Текст книги "…Я был уже порочным"

Автор книги: Леонид Панасенко

Леонид Панасенко
…Я был уже порочным

В двигателе что-то бабахнуло – раз, другой, машина резко сбавила ход, и Николай, проникновенно выругавшись, свернул на обочину.

– Что-нибудь серьёзное? – спросил Виктор.

– Сейчас посмотрим.

Они вышли из машины. Николай поднял капот, постоял над мотором в раздумье, затем открыл багажник и стал доставать инструменты.

– Тебе помощь нужна? – Виктор потянулся, разминая затёкшую спину. – Может, что держать или подавать?

– Нет, старина. По-моему, зажигание барахлит. А это тонкая работа… Погуляй пока. Если понадобишься, я посигналю.

Виктор кивнул, потому что не любил и не понимал железо – крутящееся, ездящее, летающее, наконец, печатающее его книги.

Море от дороги, по которой они выбирались к Севастопольскому шоссе, было далеко. Но стоило Виктору отойти от машины на несколько шагов, как он услышал погромыхивание гальки. Серебристое и издали спокойное, море перекатывало её – безустанно, с тупой и мерной силой. Около дороги пахло камнем и пылью, но больше всего асфальтом и опять-таки железом, для которого и созданы все дороги. Пахло также ещё чем-то: очень знакомым, но пока не узнанным. От этого запаха-намёка на душе стало тревожно и сладко.

«К чему бы это?» – подумал Виктор.

Взгляд его ушёл дальше вдоль берега и наткнулся на знакомые башни санатория «Мелас». Когда-то он был здесь, – в незапамятные времена, ещё студентом…

«Сколько же лет прошло? – прикинул Виктор. – Двадцать? Нет. Двадцать два. Даже двадцать три…»

И вдруг он узнал медовый запах-намёк, витавший над дорогой. Вербейник!.. Так пахла Вера. Девушка, чьё присутствие в его жизни казалось ему нынешнему – искушённому и всё пережившему – какой-то игрой воображения, наваждением юности – загадочным и властным.

Вербейник… Он где-то здесь, рядом, растёт на обочине. Или, может, всё ещё более фантастично? Может, ещё с тех времён блуждает здесь, будто болид в космосе, атом запаха? Случайный, вечный, бессмертный атом… Остался и блуждает?

Виктор присел на придорожный столбик и будто провалился в прошлое.

В дом отдыха «Нижний Кастрополь» он приехал в конце ноября.

В сентябре его нежданно-негаданно буквально раздавило горе. Одно из неизбежных, но от этого не менее страшное. Он по инерции ходил на лекции, ел, спал, однако делал всё это почти бессознательно, потому что ни умом, ни сердцем не мог понять: как в один миг может разрушиться целый мир? Депрессия углублялась – Виктор завалил несколько зачётов. И вот тогда декан Макарова, женщина умная и властная, выхлопотала в профкоме путёвку и в разгар учебного года отправила его в Крым.

Так в один день Виктор перенёсся от слякоти Днепропетровска, от скоротечных снегов и нелепых дождей к никогда раньше не виданным обрывам и утёсам, рядом с которыми дремало аквамариновое море, зеленели кипарисы и какие-то незнакомые деревья. Бездумные загорелые лица отдыхающих обещали самое настоящее забвение.

Сестра-хозяйка – величественная и полусонная – открыла ему маленькую комнату, в которой стояли две кровати, отдала ключ.

– Напарник завтра приедет, – сказала она. – Занимайте, где вам понравится.

Сестра-хозяйка ушла, а он сначала вышел на длинную дощатую веранду, а затем, повинуясь какому-то подсознательному зову, направился к морю.

Спуск к берегу оказался неожиданно крутым. Опираясь на каблуки, Виктор сбежал по узкой тропе, спрыгнул на гальку. Море было равнодушное и угрюмое, словно его тоска. Странное дело! Эта похожесть как-то облегчила душу. Будто нашёлся, наконец, человек, которому так же неприютно и одиноко, как и ему.

Он внимательно всё рассмотрел. Валуны на берегу и камни в воде. Скалы, то подступающие к самой воде, то исчезающие в замысловатых складках берега. Жухлую траву и кустарники, так и не определившиеся к ноябрю – погибать им или зеленеть вечно.

– Э-эй-эй… – услышал Виктор зов.

На краю обрыва стояла девушка – белокурая, в коротком бежевом плаще и звала… его. Виктор в первый миг не поверил себе. Зовут кого-то другого, не его. Он оглянулся. На узкой кромке пляжа никого больше не было.

– Ловите!.. – услышал он весёлый возглас.

Девушка заскользила-побежала по тропке, стараясь не разгоняться, но всё равно убыстряя и убыстряя свой бег из-за крутизны спуска.

«Ловите…» – повторил про себя Виктор и шагнул навстречу незнакомке.

Она упала ему в руки – неожиданно тяжёлая, упругая, будто рыба, прикоснувшись к нему всем телом. В голове Виктора всё смешалось: белые колени, мелькнувшие перед глазами, толчок груди, от которого на миг, будто от удара электрического тока, помутилось сознание, наконец очень знакомый тонкий аромат, исходивший от девушки: то ли цветущей акации, то ли мёда.

Девушка засмеялась и освободилась из его объятий.

– Здравствуйте, – сказала она. – Вы, наверно, сегодня приехали? Я не видела вас на обеде.

– Только что.

Виктора от смущения бросило в жар. Тёмно-зелёные глаза девушки смотрели лукаво и выжидательно.

Он подал ей руку, чтобы спуститься ещё ниже – к холодной беспокойной воде.

– Жаль… А я завтра уезжаю.

Она сказала своё «жаль» так, что его можно было отнести и к их встрече. Жаль, мол, только встретились, а тут надо уезжать. По крайней мере, Виктор понял её именно так.

– Вы откуда приехали? – спросил он, смелея. Ему вдруг стало понятно: случилось нечто очень хорошее. Случилось или ещё случится. А может, происходящее – их болтовня, прикосновения рук, парение души – и есть то большое и радостное, в предчувствии чего не раз сжималось сердце?

– Из-под Москвы… Гусь-Хрустальный – слышали?

«Хрустальный, хрустальный…» – мелодичным перезвоном отозвался в нём голос девушки. Он вдруг узнал тонкий запах, который исходил от неё. Вербейник… Высокая трава с метёлками жёлтых цветов. В детстве, после войны, он ещё собирал её, а мама заваривала чай – душистый, медовый.

– Работаю ткачихой, живу в общежитии…

– Я тоже в общежитии, – обрадовался неизвестно чему Виктор.

– У нас там девчонок – миллион, – лукаво взглянула на него новая знакомая. – Приезжайте – выберете невесту.

– Я ещё учусь, – Виктор почему-то покраснел от своего признания. – На втором курсе филфака.

– Всё равно приезжайте, – засмеялась девушка.

За разговором они незаметно подошли к маленькой рощице деревьев с тёмно-зелёными, плотными на вид листьями. Девушка достала из кармана полиэтиленовый пакет.

– Поможете?

Она срывала эти откуда-то знакомые листья и рассказывала о себе. Виктор помогал, но лишь для вида. Во-первых, непонятно, зачем ей эти листья. Во-вторых, и это главное – для чего ускорять это странное занятие, которое позволяет быть вдвоём и во время которого иногда встречаются их руки.

Виктор прочёл – негромко, со значением:

 
Мы потеряли целый закат, – никому
не увидеть дружбу наших ладоней
в час, когда мир погружается в синюю тьму
 

– Чьи это стихи? Неужели ваши? – удивилась она.

– Пабло Неруды. Я очень люблю его. Знаю много наизусть.

– Почитайте ещё, – попросила девушка.

Он начал другой стих, пьянея от колдовского завораживающего ритма, от собственной смелости:

 
В тебе все реки поют, и душа моя с ними
течёт, как ты повелела, в тобой открытый предел.
Укажи мне, где цель, стань тетивой надежды,
и я в опьяненье на волю выпущу стаи стрел.
 
 
Всюду вокруг я вижу, как зыблется твоё тело.
Твоё молчание – облава моих пугливых минут,
твои хрустальные руки – долгожданная гавань
моим поцелуям и влажным моим желаньям приют.
 
 
На устах у любви твой голос влажнеет, крошится
в час, когда вечер гулкий катится в пустоту!
Так на донышке дня я слышу, как в чистом поле
молодые колосья шуршат у ветра во рту.
 

Виктор передохнул, облизал пересохшие губы.

Ещё никогда стихи не были так созвучны его душе, смутным страстям и желаниям, бродившим в нём. А как слушала его девушка! Каким мягким сиянием полнились зелёные глубины её глаз, как странно играла на её лице улыбка! Точь-в-точь зарница: грозы ещё нет, но сполохи неземного огня то вспыхивают на небосклоне, то угасают и от этого становится весело и чуть жутковато.

Девушка просяще взглянула: что же ты, мол, замолчал? Виктор начал нараспев:

 
Я двигался, помечая огненными крестами
белую карту твоей кожи. Тайной тропой
крался мой рот тайком, на паука похожий,
по тревоге твоей, за ненасытной тобой.
 
 
Грустное милое чудо, чтобы ты не грустила, —
что тебе рассказать у кромки закатных вод?
 

Он оборвал стихотворение, красиво и небрежно, как ему казалось, повёл рукой в сторону моря. Красное солнце уже готовилось нырнуть в студёную воду.

– Колоссально! – восхитилась девушка. – В жизни не встречала ничего подобного. Прочитайте ещё что-нибудь. Ну, пожалуйста.

– Более сдержанные или… такие? – Виктор выделил последнее слово и испугался: вдруг рассердится и уйдёт.

– Такие! – засмеялась девушка. Глаза у неё были тёмно-зелёные, будто эти загадочные листья, которые они рвали.

– Это «Песня отчаянья», – хрипло сказал он. – Слушайте:

 
…Женщина, плоть и оплот, возлюбленная утрата,
тебя я пою и тебя из влажной зову темноты.
 
 
Как чаша, ты приютила всю бескрайнюю нежность.
И забытьём бескрайним разбита, как чаша, ты.
 
 
Правила чернота одинокими островами,
и там в объятья свои любовь меня приняла.
 
 
Жажда была и голод, а ты, словно плод, манила,
битва была и гибель, а ты спасеньем была.
 
 
Женщина, как меня ты удержать сумела
в землях твоей души и на кресте твоих рук!
 
 
Томление по тебе было страшным и кратким,
взвихрённым и хмельным, напряжённым, как лук
 
 
Погост поцелуев, не гаснет пламя в твоих могилах,
пылают грозди, и птицы их до сих пор клюют.
 
 
Память искусанных губ и зацелованной кожи,
память голодных зубов и тел, заплетённых в жгут.
 
 
Бешеное сближенье жадности и надежды,
которое нас сплотило и навек развело.
 
 
……………………………………………….
 
 
Бешеное сближенье жадности и надежды,
которое нас сплотило и навек развело.
 
 
……………………………………………….
 
 
Такая судьба постигла парус моих желаний,
сорванный ветром судьбы, и вот – кораблём на дно!
 

– Не надо больше, – попросила вдруг девушка. – Вам будет плохо… – И спросила, глядя с жалостью и нежностью: – Вы очень одиноки, правда?

Виктор смутился.

– Наверно… Не знаю… Есть друзья, сёстры.

– Это не то. – Девушка помолчала, поправилась: – Не совсем то.

– Отец на фронте погиб – я его почти не помню. – Виктор вздохнул. – А мама этой осенью умерла. В сентябре…

Девушка слегка сжала его руку. Маленькая рука была жаркой и сухой.

– Не надо так, – попросила она. – Страшно так—«Кораблём на дно»… Всё у вас образуется. Вот увидите.

– Да я ничего… У поэтов всегда так: ушла девчонка, а для него это хуже атомной войны.

– А для вас? – лукаво прищурилась девушка. – Ведь вы тоже поэт.

– От-ткуда вы взяли? – Виктор от неожиданности даже заикнулся.

– Догадалась… Могу, кстати, лавром поделиться.

– Это лавр? – удивился Виктор и понюхал листья. Листья и правда пахли лавром.

Девушка тряхнула непокрытой головой. Соломенные волосы невесомо взметнулись над её плечами. Виктору перехватило дыхание – такое он видел только в кино.

– Лавр. Дома буду с ним суп варить и Кастрополь вспоминать.

«И меня», – с уверенностью подумал Виктор. Девушка бросила пакет на землю, вздохнула:

– Вы мне душу разбередили… Куда уж теперь суп…

Она помолчала, склонив голову.

– Вы слишком молоды, Витя. А тот, кого вы читали, наверно, стар, да и фамилия у него не русская. Вы не поможете нам – ни он, ни вы….

– О чём вы? – спросил Виктор, потеряв вдруг всю свою мальчишескую самоуверенность.

От её слов повеяло чем-то серьёзным, наболевшим. Виктор в силу своего полудетского максимализма мог посмеяться над чем угодно и не увидеть ничего святого даже в деве Марии, но боль он знал хорошо – в любых лицах. Отголосок её прозвучал и в словах новой знакомой.

– Вы не представляете, Витя, как мало надо женщине. Я уже не говорю о нежности, ласке… Достаточно, чтобы тебя просто заметили… О, вы не знаете нашего Гуся… Я как-то слышала, что семена цветов ветер всегда в одно место сносит. Собираются они там, цветут – всему миру на заглядение. Так и в Хрустальном… Девок-то у нас больше, чем цветов. Чужой кто приедет – поражается. А они, бедняжки, цветут, цветут и… вянут. Эх, разбросать бы нас по России! Да нет такого шального ветра.

– А вы уезжайте оттуда, – загорелся неожиданной идеей Виктор. – Приезжайте к нам, в Днепропетровск.

– Ах, Виктор, – грустно сказала, девушка. – Если бы всё решалось арифметикой. Кто-то из ваших собратьев писал: умереть от одиночества можно и в Париже.

Он даже руки опустил от таких слов. Что ей ответить? Как утешить? Но в следующий миг будто солнце выглянуло из-за туч – на лице спутницы появилась улыбка:

– Что вы такой впечатлительный, Витя. Мы с вами не во Франции, и я вовсе не собираюсь помирать. Рвите быстрее лавр – скоро стемнеет.

Через полчаса, наполнив доверху пакет, они стали взбираться на обрыв. Виктора вновь то и дело бросало в жар от неизбежных прикосновений, неотступного запаха вербейника.

Они остановились на едва освещённой веранде. Слова, которые ещё несколько минут назад переполняли Виктора, вдруг куда-то разом исчезли. Она завтра уезжает! До чего всё глупо – она уезжает. И имя… Он даже не спросил её имя. Или не расслышал. Она, кажется, говорила у моря… Всё!.. Сейчас попрощается и уйдёт…

Виктор вдруг заметил в руке у девушки ключ.

Какая удача! Есть повод продолжить разговор, а там… Они оба молоды и свободны. К тому же он ей понравился – это уж точно. Об этом говорили её глаза и руки. Он не мог обмануться.

– Давайте я вам помогу открыть дверь, – он потянулся за ключом.

Девушка спрятала руку с ключом за спину, потупила взгляд.

– Вы не так меня поняли, – промямлил Виктор, тотчас перенесшись с небес на землю. – Я и правда хотел помочь. Тут, говорят, везде негодные замки.

– Да нет, Витя, – смущённо ответила девушка. – Вы тут ни при чём.

Она поёжилась. К вечеру похолодало, появился ветер. От моря как бы приближалась полная и грузная луна. Её блеск ложился на воду, будто лёд, она и кралась по этому льду с величайшей осторожностью – а вдруг провалится.

– У меня к вам необычная просьба, – сказала девушка, глядя Виктору прямо в глаза. – Я жила в комнате не одна. Так вот. Моя напарница сейчас прощается, со своим приятелем. Вы понимаете?..

– Да, да, конечно, – пробормотал Виктор, хотя совершенно не понимал, к чему она клонит.

– Я знаю – вы одни в комнате. А мне не хочется гулять до утра по холоду. Разрешите поспать у вас три-четыре часа. Я уезжаю первым автобусом.

– О чём разговор! —с горячностью воскликнул он. – Спите, сколько вам захочется. Пойдёмте.

От волнения он замешкался с замком – ключ всё не попадал в скважину. Наконец, дверь открылась, Виктор пропустил гостью вперёд, но тут кто-то вышел на веранду, и он торопливо шагнул вслед за ней. Они столкнулись у двери. Девушка засмеялась. А на Виктора вновь повеяло душистым вербейником, мёдом и летом.

Сейчас я найду выключатель, – хрипло сказал он, шаря руками по стене.

– Не надо. Я уже раздеваюсь.

Эти простые слова обожгли Виктора. Отвернувшись, с колотящимся сердцем, он поспешно разделся, оторвав впопыхах пуговицу на манжете рубашки. Одежду он бросил на стул, а сам нырнул под одеяло и замер там, боясь даже шевельнуться.

Девушка раздевалась медленно – она долго шуршала одеждой. В комнате стояла такая глубокая тишина, что Виктор, казалось, слышал даже дыхание гостьи.

Он скосил глаза и только теперь как бы прозрел.

Комнату заливало сияние луны. Девушка сидела вполоборота к нему на соседней кровати и расчёсывала волосы. Они, рассыпавшись, сверкали на её обнажённых плечах, дымились и парили в пронзительном лунном свете.

«Она ждёт меня! Чтобы я подошёл…»

От этого открытия внутри у него всё сжалось и заныло, как перед неизбежным прыжком в ледяную воду.

Виктор считал себя уже достаточно искушённым в любви и даже немного порочным, потому что, потеряв невинность во время месячной практики в колхозе, он весь первый курс искал близости и довольно легко находил её. Особенно запомнилась Светка – такая же жадная на ласки, как и он, с которой они бродили весной, будто мартовские коты, и, одурев друг от друга, целовались где только могли.

«А вдруг я всё придумал?! – остудила Виктора новая догадка. – Даст пощёчину, расплачется и убежит. Что тогда?»

«Но ведь она уже завоёвана, – возразил он сам себе. – Вспомни, как она слушала стихи».

«Постыдись, – сказал другой голос. – Ты воспользовался чужим оружием. Неруда, конечно, бог поэзии, но где твои стихи? Нельзя же просидеть всю жизнь в тени великих и петь с чужого голоса».

«Иди к ней! – грубо и зло обозвался в нём голос страсти. – Чего ты дурью маешься, пацан. В жизни всё проще, чем ты себе представляешь». «Не смей! Она доверилась тебе…»

Девушка тоже легла. Тишина в комнате разрасталась, начинала угнетать. Виктор знал, чувствовал каждой клеточкой тела, что гостья тоже не спит. Он явственно слышал даже шорох её ресниц.

Он лихорадочно придумывал слова и фразы, которыми можно было бы разрушить тишину, но горло пересохло, а одубевший от волнения язык совершенно не повиновался.

От всего этого разболелась голова.

А лунный свет заполнял комнату всё больше и больше, будто океан во время прилива какую-нибудь прибрежную пещеру или грот. Призрачными громадными рыбами плавали в нём желания двух молчащих людей: безмолвно, чуть ли не сталкиваясь, но всякий раз испуганно уходя в сторону.

«Если бы она вымолвила хоть слово. Хоть полслова. Я понял бы этот знак… Раз она молчит, значит и правда устала и ни о чём таком не думает».

«Трус! Размазня! Сопливый студент! Ты же хочешь быть пророком, потрясать души людей… Найди одно-единственное слово. Любое! Лишь бы разбить эту проклятую тишину. Сделай это! Иначе потом будешь казнить себя за нерешительность».

«Она доверилась…»

Виктор, едва не застонав, укрылся с головой, замотался в одеяло, как в кокон. Он лежал в тупом оцепенении, понимая, что только чудо может изменить ситуацию. Сам он никогда не решится – нет, нет, невозможно. Она не такая, как… Светлана, как другие. Она чистая… святая.

Ему опять увиделось наполовину скрытое сумраком её лицо на фоне лунного окна, серебристый нимб волос, как бы парящий над её головой. Вновь и вновь, будто в замедленном киноварианте, всплывала над её лицом прекрасная, чуть полноватая рука, и гребень подхватывал потрескивающее пламя волос.

Он не заметил, как переступил порог сна.

А когда открыл глаза – ему показалось, что это произошло через мгновение, что он вовсе не спал – прожектор луны уже не светил в окно, и в комнату проникали холодные отблески рассвета.

Соседняя кровать была пуста и так аккуратно заправлена, что, казалось, никто на ней и не спал.

«Уехала!»

Виктор вскочил, ещё не зная зачем, стал торопливо одеваться.

На тёмном покрывале он вдруг заметил нечто белое и безумно обрадовался: может, что забыла, может, надо вернуть, найти… «Нечто» оказалось листиком из блокнота.

Виктор подошёл к окну. В записке было буквально несколько слов:

«Спасибо за всё. Вера».

«Нет, нет, – подумал он. – Её, конечно, зовут иначе. Лена или Оля, или ещё как-то. Да – не Вера. Она назвалась на пляже совсем иначе. Это она нарочно так подписалась. Спасибо, мол, я верила тебе».

Он обулся, схватил плащ и побежал к автобусной остановке. Может, она ещё не успела уехать?

Однако на шоссе было пусто. Виктор прочитал расписание на остановке, взглянул на часы. Поздно! Первый автобус на Симферополь ушёл уже минут сорок назад.

Он зачем-то постоял ещё минут двадцать, поглядывая вдоль шоссе то в одну, то в другую сторону. Затем, опустошённый и разбитый, побрёл к дому отдыха.

Порывами налетал ветер. За деревьями, где был спуск к берегу, море сердито таскало камни.

Когда Виктор вернулся в комнату, там уже хозяйничал его будущий сосед: здоровенный дядька лет сорока с большими руками, в которые въелась угольная пыль. На столе стояли бутылка водки и две бутылки вина, лежала целая гора домашних пирожков, солёные огурцы и уже почищенные варёные яйца.

– Семён, – назвался сосед. – Семён Приходько. Бригадир проходчиков из Павлограда. Может, слышал про такой город?

– А я из Днепра, – тускло улыбнулся Виктор.

– Ёлки зелёные – земляк… – удивился и обрадовался Семён, будто они встретились по меньшей мере где-то в Африке. – Что ж ты такой смурной, браток?! Да я тебя сейчас вмиг вылечу. Садись за стол – знакомиться будем.

После первой сосед вдруг хлопнул себя по лбу, будто что-то вспомнил, повернулся к кровати.

– Держи свой трофей, студент. Молодец! Только в следующий раз воюй на своей территории.

Виктор взял вещицу, пригляделся. Щёки его ожёг румянец стыда. Это была заколка для волос – маленькая, с перламутровым верхом. Такую он видел вчера у Веры. Потеряла… А он её потерял. Неузнанную и загадочную, такую необходимую. Иначе почему бы сердцу так болеть и жаловаться?

После обеда уезжала её подружка – их комнату он запомнил. Виктор несколько раз порывался подойти и спросить: может, знает адрес, ведь девчата всегда в таких случаях обмениваются адресами. Порывался – и не смог. Вдруг та что-нибудь сама спросит или намекнёт на… эту ночь.

Прошло несколько дней.

Чувство потери не покидало Виктора.

По ночам, несмотря на храп Семёна, ему слышался шелест Вериных ресниц, но особенно донимал запах. Медовый дух вербейника не выдули из комнаты даже штормовые ветры, от которых два дня подряд содрогался весь их дощатый корпус.

Он тосковал, понимая, что не осмелится искать девушку – да и как? где? – и задыхался от желания видеть её, разговаривать с ней. Однажды днём, когда Семёна не было, он взял его подушку и, почувствовав аромат-вербейника, зарылся в неё лицом. Короткие слёзы, которых тут же устыдился, облегчили душу. Захотелось с кем-нибудь поделиться пережитым, и он впервые вспомнил о тетради со своими первыми стихами.

До конца заезда он, помнится, только тем и занимался, что писал.

Солнце припекало уже всерьёз, но Виктору от воспоминаний стало почему-то зябко.

Он подошёл к машине, заглянул в открытый капот. Николай завинчивал гайки. Виктор знал, что его коллега из Симферополя честно прошёл все этапы взросления автолюбителя – от горбатого «Запорожца» до этой белой красавицы «Волги» – и поэтому не беспокоился из-за вынужденной остановки. Если Николай не исправит, то механик на станции техобслуживания и подавно.

«Кажется, я тогда ещё что-то из Неруды хотел ей прочесть? – подумал он. – Но что? Разумеется, нечто взрывное и страстное. Кажется, это:

 
По тебе я ночами изнываю от жажды
и сквозь бред прорываюсь тщетно к жизни твоей.
Так до судорог жаждет опалённая сельва
жаждой жаркого горна, жаждой жадных корней.
Что мне делать? Я сгину без очей твоих ночью.
Я без них различаю одну пустоту.
 
 
……………………………………………………………………………
Как забыть тебя, если невозможно забыть?
Если ты наважденье, как избыть его, если
даже кости и жилы жадно жаждут тебя?
Жаждут до исступленья, беспощадное счастье,
разрываясь от боли и до боли любя.
Жажда губы сожгла мне. Где же губы любимой?
Жажда выпила очи. Что же очи твои?
 

– Ты что за стихи бормочешь? – спросил Николай, не-отрываясь от работы. – Вдохновенье накатило?

– Да нет. Это не мои, – рассеянно ответил Виктор.

Незабываемый, ни с чем не сравнимый запах вербейника вновь коснулся его, и Виктор с тоской подумал: «А ведь я мог поехать в Гусь-Хрустальный. Скажем, во время каникул. Найти их текстильный комбинат… Имя я знал… Хотя, конечно, бабка надвое гадала. Ну, нашёл бы, добился, женился там… А дальше что? Опять пришли бы всевластные жизненные стереотипы: загадку они опошлили бы, а тайну задушили бы голыми руками… Впрочем, скажи ей спасибо – девушке Вере. Без всяких интеллигентских выкрутасов. Ведь это она разбудила твою гордость. Сама того не ведая, она сделала тебя поэтом».

– У меня в этих краях любовь была, – сказал он задумчиво и посмотрел в сторону моря. Оно сияло так, что на глаза невольно наворачивались слёзы. – Блондинка, старше меня лет на пять… Очень чистая.

– Все мы чистые, – бездумно повторил Николай, снимая колпачки со свечей зажигания.

– А я наоборот – порочный был. Юный и порочный. – Губы Виктора сложились в ироничную улыбку.

– Все мы порочные, – опять-таки не вникая в смысл его слов, согласился Николай.

Давний аромат не исчезал. Казалось, он одновременно струится в долину с гор, прилетает с дневным бризом от моря, просачивается даже из-под земли.

– Что за одуряющий запах? – спросил Виктор у приятеля, расстёгивая верхнюю пуговицу тенниски. – Вербейник, что ли?

– Я вообще, кроме бензина, ничего не слышу, – сказал Николай. Он поднял голову от двигателя, принюхался. – Какой ещё вербейник? У нас такой травы нет, не растёт.

Виктор промолчал.

Он окончательно уверовал, что бессмертный атом давнего запаха таки нашёл его. Странный посланник юности, когда он без особого труда умудрялся быть одновременно порочным и безгрешным.