Текст книги "Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915"
Автор книги: Леонид Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)
Нечаев и студент стоят перед Зоей; оба гимназиста стоят на полотне.
Зоя. Вы отчего не пошли с нами? Было так красиво.
Нечаев. Да и здесь хорошо.
Надя. Корней Иваныч, я загадала, сколько мне прожить еще – знаете, сколько вышло? Еще сто двадцать!
Катя (издали кричит).А мне всего-то три годочка – на четвертом так с рельсы и сверзилась!
Студент. Но Зоя Николаевна сегодня в очень грустном настроении.
Зоя (сухо).Вам показалось. – Всеволод Николаевич, куда же вы? Я вас тесню?
Мацнев. Нет, я так. Засиделся.
Зоя. Посидите с нами!
Мацнев, не отвечая, как будто не слыхал, отходит в сторону, некоторое время стоит один, потом один же садится на откосе. Студент отходит к тем, где Катя.
Коренев (кричит).Надя! А мы послезавтра все на дачу!
Надя. И дядя?
Коренев. Он будет приезжать на праздники. Приезжайте с Севой.
Зоя (Нечаеву).У вас сегодня необыкновенное лицо… Отчего вы молчите и смотрите на меня? – Теперь вас не видно. – Вы молчите?
Нечаев. Это луна-с. Луна строит миражи и рожи.
Зоя. А какая я?
Нечаев. Вы? (Помолчав.)Вы – мираж. Сейчас вы есть, вас делает луна, а когда запоют петухи, вы рассыпетесь.
Зоя. Все рассыпется, когда запоют петухи.
Нечаев. Нет – не все!
Гимназист (Кореневу).А ты можешь подпустить поезд на три шага и только тогда отскочить?
Коренев. Могу. Сделаем?
Катя. А если вздумаете, я вам уши надеру!
Гимназист. Какая строгость!
Катя. А вот и строгость. Надечка, ты поезда боишься?
Надя. Нет, чего его бояться. А ты?
Катя. Ужасно, моченьки моей нет. Василь Василич, зачем вы мучаете бедное животное? Смехота!
Василь Василич. Виноват, я не понял.
Катя. Гитару.
Смех и разговор.
Надя. Зоечка, можно мне поспать у тебя на коленях? (Кладет голову ей на колени.)
Зоя. Поспи, дружочек. – Да, мне грустно, вы правы. – Корней Иваныч, я не хотела говорить этому навязчивому господину, но вам могу сказать. Сегодня утром, когда я сидела у себя в саду, я услышала сзади голос: Зоя! Оглянулась – и нет никого. Но весь день мне чудится этот незнакомый и странный голос, иду, а сзади все время кто-то зовет: Зоя!
Нечаев. Печальный голос?
Зоя. Нет, совсем простой. И я не знаю, отчего, но все во мне так волнуется. Почему все так красиво? Вот я смотрю на луну – почему она такая красивая и такая страшная? Нет, не страшная, но, вероятно, я скоро умру.
Надя (не поднимая головы).Зойка, не говори глупостей.
Нечаев. Зоя Николаевна, послушайте: есть еще один человек, который говорит – зачем эта луна?
Надя (так же).Глупый человек.
Зоя. Постой, Надечка! Кто так говорит: вы или другой?
Нечаев. Другой, но я был почти согласен с ним. А теперь смотрю я на вас и думаю: может быть, луна нужна только затем, чтобы вот освещать ваши глаза и чтобы они – вот так – блестели. Зоя Николаевна, вы знаете: я сегодня безумно, бессовестно счастливый человек!
Зоя. Да?
Нечаев. Да. Сегодня я как какой-нибудь древний царь, которому принадлежит вся земля. Смотрите, сегодня все мое: и луна эта… и ваши глаза…
Надя (сонным голосом).Он совсем с ума сошел!
Нечаев. Там, далеко, в неведомой стране чьи-то прекрасные глаза смотрят на другие прекрасные глаза – и это все мое! И никто не отнимет у меня моего царства, сама смерть не смеет коснуться моей короны! Вот. Важно, а?
Катя (кричит).Корней Иваныч, что же это, голубчик, смеетесь вы над нами? Обещал всю дорогу петь, а хоть бы кошка замяукала! Знала б это, лучше бы дома спала, чем по ночам шататься.
Коренев. А Василь Василич пел – это не кошка?
Гимназист. Это не кот наплакал?
Нечаев. Я готов, Катенька. Что прикажете?
Котельников. Отдайте гитару, Василь Василич.
Василь Василич. Нате.
Катя. Что же мне вам приказать? (Поднимается.)Ой, ногу отсидела! Ой, голубчики, помираю! Столярова, держи меня! Пойте что хотите… ой, ой, колет!.. «Андалузскую ночь»… ой! Нет, отходит.
Нечаев. Слушаю-с. Все, что прикажете.
Настраивает гитару, переданную ему Котельниковым. Все собрались около, кроме Мацнева.
Зоя. Надечка, заснула? Пусти, девочка. Корней Иваныч, садитесь на мое место.
Надя. Заснула. Фух – какая луна! Нечаев (садится и чувствительно поет).
Кончил. Молчание.
Катя. Господи! А как хорошо в Андалузии! Испанчики, испаночки, и глазки у всех черненькие. И луна там какая, не нашей чета. Что у нас за луна: раз всего в месяц, и разгуляться-то некогда!
Котельников. Космография!
Катя. Не в космографии дело, эх, идолы вы каменные! Голубчики, а что-то и мне захотелось попеть. Иван Алексеич, давайте-ка грянем «Ночи безумные», где наша не пропадала!
Котельников. Давайте. Корней Иваныч, помогайте.
Под аккомпанемент Нечаева тихо спеваются.
Надя. Зоечка, а где же Сева?
Зоя. Он все один, Надя. Вон он. Ты бы прошла к нему.
Гимназист. На мосту звонили, сейчас поезд пойдет!
Катя. Ох, батюшки, а успеем?
Нечаев. Успеем.
Катя. Нет, я уж лучше тут стану, а то запоешься, да и не заметишь, как голову оттяпало. Ну?
Поют «Ночи безумные». В середине пения начинает, в перерывы, слышаться гул подходящего поезда – далекий свисток.
(Поет.)«…В прошлом ответа ищу невозможного». – Коренев, сходите с полотна! Я вам!.. – «Вкрадчивым шепотом вы заглушаете звуки дневные, несносные, шумные…»
Надя подходит к Всеволоду, что-то говорит, но тот не отвечает; Надя осторожно заглядывает в опущенное лицо и возвращается к Зое.
Катяи Котельников (поют).«…ночи бессонные, но-о-чи безу-у-мные».
Кончили. Сильнее гул поезда. Свисток.
Надя (с испугом).Зоечка, кажется, Сева плачет. Пойди к нему.
Зоя. Да что ты!
Надя. Я боюсь. Пойди к нему. Что с ним?
Идут к Всеволоду.
Гимназист. Господа, с полотна! Идет.
Катя. Сами уходите!
Коренев. Пассажирский, три фонаря! Скорее! Надя (подойдя).Всеволод! Севочка! Зоя (наклоняясь).Дорогой… Всеволод Николаевич, что с вами? Голубчик, голубчик, Всеволод Николаевич!
Молчание.
Мацнев (как бы отталкивая ее рукой).Оставьте меня! Оставьте.
Грохот поезда заглушает все разговоры; на рельсы ложится желтоватый свет фонарей.
Третье действиеНебольшая столовая в доме Мацневых, за нею маленькая проходная комната с угловым диваном и запертая дверь в спальню, где лежит умирающий Мацнев. Душная июньская ночь, оба окна в столовой открыты. Беспорядок. Тихо. В столовой сидит с какой-то книгой, но не читает, Надя; одета простенько, по-домашнему, лицо бледное, глаза заплаканы и припухли. В угловой комнате, не освещенной, молча сидит Александра Петровна; о ее присутствии в первую минуту не догадываешься.
Из спальни, осторожно приоткрывая и закрывая за собою дверь, выходит тетя Настя, идет тяжело, согнувшись; на минуту останавливается перед золовкой. Надя испуганно прислушивается, отстраняя волосы с уха.
Тетя. Саша, а Саша, ты прилегла бы. И чего ты сидишь? А?
Молчание.
Иван Акимыч сказал, что до утра никаких перемен не может быть. Надя?
Не дождавшись ответа, тою же тяжелой походкой, согнувшись, проходит в столовую; при свете видно, что лицо ее также испугано и глаза заплаканы.
Надя, встав, тревожно и с готовностью смотрит на тетку.
Надя. Ну, что, тетя?
Тетя. Ничего. Пойди, Надя, скажи Петру…
Надя. Сейчас!
Тетя. Скажи Петру, чтобы льду помельче нарубил и принес.
Надя. Я знаю, тетя, больше ничего?
Тетя. Ничего.
Надя быстро выходит. Тетя, опершись головой на подпертую руку, опустив глаза вниз, стоит неподвижно до ее возвращения посередине столовой.
Надя. Он уже нарубил, сейчас принесет. А еще ничего не нужно?
Тетя. Нет. Как Всеволод придет, скажи.
Надя. Хорошо, тетечка.
Той же тяжелой походкой возвращается в спальню. На секунду останавливается пред Александрой Петровной и, ничего не сказав, проходит. От двери, уже взявшись за ручку, идет назад.
Тетя. Надечка, а ты не ужинала? Поешь чего-нибудь.
Надя (быстро).Я не хочу, тетечка.
Тетя уходит в спальню. Надя на цыпочках подходит к двери в угловую, боязливо взглядывает на мать и с отчаянием, прижав руки к груди, возвращается на свое место. Прислушивается. Где-то сдержанные голоса. Быстро подходит к двери и почти сталкивается с вошедшим Всеволодом. Всеволод бледен, волосы слегка прилипли к мокрому лбу, по высоким запыленным сапогам видно, что он гулял где-то за городом. Испуган, как и все.
Всеволод. Что с папой? Мне Петр сказал. Что с папой?
Надя. Севочка! (Плачет.)Севочка!
Всеволод. Когда случилось?
Надя. В четыре, как раз за обедом. Теперь он без сознания, лежит на полу.
Всеволод. Почему на полу?
Надя. Тише, там мама. Он просил, чтобы его на пол положили. Там у него Веревитин. Севочка! (Плачет.)
В дверь нерешительно заглядывает Нечаев, также запыленный и испуганный.
Всеволод. Пусти, Надя, я пойду к нему. Не плачь.
Идет. Навстречу ему выходит из угловой, покачиваясь от горя и плача, Александра Петровна, обнимает его.
Александра Петровна. Отчего ты не приходил, Сева? Он звал тебя, отчего ж ты не приходил? Какое у нас горе, Сева, какое несчастье!
Всеволод. Мамочка! Мамочка!
Александра Петровна. Отчего ты не приходил?
Всеволод. Мы с Нечаевым гуляли, были за городом. Мне Петр сказал. Мамочка! Я пойду к нему.
Александра Петровна. Иди.
Всеволод быстро, но осторожно ступая, идет в спальню, за ним медленно и все так же пошатываясь плетется мать. Надя делает шаг за ними, но останавливается и стоит в позе отчаяния, приложив руки к груди. Нерешительно входит Нечаев.
Нечаев. Надежда Николаевна! Какой ужас! Это я, это я. Мы гуляли со Всеволодом, подходим к дому, вдруг чья-то лошадь стоит. Думали, гости, и вдруг Петр говорит… Какой ужас! Когда это случилось?
Надя. За обедом, мы обедали, в четыре часа. Какое-то жаркое подали, и папа вдруг улыбнулся и говорит: а у меня-то рука не действует, должно быть. Ко… Кондратий пришел, а Васька еще спрашивает: какой Кондратий? И вдруг лицо перекосилось и… Корней Иваныч, голубчик, умрет папа! (Почти громко плачет.)
Нечаев сажает ее на стул, обнимает, говорит со слезами.
Нечаев. Ну, Надечка, ну, голубчик, ну, бедная моя девочка! Ведь еще ничего, еще, может, обойдется. Николай Андреевич очень крепкий человек… Ведь это у него первый удар?
Надя. Первый. Иван Акимыч говорит, что может случиться второй. Кровь-то не пошла.
Нечаев. А может, и не будет. Раз столько времени прошло, то второго, может, и не случится. Бедная вы моя девочка! И как тут, наверное, перепугались, а мы, как назло, гулять ушли…
Надя (немного успокоившись).Вы куда ходили?
Нечаев. Мы до самого Покровского дошли, там молоко пили. Ночь такая душная. Ах, Боже мой, Боже мой! И надо же было, а мы-то, а мы-то! Надечка, я у вас побуду, может быть, понадобится что, в аптеку сбегать… Можно?
Надя. Да, конечно же! Мы совсем одни. (Снова плачет.)
Нечаев. Если я тут мешать буду, я в саду посижу, вы только кликните меня. Не плачьте, ей-Богу, не надо.
Из спальни выходит доктор Веревитин, старый приятель Мацнева. Говорит обычно громко, зная, что умирающий ничего теперь не слышит.
(Почтительно.)Здравствуйте, Иван Акимыч.
Веревитин. А, ваше благородие! Гулять ходили! Жаркий сегодня денек. Ты вот что, Надюша…
Надя. Как папа?
Веревитин. Ничего, голубчик, ничего, все так же. Выкрутится Никола, не бойся, у него организм-то бычачий! А ты вот что, дружок, вели-ка там дать мне чего-нибудь перекусить, с утра ничего не ел…
Надя (весело).Сейчас, Иван Акимыч!
Веревитин. Да погоди, вели еще водочки мне дать. Ну, ступай!
Надя быстро выходит.
Фух, душная какая ночь, дышать нечем. Второй уже час, однако. Так как же, ваше благородие, хорошо изволили погулять? Где были?
Нечаев. В Покровском, молоко пили.
Веревитин. Ого! Далеко.
Нечаев. Иван Акимыч, – что, плохо?
Веревитин. Надо второго ожидать, а в общем ничего неизвестно. Хоть такие дубы, как вот мы с ним, именно с одного раза и валятся, но… Кто знает, кто знает! Я не знаю. А говорил ему: ой, Никола, чернеешь, пусти кровь! Не захотел, смеется, а вот Кондратий Иваныч и пришел. Жара еще тут. Что это – будто разок гром тут был слышен? Не гроза?
Нечаев. Собиралась, да мимо прошла. Впрочем, всю дорогу где-то сверкало. Ужасная духота!
Веревитин. Зарницы, должно быть. Что, водочка?
Заплаканная Марфа молча ставит водку и закуску.
Давай, давай, матушка, – как звать-то, забыл, ты у них недавно?
Марфа. Второй уж год. Марфой зовите, барин.
Веревитин. Ну, не помню, прости. (Наливает рюмку и с удовольствием пьет.)А все вот отчего, – от водочки! вот кто погубительница-то наша, враг рода человеческого! (Снова наливает.)А вы рюмочку?
Нечаев. Нет, как можно! Да ведь Николай Андреич ничего и не пил, совершенно?
Веревитин. Теперь совершенно, а посмотрели бы на него раньше. Да! Таких на очереди у меня еще трое: Алексей Иваныч Чикильдеев, пожалуй, Попов, Степан Гаврилыч, да я, третий. Александру Петровну мне жалко, хороший она человек!
Нечаев. Боже мой, Боже мой, как все это неожиданно и… Иван Акимыч, а отчего за родными не послали, никого нет?
Веревитин. За Петром Петровичем, дядей, посылали, да он еще вчера на дачу уехал, только завтра вернется. Да и зачем они? – только лишний шум да слезы. Так-то в тишине лучше… (Вошедшей Наде.)Ну что, дружок?
Надя. Сейчас жареное будет, Иван Акимыч, разогревают.
Веревитин. Напрасно хлопочешь, душечка, я уже закусил и выпил. Когда теперь жарить.
Надя. Это ничего, Иван Акимыч, это от обеда осталось. Я очень рада. Я сейчас у Васи была; он проснулся и сюда хотел, но я не пустила.
Веревитин. И правильно, нечего ему тут делать!
Нечаев. А мама?
Веревитин. Они все в спальне, пусть их. Ваше благородие, угостите-ка папиросочкой, я свои все выкурил.
Нечаев. Извините, Иван Акимыч, нет, так же все за дорогу-Надя. Я сейчас папиных из кабинета принесу. Только вы не уезжайте, Иван Акимыч, дорогой!
Веревитин. Никуда я не уеду.
Надя выходит.
Я сам нынче на дачу собирался, так все равно уж, тут ночевать буду. Эх, Никола, Никола – а давно ли на именинах гуляли. Что, Марфуша, жареное?
Марфа. Баранина.
Веревитин. Ну, давай баранину – баранина так баранина. С утра нынче не ел, так вот теперь и захотелось. А что… все забываю, как вас зовут… Корней Иваныч, да! на каком теперь курсе Всеволод?
Нечаев. На четвертый перешел.
Веревитин. Недолго, значит, до окончания осталось, это хорошо: надо семью поддерживать, семья-то не маленькая. У меня у самого, батенька, пять штук, да еще все попечения требуют. Сдохну, нищими останутся… А, это ты, тетка! Ну, что там?
Вышла из спальни тетя Настя и с тем неподвижно горестным лицом присела к столу.
Тетя. Ничего, все то же. Иван Акимыч, а отчего он все дышит ровно-ровно, а потом вдруг всхрипнет?
Веревитин. И мы с тобой будем всхрипывать, как Кондратам придет. Да к тебе не придет, ты Кощей бессмертный. Лед меняла?
Тетя. Меняла. А такой лежит, как будто спит, и грудь подымается ровно!
Веревитин. Да, грудь широченная, как площадь мощеная. Да ты погоди, Настасья, не обмокай, ведь я еще и сам ничего не знаю. Ведь сила-то у него не твоя, так что ж ты раньше времени!..
Надя (вошла).Насилу отыскала папиросы, они в ящике. Вот, Иван Акимыч, курите. Корней Иваныч, берите. А там ничего?
Нечаев. Ничего, все хорошо. (Тихо.)Надежда Николаевна, я тут боюсь помешать, я лучше в саду посижу. Вот папиросочек возьму и… В случае нужды я тут же, на террасе. И Севе скажите, что я тут, если спросит. Кажется, есть надежда, слава Богу.
Надя (крестится).Слава Богу! Хорошо, идите, голубчик, я тогда позову.
Нечаев, осторожно ступая, выходит. В черных окнах слабый мгновенный свет далекой глухой молнии.
Веревитин. Проголодался. Тетка, ты бы с нами посидела, что стоишь. Все равно там ничего не сделаешь. Тетя. Ничего. Надя. Ты куда, тетя? Тетя. За льдом.
Надя. Так зачем же ты сама? Я сейчас!
Быстро выходит.
Веревитин. Тетка, на дачу я уже опоздал, я у вас лягу. Приготовь мне на диванчике. Ты провиант покупаешь? – хорошая баранина, надо сказать себе взять.
Тетя. Я тебе в кабинете приготовлю. Окна не закрывай, а то жарко к утру будет. Тебе простыню или одеяло?
Веревитин. Простыню, разве теперь под одеялом проспишь? А мух у вас много?
Тетя (с тем же неподвижным лицом).Мух нет, Коля их сам не выносит.
Надя (приносит небольшое ведерко со льдом, поясняя).Я сама, а то Петр очень стучит.
Осторожно входит в спальню.
Тетя (ни к кому не обращаясь).На кого они останутся?
Веревитин (сердито).Да погоди ты отпевать раньше времени! Характерец у тебя кремневый, а распустилась ты, как кисель. На кого останутся!
Тетя (все так же).А на кого я останусь!
Из спальни выходят вместе Всеволод и Надя. У Всеволода успокоенное лицо.
Веревитин, Ну, как?
Всеволод. Мне кажется, что пока ничего – как вы думаете, Иван Акимыч?
Надя. Он как будто заснул. Правда, Иван Акимыч?
Веревитин. Ну, и слава Богу. А мать?
Всеволод. Она там хочет сидеть. Я ее звал сюда, но она не идет. Я там окно открыл, ничего? Душно очень, и мне кажется, что свежий воздух будет полезен.
Тетя молча поднимается и уходит в спальню. За ней следят глазами.
Веревитин. Да, да, свежий воздух, отчего же? А я и не заметил, что там закрыто.
Всеволод. Я так и подумал, что хорошо. А мы, Иван Акимыч, пошли с Нечаевым гулять, да и забрались…
Надя. Он здесь, Сева. Он на террасе сидит, не хочет тут мешать. Он такой добрый.
Веревитин. Да кому он помешает? Зовите его сюда, что ж он в темноте сидеть-то будет.
Всеволод. Я позову.
Выходит.
Веревитин. А ты вот что, Надечка, дружок: просил я твою тетку в кабинете мне диван приготовить, да она в таком расстройстве…
Надя. Вам в кабинете? Я сейчас!
Веревитин. Да в кабинете, что ли. Вели-ка, дружок!
Надя. Я сама.
Веревитин. Ну, сама. Постой, постой! Про лошадь-то я забыл. Скажи ты моему, чтобы распряг…
Входят Всеволод и Нечаев – и почти в ту же минуту в спальне раздается крик или плач. Открывается дверь, и тетка с вытаращенными от ужаса глазами кричит:
Тетя. Иван Акимыч! Умирает Коля!
Скрывается. Все, за исключением Нечаева, почти бегут в спальню. Оттуда ничего не слышно. Нечаев, хватаясь за голову, суется по комнате, смотрит в открытое окно и снова ходит.
Нечаев. Какой ужас! Господи, какой ужас!
Всеволод выглядывает из спальни.
Всеволод. Корней, позови Васю!
Скрывается. Нечаев в некоторой нерешимости, не понял. Быстро выбегает Надя, плачет.
Нечаев. Что? Что? Что?
Надя. Я за Васей. Мама велела. Умирает.
Нечаев ходит. Обратно, почти пробегает Надя с помертвевшим, безгласным Васей, одетым в одну ночную сорочку. Там тишина. На дворе поют петухи. В дверь столовой заглядывает Марфа, Петр и еще кто-то.
Марфа. Кончается барин? (Плачет.)
Нечаев. Да.
Из спальни выходит Веревитин и молча, на ходу, плача и утирая слезы рукой, ходит по столовой. Нечаев забился в угол. Выходит Всеволод и, закрыв лицо руками, неподвижно стоит посередине комнаты, заставляя шагающего доктора обходить его. В беспорядке выходят остальные. Помертвевший Вася со страхом озирается, старается к кому-нибудь прижаться, но его отталкивают. Прижимается к тихо плачущей сестре и через ее голову смотрит.
Александра Петровна. Коля!.. Что же это? Нет, что же это? Коля! Колечка! Голубчик мой, Колечка!
Нечаев. Александра Петровна! Боже мой, вам воды! Господи! Сева, да как же это?
Всеволод (отстраняя его).Пусти!
Тетя (она не плачет, но все лицо ее дрожит; вдруг громко почти кричит).Нет, ты его не знала! Ты его не знала! Его никто не знал! Коля, мой Коля! Брат ты мой, Колечка! Умер, голубчик, умер.
Александра Петровна (так же кричит и даже топает ногой).Да как же тебе не стыдно перед Богом! Да как же я его не знала! Бессовестная ты! Бессовестные вы все. Колечка мой, друг мой, одна моя?.. О, Господи, Господи!
Тетя. Саша, родная моя, одни мы, одни мы с тобой… (Обнимает золовку, и обе вместе плачут.)
Всеволоди Надя (вместе).Мама!
Вася (вдруг кричит с плачем). Мама! Перестань! Мама!
Александра Петровна (отрываясь от тети и судорожно крепко обнимает Всеволода).Всеволод! Севочка! Ты один теперь… Ты одна наша… Сева, Севочка! Умер ведь папа!
Всеволод (плача, но твердо).Я с тобою, мама, я с тобою.
Александра Петровна. Севочка! Я не могу!
Валится на колени, цепляясь за его руку. К ней бросаются Надя и Вася, и все трое с плачем и бессвязными восклицаниями окружают Всеволода.
Надя. Сева! Севочка!
Всеволод (плача и гладя волосы матери).Я с тобой, мама! Я с тобою!
Только тетя Настя стоит в стороне – заложив бессознательно руки в бока, дрожа всем лицом, она смотрит на этих.
Тетя. Да-да-да! Да-да-да! Да!
Знойный полдень. Уголок сада Мацневых. Четыре высоких и кряжистых тополя составляют как бы тенистую беседку; здесь несколько простых, без спинок, деревянных некрашеных скамеек. Кругом густые заросли малины, широкие кусты крыжовника и смородины; дальше молодой, но пышный фруктовый сад, яблони и груши. Возле дорожек трава полна цветов и высока – почти до пояса. Неподвижный воздух весь гудит, как тугая струна, – так много в траве пчел, ос и всякой другой жизни.
Под тополями дорожка разветвляется и идет к дому вдоль двухэтажного, бревенчатого амбара-сарая, с несколькими небольшими конюшенными оконцами. За углом амбара, в гуще высоких берез и кленов, терраса, на которой в настоящую минуту оканчивается поминальный обед. Террасы отсюда не видно, доносится только сдержанный гул голосов и стук посуды. Один раз попы и обедающие поют «вечную память».
Под тополями собралась молодежь, бывшая на похоронах, но уклонившаяся от обеда. Здесь Зоя Николаевна, Катя и Столярова; гимназист Коренев, Нечаев. Все девушки в черных платьях. Говорят негромко, с большими паузами.
Коренев. Смотрите, господа, сегодня к вечеру опять гроза собирается. Ну и жара!
Нечаев. Да, парит. Зоя Николаевна, вы где вчера находились, когда эта молния хватила?
Зоя. Дома сидела. Да у нас было не так сильно.
Нечаев. А мы думали, что прямо в крышу.
Столярова. А я в Ряды ходила и сразу вся промокла. На подъезде спряталась.
Катя. Испугалась?
Столярова. Конечно, нет.
Катя. Ну и врешь, испугалась! А я как гроза, так все подушки себе на голову и лежу ни жива ни мертва. Ох, Господи батюшки, да когда же они кончат есть! И как они могут: мне кусок в горло бы не пошел. Бесчувственные какие-то!
Коренев. Языческий обычай: тризна над умершим.
Катя. Ну, вы тоже, язычник! А если хочется, так подите, кушайте себе, вас никто тут не держит. Язычник тоже!
Коренев. Но позвольте, при чем…
Нечаев. Всеволоду трудно: он в таком состоянии, а тут надо занимать разговорами, угощать…
Катя. Да неужели еще разговорами занимать? Ей-Богу, бесчувственные! А Севочка наш молодец, я сегодня в церкви в него влюбилась, так вы и знайте. Такой бледный, такой красивый, такой серьезный… бедненький, так бы на шею ему и бросилась!
Столярова. Александру Петровну два раза из церкви выносили.
Умолкают.
Нечаев. Вам жаль, Зоя Николаевна?
Зоя. Да. Мне Николая Андреича жаль.
Нечаев. Он вас очень любил, я знаю.
Умолкают.
Катя. Где-то моя Надюшка несчастненькая? Неужто и она этих идолов бесчувственных занимает! Вот недоставало, прости Господи!
Нечаев. Нет, она с Александрой Петровной. Вы очень печальны, Зоя Николаевна.
Зоя. Да.
Коренев. А какой у дяди сад роскошный, густота какая!
Катя (с гордостью).Сам Николай Андреич насадил. Столярова, хочешь, пойдем посмотреть? Вставай.
Коренев. Постойте, опять поют.
Молчание. На террасе нестройно поют «вечную память».
Гимназист (баском подпевает).Вечная память… вечная память. Кончили. Ну, пойдемте, и я с вами. По какой дорожке пойдем?
Катя. По этой. Я тут каждую яблоночку знаю, он сам мне показывал. Он не одну Зойку любил, а и меня тоже.
Коренев. Да, жалко дядю Колю.
Скрываются за поворотом.
Нечаев. Значит, осенью в Москву, Зоя Николаевна?
Зоя. Да, Корней Иваныч! Отчего все так просто? Вот умер человек, и как будто ничего не случилось, и мы опять в саду сидим. Промелькнула какая-то тень, чьи-то ресницы взмахнули, что-то стало ясно на минуту – и опять закрылось. Сад!.. Вчера я еще понимала, что Николай Андреич умер, и это было ужасно, а сегодня уже не понимаю. Умер… Это правда, что он умер?
Нечаев. Правда, Зоя Николаевна. Я, к сожалению, не умею объяснить, но так надо, вероятно.
Зоя. И как только зарыли человека в землю, так необходимо тотчас же начать забывать. И мы все его забудем, так надо.
Нечаев. Но Всеволод потрясен. Я еще никогда не видал его таким, и я даже не совсем понимаю… Ах, если бы вы все знали, Зоя Николаевна!
Зоя. Что все?
Нечаев. Так! Но до этого дня Всеволод был моложе меня на год, а теперь стал на десять лет старше. И как я его люблю – Боже мой, как я его люблю! Когда он сегодня один, впереди всех, без фуражки шел за гробом, я не смел подойти к нему, но если бы смел…
Зоя (ласково глядя на него).Вы очень хороший человек, Корней Иваныч.
Нечаев (решительно).Не говорите так!
Зоя. Почему? Нет – вы очень хороший, вы даже удивительный, я сегодня смотрела на вас. И у вас такие хорошие глаза!
Нечаев (волнуясь). Зоя Николаевна… нет, не говорите так! И не смотрите так на меня; слышите… простите, что я так, но не надо! Я просто… скотина!
Зоя (тихо улыбаясь).Вы-то?
Нечаев. Нет, это факт… ах, Зоя Николаевна, какой это вообще ужас! Вы чистая девушка, но если бы вы знали, до какой низости, до какого падения может дойти человек, какие у него могут быть подлые, коварные, отвратительные мысли. Нет, это что же! Это невозможно! – Постойте, там, кажется, кончили, сейчас все пойдут сюда…
Зоя. Я не хочу, тогда я уйду. Мне невыносимо видеть…
Нечаев. Нет, нет – но послушайте! Если… если мой Бог мне позволит, то я тоже переведусь в Москву. Нет, это что же, вы подумайте!
Зоя. Какой ваш Бог? Разве у вас особенный?
Нечаев. Особенный, да. Но если (бьет себя в грудь)позволит… Идут. (Скороговоркой, шепотом.)Или – сдохну, факт!
На дорожке показываются Катя и остальные. У Катя в руке большой букет жасмина.
Зоя (также шепотом).Что вы говорите, Корней Иваныч?!
Нечаев. Если вы… хоть немного цените меня, то – молчите. Я скотина. – Идут.
Катя (садясь).Там, кажись, кончили, надо и нам по домам. Повидаем Надюшу, да и айда. Господи, какой еще длинный день, и что бы такое придумать? Столярова, пойдем ко мне, а дотом вместе купаться.
Столярова. Пойдем.
Катя. Ты на спинке умеешь?
Столярова. Конечно, умею.
Катя. Врешь, поди? А я, матушка, как на спинку повернусь, так и поминай как звали, с водолазами не найдешь. Ну, тише, ты! – вон идет. Миленький мой!
От дома к сидящим идет Всеволод, здоровается, как будто раньше никого не видал. Бледен и серьезен; впечатление такое, словно при разговоре не сразу все слышит и понимает. Но старается до известной степени быть как все.
(Привставая, очень почтительно.)Здравствуйте, Всеволод Николаевич!
Нечаев. Разошлись, Всеволод? Устал ты с ними, брат.
Всеволод. Нет, ничего. – Там еще кой-кто остался. – Жаркий сегодня день.
Садится и закуривает. Почтительное молчание.
Катя. Всеволод Николаевич, это ничего, что мы у вас жасмину нарвали? Это мне на память.
Всеволод. Ничего, пожалуйста. У нас много цветов.
Молчание.
Катя. Ну, мы не будем вам мешать, Всеволод Николаевич, мы только Надю хотели повидать. Можно?
Всеволод. Она с мамой. Там и дядя Петр. – Миша, я забыл, дядя велел тебе сказать, что вы сегодня на дачу не поедете.
Коренев. Хорошо.
Нечаев. А как Александра Петровна?
Всеволод. Ничего. Жаркий сегодня день. – Вы тетю Настю не видали? Она в сад, кажется, пошла.
Катя. Видели. Она на круглой скамеечке сидит, одна, да мы с Столяровой побоялись подойти. Вам ее позвать, Всеволод Николаевич?
Всеволод. Нет, я так. – Ну, что, Корней?
Нечаев. Ничего, брат, сижу.
Всеволод. Посиди.
Нечаев. Да я и не ухожу.
Катя. Ну, а мы идем. Вставай, Столярова. (Также почтительно.)До свидания, Всеволод Николаевич. Скажите, пожалуйста, вашей сестре, что я завтра приду, а если ей нельзя будет, так ничего, я в садочке посижу. А собака ваша нас не тронет?
Всеволод. Нет, она никого не трогает,
Зоя. И я с вами. Нет, провожать не надо, Корней Иванович, до свидания, Всеволод Николаевич! – Всеволод Николаевич!
Всеволод. Что, Зоя Николаевна?
Зоя. Нет, ничего.
Решительно, впереди других, уходит. Катя еще раз слегка приседает Мацневу, гимназист крепко трясет руку. Уходят. Молчание.
Нечаев. Она сегодня очень волнуется. – Всеволод, ты, быть может, хочешь прилечь? Ляг, а я с твоими побуду.
Всеволод. Нет, я не хочу.
Нечаев. Ты две ночи не спал.
Всеволод. Так что же? Потом сосну. Корней!
Нечаев. Что, голубчик?
Но Всеволод задумался и молчит. Нечаев со страдающим лицом смотрит на него.
Всеволод. Чем это пахнет?
Нечаев. Я не совсем понимаю тебя. Ладаном, кажется, пахнет, но совсем немного. Ты про это?
Всеволод. Нет. Хорошо пахнет. Да, смородиной. Как пахнет!
Нечаев. Тут вообще, брат, такое благоухание, чего только нет. Это после вчерашнего дождя, и вообще удивительный, брат, рост трав! Когда мы тут были последний раз? и трава была всего по колено, а сейчас смотри: по пояс! Мне почти по пояс. Как это говорит Пушкин, и «равнодушная природа красою вечною сиять». И верно: красою вечною сиять!
Всеволод. Нет, она не равнодушная, это неверно. Ты слышишь, как они жужжат, сколько в траве всякой жизни. Сегодня обратно с кладбища я ехал, не знаю, почему – с Веревитиным, на его лошади, и знаешь – еще никогда мне не казалось все… таким красивым и…
Нечаев. И?..
Всеволод. Не знаю, не могу найти слова. Иваныч, ты иди лучше домой.
Нечаев. Хорошо, голубчик. А когда опять прийти? Я вечерком зайду, ладно?
Всеволод. Ладно. Корней, сейчас не время говорить, но…
Нечаев. Да и не надо, Севочка, успеется. Ты так устал…
Всеволод. Ты помнишь… наше решение? Ну, ты знаешь, о чем я… Нечаев. Знаю. Всеволод. Так это… ну, глупости, что ли. Надо жить.
Молчание. Нечаев взволнован.
Нечаев. Всеволод! Ты не подумай, пожалуйста, что я как-нибудь лично за себя, хочу отвертеться и так далее – пожалуйста, Всеволод! Мне что! Если даже хочешь – то есть если бы так нужно, то я могу покончить и один, но ты… Извини, брат, но ты должен жить. На тебе обязанности, Всеволод!
Всеволод (медленно).Нет, это не то, Иваныч. Но помнишь, ты сказал тогда, что жизнь прекрасна? Она не прекрасна, но… В эти две ночи, когда я ходил по двору или по саду, в темноте, или был около отца, я очень страдал, что ли, но… Нет, потом.
Поднимает голову и широко и медленно оглядывается. Улыбается слегка.
Вон Васькина западня. Открыта. Должно быть, ничего не попалось. Так иди, Иваныч. Нет, погоди. Вот еще что, потом не знаю, как скажу. Я относительно Зои.
Нечаев. Оставь, Сева, не надо! Какая теперь… Зоя!
Всеволод. Зоя по-гречески значит – живая, живущая, я сейчас только сообразил.
Нечаев (бормочет).Не знаю, может быть… Не надо, Сева, мне больно.
Всеволод. Не будь таким ребенком, Корней. Зачем скрывать? И смущаться не надо. И раз мы решили остаться, то вот я хотел тебе сказать: Зоя осенью едет в Москву. Переведись и ты, и…
Нечаев (слегка бьет себя в грудь).Но мой Бог, мой Бог мне этого не позволит. Не надо, Всеволод!
Всеволод. Нет, надо, Иваныч.
