Текст книги "Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров"

Автор книги: Леонид Ляшенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Когда «грешника» выпускали, он исповедовался у священника и должен был карандашом обозначить место на картине Страшного суда, которое ему было бы уготовано в загробной жизни, если бы не бдительность и попечение начальства. Чем-то средневековым веяло и от торжественной церемонии захоронения экспонатов и учебных пособий анатомического театра, устроенной по приказу неугомонного Магницкого. В ней участвовали все профессора, лаборанты и студенты медицинского факультета. Впрочем, начиная с 1817–1818 гг. подобным образом дела обстояли не только в Казанском университете, да и вообще не только с просвещением.

В борьбе с защитниками мракобесия будущие декабристы далеко не сразу стали приверженцами революционных действий. Дворянский авангард, в который они входили, никогда не был монолитным. Прежде всего, он состоял из так называемых свободолюбцев, хотя и настроенных более или менее радикально, но иногда проявлявших свою оппозиционность самым экзотическим образом. Это и понятно, ведь индивидуальное возмущение достаточно ограничено в своем выражении и зачастую напоминает, скорее, человеческие слабости и чудачества.

Именно поэтому до поры до времени дворянский авангард проявлял себя в нарочитом молодечестве, «гусарстве», нарушении общепринятых норм поведения. В качестве примера такого поведения поэт и ближайший друг А.С. Пушкина и многих декабристов П.А. Вяземский приводил лихачество неких братьев С. В 1806 г., находясь на военной службе, они попали в один из губернских городов, где накануне дня рождения императора то ли выпили, то ли скупили все шампанское как в самом городе, так и в его окрестностях. Тем самым братья поставили в неловкое положение губернское начальство, которому пришлось испрашивать «сверху» специальное разрешение пить здоровье государя не шампанским, как диктовала традиция, а малагою. Конфуз!

Немногим от «подвига» братьев С. отличались коленца, выделываемые, скажем, М.С. Луниным. То он с товарищами за ночь поменял местами вывески на Невском проспекте, то на пари проскакал по улице нагишом. Снимая квартиру с С.М. Волконским, они держали у себя двух медведей и девять собак, наводя ужас на соседей и квартальных надзирателей. Стоило генералу Депрерадовичу рявкнуть при разборе учений: «Штабс-ротмистр Лунин, вы спите?» – как тут же последовал ответ: «Виноват, ваше превосходительство, я спал и видел во сне, что вы бредите».

Замечательный знаток александровской эпохи Ю.М. Лотман давно заметил, что никогда в России не было столько дуэльных историй, как в 1810-х гг. В них участвовали и записные дуэлянты (так называемые бретеры), и люди, не склонные к крайним мерам, в том числе и многие будущие декабристы. Для одних дуэль была очередным проявлением молодечества, «гусарства», для других – вынужденным способом защиты своей чести и достоинства. Необходимо при этом заметить, что эпидемия дуэлей 1810-х гг. являлась протестом против попыток правительства присвоить себе право вмешиваться в частную жизнь дворянина, запретить ему распоряжаться своей судьбой. Посредством дуэли человек защищал свое с таким трудом обретенное «я», отстаивал ценности равенства внутри сословия (перед барьером дворяне равны), выражал собственное отношение к всепроникающему контролю власти, ее деспотизму во всех областях жизни россиян.

После войны 1812 г. и заграничных походов многое начинает меняться внутри дворянского авангарда; его радикальное крыло все более обособляется и, пропитываясь революционными идеями, становится заметным общественно– политическим событием. Как известно, История считается полем проявления не только различных закономерностей, но и, в значительной степени, результатом деятельности людей. Поэтому есть смысл уточнить, что из себя представлял тип дворянского революционера, чем он отличался от свободолюбца.

Каждый декабрист, безусловно, боролся за свободу народа и свою личную независимость, и в этом смысле являлся свободолюбцем. Но далеко не все свободолюбцы автоматически становились декабристами. И те и другие отстаивали свое право на свободную мысль, не подверженную мелочному контролю, на частную жизнь, выстроенную в соответствии с собственными понятиями и представлениями. Но все же именно декабризм явился верхним этажом общего здания дворянского авангарда. В чем это ощущалось? Денис Давыдов и Лунин, Вяземский и Батеньков, генералы Ермолов и Орлов – не правда ли, все это близкие по взглядам, но отличные по политическим позициям люди; не похожие по готовности бороться до конца, ради отстаивания этих взглядов, выказывающие не одинаковую потребность заявить публично то, что считали нужным. И те и другие были готовы идти до некого предела, вот только предел этот им виделся слишком по-разному.

Первое отличие, которое бросается в глаза, – исключительная общественная активность декабристов, их желание проповедовать, просвещать, ораторствовать в любой аудитории. Конечно, Ермолова или Давыдова тоже трудно назвать молчунами, но они «ворчали», то есть критиковали власть с позиций умеренного Просветительства и традиционной для дворян конца XVIII в. тяги к независимости суждений и действий. Декабристы же, поддерживая тайные планы реформ, обсуждавшиеся в Зимнем дворце, пропагандировали свои убеждения с суровой последовательностью и редким пылом. Подчеркнутая серьезность, прямота суждений, склонность к ораторству и учительству стали нормой поведения, родовыми чертами дворянских революционеров.

Для декабристов, как и для всех свободолюбцев, было характерно обостренное чувство собственного достоинства. Однако первые более последовательно отстаивали новое понимание чести дворянина и долга гражданина. Недаром в их разговорах, письмах, литературных произведениях постоянно упоминаются подвиги высоконравственных героев Древнего Рима и эпизоды защиты республиканского строя Великого Новгорода – символа древнерусской свободы. Может показаться, что дворянские революционеры постоянно читали скучные проповеди, а от их поведения веяло театральными подмостками, ложным классицизмом или проходившим ему на смену доморощенным романтизмом.

Впрочем, почему доморощенного? Декабристы, представлявшие, по словам Ю.М. Лотмана, «особый тип русского человека», были если не детьми, то, во всяком случае, любимыми воспитанниками романтизма. Романтизм же как художественный стиль, а в еще большей степени как образ жизни далеко не прост, прежде всего потому, что деятельно героичен и разочарованно циничен одновременно. Человек дворянского авангарда, строивший свою жизнь в соответствии с требованиями этого стиля, мог следовать за позитивной его составляющей и посвятить себя борьбе с несправедливостью, отсталостью существующих порядков и правил как в частной, так и в общественной жизни.

Мог молодой (обязательно молодой! Из осужденных по делу 14 декабря только двенадцать человек имели 34 года от роду, значительному большинству осужденных не исполнилось и 30 лет) романтик пойти и по другому пути. На нем его поджидали старость души, недовольство всем и вся, презрительное безразличие к окружающей жизни с ее радостями и огорчениями. Так называемые «лишние люди» среди российских романтиков уже встречались, а вот времена Арбенина (из лермонтовского «Маскарада»), убивающему жену только потому, что она – ангел и не должна быть отравлена ядом окружающей ее духовной пустоты света, в первой четверти XIX в. еще не настали. Среди передового дворянства царствовала героика истории и современности (наполеоновские войны!), рождавшие неутолимую жажду действовать на благо Отечества.

Именно героическая и деятельная сторона романтизма приводила к страстной влюбленности прогрессистов в те идеалы и представления, которые казались достойными поддержки, с точки зрения передовой дворянской молодежи. Проникшись этой любовью, преклоняясь перед новыми идеалами и приняв их в качестве жизненных ориентиров, романтик в полной мере ощущал ценность собственной личности, поскольку она естественным образом сочеталась для него с чувством ответственности за судьбу страны. Поэтому он считал себя защитником идей независимости и свободы как политического идеала всех сограждан. Таким образом, по наблюдениям исследователей, чувство собственного достоинства и правила чести становились для прогрессистов понятиями действительно важнейшими. Причем это мироощущение оказалось для его носителей весьма суровым – романтизм воспринимался как игра по определенным правилам, и если за проигрыш надо было платить даже самую высокую цену, то платили, не торгуясь, по всем счетам.

В.О. Ключевский со свойственной ему точностью подметил: «…этот тип (прогрессиста. – Л.Л.) …стоит перед нами в неугомонной и говорливой, вечно негодующей и непобедимо бодрой, но при этом неустанно мыслящей фигуре Чацкого». Тут все прямо в точку, особенно «мыслящий», «говорливый» и «бодрый». Следует лишь отметить, что говорливость являлась для прогрессистов формой, пусть и своеобразной, их оппозиции, т. е. все-таки действия. Причем эта разговорчивость носила нарочито резкий, прямой характер, казавшийся, с общепринятой точки зрения, не совсем приличным, а то и опасным. Однако в «своем» кругу именно такое поведение считалось «спартанским» или «римским», т. е. соответствующим передовым взглядам. Иными словами, романтизм, с одной стороны, раскрепощал личность, позволял ей думать, чувствовать и действовать достаточно свободно. С другой – оказывалось, что речь у романтиков шла не столько о живом, реальном человеке, сколько об идеальном образе, из жестких границ которого прогрессисты не имели права выходить. Подобное мироощущение позволяло не интересоваться сословной или бюрократической иерархичностью. Единственно важной делалась оценка людских поступков с точки зрения гражданственности и морали.

Подобное поведение неизбежно отдавало театральщиной. Не будем, однако, забывать, что, во-первых, игра масок вообще была характерна для людей первой четверти XIX в. Во-вторых, местом выступления прогрессистов была все-таки не сцена, а гражданская трибуна, и в-третьих, по принятым романтиками понятиям, они рассчитывали не столько на реакцию увязших в скучной повседневности современников, сколько на суд потомков, т. е. истории, и ничуть не меньше. Насаждая культ дружбы, даже экзальтированного братства, прогрессисты не умели жить в состоянии душевной раздвоенности, когда со «своими» человек был совершенно откровенен, а с «чужими» заковывался в броню светских приличий. Иными словами, как писал Ю.М. Лотман: «Для того, чтобы понять декабризм, необходимо вновь превратить формулы в поведение, увидеть жест, услышать интонацию. Слова сохранились – исчезла атмосфера. Но смысл слов будет нам до конца ясен лишь в том случае, если возродить атмосферу».

С точки зрения человека начала XXI в. все это очень сложно, да и нужно ли вникать в игру актеров-романтиков? Но давайте вспомним, как часто кажутся смешными, несовременными или ультрасовременными для умудренных и отягощенных собственным опытом взрослых молодые люди любой эпохи. Их позы и маски – это и эпатаж «правильных» старших, и протест против устоявшейся скучной обыденности, и поиск своего места, своей модели поведения в сложном и несовершенном мире. В общем, если говорить коротко – все это необходимые муки самоопределения нового поколения граждан. Потом позы и маски забываются, и из странной, многократно критиковавшейся молодежи вырастают интересные государственные и общественные деятели, звезды искусства, науки, литературы. Оказывается, что поиски юности – вещь необходимая, но отнюдь не единственно определяющая суть выросшего, взрослого человека.

Декабризм же был молодостью российского общественного движения, той порой, когда особенно важно и суровое отрицание опыта старших, и заграничные веяния, и не поддающаяся рациональному объяснению мода, влекущая глубина мысли, и вызывающая позже смех, но такая своя, такая дорогая сию минуту поза. Что же касается черт характера дворянских революционеров, то их как раз отличала редкая простота в общении, готовность прийти на помощь нуждающимся в ней, вызывающая скромность в быту – все это и называется настоящим, а не показным демократизмом.

Кстати, это признавали и их идейные оппоненты, многие из которых были связаны с декабристами родственными и приятельскими узами. До поры столь удивительные для нас узы и связи, такая разница во взглядах близких людей никому не мешали и не казались странными. Наоборот, они придавали некую остроту и, если хотите, пикантность российской общественной жизни.

В человеческой истории довольно часто важные явления и события начинаются с вещей внешне незначительных, а то и вовсе малозаметных. Одним из первых симптомов общественного пробуждения в России стало изменение форм приятельских отношений. Возникавшие в начале XIX в. кружки, салоны, артели, литературные общества (в первую очередь «Арзамас») противопоставляли себя сословно-феодальному неравенству, чиновной иерархии, приучали своих членов и участников заседаний к новому типу отношений между людьми. За отсутствием свободных журнальных, университетских, адвокатских и иных кафедр, эти кружки и общества являлись, безусловно, и общественно значимым явлением. Дело заключалось в том, что благодаря им рождалась и крепла чуждая традиционному мышлению идея о том, что личные привязанности и симпатии людей выше, важнее родовитости и служебного положения приятелей и знакомых.

Иными словами, все сказанное подчеркивает весьма значимую для нашего разговора идею: декабризм являлся образом жизни настолько же, насколько и образом мысли. Его представителю было трудно, если не невозможно, переделать себя, подстроиться под господствующие порядки, манеру поведения. Те из декабристов, кто побывал в сибирской ссылке, и те, кто выжил в ней, так и не сумели приспособиться ни к России Николая I, ни к более свободной России Александра II. И та и другая казались им слишком официальными, тесными, не отвечающими их идеалу.

Что же касается образа мыслей декабристов, то, хотя основная речь о нем впереди, сделаем небольшое уточнение. В научной и учебной литературе до сих пор употребляется удачный термин В.И. Ленина «дворянская революционность», «дворянские революционеры». К сожалению, четкой расшифровки этого термина в работах историков не содержится, что зачастую приводит к невнятице спора и путанице понятий. На наш взгляд, дворянская революционность – это оппозиционная абсолютизму идеология и практика последних лет XVIII – начала XIX в., в которых революционные и либеральные идеи и действия оставались тесно переплетенными. Причиной такого переплетения являлось то, что дворянская революционность базировалась на философии французских просветителей, которая, в силу своего характера и ориентации, с успехом использовалась и просвещенными монархами, и передовой частью общества. Кроме того, отрицая абсолютизм, революционеры первой четверти XIX в. признавали за троном реальную государствообразующую силу, а при определенном стечении обстоятельств и силу реформаторскую. Декабристы предложили или применили на практике различные методы политической борьбы: от дворцового переворота до пропаганды своих идей в обществе и военной революции.

Зарождение в России дворянской революционности знаменовало собой усиление принципиальных отличий «внуков» начала XIX в. от их «дедов» и некоторых «отцов» предыдущего столетия. Отчетливое понимание передовой молодежью своего предназначения, смутные видения картин светлого будущего, нежелание мириться с действительностью, оскорблявшей чувства просвещенного человека, привели к созданию в России объединений, которые в научной литературе принято называть преддекабристскими и первыми декабристскими организациями. Однако прежде чем проанализировать их состав, программные документы, деятельность, давайте поближе познакомимся с некоторыми из наших будущих героев.

Эскизы к портретам

Николай Иванович Тургенев

Становление Николая Ивановича как общественного деятеля началось, скорее всего, в годы его учебы в Германии. Мало того что знаменитый Геттингенский университет (помните Владимира Ленского из «Евгения Онегина»?) был в то время признанным рассадником просвещения, романтизма и гуманизма, так еще и время оказалось весьма тревожным и многообещающим. Тургенев попал в Германию в 1808–1811 гг., в период расцвета деятельности Тугенбунда – общества, боровшегося не только против французских захватчиков, но и за освобождение крестьян от власти помещиков. Огромное значение для Тургенева имела работа в качестве российского комиссара-наблюдателя в Пруссии в 1813–1816 гг. Восстановление национальной государственности, подготовка и принятие новых законов, острые политические дискуссии – все это разворачивалось пусть и на чужбине, зато перед его глазами и давало богатую пищу для размышлений.

Короче говоря, Николай Иванович вернулся в 1816 г. домой, переполненный самыми высокими патриотическими чувствами, достаточно отчетливо сознавая, что именно надо менять на родине. В Петербурге он с радостью убедился, что далеко не одинок в своих устремлениях. «Гвардейские офицеры, – записывает Тургенев, – в особенности обращали на себя внимание свободой и смелостью, с которой они высказывали свои мнения, мало заботясь о том, где они говорили, – в общественном месте или в частном доме, были те, с кем они говорили, приверженцы или противники их мнений». Сам Тургенев оказался тем человеком, который немало способствовал образованию и становлению офицерских кружков и артелей, организуя для их членов лекции по политическим наукам и составляя списки книг для самообразования.

Работа в Германии, упорные слухи о скорых преобразованиях в России заставили Николая Ивановича закончить начатое еще в Геттингене сочинение под названием «Опыт теории налогов». Не будем пугаться академического названия и политэкономической сути книги. Ни первое, ни второе отнюдь не отталкивали любознательного читателя начала XIX в. Может быть, это происходило потому, что в те годы ученые еще не научились писать свои трактаты языком, доступным пониманию лишь их немногочисленных коллег.

О чем же рассказывал Тургенев в названном произведении? Политическая экономия была для него наукой, которая, прежде всего, приучала людей ненавидеть всякое насилие и в особенности «методы делать людей счастливыми вопреки их желанию». «Все благое, – писал наш герой, – основывается на свободе, а злое происходит оттого, что некоторые… берут на себя дерзкую обязанность за других смотреть, думать, за других действовать и прилагать о них самое мелочное и всегда тщетное попечение».

Однако предоставление самостоятельности регионам и отдельным гражданам еще не гарантирует процветания страны в целом. Не менее важно справедливое распределение налогов между различными слоями населения. Что означает, с точки зрения Тургенева, справедливость налоговой политики? Прежде всего – «отклонение тяжести налогов от простого народа». Николай Иванович довольно ехидно напоминал дворянству: «Древние римляне поставляли себе за честь платить тем более, чем знатнее они были; знатные люди нового времени… находят честь свою совсем в противоположном».

Но не эти слова вызвали гнев подавляющего большинства завсегдатаев великосветских салонов. Их шокировали необычайно резкие и научно аргументированные нападки Тургенева на крепостное право. По мнению автора «Опыта теории налогов», благоустроенное государство не может быть создано на несправедливости. Более того, угнетение одного класса граждан другим ведет страну к неминуемой катастрофе. После выхода книги Екатерину Александровну Тургеневу в обществе издевательски-сожалеюще называли «матерью бунтовщика», а самого Николая Ивановича постоянно спрашивали, почему он, имея такие гуманные взгляды, у себя в имении не решился ни на что большее, чем перевод крестьян на оброк? На самом деле ответ был достаточно прост – имение составляло собственность всего семейства Тургеневых, а не одного Николая Ивановича. Екатерина же Александровна, и без того напуганная скандальной известностью сына, категорически отказывалась освободить своих крестьян.

Как бы то ни было, «Опыт теории налогов», написанный легким, изящным слогом, нашел своего читателя. В 1819 г. потребовалось переиздание книги. С этого момента борьба с крепостничеством захватывает Николая Ивановича целиком. В том же 1819 г. он пишет графу Милорадовичу записку о крепостном праве в России. Через адъютанта графа, своего приятеля Ф. Глинку, Тургенев узнал, что Милорадович хочет представить такое сочинение императору, и решил воспользоваться удобным случаем. Однако в те годы Николай Иванович уже не был одиночкой, пытавшимся действовать исключительно через сильных мира сего. Еще в 1815 г. он вместе с братьями и М.Ф. Орловым обсуждает вопрос о необходимости создания тайного общества. Речь шла об «Ордене русских рыцарей», который, по словам его активнейшего члена М.И. Дмитриева-Мамонова, должен был: «Греметь против тирании, греметь против злоупотреблений… взывать к потомству, к теням Шуйских и Пожарских об установлении закона спасения нации».

Чуть позже Тургенев, вступив в «Арзамас», безуспешно пытался начать издание журнала этого литературного общества. Не оставлял он идею о создании журнала и присоединившись к Союзу благоденствия. Николай Иванович успел даже определить круг авторов для будущего издания. Во всяком случае, доносчик А. Грибовский сообщал властям: «Тургенев, дававший главное направление (издания. – Л.Л.), брался с профессором Кунициным издавать журнал по самой дешевой цене для большего расхода (распространения. – Л.Л.), полагая издержки за счет общества относящиеся».

В 1820 г. Николай Иванович пытался связаться с представителями оппозиционной аристократии, чтобы с их помощью решить часть задач, стоявших перед Союзом благоденствия. Тургенев не только активно боролся за распространение прогрессивных идей в обществе, он отличался в Союзе благоденствия, а позже и в Северном обществе той непримиримостью к компромиссам, которая и помогает, и, порой, мешает революционным деятелям достигнуть своей цели. Во всяком случае, Николай Иванович и слышать не хотел о частичном сохранении крепостного права в России. Вопрос уничтожения рабства для него был гораздо важнее споров о форме политического правления в послереволюционной стране. Наверное, именно с Тургенева начинается многолетняя дискуссия о приоритете политических или социальных вопросов в ходе революционных преобразований, имевшая огромное значение для российского общественного движения.

С 1823 г. Николай Иванович стал чувствовать недомогание и проситься за границу для лечения. Заодно он мечтал лучше ознакомиться с английской судебной системой и подумать о применении ее в России. Александр I, не желая расставаться с талантливым чиновником и считая, что все дело в недостаточном жаловании, передал через Аракчеева, что Тургенев может просить о денежной прибавке, но должен оставаться в России. Однако в 1824 г. здоровье Николая Ивановича настолько ухудшилось, что его отпустили на воды в Карлсбад. Уезжал он на несколько месяцев, а остался за границей на 33 года.

После восстания 14 декабря правительство пыталось вызвать его из-за границы, чтобы осудить, как одного из важнейших «государственных преступников». Однако Тургенев, не надеявшийся на гласный и справедливый суд, вернуться отказался. На приговор, вынесенный товарищам, он откликнулся замечательной книгой «Россия и русские», в которой не только объяснил побудительные мотивы движения декабристов, но и изложил программу обширных реформ, необходимых для оздоровления жизни России, ее полноправного вхождения в семью европейских народов.

Михаил Александрович Фонвизин

Иногда обстоятельства складываются таким образом, что историки не сразу могут исправить несправедливость, допущенную судьбой по отношению к тому или иному человеку. В полной мере это относится к Михаилу Александровичу Фонвизину, чья истинная роль в движении декабристов и российском общественном движении начала выясняться относительно недавно. Даже с источниками ему не повезло: не считая формулярного списка, мы узнаем о жизни Михаила Александровича до 1825 г. лишь из «Записок» его ближайшего друга И.Д. Якушкина.

Племянник знаменитого драматурга Д.И. Фонвизина, Михаил Александрович получил прекрасное образование, а вместе с ним стремление и любовь к свободе и справедливости. «Свободный образ мысли, – показывал он на следствии, – получил не от сообщества с кем-либо, но когда мне было 17 лет, из прилежного чтения Монтескье, Рейналя и Руссо, также древней и новейшей истории, изучением которой занимался с особой охотою».

В боевых действиях Фонвизин начал участвовать задолго до 1812 г., а в Отечественную войну вступил адъютантом А.П. Ермолова. Войну он провел в арьергарде при отступлении русской армии, прикрывая ее тылы, и в авангарде, когда она наступала, то есть всегда одним из первых встречался с противником.

Был эпизод, когда Михаил Александрович прискакал в село Марьино Московской губернии, чтобы предупредить родных о приближении французов. Из имения он выбирался уже на глазах французского авангарда, переодевшись в крестьянскую одежду. Позже он еще успел перехватить бригаду русских войск, в неведении двигавшуюся к столице, уже занятой противником.

Из Тарутинского лагеря Кутузов послал Фонвизина с казачьим отрядом партизанить в тылу французов. Ко времени сражения под Малоярославцем Михаил Александрович вновь успел присоединиться к Ермолову, на долю которого выпала задача взять город. Малоярославец шесть раз переходил из рук в руки, и в первых шеренгах сражавшихся неизменно оказывался Фонвизин.

Позже он прошел с армией всю Европу, в битве при Кульме под ним было убито пять лошадей, но присутствовать при капитуляции Парижа ему не довелось. В сражении под одним из бретонских городков Михаил Александрович, раненный пулей в шею, попал в плен. Оправившись от ранения, Фонвизин организовал военнопленных и захватил сначала арсенал, а потом и весь городок. Такое «самоуправство» весьма не понравилось Александру I, что на время задержало производство Фонвизина в генералы. Так или иначе, он к 27 годам стал полковником, и перед ним открылась неплохая карьера.

Но странный полковник не захотел, по его словам, удовольствоваться «пошлою полковою жизнью… и подробностями строевой службы… угождая врожденной склонности Александра и братьев к фрунтомании». Двукратное пребывание за границей открыло Фонвизину мир таких политических идей, о которых он, по его словам, «прежде не слыхивал». Зато он хорошо знал о других вещах, распространяя среди друзей «Рассуждение» дяди, Дениса Ивановича, где доказывалась противоестественность и безнравственность самодержавия и необходимость твердых законов.

Контраст между крепостнической Россией и Европой, между возможностями страны и ее далеким от этих возможностей реальным положением стал настолько невыносимым, что Михаил Александрович всерьез задумался об организации тайного общества или участии в затеях уже существовавших заговорщиков. В 1816 г. Якушкин принял его в Союз спасения, причем сделал это по настоятельной просьбе самого Фонвизина.

В тайное общество Михаил Александрович вступил зрелым человеком, героем войны 1812 г., командующим полком, личностью с устоявшимися взглядами на задачи и методы действий тайных обществ. Уже в 1817 г. Фонвизин работал над уставом Союза спасения. Он первым опомнился, услышав отчаянное предложение Якушкина о цареубийстве, и попытался отговорить его, ссылаясь на то, что ограничение абсолютизма не требует таких варварских мер. В конце концов, все согласились с доводами Фонвизина, хотя, как будет сказано ниже, дело оказалось не только в них.

Еще более возросла его роль в Союзе благоденствия. Это общество полностью отвечало тогдашним мыслям и планам Михаила Александровича. Недаром в списке членов Коренного совета Союза благоденствия, составленном на следствии, его имя значится первым. Именно с этим тайным обществом связан расцвет его политической деятельности. В 37-м и 38-м егерских полках, где он служил, запрещается употребление палок, открываются ланкастерские школы для солдат. В 1819 г. Фонвизин создает в Москве тайное общество, видимо, один из филиалов Союза благоденствия.