Текст книги "Портрет"

Автор книги: Леонид Пантелеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Пантелеев Алексей Иванович (Пантелеев Л)
Портрет

Алексей Иванович Пантелеев

(Л.Пантелеев)

Портрет

Два дня не ел Коська; одну только воду стегал. Вода – она бесплатная. Ее хоть с утра до ночи пей: на каждом углу фонтан, – нагибайся, поворачивай крантик и дуй, сколько влезет. Да вот беда – сытости от воды настоящей нет. Как ни пей, все равно брюхо от голода сводит.

Два дня Коська терпел, а на третий день не выдержал. Все утро шатался по Слободе, у каждого окошка стучал, скулил:

– Тетенька... миленькая... подайте кусочек!

Но захлопывались окна, задвигались занавески, отвечали Коське:

– С богом, хлопец, с богом.

К полудню свело у Коськи брюхо так, что хоть плачь. Хуже даже. Хоть топись.

Сходил Коська к знакомым ребятам. Были у него такие знакомые ребята кордоновская шпана. Эти ребята были воры, они Коську прогнали.

– Мы, – говорят, – стрелкам не подаем. Воровать с нами не хочешь, ну и катись Христа ради к чертовой бабушке.

Коська вздохнул, ничего не сказал, не обиделся и пошел опять на фонтан воду пить. По дороге идет, окурки собирает: если курить, то не так есть хочется. И вдруг слышит – паровоз гудит. Вспомнил Коська – на вокзале давно не был. Как же это он забыл? Ведь на вокзале можно и копеечек пострелять, и вещи кому снести пособить.

Собрал последние силенки – побежал на вокзал. А там как раз поезда ждут. Начальник станции вышел: стоит у фонаря, ногу выставил, белыми брюками фасон наводит. Пассажиры гуляют по платформе, тетеньки белыми платочками от жары обмахиваются.

Коська скорее руку лодочкой сложил, юркнул в толпу, заканючил:

– Добрые граждане, подайте сироте на пропитание...

Люди идут, мимо проходят, на Коську даже глядеть не хотят. А другой, если почище одет, взглянет, да и обойдет, эдак поморщившись. Не запачкаться бы.

Тут было Коське пофартило. Видит, идет девушка. Лицо доброе, смеется будто бы. И в руках у нее целая охапка черемухи.

Коська к ней:

– Милая барышня, будьте такая добренькая. Подайте сироте на кусочек.

Она сразу остановилась, в сумочке стала рыться. Видит Коська гривенник достает. И уж руку протянул, а гривенник тюк-звяк – и на платформу. Прыгнул раз-два, покатился – и в щель.

– Ну, доставай, – смеется девушка. – Твое счастье.

Только соскочил Коська с платформы, только хотел под настил сунуться, слышит – грохот, звон, паровоз гудит: поезд подходит. Нет, надо скорей назад, – гривенник не убежит, а тут более важные дела прозеваешь.

Выскочил, а уж на платформе черт-те что делается. Шум, звон, дым.

Коська скорей к вагонам. Теперь милостыньку просить нельзя. В такой суматохе самый добрый человек за кошельком в карман не полезет.

Коська по другой лавочке. Это он тоже может. Он за вещи – за мешки, сундучки, корзинки – хватается.

– Позвольте донесу, дяденька.

А дяденьки отмахиваются:

– Сами дотащим. Иди лучше буржуазию поищи.

А буржуазия – та носильщиков с бляхами ищет. Да и не поднять Коське ихних буржуйских чемоданов.

Обиделся Коська. Расстроился. И тут ничего не вышло.

"Эх, – думает, – лучше побегу гривенник искать".

Полез опять под настил. Но где же его тут найдешь, гривенник. Даже и места он не помнит, где гривенник этот упал.

Ползал Коська, ползал, все коленки изодрал. Только и нашел, что окурков несколько штук да огрызок яблочный не очень маленький. Огрызок съел, окурки за уши запихал, хотел вылезать. И вдруг видит – ремешок.

Висит, болтается, свесился с платформы узенький сыромятный ремешок. И пряжка на нем блестит железная.

Не подумал даже Коська, что это за ремешок и откуда он тут взялся. Цапнул, дернул, – и вдруг полетела ему под ноги с платформы плетеная корзиночка.

Съежился Коська. От страха дышать перестал. Думает: сейчас хозяин корзинки с платформы соскочит, будет ему, Коське, баня с веником. Но нет, минута прошла, еще минута – никто за корзинкой не лезет. Над головой у Коськи люди ходят, шумят, разговаривают, а Коська сидит как мышь и шевельнуться боится.

Наконец осмелел – пощупал плетеночку, потрогал: тяжелая. Перетянута корзинка сыромятным ремешком, чтобы нести было за что. На лучинных петельках замочек висит. Маленький. Его пятилетний пацан сковырнет.

Взял Коська плетенку в руки, понюхал: ничем особенным не пахнет. Палец подсунул под крышечку, что-то мягкое, рубаха, наверно.

И вот закружилась у Коськи голова. Затошнило его. В животе забурчало. Может, яблоко он не очень свежее съел. Сам не соображал, что делает.

Чуть хрустнул замок, слетел ремешок, отскочили лучинные петельки.

Так и есть: рубаха наверху лежит. Белая, в полоску. Под рубахой книги. Штук десять. Под книгами ботинки желтые, ношеные, бритва в коробочке, обмылок в бумажке. А в самом низу картина какая-то, портрет.

Разглядывать Коська не стал, сунул что куда: рубаху за пазуху, книги и портрет тоже, бритву и мыло в карман, ботинки на ноги. Плетенку не пожалел, оставил – с ней греха наживешь.

Хоть и не воровал Коська раньше, а все-таки хитрости у него хватило: здесь вылезать не стал, а пополз в самый конец платформы. Там высунулся, посмотрел по сторонам, вскочил и зашагал не оглядываясь.

Идет, а сердце у него как рыбка бьется. И стыдно ему и радостно. Теперь-то уж он сыт будет. Теперь только загнать надо краденое.

А как подумал, что краденое, опять уши горят.

Думает: "Нет, не украл ведь я. Ведь сама корзинка упала, я только за ремешок потянул".

"А зачем же, – думает, – убегаешь? Чего ж ты тогда плетенку бросил, если она не краденая?"

Сам думает, а сам все шагу прибавляет. Знает, куда ему теперь идти надо – на Кордон. Там один человечек живет, одноглазый Яшка Каин, он краденым торгует.

Каин пьяный на огороде сидел, в карты играл с маленькими ребятишками. Он думал, что Коська стрелять пришел. Прогнал его.

– Иди, – говорит, – к черту! Надоели вы мне, рукосуи... Работать надо, а не христарадничать.

Коська не обиделся, не ушел. Постоял, ногу поднял, желтый ботинок показал:

– Покупай – продам.

Каин посмотрел, пощупал. Видно, понравились.

– Сколько? – спрашивает. А сам карты засаленные тасует.

– Червяк давай, а меньше ни копейки.

Засмеялся Каин:

– Ишь фартовый какой! По-фабричному за левый товар хочешь? А тимак не возьмешь?

Это он по-воровскому. Обиделся Коська:

– Ты дело говори. "Тимак"! За такие колеса на базаре два червяка просят. Бишка монет давай, а меньше ни копейки.

На пяти рублях и сговорились. Коська сразу богатым стал. Сразу фасона прибавил. Рубаху достал, бритву, мыло, книги, портрет. Только сейчас и разглядел его, этот портрет. Там девчонка, однолетка Коськина или чуть побольше, на карточку снята. У девчонки нос кверху вздернут, глаз левый прищурился, смеется, что ли? А на шее галстук, как у пионеров, только черный. И глаза, и губы, и волосы – тоже все черное. А щеки белые, неживые.

За рубаху Каин дал три рубля, да за бритву – полтинник. За мыло и за ремешок гривенник накинул. А книги полистал и не взял.

– Не интересуюсь, – говорит. – Это книги политические, а я читаю только романы Александра Дюмы.

И портрет тоже не взял.

– На кой мне, – говорит, – чужая фотокарточка!

– Я, – говорит Коська, – дешево отдам. За пятачок отдам.

– Не надо. И за копейку не возьму. Можешь ее дома на рояль поставить.

Ну что ж, не хочешь, не надо. Коська теперь не горюет. Коська прямым путем – на базар.

За книги маклак в книжном ряду два рубля заплатил. Коська не торговался. И за рубль отдал бы. Портрет остался, выкинуть хотел, потом подумал: "Спрячу, может, потом когда и пригодится". Сунул на живот под рубаху, сосчитал деньги и пошел барином по базару.

До вечера по базару шлялся. С деньгами не скучно. Первым делом большую бутылку молока топленого выпил и булку французскую съел. Потом смородины фунт, потом брынзы, сала... В белой палатке мороженого маленькими стаканчиками на целый рубль сожрал. Папиросы "Раковский" курил. Встретил Митьку Ежика, такого же, как он, беспризорника. Забыл, что поругались они намедни с Ежиком, тот его "вшивым стрелком" обозвал. Ничего, Коська простил Митьку, накормил его да еще полтинник подарил. Жалко, что ли, если у самого есть!

И когда ночевать Коська пошел, тоже шамовки с собой побольше прихватил.

Ночевал на пустыре у мельницы паровой. Там из деревянных щитов такой вроде шалашика был устроен. Это они еще с Ежиком сделали, когда друзьями были. Вместе и ночевали здесь, пока не поругались.

Еле доплелся Коська до своего логова: совсем разморило его от непривычной сытости. Сел около шалашика, папироску "Раковский" достал, сидит, дымит, отдыхает. За спиной у него стена гладкая и высокая – мельница. За стеной день и ночь стучит что-то, словно поезд. Машины, должно быть, какие... А у стены над Коськиной головой фонарь электрический всю ночь качается.

Докурил Коська папироску, стал свои припасы в шалаш укладывать: буханку пеклеванного, колечко колбасы, конфетки, махорку полтавскую... Портрет из-за пазухи вынул. Хотел тоже заначить, потом думает: посмотрю от нечего делать. Лег животом на сырую траву, положил перед собой, стал смотреть. Девчонка, как и раньше, глядит. Нос кверху вздернут. Левый глаз усмехается.

Смотрит Коська на девчонку и думает:

"А ну как зашевелится она сейчас, откроет рот и скажет: "А и сволочь же ты, Коська, шантрапа ты беспризорная. Какое ты имел право украсть меня вместе с ботинками и книжками политическими?!"

Но нет, знает Коська – не оживет девчонка. И жалко ему немножко, что не может она заговорить, не может даже чуть-чуть подмигнуть ему, Коське, серым своим веселым глазом.

Не стал Коська прятать карточку, а повесил ее у себя в шалаше. Вместо гвоздя щепочку взял и приладил в уголке на стенке.

И стало как будто веселей в его логове.

Спалось Коське плохо. Часто просыпался он, душило его что-то – объелся, наверно. И все-таки каждый раз он не мог утерпеть – то хлебца откусит, то от колбасы кусочек отщипнет, то конфетку начнет сосать.

А под утро заснул крепко и увидел во сне, что он у себя дома, в деревне, что он еще маленький, что живы еще и матка его и отец. Сидит он, Коська, на лавке, плетет из кудельки кнутик, а сестренка его Саша – тоже живая – сидит рядом и мягким деревянным гребешком чешет ему волосы...

А когда проснулся утром Коська и увидел над головой портрет, понял, чем он ему так полюбился: девчонка-то с веселыми серыми глазами на сестру его Сашу похожа.

Пришли дни плохие. Опять на колун сел Коська – совсем брюхо подвело.

Осень уже настала, дожди часто шли. Земля холодная стала и голая, без одной травинки. Бывало, с утра до ночи не вылезал Коська из своего логова. Дрожь пробирала от сырости.

Вот лежал он раз у себя под щитами. В животе кишки стянуло: со вчерашнего утра хлеба Коська не нюхал. Со вчерашнего дня все раздумывал, где бы хоть пятачок на шамовку достать. А где ж его достанешь, пятачок, если не везет человеку? А не везет Коське – хуже и не придумаешь. Третьего дня на станции чуть под поезд не попал – на ходу из вагона выскочил. Убегал от мужика, у которого пилу из-под лавки вытянуть хотел, прыгнул – и прямо на рельсы. А вчера его хохлушка кочергой огрела по спине. Коська у нее во дворе полотенце с веревки неловко дернул.

Нет, не умеет Коська воровать. Не выйдет из него порядочный вор – это и ребята говорят, и сам он видит.

И "стрелять" разучился. Пойдет милостыньку просить, а глаза у него бегают: люди сразу видят, что он за человек такой.

– Иди, иди, – говорят. – Знаем мы, какой ты сирота. Вор – по глазам видно.

Лежал Коська в шалаше и думал: продать бы что! Нечего. Все богатство на нем. Сквозь рубаху голый живот виден, голова не покрыта, ноги не обуты, штаны на трухлявой тесемочке держатся.

И тут он портрет увидел.

"А что, – думает, – загнать, что ли? Может, на фунтяшник хлеба дадут. Или хоть на полфунта".

Жалко ему портрета. Да что ж поделаешь. Правду люди говорят: голод не тетка. Вздохнул Коська, посмотрел напоследок на девочку, снял карточку со стены, разгладил ее кое-как, пыль вытер, дырку от гвоздя пальцем затер и потопал на базар.

На базаре вынул портрет, ходит, размахивает им, кричит:

– А вот кому? Дешево отдам!

Люди не глядят даже. Мимо проходят.

Коська еще громче кричит. Еще пуще размахивает портретом. Баба толстая идет. Он бабе в лицо свой товар тычет:

– Тетенька, купите патрет.

Баба пухлой рукой махнула, не посмотрела даже:

– А ну тоби к бису. Що це за патрет.

Другая баба долго стояла, рассматривала портрет. И так на него поглядит, и вниз головой повернет, и на свет посмотрит. Потом головой покачала, вздохнула, сказала Коське: "Бить вас, мазуриков, надо", – и пошла дальше.

А Коська уж еле ходит. Еле ноги таскает. И голос у него охрип.

"Хоть кусочек, – думает, – хоть корочку дали бы".

И вдруг подходит к Коське человек. Бородатый. Высокий. В белой рубахе. В веревочных чувячках на босу ногу. Увидел портрет, выхватил у Коськи из рук:

– Это что такое?

Сдрейфил Коська. Уж бежать хотел, да не может: ноги не бегут.

– Где взял? – спрашивает бородатый, а сам так и рыщет глазами по Коськиной карточке.

– Это моя вещь, – говорит Коська. – Патрет называется.

– Вот как? Портрет? А это чей портрет?

– Ну, как чей? Сестренка это моя.

Усмехнулся бородатый в свою черную бороду.

– Хорошая у тебя сестренка. А зовут ее как?

У Коськи еле язык ворочается.

– Саша, – говорит.

Опять смеется бородатый.

– Гм. Саша? А может быть, Наташа? Ты что же это, купец, выходит, сестренку свою продаешь?

– Продаю, да, – говорит Коська. – Деньги очень нужны.

– А сколько хочешь?

Видит Коська: понравилась человеку вещь, – значит, можно цену и побольше заломить.

– Полтинник! – говорит.

Задумался бородатый, затылок стал чесать.

"Эх, – думает Коська, – лишнего маленько я запросил".

А бородатый посмотрел еще раз на карточку, отдал ее Коське и говорит:

– Вот что я тебе скажу. У меня денег сейчас с собой нет. И я сейчас тороплюсь – на работу опаздываю. А мы с тобой вот что сделаем. Ты, брат, приходи ко мне вечером на квартиру. Я тебе за эту фотографию полтинник дам и даже больше. Это, – говорит, – имей в виду, очень замечательная фотография. Придешь?

– Приду, – говорит Коська, а сам думает:

"Дожидайся... приду... Заманиваешь небось, бородатый черт!"

А бородатый написал на бумажке адрес, дал Коське, помахал ему рукой и побежал в своих веревочных лапоточках с базара.

До вечера долго еще было. И Коська раз десять загадывал себе: идти ему или не идти? На базаре подстрельнул огурцов пару и хлеба маленький кусочек. Посытнее стало – портрет пожалел. Стоит ли продавать? Ведь и верно – вещь замечательная. Да и боязно было идти: а что, если нарочно его бородатый заманил? Придет Коська, а там засада, мильтоны сидят с наганами.

Но к вечеру осмелел Коська. Есть очень уж захотелось. Подумал, подумал и пошел к бородатому. Отыскал улицу, дом нашел. Домик совсем небольшой, с крылечком. Садик рядом. В садике яблоня растет, перед крылечком подсолнухи желтеют.

Постоял Коська на крылечке, набрался духу и постучал.

И сразу же бородатый вышел. Как будто за дверью стоял, дожидался.

– А, – говорит, – пришел, субчик?!

Испугался Коська. Чуть на пол не сел.

"Наделал, – думает, – делов. Заметет он меня сейчас. И не смыться даже".

Стоит как пень. А бородатый смеется, дверь перед Коськой распахнул:

– Ну, что ж. Заходи, брат. Милости просим.

Коська порог переступил, а показалось, будто верст пять болотом шагал. Ноги не держат. "Скорее бы хоть", – думает.

Ввел его бородатый в комнату. Поглядел Коська – небогато тут живут. Стол, два стула, койка железная, на койке шинель вместо одеяла. Книг только много. И цветочки в банках. А на стенах – картинки. Ленин с протянутой рукой. И рядом гитара висит на веревочке.

Вынул Коська из-за пазухи портрет, протянул бородатому:

– Нате.

А тот будто уж и забыл, о чем договаривались.

– А, – говорит, – карточка! Ладно, положи ее куда-нибудь. Вон на подоконник.

Потом говорит:

– Ну, давай присаживайся. Сейчас мы с тобой шамать будем.

Поглядел на него Коська – смеется бородатый. "Что ж ты, – думает, надо мной измываешься, бородатое пугало! Брать, так бери сразу".

А тот опять смеется и говорит:

– Садись, садись, не стесняйся.

Сел тогда Коська. Бородатый перед ним тарелку поставил, ножик и вилку положил. Потом говорит:

– Ты посиди минутку, ладно? А я пойду смастерю чего-нибудь.

"Знаю, – думает Коська, – чего ты смастеришь. Лягавить пошел".

Как вышел бородатый, Коська вилку и ножик в карман, тарелку за пазуху и шасть к окну. На подоконник залез, хотел в сад прыгать, да неловко локтем стекло задел, зазвенело оно, полетели осколки в стороны. Охнуть Коська не успел – цап его кто-то за ногу. Оглянулся – бородатый стоит. Смеется опять.

– Ты что же это? – спрашивает. – А? Куда же это ты собрался?

Не выдержал Коська, с подоконника на пол скатился и заревел благим матом. Думал – бить его сейчас бородатый будет. Съежился весь. А тот на корточки рядом с Коськой присел и ладошкой лохматую Коськину голову гладить стал.

– Что с тобой? – спрашивает. – Эй, парень! Да что с тобой? Зачем плачешь?

А Коська не слушает – воет, как дворняжка голодная. Не разберешь, что и говорит:

– С голоду я украл. Не вор я... Ремешок сам свалился.

– Какой ремешок?

А Коська:

– А-а-а... У-у-у...

Схватил его бородатый за шкирку, тряхнул как следует, на ноги поставил.

– А ну, хватит! Довольно! Не люблю я плаксивых.

Перестал тогда Коська реветь.

– Ты чего испугался? – спрашивает бородатый. – Зачем в окно полез?

– Думал, вы мильтона звать пошли.

– Эх, чумичка! Мильтона звать! Нет, брат. Ошибаешься. Я, брат, не такой.

Посмотрел бородатый на стол.

– Ох, – говорит, – а тарелку-то я забыл. Погоди, сейчас принесу.

Только вышел – Коська тарелку из-за пазухи, ножик и вилку – из кармана – и все на старое место, на стол. Не успел положить – бородатый входит. В одной руке сковородка горячая, в другой – тарелка с хлебом и вилка с ножиком. На стол бородатый посмотрел и будто не заметил ничего.

– Ну, садись, – говорит, – будем яичницу есть.

Себе шматочек оставил, а Коське полную тарелку наворотил. Задохнулся Коська от одного запаха. Подцепил на вилку кусок и чуть язык не проглотил. Вот так яичница! С помидорами, с салом, с луком зеленым. Коська такую яичницу только дома, в деревне, едал, когда маленький был. С тех пор и не пробовал.

Ест, торопится, а сам думает: "Нехорошо, надо бы потише есть". Стыдно ему – по-человечески есть разучился... А бородатый смотрит, смеется.

– Ешь, ешь, – говорит. – У тебя, брат, небось в животе черти пляшут?

Коське уж не страшно. Слезы высохли. Сам посмеивается.

– Пляшут, – отвечает. – Еще как.

– Ну и шамай, брат. А зовут-то тебя как?

– Коська.

– Во, брат! Удивительно. И меня тоже, представь себе, Коськой зовут.

Смешно Коське. Такой дяденька и вдруг тоже Коська.

– Зовут меня дядя Костя, а прозвище мое Борода. В Сибири меня так прозвали. Знаешь ты, где Сибирь помещается?

– Знаю, – говорит Коська. – Это куда жуликов посылают.

– Нет, брат. Туда не только жуликов... Я, брат, сам в этой Сибири двенадцать лет отгрохал.

Рассказал Коське, как он в царское время в Сибирь на каторгу попал. За политику. Потому что он коммунист был, партийный.

Потом Коську расспрашивал. Кто он, откуда, где родителей потерял. Коська все честно рассказал. Ему скрывать нечего: матку сыпняк угробил, а батьке ногу немец шашкой отрубил. Приехал он в деревню, пожил месяца полтора и помер. Кровь потому что спортилась.

И про Сашу рассказал. Как жалела она его, вместо матери была, последний кусок отдавала. А потом и сама свалилась. Голодно потому что стало в деревне. Вот он, Коська, и пошел тогда по миру, куда глаза глядят...

Слушал Коську бородатый, не улыбался. Только вилкой по столу постукивал, головой качал да приговаривал:

– Ты ешь, брат, ешь.

А Коська разошелся. Дядей Костей стал бородатого называть.

Потом чай пили. А потом бородатый гитару со стены снял и пел хриплым голосом:

Лишь только в Сибири займется заря,

А в деревне народ пробуждается,

На этапном дворе слышен звон кандалов,

Это партия в путь собирается.

А портрет так на подоконнике и лежал. И за весь вечер бородатый о нем ни одного слова не сказал.

Уж небо вызвездило, когда уходил Коська. Бородатый ему, когда прощался, три рубля в руку сунул.

– На, – говорит, – возьми. Должен я тебе.

Взял Коська, подумал и назад деньги подает.

– Нет, – говорит. – Я у вас стекло выдавил.

– Глупости, брат. Ты завтра приходи, мы с тобой вместе его обратно вдавим. Идет?

– Идет.

– Ну, прощай.

– Прощайте, дядя Костя Борода!

Вышел Коська. Темно на улице, а Коське кажется, что светло. Петь хочется.

Идет Коська по улице и хриплым голосом поет:

На этапном дворе слышен звон кандалов...

А как дальше, и не вспомнить... Забыл.

Плохо спалось Коське в эту ночь. Кряхтел, ворочался, не мог дождаться, пока утро настанет. Еще дождик, как назло, всю ночь бубнил. И ветер дул. И фонарь качался и скрипел над Коськиной головой.

Чуть свет забрезжил, Коська уже вскочил. Хотел сразу бежать к дяде Косте, а потом думает: нет, неудобно так рано заявляться.

С полчаса у мельницы походил, потом на базаре потолкался. Потом на фонтан сходил, умылся как следует, водички выпил и побежал.

Бежал – посвистывал. А прибежал, на крыльцо заскочил и чуть не заплакал.

– Ах, черт! Надо же!..

Видит – висит на дверях замок. Ушел, значит, дядя Костя. Ну ясно: на работу ушел. Эх, Коська, Коська!.. Надо было тебе на базаре толкаться да у фонтана красоту наводить. Вот и прозевал дядю Костю. Жди его теперь до вечера.

Сел Коська на ступеньку. Сидит мрачный, под ноги себе глядит. И вдруг что такое? Видит, на крылечке, между двумя балясинами, бутылочное стеклышко блестит. А под стеклышком какая-то бумажка белеет.

Поднял Коська бумажку, развернул, а это записка. А в записке большими буквами синими чернилами написано:

"Костя! Ключ на том месте, где ты вчера выйти хотел. Заходи, пей чай, шамай. Сахар на полочке. Наколи дров, если умеешь. Я буду в 5 часов. Дождись меня.

Твой Борода".

Прочел Коська записку, и первым делом уши у него загорелись.

"Как же это? – думает. – Что же это такое? Не боится, значит? Знает ведь, что вор я, а не побоялся... Заходи, – пишет".

Потом еще раз перечитал записку. Думает: "А где же ключ? Как это понимать надо: "Где ты вчера выйти хотел?"

Подумал Коська, подумал, в затылке почесал и догадался: через окно ведь он вчера вылезти хотел. Значит, там и ключ искать надо.

С крыльца сошел и сразу увидел: окошко, где стекла высажены, фанеркой заколочено. Сунул палец между фанерой и переплетом – так и есть: ключик туда засунут.

Посмеялся Коська.

"Эх, – думает, – ну и хитрый ты, дяденька Костя!"

Не сразу Коська в дом вошел. Неудобно было. А потом думает: "Ладно, войду". Замок отпер и вошел.

Всюду походил, все осмотрел. Есть не стал и чай пить не стал, а дрова переколол все, какие были, и двор подмел, и все щепочки до одной в кухню перетаскал. Потом стал ходить и думать: "Что бы еще сделать?" Видит портрет на подоконнике лежит. Надо повесить. Нашел гвоздик и приколотил портрет над дяди Костиной койкой. Потом воду переменил в баночках, где цветы стояли. Пол в комнате чисто подмел. Потом сел на койку, думает: "Буду ждать дядю Костю". Потом разморило его в теплой комнате, прилег он, голову на подушку уронил и заснул.

И вдруг сквозь сон слышит:

– Костя, обедать пора!

Вскинулся Коська, встрепенулся: что такое? Где он? Кто это его обедать зовет?

Видит – у стола дядя Костя хлопочет. Над столом пар клубится. И в комнате чем-то горячим, съедобным пахнет.

Вскочил Коська.

– Ой, – говорит, – дядя Костя!! Когда вы пришли?

– А я, – говорит, – минут сорок уж как пришел. Выспался?

– Выспался, – говорит Коська. Стыдно ему. Как же это он так заснул, да еще на чужой постели. – Вы, – говорит, – простите, что я на вашу койку лег.

– Не за что прощать, – говорит дядя Костя. – Койка для того и стоит, чтобы на ней спали.

Потом говорит:

– Ну, садись, будем картошку есть. Сходи в сени, руки сполосни.

Пообедали они с дядей Костей. Потом стали стекла вставлять. Коська замазку месил, гвоздиков из проволоки нарубил, как дядя Костя ему показал. Потом чайник воды на таганок поставил, чай пить сели.

Дядя Костя у Коськи спрашивает:

– Ты как, брат, работы не боишься?

– Нет, – говорит Коська, – не боюсь. Какую хошь давайте работу – все сделаю. Дров нарубить, воды натаскать, пожалуйста. Пол даже могу мыть. Рубаху вам, если хотите, и то могу зашить. Только иглу подлиннее дайте.

Смеется дядя Костя.

– Нет, – говорит, – я не об этом. Я не о такой работе говорю. Я думаю, тебя бы на место определить надо.

– На какое место?

– А это мы, погоди, обмозгуем. Тебя бы по правилам в интернат, в школу определить следовало, да, к сожалению, сейчас чересчур переполнено всюду. Больно уж много на белом свете вашего брата, бездомников, развелось. А насчет работы – это мы, брат, непременно обмозгуем. Ты как на это?

– А примут меня?

– Почему же!

– Мне ведь тринадцати еще нет.

– Какую-нибудь работенку найдем. Тебе пролетарская закалка нужна. Говори правду, Коська, хочешь быть пролетарием?

– Хочу, – говорит Коська. – Только... это что значит – пролетарий?

– А это значит человек, который честным трудом на хлеб себе зарабатывает.

– Да, хочу, – сказал Коська. И голову опустил. И вздохнул. Больно уж ему надоело нечестным трудом колотушки на базаре зарабатывать.

И вот устроил дядя Костя Коську на работу. Работа, правда, пустячная афишки по городу расклеивать, – а все хлеб. Сказали Коське, что будут платить ему восемнадцать рублей и восемьдесят копеек в месяц. Очень был рад Коська, а еще больше рад, что дядя Костя его жить у себя оставил.

– Я, – говорит, – хоть и с бородой, а такой же, как и ты, круглый сирота. Правда, есть у меня один милый человек, так он не здесь, а в Питере находится. Живи, пожалуйста, мне даже очень приятно, не так скучно будет.

– А жены у вас разве нету, дядя Костя? – спросил Коська.

Помолчал дядя Костя, по комнате походил и ответил:

– Это ты еще мал немножко, не поймешь такие вещи. И есть и нету.

Не понял Коська: как это и есть и нету?

А дядя Костя к окну подошел, пальцем по стеклу постучал. Потом говорит:

– Ты, брат, на меня внимания не обращай. Не стесняйся. Живи, пожалуйста, пока живется. Ты мне этим одно удовольствие доставишь.

Коська у него и поселился. Из двух ящиков койку соорудили, в мешок сена наклали – получилась постель. Одеяло ему где-то дядя Костя раздобыл. А подушку Коська из первой получки на базаре купил. За четыре рубля. С наволочкой.

И стал Коська жить припеваючи.

Утром вставали вместе, оба на работу шли. Дядя Костя в каком-то партийном архиве работал. Книги все читал. И писал чего-то.

А Коська по городу бегал, афишки на столбах расклеивал.

К полудню Коська освобождался, бежал домой. Дрова колол, в комнате убирал. Очень старался, чтобы дяде Косте угодить. А тот его ругал.

– Ты, – говорит, – у меня не денщик и не домработница. Мы с тобой друзья и должны все на пару делать.

Обед вместе готовили. После обеда дядя Костя или вслух читал, или Коську заставлял вслух читать. Коське – тому лучше слушать, чем самому читать. Но все-таки, чтобы дядю Костю не обидеть, читал. И приохотился постепенно. Потому что книжки дядя Костя умел забавные доставать. Начнешь читать – интересно, что дальше будет.

Пели вместе под гитару. В садике иногда кое-чем занимались. В кино раза четыре ходили. В шашки Коська научился играть.

Совсем не узнать стало Коську. Приоделся. К сапогам стал привыкать, мылся каждый день, волосы под польку подстриг. Митька Ежик его на улице встретил – не сразу узнал.

– Ты что, – спрашивает, – с фартом? Воруешь?

– Нет, – говорит Коська. – Ошибся маленько. Я теперь не вор, а пролетарий.

Но все-таки дал Ежику двадцать копеек на папироски. Потому что, хоть он, Митька, и вор, а курить ему нечего. А Коське не жалко. Тем более что сам он курить бросил: дядя Костя этого не любит, говорит: буржуазная привычка.

Вот жили они так месяц или полтора. А потом вдруг видит Коська – дядя Костя скучный ходит. Сядут обедать – он не говорит, думает о чем-то. Придет с работы:

– Ну как, новенького ничего?

– Нет, – говорит Коська. – Все по-старому.

Походит дядя Костя по комнате, походит, по стеклу постучит.

– Ну, а твои как дела?

– Дела идут, контора пишет, – говорит Коська.

Смеется Коська, шутит, а самому не смешно.

– Так, так, – говорит дядя Костя. – Это, брат, очень хорошо, что контора пишет. А мне вот она не пишет.

А один раз посмотрел на Коську и говорит:

– Растешь ты, парень. Вот что я думаю: в школу тебе надо определяться.

Испугался Коська:

– В интернат?

– Ну, это не обязательно. Это мы обмозгуем.

Приуныл Коська. Думает: "Надоел я ему, вот он и хочет на учебу меня определить".

А дядя Костя сказал и забыл, о чем сказал. С Коськой он ласковый, шапку ему купил с ушами и с тесемками, а только видит Коська, что он не о нем, а о чем-то другом думает. Ночью дядя Костя спать перестал. Поспит немножко, проснется и опять не спит. В сени часто выходит, воду пьет. Или свет зажжет, лампу газетой прикроет, чтобы Коське спать не мешала, сидит и читает что-то.

И вот – уж зимой дело было – приходит раз Коська с работы и видит: в замочную дужку на входных дверях бумага какая-то всунута. Удивился Коська, посмотрел, а это письмо, конверт. На конверте – марка, печать стоит, адрес и маленькими буковками написано: "Константину Игнатьевичу Ходоровскому". А, это дядю Костю так зовут – Константин Игнатьевич Ходоровский.

Взял Коська письмо, пощупал, понюхал. На свет посмотрел. Но, конечно, читать не стал, спрятал.

Дядя Костя приходит:

– Ну, что новенького?

– Новенького ничего, – говорит Коська, – а придется вам плясать, дядя Костя.

– Это с какой же мне радости плясать?

– Угадайте.

– Не знаю.

– Письмо для вас получено.

– Ну, брат? Врешь! Покажи!..

Смешно даже: как маленький обрадовался дядя Костя. Схватил письмо – и к окну. Конверт растормошил, бумагу вытащил и читает. Читает и смеется. Даже брови у него на лоб полезли.

Коська постоял, посмотрел, вздохнул и в сени вышел. Дверь тихонько притворил, взял нож, лучину стал щипать.

Слышит – дядя Костя зовет его:

– Кось!

– Ну?

– Ты что там делаешь?

– Ничего. Лучину готовлю.

– Успеешь. Иди сюда.

Вошел Коська. Опять ходит дядя Костя по комнате. Но только теперь он веселый ходит. Руки в карманы засунул. Большие шаги делает. Помолодел даже как будто.

– Ну вот, – говорит, – и я дождался. Теперь и мне контора пишет.

Коська постоял, помолчал.

– А что, – спрашивает, – хорошее пишут?

– Очень даже хорошее.

Потом говорит:

– Так, как же, брат, сплясать тебе?

– Нет, – говорит Коська. – Не надо. Ведь я пошутил это.

– А то я могу. Пожалуйста. Я даже вприсядку могу, если желаешь.

Еще немного времени прошло. Как-то – под самый Новый год дело было доклеивал Коська остатки афиш.