Текст книги "Республика Шкид (сборник)"
Автор книги: Леонид Пантелеев
Соавторы: Григорий Белых
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Покончив с заголовком, Янкель уселся рядом с Японцем, и вдвоем они принялись за составление стихотворной передовицы, в которой нужно было изложить программу нового органа.
Стишки были слабые, но начинающих стенгазетчиков они вполне устраивали, и поэтому Янкель немедля стал переписывать их в колонку стенгазеты.
Первый номер «Зеркала» вышел на другой день утром.
Редколлегия была в восторге и все время вертелась около толпы читающих шкидцев. Повесили номер в столовой. За обедом Викниксор в своей обычной речи отметил новый этап в жизни школы – появление «Зеркала», – передал привет сияющим редакторам и пожелал им дальнейших успехов.
Стенгазета понравилась всем, но больше всего Янкелю. Тот раз десять подкрадывался к ней, с тайным удовлетворением перечитывая свои стихи:
Наша «Зеркало»-газета —
Орган школы трудовой,
В ней хотим ребят потешить,
Показать наш быт простой.
Успех первого номера окрылил редакцию, и скоро выпорхнул номер второй, уже более обширный и более богатый материалами, за ним третий, четвертый.
Так из бузы, из простой шалости родилось здоровое начинание.
А лето незаметно меняло краски.
Уже предательски поблескивали робкие желтенькие листики на деревьях, и темными, слишком темными становились ночи.
К шкидской даче неслышно подкрадывалась осень…
Однажды случилась заминка с продуктами. То ли в складе оказалась недостача, то ли с ордерами запоздали, но следствием этого явилось резкое сокращение и так уже незначительного пайка.
Перестали совершенно выдавать к обеду хлеб, а вечернюю порцию сократили с четверти фунта до осьмушки.
Шкида погрузилась в уныние. Такой паек не предвещал ничего хорошего; к тому же, по слухам, увеличение предвиделось не скоро.
«Зеркало», развернувшееся к этому времени в газету большого формата, забило тревогу. Появились запросы, обращения к педагогическому совету с приглашением осветить через газету причину недостатка продуктов.
Викниксор вызвал редакторов и имел с ними по этому поводу беседу, результатом которой явилась большая статья-интервью, которая никого не насытила.
Шкидцев охватила паника, но, пока третье и четвертое отделения ломали головы, ища выхода, первое и второе уже нашли его и втихомолку блаженствовали.
Выход был прост. Подходила осень, по соседству находились огромные стрельнинские огороды, в которых поспевал картофель. Огороды почти не охранялись, и пронырливым малышам ничего не стоило устраивать себе ужин из печеного, вареного и даже жареного картофеля. Для этого ходившие в отпуск выклянчивали дома и привозили в Шкиду – кто жир, кто жировар, а кто и настоящее коровье масло.
Скоро примеру младших последовали и старшие.
Паломничество в чужие огороды росло и ширилось, пока не охватило всю школу.
Прекратились сразу жалобы на скверный паек, на жидкий суп, потому что картошка, хорошая, розовая, молодая картошка, насытила всех.
Жидкий суп становился густым, как только его разливали по тарелкам. Печеная картошка сыпалась в тощий тресковый бульон, и получалось довольно приличное питательное блюдо.
На даче печек не топили, топилась только плита, но вокруг было так много густых перелесков, что в печках нужды и не чувствовалось.
Лишь только солнце переставало светить и, побледневшее, окуналось в дымчатые дали горизонта, вокруг шкидской дачи вместе с поднимающимся туманом со всех сторон выпархивали узенькие, сизоватые струйки прозрачного дыма.
Они рождались где-то там внизу, в лесу, у выдолбленных старых пней и высохшей травы.
Маленькие костры весело мигали, шипели сырыми сучьями и манили продрогших в сыром тумане ночных похитителей стрельнинской картошки.
Те приходили партиями, выгружали добычу и пекли в золе круглые катышки, приносящие довольство и сытость.
С дачи эти дымки в долине были хорошо видны, но первое время на них не обращали внимания, пока однажды Викниксор, выглянув из окна кабинета, не обнаружил возле этих дымящихся костров движение каких-то загадочных существ и не отправился исследовать это таинственное явление.
Загадочные существа в лесу вовремя заметили его длинную фигуру и в панике скрылись в чащу, а он нашел только десятка полтора костров и горы сырой и печеной картошки. Вызвав воспитанников, Викниксор велел им перенести все найденное картофельное богатство в кладовую для общего котла, а сам остался тушить костры.
Потом он вернулся на дачу, заперся у себя в кабинете и задумался.
Собственно, думать много не пришлось. Ясно было, что костры разводили воспитанники для того, чтобы печь картошку, которую они же воровали с огородов.
Надо было принять меры.
Викниксор вызвал прежде всего Янкеля и Япончика как представителей печати и предложил им начать кампанию в «Зеркале» против воровства, но «печать» скромно потупила очи, и последующие номера газеты ни словом не заикнулись о картошке.
Тогда завшколой сам сказал нужное слово. Он предупредил воспитанников коротко и веско:
– Кто попадется в краже картошки с чужих огородов, тот немедленно переводится в Лавру.
Угроза подействовала. Картошки стали воровать меньше, но зато ударились в близлежащие огороды за репой и брюквой.
Скоро разыгрался крупный скандал.
Пришли жаловаться. Сначала пришел один огородник, за ним второй… В общей сложности за три дня к Викниксору явилось шесть делегаций с категорическим требованием обуздать учеников.
Викниксор издал вторичный приказ по школе, еще более грозный, и запугивал шкидцев до отказа.
То тут, то там стали раздаваться голоса:
– Ну ее к черту, эту картошку!
– Еще запорешься!
Правда, еще находились смельчаки, которые по-прежнему ходили на отхожие промыслы, но благоразумные постепенно отставали.
– Ша! Бросаем, пока не влопались.
Так же говорили Янкель и Япончик:
– Довольно. С завтрашнего дня ни одной картошки с чужих огородов. А сегодня… Сегодня надо сходить в последний раз.
И пошли.
Было это после обеда.
День выдался пасмурный и холодный. Только что прошел дождь, и трава была сырая, леденящая. Но Янкеля и Японца это не остановило.
Захватили по наволочке с подушек, решив набрать побольше.
Вышли на трамвайную линию и зашагали по шпалам.
Япончик ругался и подпрыгивал, согревая посиневшие ноги.
– Черт! В такую погоду – да картошку копать.
– Ничего не поделаешь. Последний раз, – успокаивал его Янкель.
Наконец пришли к цели. Огород был большой и знакомый. Стенгазетчики уже привыкли к нему, так как оттуда они не раз таскали картошку. С минуту ребята постояли на дороге, оглядываясь и набираясь сил, потом Янкель нагнулся и юркнул в ботву. За ним последовал Японец.
Сразу же оба выругались. Действительность превзошла все ожидания. Дождь оставил заметный след: в грядах стояли лужи, глинистая земля превратилась в липкую кашу.
Зато копать было легко. Прямо руками дергали ребята мокрую ботву, и она покорно вылезала вместе с целым гнездом картошки.
Работали молча, изредка вполголоса перекликаясь, чтобы не терять друг друга из виду, и наконец, когда наволочки вздулись до отказа и не могли больше вместить ни одной картофелины, ребята выползли на дорогу. Но тут, взглянув друг на друга, они не на шутку испугались. Чистенькие белые рубашки стали серыми от глины.
– Здорово обработались, – сокрушенно проговорил Янкель, но Япошка только свирепо взглянул на него и дал знак отправляться обратно.
Подходили к даче.
– Как бы не засыпаться! Мимо Витиных окошек идти надо, – предупредил Янкель, но Японец и тут проявил беззаботность.
– Пустяки. Он слепой. Не заметит.
Ребята благополучно дошли до веранды, как вдруг в дверях показался Викниксор.
Оба редактора юркнули под веранду и притаились.
Шаги приближались.
– Не заметил, – успокоил себя дрожащий Японец и вдруг сжался.
– Еонин! Вылезай немедленно! – раздался окрик сверху.
Оба молчали.
– Еонин! Ну, живей!.. Кому я говорю!
– Вылезай, Япошка, – забеспокоился Янкель. – Запоролись, вылезай.
Тщедушное тельце Япончика показалось на свет, и, виновато моргая, он остановился перед Викниксором.
– А картошка где? – грозно спросил заведующий.
– Какая картошка?
– Доставай картошку, каналья! – заревел гневно Викниксор.
От слова до слова все это слышал Янкель, и, дрожа всем телом, он стал поспешно отсыпать картошку из наволочки; в голове его тем временем проносились мысли одна другой ужаснее.
«Засыпались… Позор… В Лавру отправят… Прощай, Стрельна… Прощай, Шкида… и прощай… прощай, газета «Зеркало»!..
– Доставай картошку! – гремело наверху.
Потом Янкель услышал непривычно тихий голос Япончика:
– Сейчас, Виктор Николаевич. – И сам Еонин показался перед щелью. Янкель молча сунул ему в руки наполовину опустошенную наволочку, и тот полез обратно.
Наверху завозились, и две пары ног, дробно отстукивая по настилу веранды, удалились.
Янкель осторожно вылез и огляделся. В таком грязном виде идти в школу нельзя. Надо было вымыться и выстирать рубаху. Дрожа от холода, он помчался к пруду, скинул белье и стал стирать его, потом тщательно выжал и надел. От мокрой рубахи стало еще холодней. Зубы выбивали барабанную дробь. Янкель побегал, чтобы согреться и обсушить белье на теле, потом постарался придать себе беззаботный вид и, насвистывая, направился к даче.
У дверей его встретили ребята и предупредительно насовали в руки желудей.
– Скажи, что желуди собирал. Витя искал тебя.
Однако желуди не понадобились. Лишь только он пришел в столовую, на него наскочили воспитатели.
– Черных, в спальню немедленно.
– Зачем?
– Иди, не разговаривай.
В спальне сидел Викниксор. При виде Янкеля он нахмурился.
– Раздевайся и ложись.
Янкель не понял, зачем он должен ложиться, но понял, что запирательства не помогут.
– Где наволочка?
– Сейчас принесу, Виктор Николаевич.
Вместе с картошкой появилась на свет и грязная, замусоленная наволочка.
Потом редакторов раздели, попросту отняли штаны, заставив их таким образом лежать в кроватях под домашним арестом.
Летом это было очень тяжелым наказанием, но теперь на дворе уже бродила осень, и наказание подействовало мало.
Много передумали Японец и Янкель, лежа в кроватях. Днем к ним забегали и сообщали последние новости:
– Вас в Лавру направляют!
– Викниксор выхлопатывает сопроводительные документы!
Новости были одна печальнее другой, и парочка приуныла. Потом постепенно к мысли об уходе привыкли. Горе стало казаться привычным, и преступники уже перестали считать себя шкидцами.
На третий или четвертый день ожидания Янкель предложил:
– Давай выпустим прощальный номер «Зеркала».
Японец согласился.
Нелегко было делать последнюю газету.
Японец написал забавный фельетон под названием «Гроза огородов». Читая, оба смеялись над злополучными похождениями двух бандитов, а когда прочли, задумались. Грустно стало.
Фельетон пустили гвоздем номера. Это было своевременно. Вопрос о переводе Янкеля и Японца был злободневным вопросом, и вопросом спорным. На педагогическом совете мнения разделились. Одни стояли за перевод ребят в Лавру, другие за оставление.
Янкель украсил фельетон карикатурами, потом написал грустное лирическое стихотворение – описание осени. Принес стихотворение и Финкельштейн – Кобчик, – недавно появившийся, но уже знаменитый в Шкиде поэт.
Прибавили ряд заметок, и наконец прощальный номер вышел.
Об отъезде в газете не было ни слова, но номер вышел на этот раз невеселый.
Наконец наступил последний день.
Янкелю и Японцу выдали белье и велели собираться. Серое, тусклое утро стояло за окном, накрапывал дождь, но когда одетые в пальто и сапоги ребята уложили свои пожитки и вышли на веранду, вся Шкида дожидалась их там.
Ребята попрощались.
Вышел Викниксор, сухо бросил:
– Пошли.
Вот уже и Петергофское шоссе. Блестят влажные трамвайные рельсы. В последний раз оглянулись ребята на дачу, где оставили своих товарищей, халдеев и – «Зеркало», любимое детище, взращенное их собственными руками…
Сели в трамвай.
Всю дорогу Викниксор молчал.
У Нарвских ворот ребята вылезли, ожидая дальнейших распоряжений.
Викниксор, не глядя на них, процедил:
– Зайдем в школу.
Пошли по знакомым улицам. В городе осень чувствовалась еще больше. Панели потемнели от дождя и грязи, с крыш капала вода, хотя дождя уже не было.
Показалось знакомое желтое здание Шкиды. Сердца у ребят ёкнули.
Они прошли двор, поднялись по лестнице во второй этаж.
Дверь открыл дворник.
Шаги непривычно гулко отдавались в пустынных комнатах. Странно выглядели пустые, мертвые классы, где зимой ни одной минуты не было тихо, где постоянно был слышен визг, хохот, треск парт, пение.
Викниксор оставил ребят и прошел к себе в кабинет.
Янкель и Японец переглянулись. Жалко было расставаться со Шкидой, к которой они так привыкли, а теперь стало и совсем невтерпеж – особенно когда они увидели знакомые парты с вырезанными ножиком надписями «Янкель-дурак», «Япошка-картошка».
Оскорбительные когда-то слова вдруг приобрели необычайную прелесть.
Ребята долго разглядывали эти надписи. Потом Янкель умиленно произнес:
– Это Воробей вырезал.
– Да, это он, – мечтательно поддакнул Японец и вдруг посмотрел на товарища и сказал: – Давай попытаемся? Может, оставит.
Янкель понял.
Раздались шаги. Вошел Викниксор. Он деловито осмотрел комнату и сказал:
– Парты запылились. Возьмите тряпки и вытрите хорошенько.
Ребята кинулись на кухню, принесли мокрые тряпки и стали обтирать парты.
Кончив, твердо решили:
– Пойдем к Викниксору, попытаемся.
На робкий стук последовало:
– Войдите.
Увидев ребят, Викниксор встал.
– Виктор Николаевич, вы, может, оставите нас? – заканючил Янкель.
– Оставите, может? – как эхо повторил Еонин.
Викниксор строго посмотрел через головы ребят куда-то в угол, пошевелил губами и спокойно сказал:
– Да, я вас оставляю. За вас поручилась вся школа, а сюда я вас привез только для того, чтобы вы почистили помещение к приезду школы. Завтра она переезжает с дачи.
Шкида переехала с треском. Едва трамвайные платформы остановились у дома и ребята начали разгрузку, уличная шпана окружила их.
– Эге-ге! Приютские крысы приехали.
– Крысы приехали!
– Эй вы, голодные! Крысенята!..
Воробей возмутился и подскочил к одному, особенно старавшемуся.
– Как ты сказал, стерва? Повтори!
Тот усмехнулся и, заложив руки в карманы, поглядел в сторону своих.
– А вот как сказал, так и сказал.
– А ну, повтори!
– Голодные крысы!
В следующее мгновение кулак Воробья беззвучно прилип к носу противника. Брызнула кровь.
– А-а-а! Наших бить!
Шпана смяла Воробья, но подоспела выручка. Шкидцев было больше. Они замкнули круг, и началась драка. Шпана сразу же оказалась в невыгодном положении. Их окружили плотной стеной. Сперва они бились отчаянно храбро, но скоро из десятка храбрецов половина лежала, а вторая половина уже не дралась, а только заслонялась руками от сыпавшихся ударов.
– О-ой! Больно!
– Хватит!
– Не бейте!
Шкида уже не слышала стонов. Она рассвирепела, и десятки рук по-прежнему без жалости опускались на головы врагов.
Побоище прекратил Викниксор. Увидев из окна, что питомцы его дерутся, он выскочил, взбешенный, на улицу, однако при виде его шкидцы брызнули во все стороны, оставив на поле битвы лишь избитых противников и Воробья, который был здорово помят и даже не в силах был убежать.
Это событие имело свои последствия. Едва шкидцы устроились и расставили в здании мебель, как получился приказ заведующего: «Никого гулять не выпускать». Ребята приуныли, пробовали протестовать, но приказ отменен не был. А на следующий день законодательство республики Шкид обогатилось двумя новыми параграфами.
В этот день состоялось общее собрание, на которое Викниксор явился с огромной толстой книгой в руках.
Притихшая аудитория с испуганным видом уставилась на эту глыбу в черном коленкоровом переплете, а заведующий поднял книгу над головой, открыл ее и показал всем первый лист, на котором акварельными красками было четко выведено:
– Ребята, – торжественно начал Викниксор. – Отныне у нас будет школьная «Летопись». Сюда будут записываться замечания воспитанникам, все ваши проступки будут отмечаться здесь, в этой книге. Все провинности, все безобразия воспитанников будут на учете у педагогов; по книге мы будем судить о вашем поведении. Бойтесь попасть в «Летопись», это позорная книга, и нам неприятно будет открывать ее лишний раз. Однако сегодня же при вас я вынужден сделать первую запись.
Викниксор достал карандаш и, отчетливо произнося вслух каждое слово, записал на чистом, девственном листе:
«Черных уличен в попытке присвоить казенные краски».
Ребята притихли, и все взоры обратились на Янкеля. А Янкель опустил глаза, не зная, огорчаться ему или радоваться, что его имя первым попало в этот исторический документ.
Возражать Викниксору он не мог. Накануне, когда переносили вещи, Гришка с особенным рвением таскал по лестнице тюки с одеялами и подушками, связки книг, посуду и другое школьное имущество. В коридоре, у входа в учительскую, один из пакетов развязался и оттуда выпали два начатых тюбика краски. Будь это что-нибудь другое – может быть, Янкель и задумался бы, но перед этим соблазном его сердце художника устоять не могло. Он сунул тюбики в карман и в тот же миг услыхал над головой голос Викниксора.
– Что у тебя в кармане, Черных?
Янкелю ничего не оставалось делать, как извлечь из кармана злополучные тюбики.
Викниксор взял тюбики, брезгливо посмотрел на Черных и сказал:
– Неужели ты, каналья, успел забыть, что тебя только что простили и что тебе угрожал перевод в реформаторий?!
– Они сами упали, Виктор Николаевич, – пролепетал Янкель.
– Упали в карман?
Викниксор приказал Янкелю немедленно отправляться в класс. Просить извинения на этот раз Янкель и не пытался. Никому не сказав о случившемся, он прошел в класс и весь вечер пребывал в самом ужасном унынии. Но вот миновала томительная бессонная ночь, наступил следующий день, и Янкель начал понемногу успокаиваться: может быть, Викниксор в суматохе забыл о нем? Оказалось, однако, что Викниксор не забыл. И теперь Янкель сидел под устремленными на него взглядами ребят и думал, что отделался он, пожалуй, дешево.
А Викниксор записью в «Летопись» не ограничился. Расхаживая по столовой с толстенной книгой в руках, он, чтобы внушить трепет и уважение к этой книге, растолковывал воспитанникам смысл и значение только что сделанного замечания.
– Вот я записал Черных, ребята: Черных хотел присвоить краски. Эта запись останется в «Летописи» навсегда. Кто знает, может быть, когда-нибудь впоследствии Черных сделается знаменитым художником. И вот он будет сидеть в кругу своих знакомых и почитателей, и вдруг появится «Летопись». Кто-нибудь откроет ее и прочтет: «Черных уличен в попытке присвоить казенные краски». Тогда все отшатнутся от него, ему скажут: «Ты вор – тебе нет места среди честных людей».
Викниксор вдохновляется, но, вдруг вспомнив что-то, оставляет бедного Янкеля в покое и говорит:
– Да, ребята, я отвлекся. Кроме «Летописи», у нас вводятся также и разряды. Вы хотите знать, что это такое? Это, так сказать, мерка вашего поведения. Разрядов у нас будет пять. В первом разряде будут числиться те ученики, которые в течение месяца не получат ни одного замечания в «Летописи». Перворазрядник – это примерный воспитанник, образец, на который все мы должны равняться. Он будет среди прочих в положении привилегированном. Перворазрядники беспрепятственно пользуются установленным отпуском, в вакационные часы они свободно ходят на прогулку, перворазрядники в первую очередь ходят в театры и в кинематограф, получают лучшее белье, обувь и одежду.
– Аристократия, одним словом, – с ехидным смешком выкрикнул с места Япошка.
– Да, если хочешь – это аристократия. Но аристократия не по крови, не наследственная, не паразитическая, а получившая свои привилегии по заслугам, добившаяся их честным трудом и примерным поведением. Желаю тебе, кстати, Еонин, стать когда-нибудь таким аристократом.
– Где уж нам уж, – деликатно ухмыльнулся Японец.
– Теперь выясним, что такое второй разряд, – продолжал Викниксор. – Второй разряд – это ученики, не получившие замечания в течение недели. Второй разряд тоже пользуется правом свободных прогулок и отпусков, все же остальное он получает во вторую очередь, после перворазрядников. Для того чтобы попасть в первый разряд, нужно месяц пробыть во втором без замечания. Третий разряд – это середняки, ребята, получившие одно или два не очень серьезных замечания, но третий разряд уже лишается права свободных прогулок, третьеразрядники ходят только в отпуск. Из третьего разряда во второй воспитанник переводится в том случае, если в течение недели у него не было замечаний, если же есть хоть одно замечание, он по-прежнему остается в третьем.
Шкидцы сидели придавленные и ошарашенные. Они не знали, что эта громоздкая на первый взгляд система очень скоро войдет в их повседневный быт и станет понятной каждому из них – от первоклассника до «старичка».
А Викниксор продолжал растолковывать новый шкидский «табель о рангах»:
– Теперь дальше. Все, кто получил свыше трех замечаний за неделю, попадают в штрафной разряд – четвертый – и на неделю лишаются отпусков и прогулок. Но… – Викниксор многозначительно поднял брови. – Но если за неделю пребывания в штрафном, четвертом, разряде воспитанник не получит ни одного замечания, он снова поднимается в третий. Понятно?
– Понятно, – отозвались не очень дружные голоса.
– А пятый? – спросил кто-то.
– Да, ребята, – сказал Викниксор, и брови его снова поползли вверх. – Остается пятый разряд. Пятый разряд – это особый разряд. В него попадают воры и хулиганы. Кто проворуется, того мы не только лишаем на месяц отпусков и прогулок, мы изолируем его от остальных воспитанников, а в тетрадях его будет стоять буква «В».
Янкель похолодел. Безобидное замечание в «Летописи» вдруг сразу приобрело страшный, угрожающий смысл. Он плохо слышал, о чем говорил Викниксор дальше. А тот говорил много и долго. Между прочим, он объявил, что, кроме общих собраний, в школе учреждаются еще и еженедельные классные, на которых воспитатели в присутствии учеников будут производить пересортировку в разрядах. Тут же были установлены дни – особые для каждого класса, – когда должна происходить эта пересортировка.
И вот в ближайшую пятницу в четвертом отделении состоялось собрание, на котором отделенный воспитатель Алникпоп объявил, кто в какой разряд попадет. Большинство, не успевшее еще заработать замечаний, оказалось во втором разряде. В списке третьеразрядников числились Янкель и Воробей. В четвертый разряд попал Япошка, умудрившийся за неделю получить пять замечаний, и все «за дерзость и грубость». Тут же на собрании он заработал новое замечание, так как публично назвал новую викниксоровскую систему «халдейскими штучками».
Янкель, к удивлению товарищей, ликовал. Зато рвал на себе волосы от обиды и негодования бедный Воробышек, получивший единственное замечание «за драку на улице», за ту самую драку, в которой он и без того потерпел самый большой урон.
Остальные ждали, что будет дальше, куда понесет их судьба и собственное поведение: наверх или вниз?
С «Летописью» – зоркой, как часовой, – начала свой новый учебный год Шкида.
Лето прошло…
