Текст книги "Дни нашей жизни"
Автор книги: Леонид Андреев
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Меблированные комнаты «Мадрид».
Довольно большая комната, в которой живет Ольга Николаевна с матерью. За деревянной, не доходящей до потолка перегородкой спальня; в остальном обстановка обычная: круглый стол перед проваленным диваном, несколько кресел, зеркало; грязновато; в кресле валяется чья-то юбка. Сумерки. В открытую форточку доносится негромкий благовест с ближайшей, по-видимому, небольшой церковки: звонят к вечерне.
Ольга Николаевна, вся в черном, бледная, читает у окна «Московский листок». За перегородкой горничная Аннушка убирает постель.
Ольга Николаевна. В «Московском листке» пишут, что опять шесть самоубийств, Аннушка. И все женщины, и все уксусной эссенцией… Как они могут? Вы очень боитесь смерти, Аннушка?
Аннушка(из-за перегородки). Кто же ее не боится, барышня?
Ольга Николаевна. Я боюсь смерти. Иногда так трудно жить, такие несчастья, такая тоска, что вот, кажется, взяла бы и выпила. А нет, страшно. И, должно быть, очень больно – ведь она жгучая, эта эссенция.
Аннушка. У нас горничная, которая допрежь меня жила, эссенцией отравилась: мучилась долго, два дня.
Ольга Николаевна. Умерла?
Аннушка. Схоронили. А поздно вы встаете, барышня. Люди добрые к вечерне идут, а вы только-только глазки протираете. Нехорошо это!
Ольга Николаевна. А зачем рано вставать? Не все ли равно! Когда спишь, жизни по крайней мере не чувствуешь. А кроме того, бывают хорошие сны. Аннушка, а студент… Глуховцев дома?
Аннушка. Сейчас к себе в номер прошел…
Ольга Николаевна. Один?
Аннушка. С товарищем с каким-то. Вихлястый такой, на подсвечник похож.
Ольга Николаевна. Уж вы скажете – на подсвечник! Аннушка, голубчик, сделайте мне такое одолжение: когда товарищ уйдет, передайте Глуховцеву вот эту записочку.
Аннушка. Не стоило бы, барышня! Студент они хорошенький, зачем смущать? Ну, уж если вы приказываете, конечно, отнесу. (Выходит из-за перегородки.) Где записочка, давайте.
Ольга Николаевна. Вот. Закройте форточку, Аннушка.
Аннушка(льстиво). Что я вам хотела сказать, милая барышня. На новом вы теперь положении, офицеры у вас бывают… Я-то что ж, мое дело, конечно, сторона, но только и белье лишний раз перемени, и хлопот всяких достаточно, вы сами понимаете, милая барышня…
Ольга Николаевна(отворачиваясь). Ну?
Аннушка. Говорила я вашей мамаше, и оне мне обещали три рубля в месяц платить, – так уж вы напомните им.
Ольга Николаевна. Хорошо. А разве… гости вам ничего не дают?
Аннушка. Да разве их устережешь? Так стараются прошмыгнуть, чтоб ни кот, ни кошка не заметили.
Входит Евдокия Антоновна. Раздевается. Видимо, находится в приятном настроении и временами напевает какой-то романс по-французски.
Евдокия Антоновна. Ступайте, Аннушка, вы нам не нужны.
Аннушка. Я вот говорила барышне насчет трех рублей, помните, барыня милая, что вы обещали.
Евдокия Антоновна. Ах, мой бог! Какая вы, Аннушка, надоедливая. Не беспокойтесь, не пропадут ваши три рубля.
Аннушка. Три с полтиной. Вы мне еще полтинник должны, помните, за тянучками посылали?
Евдокия Антоновна. Вы получите четыре, Аннушка. Ступайте! Вы постель прибрали?
Аннушка уходит.
(Напевая.) Нет, это ужас, это какой-то вертеп – стараются грабить прямо-таки среди бела дня! Ты представь, Оля… (напевает) сейчас меня зовет этот подлец управляющий и говорит, что мы должны прибавить десять рублей за номер. Это ужас! (Напевает.) Скотина! Олечка, хочешь мармеладу? абрикосовский.
Ольга Николаевна. Давайте. (Не глядя, протягивает руку.)
Обе едят. Молчание.
Это не абрикосовский.
Евдокия Антоновна(с ужасом). Ну что ты говоришь! А клялся, что абрикосовский. Погоди, Олечка, не кушай, я все это соберу и брошу ему назад в его подлую харю!
Ольга Николаевна. Мамаша… я не хочу, чтобы сегодня кто-нибудь был.
Евдокия Антоновна. Это что за новости?
Ольга Николаевна. Я не хочу.
Евдокия Антоновна(угрожающе). Оля! (Напевая.) Об этом раньше нужно было думать, мой друг: я не позволю, чтобы из-за какого-то каприза какой-то девчонки меня ставили в неловкое положение… Целый день не пивши, не евши бегаю по городу… Вы тут изволили почивать, Ольга Николаевна, а у меня маковой росинки во рту не было… Наконец нашла вполне достойного человека, и вот извольте! Нет, дочь моя, я не позволю, чтоб надо мною так глумились! Если ты не можешь оценить всех жертв, которые я приношу… (Напевает.) Впрочем, кушай, Олечка, все равно уж полкоробки он не возьмет. Скотина!
Ольга Николаевна. А кто он, этот?
Евдокия Антоновна. Всего только полковник.
Ольга Николаевна. Полковник?
Евдокия Антоновна. Да-с, полковник. Он, положим, только врач, военный врач, и уже не служит, но по чину – он полковник. И главное, имей это, Олечка, в виду и держи себя прилично, этот человек очень серьезный, не развратник и имеет самые серьезные намерения. Как тебе это нравится – сто рублей в месяц и подарки?
Ольга Николаевна. А тот негодяй жаловался, что семьдесят пять рублей дорого.
Евдокия Антоновна. Скотина! Вот видишь, Олечка, а ты (напевает) упрекаешь меня.
Ольга Николаевна. Хорошо, мамаша. Но только имейте в виду, что уж кроме этого я никого не хочу. Я не желаю быть потаскушкою!
Евдокия Антоновна. Как ты можешь думать это, Оля? Если обстоятельства нас заставили, то ведь нельзя же думать, что это будет вечно!
Ольга Николаевна. Я не желаю быть потаскушкою!
Евдокия Антоновна. Как ты выражаешься, Оля! Да, вот что я хотела тебе сказать: тут этот студент, Глуховцев… ты не будь с ним жестока, Оля. Бедный мальчик без семьи, мне так жаль, что я тогда так сильно погорячилась.
Ольга Николаевна(кричит). Не смейте говорить про него! Я прошу вас, чтобы вы никогда о нем не говорили! Это бесчестно!
Евдокия Антоновна. Боже мой, какая дура! Я ей хочу добра, ведь ты же его любишь?
Ольга Николаевна(кричит). Мамаша!
Евдокия Антоновна(утешая). Ну перестань, Олечка, поверь мне, это так нелепо. Мальчик один, без семьи, ты ему дашь так много любви, – ведь я знаю, какое у тебя сердце, Олечка. Что же тут плохого? Неужели будет лучше, если мальчик станет развратничать, как все они? Ведь это ужас!
Ольга Николаевна. Он не согласится, мамаша.
Евдокия Антоновна. Ну и будет дурак! Тут полковник, почтенный человек, а что такое он, мальчишка, я сама с ним поговорю.
Ольга Николаевна. Нет, нет, мамаша! Не смейте! Я вам не позволю этого!
Евдокия Антоновна(уступчиво). Как хочешь, дружок. Вы оба люди молодые, и не мне, старушке, вмешиваться в ваши дела. Ты просто позови его посидеть часочек, и он сам все поймет, когда увидит тебя, моя прелесть. Не хочешь наливочки, Оля? Выпей, голубчик, очень сладкая. А я сейчас (оправляется перед зеркалом) поеду за ним.
Ольга Николаевна. За ним? Уже?
Евдокия Антоновна. Конечно, я не позволила бы себе унижаться ради какого-нибудь молокососа, но это такой почтенный человек, да вот ты сама увидишь. И имей в виду, Олечка, он говорит, что привык ложиться рано, так что… ты понимаешь, Оля?
Ольга Николаевна. Ко мне сейчас придет Глуховцев.
Евдокия Антоновна(испуганно). Ни в каком случае! Завтра когда хочешь, но сегодня – ни в каком случае. Ты подумай, в какое положение ты ставишь меня!
Ольга Николаевна. Нет, он придет!
Евдокия Антоновна. Оля!
Ольга Николаевна. Нет, придет!
Евдокия Антоновна. Ты хочешь, чтобы я сама с ним поговорила? Пожалуйста, я буду очень рада! Мне уж достаточно надоел этот наглый мальчишка! Грубиян!
Ольга Николаевна. Нет, нет, он сейчас же уйдет.
Евдокия Антоновна. Смотри! (Звонит.) Я буду дома, Оля, через час. Пожалуйста, не забудьте, через час!
Ольга Николаевна. Хорошо. Не забуду. Шляпку-то поправьте – на боку.
Аннушка(входит). Звонили?
Евдокия Антоновна. Ах, да, моя милая. Пойдите и пригласите сюда студента Глуховцева.
Аннушка. Семьдесят четвертый?
Евдокия Антоновна. Да, в номере семьдесят четвертом. Скажите, что барышня очень просили немедленно прийти. Понимаете – барышня, но не я!
Ольга Николаевна. Чтобы сейчас, Аннушка!
Аннушка уходит. Евдокия Антоновна, уже одетая, целует Ольгу Николаевну в лоб.
Евдокия Антоновна. До свидания, малютка. Да, кстати, ничего, пожалуйста, не кушай, я позабочусь о закуске. Мне не совсем нравится, что ты в черном, Олечка… Но, впрочем, может быть, так лучше, скромнее. Adieu, ma cherie![3]3
Прощай, моя милая! (франц.)
[Закрыть](Уходя, сталкивается в дверях с Глуховцевым, который молча дает ей дорогу.) Ах, это вы, мой друг! Проходите, проходите, пожалуйста; Олечка дома. Вы простите меня, старушку, что я так погорячилась тогда на бульваре, но я была несколько в нервном состоянии. Прощаете?
Глуховцев(глухо). Я ничего. Пожалуйста.
Евдокия Антоновна. Ах, молодость так великодушна! До свидания, дружок, я очень тороплюсь. (Ольге.) До свидания, дитя мое! (Уходит.)
Глуховцев. Здравствуйте, Ольга Николаевна.
Ольга Николаевна. Здравствуйте, Николай Петрович.
Глуховцев. Вы хотели меня видеть?
Ольга Николаевна. Да. Присядьте, пожалуйста.
Молчание.
Вы очень похудели… Николай Петрович.
Глуховцев. Нет, отчего же мне худеть? А вот вы, кажется, действительно немножко побледнели. Вы не совсем здоровы?
Ольга Николаевна. Коля!
Молчание.
Глуховцев(вставая). Можно уходить?
Ольга Николаевна(также встает). Нет, посидите, пожалуйста.
Оба садятся.
Как давно я вас не видела.
Глуховцев. Восемь дней.
Ольга Николаевна. А я думала – больше!
Глуховцев. Нет, восемь дней.
Ольга Николаевна. А как здоровье Онуфрия Николаевича?
Глуховцев. Ничего. Он сейчас был у меня. Он, вероятно, будет у меня жить.
Ольга Николаевна. Да?
Молчание.
А вы помните Воробьевы горы?.. Коля!..
Глуховцев(резко). Нет. Вообще я не понимаю, Ольга Николаевна, о чем нам с вами говорить. Я очень удивился, когда получил вашу записочку. Все так ясно…
Ольга Николаевна(тихо). Нет, не ясно…
Глуховцев. Вы меня не любите…
Ольга Николаевна(тихо). Нет, люблю.
Глуховцев(вскакивая). Да? Любите? Тогда зачем же… зачем же тогда, Ольга Николаевна, вы делаете все это? Пожалуйста, объясните.
Ольга Николаевна(беспомощно). Колечка…
Глуховцев. Колечка. А как вы того офицера звали-Петечка, Васечка? А как вы того негодяя звали, который третьего дня, ночью, был у вас? Тоже Колечка? Николаев так много. Что же вы молчите? А?
Ольга Николаевна(плачет). Что же я скажу! Пожалей меня! Разве ты не видишь, как я несчастна! Я ни одной ночи не спала.
Глуховцев. Офицеры мешали?
Ольга Николаевна. Ты оскорбляешь меня!
Глуховцев. Да разве вас можно оскорбить?
Ольга Николаевна(гневно). Николай Петрович!
Глуховцев. Что прикажете, Ольга Николаевна?
Ольга Николаевна(тихо). Ты презираешь меня?
Глуховцев. А разве вы можете рассчитывать на что-нибудь другое? Я бы попросил вас, чтобы вы разрешили мне уйти. Меня ждут товарищи.
Ольга Николаевна(плачет). И ты… и ты презираешь меня, господи. И никто… и ни одна душа на свете… не видит, что ведь я же девочка… мне еще восемнадцати лет нету… кто же пожалеет меня? Господи! Кому я нужна? Взять бы мне уксусной… эссенции… да и от… равиться.
Глуховцев. Ольга Николаевна! Оля!
Ольга Николаевна(плачет). Вон у тебя товарищи… Онуфрий Николаевич… жить с тобою будет. А я с кем? Господи! Разве я виновата, что меня сделали такою? Тогда, на Воробьевых горах, все смеются, все такие хорошие, а я одна, как п-п-потерянная, с-стыдно в глаза смотреть! Кто же меня пожалеет? Господи!
Глуховцев. Мне жаль тебя, мне очень, очень жаль тебя. Но вы подумайте, что же мне делать? Ведь вы же сами захотели, вы сами ушли.
Ольга Николаевна. Она меня увела.
Глуховцев(гневно). Как же вы позволили?
Ольга Николаевна. Я… я… боялась.
Глуховцев. Вот, вот, вот, боялась! Вот он, этот страх, который делает вас рабою, игрушкою… потерянной женщиною. Вот, вот!..
Ольга Николаевна. Да разве мне хорошо, Коля? Ну да, я боюсь, у меня нет храбрости, как у других, но ведь я же такая молоденькая! Дай мне пожить, не отталкивай меня, и я, может быть, тоже стану храбрая, не буду бояться, сделаюсь честной. Не отталкивай меня, Колечка!
Глуховцев. Почему ты мне тогда, раньше, не сказала, что ты на содержании?
Ольга Николаевна. Я… я забыла об этом. Мне так хорошо было с тобою, я так любила тебя, что я совсем забыла, какая я, все, все позабыла.
Глуховцев. А завтра же снова придет какой-нибудь покупатель, и вы снова…
Ольга Николаевна(горячо). Нет, Коля, клянусь тебе. Я буду работать. Дай мне только оправиться немного, не отталкивай, пожалей меня!
Глуховцев. Это ложь!
Ольга Николаевна. Клянусь тебе, Коля! (Становится перед ним на колени.) Приласкай меня, назови меня… Оль-Оль.
Глуховцев. Нет, не надо на колени! Я прошу вас, не надо! Ольга Николаевна! Ах, господи! Оля! Оль-Оль!
Ольга Николаевна(не вставая). Вот и назвал… Милый мой, прекрасный мой! Я ведь так, я ведь так люблю тебя.
Глуховцев. Встань, Оля. Не буду говорить, пока ты не встанешь!
Ольга Николаевна. Не сердись, милый. Ты такой великодушный, благородный, как ты можешь сердиться на девочку?
Глуховцев. Встань, встань! Я не могу так.
Ольга Николаевна встает.
Ольга Николаевна. Сядем. Колечка, на диван.
Глуховцев. Нет, нет, Оль-Оль, я лучше похожу.
Ольга Николаевна. Ну походи.
Глуховцев. Ты действительно любишь меня?
Ольга Николаевна. Как же ты можешь сомневаться в этом? Ты посмотри только, какая я измученная: у меня кровинки в лице не осталось. Сегодня утром посмотрела на себя в зеркало, и так стало жалко, что даже заплакала. Молодости жалко, красоты своей жалко. (Тихонько плачет.)
Глуховцев. Да. Молодости… Вот ты говоришь, похудел я… А ты знаешь, что я за эту неделю чуть не сошел с ума? Вдруг так неожиданно, так сразу… Я ничего не понимаю. Почему? Зачем? Наконец, что я сделал такое, чтоб меня наказывали так больно?
Ольга Николаевна. Оставь, Коля! Ты ничего не сделал, ты благородный. Я во всем виновата.
Глуховцев. Нет, Оль-Оль. Сделал что-то, я чувствую это, – но что? То, что я ни о чем не думал? Может быть, мне и вправду нужно было задуматься, расспросить тебя, не быть таким неосмысленным теленком, который увидел траву, обрадовался и тут запрыгал… Конечно, к своим поступкам нужно относиться сознательно, особенно когда вступаешь в связь с женщиной. Но понимаешь, Оль-Оль, я ведь ни разу не подумал, что наши отношения могут быть названы связью.
Ольга Николаевна. А разве я думала о чем-нибудь? И разве можно думать о чем-нибудь, когда любишь?
Глуховцев. Ну, ты женщина, то есть девочка, если принять в расчет твои года, – ну а я? Меня Онуфрий называет испанским ослом, а вот как начали мы вместе с ним соображать, так оказалось, что и он такой же осел. Ты знаешь, уже третью ночь мы с ним не спим и все обсуждаем этот инцидент.
Ольга Николаевна. Он против меня, Онуфрий Николаевич?
Глуховцев. Он против тебя и против меня, а сегодня и против себя оказался. (Гундосит, передразнивая Онуфрия.) Ты, Коля, дурак, ну и я, Коля, тоже дурак. Знаю только, что тебе не удалось образовать тихое семейство, – но почему, про то написано в энциклопедическом словаре. Осел!
Ольга Николаевна. Нет, я очень люблю его, он прекрасный человек. Колечка, сядь около меня.
Глуховцев. Зачем? (Садится.)
Ольга Николаевна(обнимает его, тихо). Помнишь Воробьевы горы?
Глуховцев(обнимая ее). Оль-Оль, ты правда будешь работать?
Ольга Николаевна. Буду, родной. Ты только поверь мне, не торопи меня. Дай мне хоть немного оправиться.
Глуховцев. Но ты же говорила, что ничего не умеешь делать?
Ольга Николаевна. Ты меня научишь всему. Ты умный!
Глуховцев. А ты будешь слушаться? (Вдруг отталкивает ее, пытаясь высвободиться из ее объятий.) Нет, Оль-Оль, не надо. Пусти меня. Я опять ничего не понимаю. Где же правда, Оль-Оль? Где же эта проклятая правда?
Ольга Николаевна(грустно). Правды нет на свете, Колечка. (Снова притягивает его к себе и целует.)
Глуховцев. Вздор! Есть! (Целует.) Есть, Оль-Оль! (Целует.)
Ольга Николаевна. Нету, Колечка. (Целует.)
Глуховцев. Пусти меня!
Ольга Николаевна. Нет.
Глуховцев. Пусти меня!
Ольга Николаевна. Нет. Нет. Нет. (Целует его.)
Глуховцев(вскакивая). Нет, это невозможно! Оль-оль, оставь меня, я схожу с ума!
Ольга Николаевна(нагоняет его и обнимает). Куда же ты? Нет, нет, обними меня! Я тебя люблю. Я тебя люблю.
Глуховцев(обнимает ее и смотрит прямо в глаза). Оль-Оль, очарование мое, ведь это правда? Правда, что ты меня любишь? Правда, что я смотрю тебе в глаза? Что ты опять со мною, мое счастье, моя прелесть?
Ольга Николаевна. Правда, правда! Все правда, мой любимый!
В дверь стучат.
Постой, кажется, стучат!
Глуховцев. Нет, теперь я тебя не пущу!
Резкий стук в дверь.
Ольга Николаевна(вырываясь). Пусти, пусти! Это мама. Уходи скорее. Потом, потом мы увидимся.
Глуховцев. Почему же уходить? Она же сама сегодня извинялась и… (Кричит.) Войдите! Войдите!
Евдокия Антоновна(входя и презрительным взглядом окидывая студента). Оля! А вы еще здесь, господин Глуховцев?
Ольга Николаевна. Он сейчас уйдет. Коля, миленький, послушай… (Ведет его к двери.) Я сейчас, мамаша, я только провожу его до номера.
Глуховцев(вырываясь). Прошу вас не трудиться! Я сам! (Быстро уходит.)
Ольга Николаевна(заламывая руки). Ушел! Коля, Колечка, вернись!.. (Падает на кресло и плачет.)
Евдокия Антоновна(угрожающе). Оля! Это что еще за драмы?
Ольга Николаевна. Все… все пропало. Не увижу я его больше, моего голубчика… И некому меня пожалеть.
Евдокия Антоновна. Оля! Сейчас же извольте умываться и поправить волосы. Это еще что такое – драмы, а? Мальчишка! Студентишка!.. Вы слышите? Если ты сейчас же не пойдешь мне и не умоешься, то… Оля!
Ольга Николаевна(грубо). Чего орете? Видите, иду. (Сморкается и, толкнув мать плечом, проходит за перегородку.)
Евдокия Антоновна. Скорей, скорей, Олечка! Он только в парикмахерскую заехал и сию минуту будет здесь.
Ольга Николаевна. Опять мои шпильки вы потаскали. Сколько раз вам говорила: купите себе свои и украшайтесь сколько угодно. (Презрительно.) Тоже!
Евдокия Антоновна. Скажите пожалуйста, одной шпильки взять нельзя! Лучше бы юбки свои убирала, а не разбрасывала по стульям! Что же, мне так и ходить, распустивши волосы, как Офелия?
Ольга Николаевна. Ведьма!
Евдокия Антоновна. Что-с? Это вы про кого?
Ольга Николаевна. Ведьма!
Евдокия Антоновна. Прошу вас замолчать! И это называется институтское воспитание! Потаскушка! Дрянь!
Ольга Николаевна. А зачем меня продали? Вот и не была бы потаскушка. Ведьма! Черт!
Евдокия Антоновна. Продали? Кто тебя такую купит? Таких, как ты, на бульваре сотни шатаются.
Ольга Николаевна. Мамаша!
Евдокия Антоновна. Ну-с? Я слушаю вас, моя дочь.
В дверь громко и властно стучат. Обе женщины замолкают.
Олечка, полковник. Поторопись, дитя мое. Пожалуйста!.. Entrez, monsieur.[4]4
Войдите, сударь (франц.).
[Закрыть]
Фон Ранкен(входя; одет в штатском). Здесь?
Евдокия Антоновна(расцветая). S'il vous plait![5]5
Пожалуйста! (франц.)
[Закрыть] Пожалуйста! Как я счастлива, полковник! Надеюсь, больной ваш не опасен? Я так много наговорила Олечке о вас, и она ждет не дождется, бедняжка. Оля, дитя мое, ты знаешь, кто пришел?
Фон Ранкен. Вы сказали, почтеннейшая Евдокия Григорьевна…
Евдокия Антоновна(приседая). Антоновна, полковник.
Фон Ранкен. Евдокия Антоновна, что вы живете в номере пятьдесят четвертом, – а в действительности ваш номер пятьдесят второй.
Евдокия Антоновна. Разве? Какая ужасная ошибка!
Фон Ранкен. Да, нужно быть внимательнее. И пожалуйста, почтеннейшая, не зовите меня полковник, а зовите просто господин фон Ранкен. А где же Ольга… не знаю, как дальше.
Евдокия Антоновна(молитвенно). Зовите ее Оля, господин фон Ранкен: она ведь у меня такая еще девочка. Олечка, тебя ждут.
Входит Ольга Николаевна, сильно напудренная; молча протягивает гостю руку.
Позвольте представить: моя дочь, Оля. Какие очаровательные духи, – ты не знаешь этого запаха, Оленька?
Фон Ранкен. Peau d'Espagne.[6]6
Испанская кожа (франц.).
[Закрыть] Счастлив познакомиться, Ольга…
Евдокия Антоновна. Оля, полковник, Оля.
Ольга Николаевна. Я тоже очень рада.
Фон Ранкен. Насколько помнится, я имел честь служить с вашим батюшкою в одном полку.
Евдокия Антоновна. Да, да, господин фон Ранкен! Он так много мне рассказывал о вас.
Фон Ранкен. Ну, это едва ли; я тогда только что поступил, и ваш супруг меня не знал. Но я его помню, да, да… Достойнейший был человек, но игра в карты… Не так ли, Евдокия Григорьевна?
Евдокия Антоновна. Ах, не вспоминайте, господин фон Ранкен, это такой ужас! Олечка! Но что же ты, мой друг, молчишь? Отчего не предложишь гостю чаю? Не нужно быть такой застенчивой, дитя мое.
Ольга Николаевна. Хотите чаю?
Фон Ранкен. Нет, я не пью чаю. Но вот, если позволите, я попрошу вашу мамашу… Вот деньги, Евдокия Григорьевна, – здесь двадцать пять рублей надеюсь, что этого хватит?
Евдокия Антоновна. О, конечно, полковник! Мне, право, совестно…
Фон Ранкен. Но, но, оставьте! Мы будем скромны, Оля, не так ли? Вы чего хотите, Олечка? Пожалуйста, не стесняйтесь.
Ольга Николаевна. Чего хотите, мне, право, все равно.
Евдокия Антоновна. Моя девочка любит ликер, господин фон Ранкен. Такая сластушка!
Фон Ранкен(морщась). Ликер? Но тогда этого не хватит.
Евдокия Антоновна. Ах, боже мой! Конечно, можно наливки. Олечка, ведь ты же кушаешь наливку?
Фон Ранкен. Как хотите, почтеннейшая. Но только попроще, я не люблю этих деликатесов, от них только портится желудок. Не так ли, Оля? Ну, ростбиф там, возьмите, цыпленка…
Ольга Николаевна. Омаров возьмите, мамаша.
Фон Ранкен. Конечно, можно и омаров, хотя как врач я не советовал бы вам портить ваш молодой желудок.
Евдокия Антоновна. Может быть, сардин, Олечка?
Ольга Николаевна. Я вам сказала-омаров!
Фон Ранкен. Ну и напитков там… хотя я вообще и не пью, но ради такого приятного знакомства… не так ли, Оля? Будем как дети! (Смеется.) Не думайте, Олечка, что если с виду я немного и строг, то не умею резвиться. Нет, я очень, очень умею резвиться!
Евдокия Антоновна. Ах да, Олечка: я и забыла тебе сказать, что Полозовы сегодня звали меня ночевать. Это наши хорошие знакомые, господин фон Ранкен, прекрасная семья! Ты не будешь скучать, девочка?
Фон Ранкен. Надеюсь, не будет. Не так ли, Оля?
Ольга Николаевна. Идите, идите, мамаша! А то запрутся магазины.
Евдокия Антоновна. Ах, мой бог! Я и забыла про эти дурацкие правила.
Фон Ранкен. Почему же-дурацкие? Всякому необходим отдых, почтеннейшая.
Евдокия Антоновна. Я сию минуту! Сейчас!
Ольга Николаевна. Опять у вас шляпа на боку, мамаша. Поправьте.
Евдокия Антоновна уходит.
Фон Ранкен. Дайте мне вашу ручку, Оля. Какая вы скромная!.. Вы всегда такая?
Ольга Николаевна. Всегда.
Фон Ранкен. Я очень люблю скромных. Но… конечно, не во всех случаях жизни. Впрочем, и в ваших глазках я вижу хотя и скрытый, но столь живой огонек, – не так ли, Оля? (Целуя руку.) А ноготки-то у вас не совсем чистые, это нехорошо, ноготки нужно чистить…
Ольга Николаевна. Как вас зовут?
Фон Ранкен. Зовите Эдуардом, просто Эдуардом.
Ольга Николаевна. Какое красивое имя.
Фон Ранкен. Не правда ли? Да, имя красивое. Но отчего вы не улыбнетесь, Оля? Улыбка на молодых устах – это так приятно. Вы умеете петь?
Ольга Николаевна. Умею немного.
Фон Ранкен. О, это очень приятно! Я крайне люблю, чтобы мне в это время пели. Вы не знаете этого романса… впрочем, о романсах потом. А сперва о некоторых очень, очень интимных вещах. Вы позволите? Я буду очень осторожен, моя милая девочка, и ни в каком случае… Вы говорите по-французски?
Ольга Николаевна. Нет, очень мало.
Фон Ранкен. Ах, как жаль! А я предположил было, судя по разговору вашей почтенной матушки, но, впрочем, это не важно… Русский язык также очень хороший язык, не так ли, Оля?
Ольга Николаевна. Я не знаю, о чем вы хотите говорить. Мне мамаша сказала…
Фон Ранкен. О нет, нет! Ваша матушка несколько экзальтированная женщина, и многое ей представляется не совсем так, как оно в действительности. Некоторая поспешность в выводах, не так ли, Оля?
Ольга Николаевна. Говорите, пожалуйста! Я ничего не понимаю.
Фон Ранкен. Видите ли, дитя мое, мое положение… Вам известно, что я врач, что я очень, очень известен в широких кругах публики, но, кроме того, у меня две дочери, обе невесты, и было бы крайне неприятно… Вы понимаете?
Ольга Николаевна. Нет. Почему вы говорите о дочерях, мне до этого какое дело?
Фон Ранкен. Да, да, я понимаю вас! Но одна из них выходит на днях замуж, и было бы крайне неприятно… Будьте со мною вполне откровенны, дитя мое, я прошу вас об этом, я, наконец, требую как врач. Вы понимаете?
Ольга Николаевна. Что вы меня мучаете? Что я должна понимать?
Фон Ранкен. Не волнуйтесь, не волнуйтесь-это вредно. Вы, быть может, опасаетесь вашей матушки? Но даю вам слово, что все это останется между нами, и вы получите столько же, как если бы все было в полном порядке. Не так ли, Оля?
Ольга Николаевна. Да чего вам надо, говорите же!
Фон Ранкен. Скажите, вы не… (Наклоняется к уху и что-то шепчет.)
Ольга Николаевна(отмахиваясь руками). Нет, нет, нет! Господи, какая гадость!
Фон Ранкен. Но здоровье, дитя мое…
Ольга Николаевна(затыкая уши). Нет, нет, нет! Молчите, я не хочу вас слушать!
Фон Ранкен(великодушно). Я вам верю. Какая ты наивная, Олечка! Что это, слезы? Ай, ай, ай! Нужно осушить эти милые глазки. (Целует.) Не так ли, Оля?
Ольга Николаевна. Хоть бы мамаша поскорее.
Фон Ранкен. Кушать хочется? Сейчас, сейчас покушаем, девочка. Там будут такие вкусные, вкусненькие вещи… Омары, например… Не так ли, Оля? Но, быть может, вы бы спели мне что-нибудь в ожидании вашей матушки?
Ольга Николаевна. А вы что хотите?
Фон Ранкен(поднимая руку). Только не цыганское, прошу вас! Как жаль, что вы не знаете немецкой музыки. Впрочем, почему же я говорю «вы»? Ведь мы на «ты», Оля, не так ли? (Обнимает.)
Ольга Николаевна. Оставьте, сейчас мамаша придет!
Фон Ранкен. Ну, мамаша!
Ольга Николаевна. Я лучше буду петь. Вы что хотите?
Фон Ранкен. Я бы хотел, прелестная фея, чтобы вы мне спели один немецкий романс. Это такой печальный, такой трогательный романс!
Ольга Николаевна. Я не знаю по-немецки. Хотите, я спою вам: «Ни слова, о друг мой, ни вздоха!»
Фон Ранкен. Это грустно?
Ольга Николаевна. Да, очень грустно.
Фон Ранкен. Ах, пожалуйста! Я прошу вас. (Садится поудобнее.) Итак, Оля!
Ольга Николаевна(поет).
Ни слова, о друг мой, ни вздоха. Мы будем с тобой молчаливы.
Ведь молча над камнем, над камнем могилы склоняются грустные ивы…
Евдокия Антоновна(вваливается с покупками, за ней мальчик из магазина с кульками). Вот и я! Ах, моя пташечка, – как она распелась!
Фон Ранкен(поднимая руки). Какое пиршество! Какое пиршество!
