» – «Послушай-ка, сосед, —
Тут Ловчий перервал в ответ: —
Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю;
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой».
И тут же выпустил на волка гончих стаю.
 

1812

КОТ И ПОВАР

 
Какой-то Повар, грамотей,
С поварни побежал своей
В кабак (он набожных был правил
И в этот день по куме тризну правил).
А дома стеречи съестное от мышей
Кота оставил.
Но что же, возвратясь, он видит? На полу
Объедки пирога; а Васька-Кот в углу,
Припав за уксусным бочонком,
Мурлыча и ворча, трудится над курчонком.
«Ах ты, обжора! Ах, злодей! —
Тут Ваську Повар укоряет: —
Не стыдно ль стен тебе, не только что людей?
(А Васька все-таки курчонка убирает.)
Как! Быв честным Котом до этих пор,
Бывало, за пример тебя смиренства кажут, —
А ты… ахти, какой позор!
Теперя все соседи скажут:
«Кот-Васька плут! Кот-Васька вор!
И Ваську-де не только что в поварню,
Пускать не надо и на двор,
Как волка жадного в овчарню:
Он порча, он чума, он язва здешних мест!»
(А Васька слушает да ест.) —
Тут ритор мой, дав волю слов теченью,
Не находил конца нравоученью.
Но что ж? Пока его он пел,
Кот-Васька все жаркое съел.
 
 
А я бы повару иному
Велел на стенке зарубить:
Чтоб там речей не тратить по-пустому,
Где нужно власть употребить.
 

1813

ДЕМЬЯНОВА УХА

 
«Соседушка, мой свет!
Пожалуйста, покушай». —
«Соседушка, я сыт по горло». – «Нужды нет,
Еще тарелочку; послушай:
Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!» —
«Я три тарелки съел». – «И полно, что за счеты
Лишь стало бы охоты, —
А то во здравье: ешь до дна!
Что за уха! Да как жирна:
Как будто янтарем подернулась она.
Потешь же, миленький дружочек!
Вот лещик, потроха, вот стерляди кусочек!
Еще хоть ложечку! Да кланяйся, жена!»
Так потчевал сосед Демьян соседа Фоку
И не давал ему ни отдыху, ни сроку;
А с Фоки уж давно катился градом пот.
Однако же еще тарелку он берет,
Сбирается с последней силой
И – очищает всю. «Вот друга я люблю! —
Вскричал Демьян: – зато уж чванных не терплю.
Ну, скушай же еще тарелочку, мой милый!»
Тут бедный Фока мой,
Как ни любил уху, но от беды такой,
Схватя в охапку
Кушак и шапку,
Скорей без памяти домой —
и с той поры к Демьяну ни ногой.
 
 
Писатель, счастлив ты, коль дар прямой имеешь;
Но если помолчать во-время не умеешь
И ближнего ушей ты не жалеешь,
То ведай, что твои и проза и стихи
Тошнее будут всем Демьяновой ухи.
 

1813