Текст книги "Том 3. Повести, рассказы и пьесы 1908-1910"
Автор книги: Леонид Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)
Ниночка (за дверью).А я думала, что вы, что ты уже спишь… хотела уйти. Кто ж у вас в доме? Только… свои?
Федор Иванович (также за дверью).Да, только свои… И не боишься ты ночью ходить одна? Смелая девчонка.
Входят. Ниночка, увидев Анфису, останавливается у порога.
Федор Иванович.Входи же, Ниночка, входи. (Немного неловко.)Это Ниночка, Анфиса.
Ниночка.Мне нужно поговорить с тобою, дядя Федя. Но только наедине.
Федор Иванович.Ты можешь говорить при ней. Ты же ведь знаешь…
Ниночка.Нет, я могу говорить только наедине.
Анфиса (немного чужим голосом).Федор Иванович, позвольте мне остаться здесь.
Федор Иванович.Да? (Мгновение нерешимости)Пустяки, Анфиса, это только на минуту. Пойди туда… И, кстати, приготовь мне ликёру. Одну только минуту.
Анфиса со странной покорностью уходит в открытую дверь гостиной. Оба оставшиеся прислушиваются к её удаляющимся шагам и радостно бросаются друг к другу.
Федор Иванович (взволнованно.)Как я рад, что ты пришла. Не знаю, что со мной сегодня!.. Нервы ли просто развинтились, или этот пустой дом… но только такая жуть…
Ниночка.И я так рада. Я… не могу жить без тебя.
Он обнимает Ниночку, целует, и некоторое время они стоят обнявшись, как влюблённые.
Федор Иванович.Голубчик ты мой! Сон ты мой золотой! Не побоялась одна? Как я рад тебе!
Ниночка (целует его).Милый, милый, милый!
Федор Иванович сажает Ниночку на диван и незаметно для себя становится перед нею на колени.
Федор Иванович.Ну, что, деточка, что принесла (Улыбаясь.) Опять записку? Как я рад тебе.
Ниночка.Да, вот.
Федор Иванович (рвёт письмо).Какая же она право… странная. И не побоялась ты – ночью одна? Ах, девочка моя милая…
Ниночка (осторожно кладя руку на плечо).А на случай, если ты разорвёшь письмо, не читая, она велела передать тебе, что она ни в чем не виновата, что она просит, чтобы ты её простил, и что, как только папаша её выпустит, она сейчас же приедет к тебе. В то, что ты уедешь… не один, она не верит. И все время плачет до того, что невыносимо смотреть. А папаша запер её с ребёнком на ключ, стоит перед дверью, топает ногами всю её проклинает. Он совсем потерялся. Добыл денег и накупил Бог знает чего: сардинок, какой-то рыбы, фруктов и все это для младенца. А мне материи на платье купил, какой-то зеленой. О тебе и слышать не хочет. Попробовала я что-то сказать, так он и меня проклял.
Федор Иванович.Жалко старика. Я виноват перед ним. Но все равно.
Ниночка.Конечно, жалко. Но почему все равно? Так говорят только те, кто не собирается больше жить.
Федор Иванович.Как я рад тебе! Не уходи, Ниночка. (Целует ей руку.)Озябла, бедненькая?
В тёмных дверях гостиной появляется на мгновение Анфиса. Смотрит мёртвым лицом на них и так же бесшумно исчезает.
Ниночка.Нет, я не ухожу. Я ещё должна сказать тебе… Только я не могу говорить, пока ты так стоишь. Это очень серьёзно.
Федор Иванович (удивлённо).Действительно, как я стал? (Встаёт.)Если бы я сейчас был склонен к шуткам, бы сказал: это судьба.
Ниночка.А может быть, это и не шутка. Только, пожалуйста, дядя Федя, отойди от меня ещё дальше. Это очень серьёзно. (Оглядывается.)А Анфисы там нет?
Федор Иванович (прислушивается).Нету. Она, вероятно, ушла к этой… старухе. Ты знаешь, во всем доме мы только трое: я, она и старуха. Странный дом! Ну, так что же, Ниночка?
Ниночка (вставая).Я люблю тебя, дядя Федя.
Федор Иванович.Не надо, Ниночка! Я не хочу любви.
Ниночка.Нет, я люблю тебя, дядя Федя. И я уже не девочка и знаю, что говорю. Ты можешь поступить, как хочешь, но я пришла к тебе, чтобы это сказать, – и вот сказала. И тебе следует просто ответить мне: – а я тебя, Ниночка, не люблю. И тогда я (сдерживая слезы) – уйду.
Федор Иванович.Но разве это правда, Ниночка? Но разве ты знаешь, что такое любовь? Ты просто, голубок мой, обезьянничаешь со взрослых, а тебе уж и кажется…
Ниночка.Ах, дядя Федя, дядя Федя, как ты ещё мало знаешь людей. Я ведь предчувствовала, что ты мне не поверишь, будешь смеяться, – ты привык меня видеть девочкой и просто не заметил, как я выросла. И я, быть может, и не пошла бы, если бы так не жалела… и не боялась за тебя. Дядя Федя, милый, милый, не езди с нею! Я её боюсь!
Федор Иванович.Ниночка, ты не знаешь, что говоришь.
Ниночка.Это ты не знаешь, а я знаю. Не езди с нею, не езди с нею. Ну… возьми меня, если хочешь. Я чистая – клянусь, меня не поцеловал ни один мужчина – и я отдам тебе все, что только может быть в душе. Ах, ты ещё не знал любви, дядя, ты же не знал её никогда! (Медленно становится на колени и складывает руки, как на молитву.)Возьми меня, Федя.
Федор Иванович (закрывает лицо руками и ходит по комнате).Молчи. Молчи.
Ниночка.Я молчу.
Федор Иванович (так же).И ты поедешь со мной?
Ниночка.Поеду.
Федор Иванович.Завтра?
Ниночка.Когда хочешь.
Анфиса (в дверях).Вы ещё не кончили?
Ниночка быстро вскакивает с колен и отходит.
Федор Иванович.Ах, это ты? Да. Кончили. Сейчас, одну только минуту!
Анфиса уходит. Федор Иванович быстро обнимает Ниночку, почти душит её.
Федор Иванович.Нет, нет. Ты не знаешь, что говоришь, Нина, но… но… Приходи завтра утром, слышишь? Все это вздор, но ты знаешь, девочка, – я сейчас только, после многих месяцев вздохнул полной грудью.
Ниночка.Господи, как я рада. Господи, как я рада. Ты ведь не знаешь, дядя Федя, – я уж сегодня начина укладывать вещи!
Федор Иванович (толкая её).Ну, иди, иди. (Целует.)Иди. Но только… приходи.
Уходит по направлению к прихожей. Появляется Анфиса, ставит на стол бутылку ликёру и рюмку. Движения её очень спокойны, точны, и как-то странно правильны и почти механически отчётливы. Поставив бутылку, Анфиса подходит к лампе и внимательно рассматривает перстень, приоткрывает его, вглядывается очень сосредоточенно и закрывает. Потом обычным кокетливым женским движением рассматривает свою руку.
Федор Иванович (входит, говорит несколько смущённо.)Какая смелая девчонка, – ходит ночью одна. От Саши опять письмо.
Анфиса.Я слышала все. Я была в той комнате и слышала все.
Федор Иванович (с напускным гневом).Ты подслушивала!
Анфиса.Нет, я не подслушивала. Это правда, что ты завтра едешь с Ниной?
Федор Иванович.Какой вздор, как тебе не стыдно, Анфиса. Девчонка Бог знает чего наслушалась в нашем доме и просто обезьянничает.
Анфиса.Нет, она тебя любит.
Федор Иванович.Ты думаешь?
Анфиса.Да. Но ты её не любишь. Ты никого не любишь.
Федор Иванович (улыбаясь).А тебя?
Анфиса.Меня – любишь. И я очень рада, что ты так относишься к Ниночкиным словам. Тебе нельзя с ней ехать. Ты хочешь любить, но не умеешь, и если ты поедешь с Ниной…
Федор Иванович (нетерпеливо).Ты опять повторяешь это! Ведь я же сказал тебе, что это вздор, вздор, вздор! Поцелуй меня, Анфиса. (Целует её.)Какая ты красивая. Ты любишь меня?
Анфиса.Люблю.
Федор Иванович (крепко обнимая).Какая ты красивая! Ты вся, как чёрный огонь, который не светит, и только жжёт… и как жжёт! Ты помнишь, Анфиса? (Обнимает все крепче и заглядывает ей в глаза.)Анфиса!
Анфиса (целуя его и в то же время сопротивляясь).Нет, нет, не надо.
Федор Иванович.Анфиса!
Анфиса.Нет, нет. Не надо! Пусти! Ты устал. Не надо. Я не хочу. (Вырывается, тяжело дыша.)
Федор Иванович (угрюмо).Не хочешь?
Анфиса.Ах, какой ты, Федя! Ну, не сердись, милый. Я ведь так люблю тебя! Но я устала. И мне немного нехорошо. А что же ликёр? Я ведь принесла. Вот он. На! (Наливает.)Выпей. Тебе нужно отдохнуть, Федя, ты так устал.
Федор Иванович (подумав, добродушно).Ну, Господь с тобой. Да, я устал.
Анфиса.Тебе нужно уснуть.
Федор Иванович.Да, мне нужно уснуть. (Пьёт и смеётся.)Да, мне нужно уснуть.
Анфиса.Чему ты смеёшься?
Федор Иванович.Так. Мне действительно стало весело от её наивности. Подумай, она клянётся: меня ещё ни разу не поцеловал ни один мужчина.
Анфиса.Ни один мужчина.
Федор Иванович.Да! Ни один мужчина! Налей мне ещё. Я сегодня хочу пить только из твоих рук.
Анфиса.Отдохни, мой милый, ты так устал.
Федор Иванович (чему-то улыбаясь).Да, я отдохну, я так устал.
Анфиса.Приляг ко мне на колени. Я сяду, а ты положишь мне голову на колени, и я тебе спою песенку, как вчера. Приляг!
Федор Иванович.Вчера было хорошо. Но мне хочется ходить, у меня столько мыслей, у меня столько планов, я вдруг увидел мир – весь мир – зелёный, красный, голубой. Давай мечтать, Анфиса!
Анфиса.Давай мечтать! Но ты ляг.
Федор Иванович.Который час? О, уже двенадцать. (Стучит кулаком по руке.)Время идёт, время идёт! Налей мне ещё. Ну, скорее! Я еду, я еду, я еду. И все-таки – устал. Устал.
Анфиса.Приляг. Вот так! Тебе удобно?
Федор Иванович (ложится и кладёт голову к Анфисе на колени).Да, хорошо. У тебя немножко жёсткие колени, но это хорошо. Я люблю, что ты вся такая… жёсткая, сухая и горячая, как крапива. (Смеётся.)Как крапива! Давай мечтать, Анфиса, о светлом. (С глубокой правдивостью.)Ведь никто не знает – и даже ты не знаешь, как я устал, как я измучился, как временами ненавижу я жизнь… и себя.
Анфиса.Не жалей жизни. Она так печальна, и так темна, и так страшна она. Кто судит нас?
Федор Иванович.Откуда моя тоска? Я как будто счастлив, я сам делаю свою жизнь – но откуда эта жестокая, неотступная тоска? Давай мечтать, Анфиса, я думать не хочу. Что-то красивое встаёт перед моими глазами, и оно волнуется тихо, как голубой туман перед восходом солнца. Какие-то песни я слышу, Анфиса, какие-то деревья на глазах моих покрываются цветами. Ты любишь яблоню, когда она цветёт?
Анфиса.Я люблю красные розы.
Федор Иванович.Нет, нет… яблоню, когда она цветёт! Какие-то птицы летят надо мною, и сверкают на солнце их огромные белые крылья. Я грежу, Анфиса. Скажи мне эти слова, которые поют мне о другом.
Анфиса (тихо).Друг, друг, желанный ты мой.
Федор Иванович (повторяя).Друг, друг, желанный ты мой…
Анфиса.Кто беспокойному сердцу ответит?
Федор Иванович (повторяя).Кто беспокойному сердцу ответит?..
Анфиса.Море… Море любви ему в вечности светит – светит желанный покой.
Федор Иванович.Светит желанный покой. Отчего ты вздрогнула, Анфиса? Светит желанный покой. Постой, я, кажется, вижу его. Всю жизнь я стараюсь вспомнить это лицо и не могу, и мучаюсь, а вот сейчас…
Анфиса.Лицо женщины?
Федор Иванович.Нет, нет. Я не знаю, чьё это лицо. А вот сейчас на одно мгновение оно как будто склонилось надо мною, и мне стало так хорошо. (Беспокойно.)Но ты его спугнула, Анфиса. Я опять не могу вспомнить. Какие у него глаза? – я их видел.
Анфиса.Голубые, ясные, и взор их необъятен.
Федор Иванович.Нет, скорее чёрные.
Анфиса.Нет, не чёрные. (Вздрагивает.)Нет, не чёрные. Он звал тебя?
Федор Иванович.О ком ты говоришь? Меня никто не звал. (Привстаёт на локте и тревожно вслушивается.)Там кто-нибудь есть? Ты опять молчишь, Анфиса?
Анфиса (гладя его волосы).Нет, нет, родной. Я все время говорю, разве ты не слышишь? Спи спокойно и доверчиво. Я не обману тебя. Это я тебе рассказала о белой яблоне, которая цветёт. Усни, дитя моё, и я спою тебе ту глупую песенку, что пела мальчику моему. (Вдруг плачет.)
Федор Иванович.О чем? Не надо плакать.
Анфиса.Я так. Вспомнила! Не надо плакать. Ах, не надо плакать! Милый ты мой, родной ты мой, моя единая и вечная любовь. (Тихо поёт.)Баю-баюшки-баю. Баю (вздрагивает)милую мою. Ты спишь?
Федор Иванович.Постой, не мешай.
Анфиса.Нет, больше не буду. Баю-баюшки-баю… Полежи, я потушу лампу.
Федор Иванович.Нет, не надо, так хорошо.
Анфиса.Я зажгу свечу…
Анфиса осторожно встаёт, Федор Иванович остаётся лежать на спине, глаза его закрыты. Во время дальнейшего разговора Анфиса гасит лампу и зажигает свечу, потом раскрывает перстень и высыпает яд в рюмку, руки её слегка дрожат.
Федор Иванович (сонно).Ну, что же ты? Я хочу спать.
Анфиса.Сейчас, мой милый! Я налью тебе ликёру.
Федор Иванович.Я больше не хочу.
Анфиса.Может быть, выпьешь?
Федор Иванович.Ну, иди же.
Анфиса.Сейчас.
Осторожно ставит рюмку на столик около дивана и садится на прежнее место.
Анфиса.Ты опять видишь его?
Федор Иванович.Нет, нет, не мешай, молчи. Или лучше спой, Анфиса.
Анфиса.Сейчас. Выпей только.
Федор Иванович.Я не хочу.
Анфиса.Ну, одну, только одну. Больше не надо.
Федор Иванович.Да не хочу же я!
Анфиса.Выпей!
Поднимает ему руку и почти насильно вставляет в неё рюмку.
Федор Иванович.Какая ты нелепая. (Приподнимается на локте, говорит лениво.)Зачем ты мне помешала, Анфиса? Мне было так хорошо. Который час? Значит, едем?
Анфиса.Ну, пей же, пей.
Федор Иванович.Сейчас. Я и забыл сказать Ивану Петровичу, чтобы он приходил пораньше. Он, кажется, хотел в одиннадцать.
Анфиса.Боже мой, да пей же!
Федор Иванович.Что ты? Сейчас, я же тебе сказал. (Подозрительно вглядывается в Анфису.)Постой, глаза… Покажи глаза! А-а-а-а-а!
С ужасом смотрит в остановившиеся глаза и в то же время, продолжая начатое движение, подносит рюмку ко рту и пьёт. Вскакивает, как поднятый чудовищной силой, задыхаясь и хрипя, делает несколько странных скачков по комнате, в один из которых чуть не сшибает с ног Анфису, и падает мёртвым. Анфиса смотрит, защищаясь вытянутыми вперёд руками, и, когда Федор Иванович падает, – отбегает в дальний угол. Дико с надрывом кричит, как только можно кричать в пустом доме.
В тёмных дверях показывается старуха; цепляясь за притолку, добирается до кресла и садится в него.
Молчание.
Бабушка.Умер, да?
Анфиса.Кажется, умер. Я не знаю. Я боюсь подойти.
Бабушка.Так, так. (Подходит и смотрит.)Прикрыла бы ты его. Нехорошо так.
Анфиса.Я не знаю, чем. Если бы где-нибудь найти простыню. Но я боюсь подойти.
Бабушка (садится на прежнее место).А ты в чемодане посмотри, в чемодане посмотри. Его чемодан?
Анфиса.Его. В чемодане, должно быть, есть. Вот.
Быстро накидывает на мертвеца простыню, но разошедшиеся ноги и одна жёлтая рука остаются открытыми.
Бабушка.Мышьяком?
Анфиса.Нет, цианистый калий.
Бабушка.Так, так. Не знаю, не слыхала. Который час?
Анфиса.Не знаю. Часы у него в кармане. (Ляская губами.)Бабушка, мне страшно!
Бабушка.Так, так. Ну и страшно, ну и страшно.
Анфиса (ляская зубами).Бабушка, мне страшно. Что же делать? Что же делать?
Бабушка.Так, так. Нечего делать, все сделано. Молчи.
Обе женщины сидят и неотступно смотрят на белое пятно простыни. В сумраке кажется, что оно шевелится.
Светает.
Занавес
«Gaudeamus»
Комедия в четырех действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Старый студент.
Курсистки: Дина Штерн, Лиля, Онучина
Онуфрий.
Стамескин.
Тенор.
Студенты: Блохин, Костик, Кочетов, Петровский, Козлов, Гриневич, Панкратьев
Капитон-слуга.
Студенты и курсистки.
Первое действиеЕще при закрытом занавесе хор молодых мужских и женских голосов поет громко, уверенно и сильно:
Занавес открывается. На сцене квартира Дины Штерн – богато обставленная гостиная; в открытую дверь видна столовая с сервированным столом. Много картин, цветы. У рояля, под аккомпанемент Дины Штерн, собравшись кружком, поют студенты и курсистки, все земляки-стародубовцы. Дирижирует Тенор. Только двое сидят в стороне: Стамескин и Онучина.
Песня кончается:
Тенор.Баста! Скверно! Больше дирижировать не стану. Блохин врет. Ты, Костя, мычишь, как пьяный факельщик. Нужно дать молодость, утверждение радости, высокий восторг… gaudeamus igitur, juvenes dum sumus!.. Вы слышите: точно золотые гвозди вколачиваются в стену, а вы что делаете? Поете, как нищие на паперти. (Передразнивает.)Hu-u-mus!..
Петровский.Да врешь, Тенор. Ей-Богу, хорошо! Gaudeamus…
Тенор. (презрительно). Молчи, салопница!
Лиля.Ах, нет! Так хорошо, это такая прекрасная песня. Я только не все слова понимаю. Онуфрий Николаевич, что значит гумус?
Онуфрий.Земля. Мать сыра земля.
Костик-председатель.Это значит: сколько вы ни вертитесь, а всех возьмет земля…
Тенор.Поэтому и нужно радоваться, а не скулить, как слепым щенкам в помойной яме!
Козлов.Верно!
Костик.Да ты не сердись, Тенор, пели, как Бог дал, не хуже других. А ты вот отчего сам не поешь: голоса для товарищей жалеешь? Ты не жалей.
Дина.Вы слишком требовательны, Александр Александрович. Пели, как мне кажется, очень хорошо, но было бы, конечно, еще лучше, если бы вы помогли нам. Спойте!
Козлов.Пой, Тенор!
Тенор.Ха-ха-ха! Нет, я еще не умею петь.
Блохин.Не жалей голоса, Тенор, от упражнения голос крепнет.
Онуфрий.Молчи, Сережа. А то они вспомнят, что ты тоже пел… нехорошо тебе будет, Сережа.
Костик.Господа, Блохин выдумал новый фокус: становится под моим голосом, так что вам его не слышно, а мне мешает. Зудит, как комар.
Блохин (сердито). Пошли к черту! (Смех.)
Козлов.А по моему мнению, раз Тенор не хочет петь, так его из хора выдворить. Найдем другого дирижера, эка! Забрал себе в теноровую башку, что голосом он покорит весь мир, и трясется от страха.
Тенор.И покорю!
Козлов.Словно баба над лукошком с яйцами – ах, как бы не разбить! Не пьет, не курит и не ест, как люди добрые, а… питается! Встретил я его вчера на Никитской, спрашиваю – молчит и мотает головой. Да ты что, Тенор? Молчит. Думаю, с ума сошел наш Тенор, а он вдруг шепотом: простуды боюсь, сыро. Экая верзила гнусная!
Дина.Но ведь это правда, Козлов, голос – очень хрупкая вещь: его необходимо беречь.
Козлов.Беречь? Тогда ну его к черту! – не желаю быть сторожем собственного голоса. Экое сокровище, подумаешь! Вот у меня голос, как…
Тенор.Ха-ха-ха! Как у козла! И потому твоя фамилия Ко-злов.
Козлов.Правильно, именно как у козла. А я вот, слава Тебе Господи, всю жизнь пел и буду петь назло всем моим врагам.
Онуфрий.И на радость друзьям. Великодушный ты, Козлик, человек! (Указывая на рогатый, странной формы стул.)Дина, можно сесть на этом келькшозе? У него очень загадочный и даже враждебный вид – может быть, он не любит, чтобы на нем сидели?
Дина. (смущаясь). Конечно, можно… какие пустяки!
Онуфрий.А он не рассердится?
Костик. (мрачно). Очень уж у вас богато, Дина Абрамовна, – на положении вы курсистки и даже землячки, а живете как баронесса.
Дина (краснея). Зовите просто Дина.
Костик.Совсем не по-студенчески! У меня ноги в сапогах, и я все время боюсь, как бы паралич ног не сделался. Родительская квартира?
Дина.Да. Вы не обращайте внимания. (Смущается и смеется ясно и открыто.)Мне и самой неловко… Но это такие пустяки!
Онуфрий.А не выгонят нас родители? Народ это мнительный, вроде теноров. Помнишь, Сережа, как твои родители сперва меня поперли, а потом и тебя поперли?
Дина.Нет, ну что вы! Отца и в городе нет: у него большие дела, и он почти все время в разъезде.
Онуфрий.Это другое дело. Сережа, успокойся.
Дина.Да нет, это все равно, в городе он или уехал. Если бы он и был, так не обратил бы внимания – ему не до того. А мама и сама сюда просилась, но я ее не пустила.
Онуфрий.Отчего же? Тихая старушка?
Дина.Она очень хорошая… и смешная. Пения она, правда, боится, то есть не пения, а дворника. Но это ничего!
Кочетов.А он у вас строгий?
Дина.Кто? Папа?
Кочетов.Нет, дворник, – это важнее.
Лиля (быстро). А у нас в доме такой строгий дворник, такой строгий дворник, что мы вчера с Верочкой два часа звонили – он отворять не хотел.
Петровский.Не слышал, – дворники здоровы спать.
Лиля.Нет, слышал, – мы два часа звонили!
Петровский.Нет, не слышал.
Лиля.Нет, слышал.
Костик. (мрачно).Нет, не слышал.
Блохин.Наверно, не слыхал.
Онуфрий.Конечно, не слышал. Ты как думаешь, Козлов? – скажи откровенно.
Козлов.Куда ему слышать, конечно, не слыхал.
Лиля (сердито). Слышал, слышал, слышал. Вы смеетесь, а это такое свинство с его стороны, – мы с Верочкой продрогли, зуб на зуб попасть не могли. Он нас целый месяц преследует; хочет, чтобы мы ему двугривенный дали, – как же, так вот и дадим! Свинство!
Онуфрий.Гриневич, дай-ка папиросу. Что ты затих совсем? – присядь, потолкуем. Ну как, вышло дело с уроком или нет? Мне его хорошо рекомендовали… Фу, ну и табак же у тебя дрянной!
Гриневич.Дешевый. Спасибо, Онуша, с уроком я устроился…
Тихо разговаривают. Некоторые из студентов осматривают картины. Тенор, как свой в доме человек, показывает, зажигает свет. Слышны восклицания: «Левитан! Да что ты!» Самодовольный смех Тенора. Дина присаживается к Стамескину.
Дина.Отчего вы не пели, Стамескин? (К Онучиной.)Вы также. Вам не скучно?
Стамескин.Я никогда не скучаю. А если мне становится скучно, я ухожу.
Онучина.Я также. Как у вас пышно, Дина. Вам не мешает эта роскошь? Я бы и одного дня не могла здесь выжить.
Дина.На это можно не смотреть, Онучина. Когда я училась в стародубской гимназии, я жила у бабушки в маленькой комнате, там было очень просто. У меня в комнате и теперь хорошо, и я постоянно бранюсь из-за этого с папой. Он прежде жил очень бедно и теперь хочет, чтобы кругом все было дорогое.
Тенор.Дина, земляки хотят есть.
Лиля.Врет, врет. Это он сам хочет есть! Мы картины смотрим, такая прелесть.
Онуфрий.Земляки хотят пить.
Дина.Простите, я сейчас… Там все готово. Пойдемте в столовую, господа. Кочетов, Петровский… Отчего вы такой неразговорчивый, Гриневич? Я не слышу вашего голоса.
Блохин (Онуфрию тихо). Постой! погляди-ка на стол.
Онуфрий.А что?
Блохин.Водки нет. Все какие-то келькшозы.
Онуфрий.Зрелище мрачное. Ну что же: будем пить келькшозы. Запомни ты мое слово, Сережа: раз оно имеет форму бутылки, его всегда можно пить.
Блохин.А если прованское масло?
Дина. (смущаясь). Прошу в столовую, товарищи. Только я должна вас предупредить: водки у меня не бывает. Вина сколько угодно, а водки я боюсь, это такая ужасная вещь!
Костик.Ну и ладно… Вино так вино.
Кочетов.Да и того бы не надо, одно баловство.
Онуфрий.Ты слышишь? Эх, прошли наши времена, Сережа. Вина! Да и того не надо! До какой низости доводит трезвый ум, а?
Блохин.А Стамескин радуется.
Онуфрий (огорчаясь все больше). Мне наплевать, что у тебя римский нос, у меня у самого греческий… Вина! Что я, лошадь, что ли, чтобы пить вино? От вина подагра бывает.
Тенор.Прошу, господа. Отчего ты мрачен, Костя, улыбнись.
Петровский.Озари мир улыбкой.
Костик.Я не мрачен, у меня вид такой фатальный.
Козлов.Отчего ты мрачен, Костя?
Петровский.Кто тебя, Костя, обидел?
Толкаясь и смеясь, проходят в столовую. Лиля отстает.
Лиля (Дине). Диночка, пожалуйста, не угощайте вином Гриневича, ему очень вредно пить, он становится такой беспокойный. Я уже просила Онуфрия Николаевича и сама буду сидеть рядом, но все-таки.
Дина.Хорошо, Лилечка, я буду смотреть. Иди себе.
Лиля уходит в столовую. Остаются Стамескин, Онучина и Дина, которая уговаривает их пойти закусить.
Дина.Ну, пожалуйста, ну пойдемте. Выпейте хоть стакан чаю.
Стамескин.Нет, не хочу.
Онучина.Я тоже. Идите к гостям, вы такая любезная хозяйка. Они без вас стесняются.
Дина.Ну скушали бы чего-нибудь. Пожалуйста!
Онучина.Нет, нет, идите.
Дина нерешительно уходит.
Онучина.Вы не слыхали, Егор Иванович, говорят, что Дина выходит замуж за этого Тенора. Что это, естественный подбор или просто глупость?
Стамескин.Я не собираю слухов.
Онучина.Я также. Мне не нравится любезность Дины, в ней есть что-то неприятное, кокетливое – Дину портит ее красота. А этот господин… Тенор – возмутительно! Вы знаете, у него сейчас нет урока, и он просит у землячества ссуду – неужели ему дадут?
Стамескин.Нет, не дадут. Мы провалим все ссуды.
Онучина.Неужели все?
Стамескин.Все.
Онучина.Но ведь есть очень бедные земляки, Егор Иванович! Та же Лиля – я знаю, она питается только хлебом да чаем. У нее пальто нет!
Стамескин.Ну и пускай питается хлебом и чаем, это достаточно хорошо. Вы же знаете, что деньги нам нужны на другое.
Онучина.Но, Егор Иванович, не все могут жить так, как вы. Такая жизнь требует страшной выдержки, почти геройства…
Стамескин.Вы опять о героях, Онучина?
Онучина.Разве я так сказала? Я ошиблась, ну не герой, но это все равно. Вы не курите, не пьете чаю, вы почти совсем ничего не едите. Ведь это же невозможно, Егор Иванович, вы должны пожалеть себя, ну, просто как рабочую силу! Паншин рассказывал мне, что вы едите хлеб с рыбьим жиром – что же это такое!
Стамескин (краснея). Это очень питательно и вкусно: напоминает семгу.
Онучина.Ах, Егор Иванович, но вы подумайте!..
Стамескин (сухо). Не довольно ли гастрономии, Онучина! И вы… того, пойдите и выпейте стакан чаю. Вы с утра, кажется, ничего не ели.
Онучина (искренно). Да мне ничего и не хочется!
Стамескин.Пойдите.
Быстро подходит Дина.
Дина.Господа, ну пожалуйста! Мне так неловко: мы там едим, а вы…
Стамескин.Пойдите, Онучина!
Онучина.Я выпью только чаю! Я сейчас!
Дина.Пожалуйста.
Онучина уходит.
Дина.А вы? Какой вы упрямый человек… Я вас немного боюсь. Можно присесть около вас? Вы такой строгий.
Стамескин.Пожалуйста.
Дина.Я так много хотела сказать вам, попросить у вас совета. Как вам нравится наше землячество? Я только еще раз была на собрании, но была так увлечена… и все боялась сделать какую-нибудь неловкость. Они вас уважают, Стамескин, и даже боятся, вы знаете это?
Стамескин.Меня мало интересует их отношение.
Дина.Говорят, что вы и ваша партия хотите разрушить землячество. Неужели это правда? А скажите, Стамескин, как… но только совершенно искренно: как вы относитесь к Александру Александровичу? Ну вот этот, Тенор?
Стамескин.Он мне не нравится.
Дина. (волнуясь). Ах, нет, он удивительный человек! Вы слыхали, что он отказался петь? – и он всегда так. Он ведет жизнь аскета, у него железный характер… Вы смеетесь?
Стамескин (смеется слегка в нос). В огне железо быстро деформируется, Дина: при шестистах градусах железные балки уже сгибаются, и все падает. Он карьерист.
Дина.Ну что вы! Вы его совсем не знаете!
Стамескин.Увидите.
Дина.Это неправда. Вы знаете, Стамескин, он из воспитательного дома, у него нет ни родных, ни друзей, и он сам добыл для себя все. Если бы вы знали его жизнь! Это не жизнь, а целая история лишений, подвижничества, страданий… Правда, он иногда кажется странным… Идут – потом…
Онучина (подходя). Там невозможно сидеть! Этот ваш Онуфрий Николаевич говорит невозможные пошлости, и вместо того, чтобы попросить его замолчать – они смеются.
Студенты один за другим выходят из столовой.
Тенор. (кричит). Дина, спасибо! Насытились.
Лиля.Ах, Диночка, Тенор один всю ветчину съел.
Дина. (бледно улыбаясь). Ну и на здоровье.
Лиля.Я никогда не видала, чтобы так ели, он глотает мясо, как людоед.
Костик.Но почему же людоед?
Козлов.Он не для себя ест, а для голоса. Тенору нужно питание.
Петровский.Ей-Богу, братцы! Я раз полез к Тенору под подушку, а у него там колбаса припрятана. Ей-Богу! А мне, подлец, хоть бы кусочек дал.
Тенор.Как он врет! А зачем тебе жизнь, Петруша? Лучше умри от голода, и я спою над тобой ве-ли-ко-леп-ную вечную память. (Тихо напевает и смеется.)
Онуфрий (тащит бутылку). Уединимся у этого келькшоза. У тебя холодный ум, Сережа, и ты это заметь, так принято в обществе: уходя из-за стола, каждый гость тащит с собою бутылку. При английском дворе все так поступают.
Блохин.А я… я не взял.
Онуфрий.Ты меня огорчаешь. Возьми и тащи сюда, да папирос у Козлика захвати, – мои кто-то выкурил.
Костик.А ты хорошо устроился, Онуша.
Онуфрий.Уменье найтись во всяком положении, Костя. Лиля, Лилюша, покровительница всех несчастных, заступница за угнетенных – присядьте ко мне, я открою вам тайну моей жизни.
Лиля.Ну, открывайте, только врите поменьше.
Онуфрий.Две феи караулили мое рожденье: фея порядка и фея строгой трезвости. Но так как я рождался очень долго, то обе не дождались и ушли, а пришла третья фея и принесла бутылку коньяку – это была пьющая фея, понимаете? Ну, вот пришла она…
Продолжает тихо рассказывать, Лиля смеется. Дина и Тенор разговаривают в стороне.
Дина.Ты не должен обращать на это внимания – слышишь? Пусть смеются, пусть шутят… Не смотри на меня так… Пусть шутят, они потом раскаются – и им будет стыдно.
Тенор.Я знаю. Они славные ребята, Дина!
Дина.Они еще не знают, о чем ты мечтаешь. Они еще не знают, что голос тебе нужен не для богатства, не для славы, а для того, чтобы им же дать радость. Как они мало знают тебя!
Тенор.И пусть. Ты даже побледнела, Дина, – не стоит. Какая ты самолюбивая, ты, пожалуй, еще самолюбивее, чем я. Ха-ха-ха!
Дина.Не смейся, я не люблю. И не смей ничего им говорить, слышишь? Ни слова – иначе я рассорюсь с тобою. Не смотри на меня так, мне неловко… Пусть думают, что ты пустой человек… карьерист! Ты и мне не смей петь, пока не научишься – я не хочу слушать любителя.
Тенор.Ого! Сильно сказано.
Дина.Почему ты сегодня без калош? Тебе неловко, что они смеются – как это глупо! Береги себя, ты… мой любимый. Ну иди, иди… и не смотри, как Цезарь: ты еще не победил.
Тенор медленно отходит.
Дина. (зовет). Лиля! Пойди сюда! (Что-то говорит ей.)
Гриневич (хочет взять у Онуфрия стакан с вином). Дай-ка!
Онуфрий (не дает). Нет, дядя, шалишь. Тебе вредно.
Гриневич.Глупости! (Хочет взять у Блохина, но тот не дает также)Ну и свиньи же вы, братцы. Вы думаете, что если захочу напиться, так без вас не сумею. Посмотрим! (Идет в столовую.)
Блохин.Там ничего нет, я последнюю взял.
Онуфрий.Когда же он успел, – Лилька с него глаз не сводила. Какой вредный характер! За твое здоровье, Сережа.
Блохин.За твое, Онуша.
Дина (обнимая Лилю). Господа, я хотела сказать несколько слов…
Лиля.Петровский, молчите там!
Дина.Ничего, Лиля. Товарищи, сейчас придет один господин, то есть не господин, а студент, я не знаю, как назвать.
Петровский.Начало полно захватывающего интереса – кто же он, Дина, господин или студент?
Лиля.Петровский, свинство.
Дина.Нет, очень серьезно. Стамескин, Онучина, будьте добры, послушайте меня, дело касается нашего землячества. В субботу у нас собрание, и я и вот Александр Александрович, мы хотели предложить нового члена.
Костик.Стародубовец?
Тенор.Нет, какой-то дальний.
Костик.Тогда нельзя, и толковать нечего. Мы не можем не соблюдать устава.
Гриневич (проходя мимо Онуфрия, тихо). Свиньи!
Дина.Нет, послушайте меня. Это очень милый, даже очаровательный человек, но только, кажется, очень несчастный. Дело в том, что ему сорок восемь лет, он уже седой, даже белый, и нынешнею осенью он поступил в университет. Так странно и трогательно видеть его в мундире.
Козлов.Позвольте – это его я встретил, значит, на Никитской. И еще подумал, что это за форма такая, совсем студенческая. Так это он?
Лиля.И я его видела в театре. Такой удивительный, нам с Верочкой он очень понравился.
Стамескин.Кажется, юрист. Я его раза два встречал в университете.
Онуфрий.Бывает на лекциях, не то что ты, Сережа.
Дина.Ну да, этот самый. Давно когда-то, еще студентом, он был сослан в Сибирь, там женился, но жена и ребенок отчего-то у него умерли, и вот… ну, да он сам расскажет, он так трогательно об этом говорит. Очень милый! И я хотела, чтобы вы до собрания сами познакомились с ним, во всяком случае это интересно…
