Текст книги "Нич Ниднибай"

Автор книги: Леонид Фраймович

* * *

 
Удивляюсь я, раби Акива:
Ну на что эти муки и за?..
Иль не знали, что римляне живо
Могут выцарапать глаза?..
 
 
И затем проверять «почленно»
Всех входящих в Ерусалим?..
А народ, чтоб здоров был, презренный,
Будет всюду и долго гоним?..
 
 
Но завидую Вашей силе,
Вашей мудрости и чистоте,
И улыбка в кромешной были
Манит свечечкой в темноте…
 

30.03.11

 

В том же ритме

Мело, мело по всей стране,
И пыль витала.
Свеча светилась на стене
И не сгорала.
 
 
Не очень свежий (ночь не спал)
Сидел с ней странник
И пиво пил, и вспоминал,
Седой изгнанник.
 
 
И шли часы, и ночь вползла
И села рядом,
И, право, право не со зла,
Убила взглядом…
 
 
Так и ушёл он по весне…
«Большое дело»…
Свеча светилась на стене
И не сгорела…
 

01.04.11

* * *

 
Стонет день, пытаемый небом
На хрипящих песках пустыни.
Солнца диск молчит озверело,
И с потуги видится синим.
 
 
Лезет в уши ветрило-негодник
И бубнит, и бубнит, и доносит.
И листочки смоковниц убогих
Подаянья дождинок просят.
 
 
Легковесные стаи песчинок,
Что цинично над ними смеются,
Понимают: стихнет ветрина —
Жёлтой пылью на землю вернутся.
 
 
Так и Он, когда-то смущённый
Тем обидой взращённым Чудом,
Понимал укор, обращённый
От покрывшейся пеплом груды.
 

09.04.11

* * *

 
Не вспоминать и не жалеть,
А посмотреть, как в дом сгоревший,
Присвистнуть тихо: «Надо ж ведь…» —
И продолжать свой путь неспешно.
 
 
Да. Не жалеть, не помнить дня,
Не дёргать ниточки сомнений,
Не вспламеняться от огня
Неисполнимого отмщения.
 
 
Но – не сподобил Бог меня
Таким колёсиком желанным,
И горечь кружится, звеня
Своей мелодией незваной.
 
 
Восходят дни и рвутся прочь,
Бледнеют ночи, сожалея,
Что уж не смогут мне помочь,
Над миром сломанным довлея.
 

09.04.11

* * *

 
Я спокоен, и звёздная ночь
Над моим проплывает жилищем.
Я спокоен: я видел дочь
И я видел её детишек.
 
 
Щебетала мне в сердце внучонка
Беззаботную искренность слов,
Изучали ещё два галчонка
Потаённую азбуку снов.
 
 
Что же, зря ли моя дорога
Перекошена вкривь и вкось?
За себя не про силу Бога:
Лишь для них только слов и нашлось.
 

09.04.11

Эльчуша поглядела на меня и осторожно закрыла входную дверь. Взгляд её светился укором: «Вот видишь: нас опять разлучают, а ты говоришь – любят».

* * *

 
Что-то сердцу тошно, что-то сердцу томно,
Не смотри с укором, девочка моя.
У избушки старой тихо стонут брёвна
И слезятся окна: слабоватая.
 
 
Но пришла «гномушка»
(власть-то её крепнет),
Балаган устроила, хохотком звеня.
И избушка эта вся от счастья слепнет…
В ней легко узнает, – кто поймёт, – меня.
 

15.04.11

 

Исход души

Отпусти-ка меня да не мучай…
Ну к чему тебе я нужна?
Нас и свёл-то ведь глупый случай —
Я издёргана и не слышна.
 
 
Мчатся боли по жилам и соки,
Трутся вирусы средь хромосом,
В животе беспросветные склоки,
А пониже – там просто Содом.
 
 
Вой гормонов, бесплодность желаний,
Стон кровями напряженных вен,
Топот сердца в бегах от страданий,
Суеты утомительный плен.
 
 
Дай взлететь над тобой, раздражённым,
Огорчённым самим собой,
Дай вздохнуть в высоте облегчённо,
Фараон ненасытный мой.
 
 
Будешь тлеть без меня… Пусть в потёмках,
Но не делать, что делал до сих.
Без озлобленности никчёмной,
Без потуг, сочиняющих стих.
 
 
Отпускаешь?.. К чертям собачьим?..
Вот спасибо!.. Уже не раба
Я парю над тобою лежачим!
Прочь взмываю!.. Но – что-то слаба…
 
 
И влекут непонятные силы…
Тянут в землю: всё вниз… да вниз…
Ну… куда жвы меня притащили?..
Запах плесени… Надпись: «Стикс»…
 
 
Не сюда мне! К Нево мне, вНебо!
В обетованный счастия жар!..
Ржут с гиганта-парома с издевом:
«Вас – приказано – прямо в Тартар».
 

16.04.11

* * *

 
Сквозь игольное ушко души
Продеваешь во мне Ты слова…
Тяжело… но прошу: «Не спеши», —
И тогда буду мудр, как сова
(Даже если болит голова).
Даже если – по сердцу ножи,
И от боли я еле дышу,
Даже если лишь горечью жив,
Ты шепчи мне – я всё запишу.
Пусть кого-то строфой оглушу,
 
 
Но кому-то мучительность ран
Смажу тонким эфиром стиха,
Смяв танцующих мыслей канкан,
Уведу я его от греха,
И оружие бросит рука.
 
 
Словно в лес истощённый река,
Шёпот Твой проникает в века.
 

16.04.11

 

Бродяга

У каждого своя дорога.
У каждого своя обида.
А ему это всё надоело.
А ему так хочется просто
Без обид, без тоски, без дороги:
– Пожрать бы…
 
 
Но у каждого своя дорога.
И у каждого своя обида.
И каждому хочется много.
И каждый получит мало.
И тот, который получит,
У других отнимает.
– Сяду…
У каждого своя дорога…
К чертям, что я был «талантом»…
К чертям, что её любил я…
Я тоже хотел много…
Я тоже возьму мало…
Не встать…
 
 
Да, у каждого своя обида…
На жизнь или на любимую…
Но что это солнце такое,
Словно его обокрали…
Словно хотело много,
А получило мало…
Плохо…
 
 
У каждого своя дорога.
И у каждого свои заботы.
И никто не сломает ногу,
Спотыкаясь о труп человека,
Потому что труп ещё мягкий.
– Тьфу, дьявол!
 

Переехал в Афулу: здесь съёмные квартиры дешевле.

«Опять война». По радио сообщили, что засекли десять иранских ракет. Четыре – противоракетная система над Иорданией сбила. Пять – упали посередине Красного моря. Одна – в Мегиддо.

Сказали, что, которая в Мегиддо, – не разорвалась. Лежит себе преспокойненько прямо на холме, то есть на Армагеддоне. Рукой подать. А те, которые пять, шандарахнули довольно громко. То есть, судя по приборам, все были «ядрёные». Но видно, «пришвартовавшись», тут же и «отдали концы» на большой глубине разлома. Того самого, что посерёдке Красного моря.

Армия объявила 10 км вокруг Армагеддона закрытой зоной. Всех эвакуируют. Надо бы – 100 км, да где ж их взять, в Израиле-то.

Ну и сволочи! Не могу прямо ни писать, ни писать. Все трясётся: каждые пять-десять минут сильные подземные толчки.

Звонил детям. У них всё нормально. Хотя трясёт тоже. Говорил со всеми тремя шмакодявками. Эльчунька сказала, что она боится, но ей не страшно. Тальчуха и Итайчонок смачно посопели в микрофон.

Слава Б-гу!

Та ракета, которая «сняла в аренду» Армагеддон, провалились в какую-то жуткую трещину и там взорвалась. Тоже, видать, не по конвенции была сделана. Опять же приборы показали.

Что ж, иногда и от землетрясения бываетпольза.

Армия набирает добровольцев старше 60 лет, чтобы засыпать эту трещину. Мощная радиация, говорят…

Решил пойти.

Радиация действительно приличная: автомобили глохнут. Приходится обшивать их свинцом. Сначала работали без всякой защиты: кто в чём, а я в джинсах и футболке. Да, – шапочка и кроссовки ещё. И марлевая повязка на том, что называлось когда-то лицом. Точно по рассказам Генки о Чернобыле… Потом, когда все уже достаточно «прониклись» радиацией, привезли, наконец, защитные костюмы-скафандры.

Подземные толчки не прекращаются.

Этого ещё не хватало! Сообщили, что проснулись вулканы в Исландии и других местах. Конечно, поспишь при такой тряске.

Помнится, мне один жутко образованный одессит говорил:

– Вот что я таки не понимаю – это Иран… Кир, Дарий, Заратустра… Буквально все поголовно «Великие»… На худой конец, Ахашверош… Хоть и бузили местами, но приличные пацаны были… А теперь их же кореша ругаются на Израиль, как сапожники… Я так себе думаю: зря они променяли зороастризм на ислам…

Могу теперь только добавить, что тот одессит – так-таки да был прав. Сапожники: кто ж так ракетами кидается?..

Они «выдали» мне эдакое «летающее блюдце» на одного человека. Видимо, всем спасателям выдают. Внутри «блюдца» есть что-то наподобие GPS: экран с картой Земли. Объяснили, как управлять.

Нажимаешь зелёную кнопку и тычешь пальцем в нужное место на экранной карте. Это место приближается. Ткнул ещё, – ещё приблизилось и т. д. Если же синюю кнопку нажимаешь и тыкаешь, то наоборот: всё удаляется. Что смешно: на карте все надписи порусски. Сервис такой у них. Потом нажимаешь красную кнопку, держишь её и тыкаешь пальцем же в пункт конечного назначения на этой карте. «Блюдце» само выбирает траекторию и место посадки (обычно, поле или пустырь) недалеко от этого пункта.

Сказали, что в багажнике есть рюкзак с тюбиками искусственной еды и питья. Дали маленький пультик с десятью кнопками и два кода. Набираешь один код – «блюдце» появляется, набираешь другой – исчезает. Ну понятно: висит себе в небесах, пока не позовут. Пустяк, конечно, но приятно…

2

…Не могу до сих пор поверить в то, что случилось!..

Что там с моими малышами, дочкой, её мужем?!

Пишу и не верю…

Помню: все работали… Ну, засыпали эту проклятую трещину на Армагеддоне с такой же ракетой… Тряхнуло… Видимо, «на дворе» опять «землетрус» начался… Вдруг объявили тревогу: цунами. Я сразу же набрал код на их пультике. Эта штука – тут как тут. Ну, «блюдце»… Залез в него… Помню, ещё раз тряхнуло, и я здорово ударился башкой об какую-то хреновину…

?!

И вот теперь я здесь… Смотрю на экранную карту… Смотрю на мечту моей жизни – изображение озера Байкал… Смотрю на вздыхающую красную точку… И не верю глазам своим… Забайкалье!..

Выходил проверял… Снег… Горы… Был же октябрь!.. Хамсин!..

Но это ещё не всё… Это, извините, «блядце» перестало работать! Я пробовал уже несколько раз: продавил насквозь эти зелёно-сине-красные поганки и продырявил экран… «Не берёт»… Байкал и точка!..

Выходил ещё раз… И ещё раз… Снаружи всё покорёжено. Вся земля вокруг разворочена. Прямо воронка…

Вот теперь сижу пишу… По привычке… Это всё, что я в состоянии сейчас делать… Опять на клочке бумаги: старые записи дома же остались… Хорошо, что в карманах всегда ношу бумагу и карандаш… По привычке…

Я вот, что думаю: видимо, от удара я потерял сознание, упал на красную кнопку и рукой задел карту на экране… Прямо, как в кино! Хорошо, если мелодрама… А если драма получится?..

Господи, что там с моими?!

Приземлилось же моё, прошу прощения, «блядце», наверное, на какую-то старую мину…

Никакой техники безопасности! «Мы бозонная, мы бозонная»… Повторяю:

– У нас тут всё на фермионах замешано. И головы… и мины…

Но надо что-то делать…

…Иордания. Подножие горы Нево. Опять сижу пишу…

У меня совершенно отказали ноги. Больше не могу идти.

Остальной народ, продолжил путь на север, вдоль новорождённого, как они надеялись, залива: искать проход в Израиль и дальше, наверное, к Армагеддону…

Неужели я никогда больше не увижу внучат и дочку?! Что с ними?!

Я один…

Хорошо, что помогли поставить мне палатку: сам бы не смог, уже нет сил… И все суставы почему-то невыносимо болят…

Теперь «зато» можно, наконец, «зафиксировать» всё, что произошло за эти семнадцать лет. Если успею…

Итак… В каком мгновении я остановился тогда на том клочке бумаги?.. Кстати, как ни странно, он не затерялся: семнадцать лет пролежал в их тюбике из-под еды!..

Да… Так вот… Надо было что-то делать.

Еда и питьё – в рюкзаке. Скафандр – на мне, ив нём тепло. Но стало уже совсем темно. Куда идти, на ночь глядя?..

Долго не мог уснуть…

Утром проснулся, капнул в рот еды, открыл двери…

И… услышал:

– Стоять! Руки вверх!

Человек десять лежали с наведёнными автоматами вокруг «блюдечка», внутри которого с открытым ртом и дверью застыл я…

Это были пограничники.

Я поднял руки и, неожиданно для себя, сказал:

– Здравствуйте!

Странно, но они почему-то даже не связали меня. Я привык, что в детективах пойманных связывают.

Ехали молча (я не знал, что говорят в таких случаях, а они не спрашивали), лишь на ухабах кто-то со вздохом шептал:

– У, бляха…

В скафандре было жарко. За окном машины тряслось Забайкалье.

В воинской части меня допрашивал офицер с русыми завитыми кверху усами. Он долго и осторожно смотрел на меня, а потом нежданно сиплым шёпотом-басом произнёс:

– Ну шо, колемся?

Я открыл рот, чтобы начать «колоться», но в это время всё здание начало трясти, и усатый мгновенно из него выбежал… Я остался один… Когда затихло, он вернулся, вопросительно посмотрел на меня, и я начал «вести дозволенные речи».

Я рассказал всё, что произошло, и даже предложил ему отправиться со мной в Израиль к их пункту эвакуации, но когда закончил исповедь, выражение усатого лица не изменилось: оно оставалось вопросительным.

Помолчав минуту-другую, он сказал:

– Документы есть?

Простота этого вопроса ошарашила… Никаких документов у меня не было, даже «теудат зеута» (израильского удостоверения личности)… Я выдавил:

– Нет, но…

Офицер быстро вышел, и из-за двери я услышал:

– Оборзеть.

Потом оказалось, что он сказал не это.

Он сказал:

– В Борзю.

И вот я в Борзе. Борзя – районный центр… Это теперь я знаю… Меня довезли до посёлка Даурия, а оттуда поездом до Борзи…

…У довольно молодого майора в городе Борзя было не очень красивое, но приятное и грустное русское лицо. Когда меня привели, он сидел и пил чай с печеньем. Я посмотрел сразу не на него, а на печенье. Он почему-то смутился и предложил печенье с чаем. Это располагало, так как я был голоден (рюкзак с едой у меня отобрали).

Потом он вдруг протокольно проговорил:

– Фамилия?

Я ответил и увидел нечто странное: его рука с печеньем застыла у губ, не доплыв до них на несколько миллиметров, и оставалась в этом положении довольно долго… Затем он встал со стула, оказавшись небольшого роста, и произнёс:

– Как вы сказали?

Я повторил. Майор сел и – после звеняще-длительного молчания – неожиданно попросил:

– Расскажите о своих родителях.

Я удивлённо начал говорить и, когда только начал рассказывать о папе, он спросил, где папа воевал. Я сказал, что в Сталинграде, потом шахта в Осинниках…

Офицер прервал меня:

– Осинники? – и, не дав мне договорить, рассказал историю с власовцем. Потом добавил:

– Я его внук… Он выжил.

В моей голове тогда не осталось никаких мыслей. Нет, одна была: «А ля улю». Так говорил еврееузбек Саша, когда получал двойку на экзамене…

Но майор просто улыбнулся и сказал:

– А теперь ещё раз расскажите о своих приключениях.

Ночевал я у него дома. У майора. Ночью сильно трясло. Как сообщили утром по радио, лопнул пополам городской дом культуры, и исчезла сопка (название её запомнилось: Девичья Грудь).

По всему Забайкалью, в том числе в Чите, сильные разрушения. Есть много жертв. Телефоны и интернет почти не работают. Дороги разворочены. Поезда не ходят.

Я тогда подумал:

– Что же там, в Израиле?! Огради их, Господи! Защити, я же Тебя просил!

Майор был женат на невзрачной женщине с глуповато-круглым глазастым лицом. Детей у них не было. Жили небогато. Старая мебель, но на сиденьях стульев ещё не была снята полиэтиленовая плёнка.

Позавтракали. Они сказали, что отправятся со мной: поняли, что здесь оставаться нельзя. Майор вернул мне мой рюкзак и даже бумагу с карандашом и вдруг сказал:

– Михаил, меня зовут Михаил, жену – Хара.

Я ещё предположил в уме:

– Не еврейка ли?

Потом оказалось, что нет – бурятка.

Быстро собрались и выехали на старом армейском газике.

Когда ехали по городу, я увидел лопнувший дом культуры, здание с треугольным фронтоном. Бросилось в глаза, что трещина аккуратно прошла от вершины фронтона через букву «о» слова «дом» надписи на здании. На дорогах тоже были трещины. Пятиэтажные панельные дома были перекошены. На одном из заборов было написано мелом: «Слава борзинским проституткам! Борзинские проститутки – лучшие в мире! Заходите на наш портал». И затем – интернетовский адрес. Поражала схожесть человеческой ментальности и быта при всём их разнообразии. И эти Интернет и мобильный телефон: казалось, что «охвачены» уже ими даже звери тайги и степи.

Выехали из города. Михаил сказал, что будем пробираться в сторону Байкала и дальше, к Иркутску.

Ехали вдоль реки, потом по засахаренной снегом степи, пока не доехали до бора с растрёпанными, как со сна, озябшими соснами. Здесь Михаил залил из канистр бензин, и снова – вдоль какой-то реки.

Заночевали в селе. Помню, что в названии его было два слова: «усть» и – похожее на чьё-то имя.

Всю дорогу слышался гул, и ощущались подземные толчки, как будто ехали по крышке огромной кастрюли с кипящей водой. Внутри Земли «заваривалась каша».

Утром – вновь дорога. Реки, леса, горы. Не было им конца. Воистину, проплывала величественная страна. Я когда-то жил в ней, но не успел увидеть, как я вдруг понял тогда, почти ничего. И ведь мы ещё не выбрались даже из Забайкалья. Наконец, выехали на дорогу побольше. Михаил сказал, что мы объехали город Чита стороной. Он боялся, что через него не проехать: слишком большие разрушения. Ночёвка. Дорога, города, ночёвки, реки, леса, горы, дорога, дорога, дорога…

На одном из привалов Михаил вдруг задёргался и начал хлопать себя ладонями по телу. Хара загоготала:

– Комаров боится!.. И маленьких собачек… Мужик называется…

Потом почему-то, посмотрев на меня, – тихо:

– Хоть бы раз зарплату нормальную принёс… Всё на мне…

У Михаила покраснели и налились слезами глаза. Но он промолчал…

Улан-Удэ. Большая остановка, пополнение запасов. Подземные толчки. Дорога, дорога… Байкал…

Михаил не мог сдержать улыбки, взглянув на моё лицо:

– Что? Хорошо сделано?

Когда-то я, школьник, прочёл о Байкале и был заинтригован. Триста тридцать шесть вен-рек пьёт эта жуткая трещина в планете, заполненная прозрачносиней ледяной кровью-водой. И лишь одной артерииАнгаре разрешает попробовать тоже. Полуострова, горы, скалы и острова толпятся вокруг этого чудо-озера и вздымаются из его утробы. Горные хребты заложниками стонут на его дне. Байкал… Зародыш океана?.. Он ворчит и ворочается. Он чем-то недоволен. Может быть, какой-то скалой, что отдавила его посиневший язык?.. Мечта увидеть его, узнать его тайну залегла в моей душе…

И вот я смотрел на него. А он – на меня. Мы прощались…

Михаил рассказал мне, что его родители были верующими, и библейские истории так врезались в его душу, что для него чудесным желанием стало – увидеть Землю Обетованную…

Также как для меня – Байкал…

Приехали в Иркутск, и там у нас украли машину. Хорошо, что рюкзаки были на нас. Да… В том же самом Иркутске, где папе ампутировали ногу. И в другом…

Это был город, где родился Михаил. У него было здесь много родственников. Решили пойти заночевать у кого-то из них.

На одной из улиц мы попали в демонстрацию. Толпу разгоняли. Нас вместе с несколькими участниками схватили и затолкали в милицейско-полицейскую машину. Сколько мы не кричали, что мы случайно здесь, ничего не помогло. Хару и некоторых других отпустили почти сразу. Меня, как «бездокументника», и Михаила, как убежавшего из армии, задержали надолго. Были допросы. Я рассказывал чистую правду – они не верили. Поверили только, когда я соврал, что бежал из заключения (Михаил подсказал из какого). Стали проверять. Поскольку связи почти не было, это затянулось. Шли месяцы. Подземные толчки не прекращались. Пошли слухи, что город стал оседать: медленно уходить под землю. Началась паника. Беспредел.

В один день двери каталажки, где нас держали, оказались открыты. В полуразрушенном здании не осталось, кроме нас, ни одной живой души. Мы вышли. Было уже лето. У нас не было ничего: ни еды, ни воды. Решили опять искать родственников Михаила. Это было тяжело в разрушающемся городе, но мы их нашли. Когда зашли к ним, в квартиру, увидели Хару. Она выглядела испуганной и немного похудевшей.

Родственники (это был двоюродный брат Михаила, Виктор, с женой Леной и двумя, уже большими, сыновьями – Чуком и Геком) тоже решили идти с нами. Присоединился к нам и их сосед по дому, сбежавший из Бухары еврееузбек по фамилии Искариотов.

Когда выходили из Иркутска, я повернулся лицом в сторону Байкала, как поворачиваются евреи в сторону Израиля, и почему-то подумал:

– А ведь Байкал больше Израиля.

Потом я посмотрел в направлении на Саяны, повернул лицо своё в сторону Иерусалима, и… продолжил путь на северо-запад.

Мы шли по шпалам, ехали на поездах, на попутках и так добрались до Кемерово.

Искариотов оказался очень полезен. Он был талантливо хитёр и, несмотря на лысину, видимо, относился к категории сексапильных мужиков, чем умел пользоваться, доставая еду и одежду у своих многочисленных дорожных любовниц. При этом он говорил, что в Бухаре у него остались дети, которых он обожает, вместе с женой, конечно. Михаил знал Искариотова давно и относился к нему с презрением. Он старался не пользоваться его «услугами». Я тоже. Виктор же и Лена, напротив, говорили о нём:

– Наша палочка-выручалочка.

Через Юргу поезда в Новосибирск из-за разрушений не ходили, и мы поехали на Новокузнецк. В Новокузнецке поезд, вместо того чтобы направиться в Барнаул, заехал в Осинники, после чего нам было объявлено, что он дальше не пойдёт. Мы вышли, озадаченные новой проблемой, развели костёр и сели возле него, чтобы поесть и обдумать, что делать дальше. Помню, что было довольно прохладно. Хара вдруг сказала:

– Я замёрзла.

Искариотов обнял её и, посмотрев на Михаила своими ехидно-насмешливыми глазами, «пробаритонил», брызгая отчётливо видимыми в свете костра капельками слюны:

– Иди ко мне, я тебя согрею.

Хара блудливо хихикнула. Веснушчатое лицо Михаила побледнело, и он неожиданно плюнул в Искариотова. Плевок попал тому прямо в глаз.

Всё произошло очень быстро. Я увидел, что Михаил и Искариотов стоят друг против друга. Один – небольшой, другой – породистый. Михаил посмотрел невидящим взглядом на Искариотова и тихо сказал:

– Кысь.

Искариотов ринулся своим увесистым кулаком (он хвастался, что когда-то занимался боксом) на Михаила. Тот инстинктивно отклонился, и мы услышали жуткий вопль: Искариотов улетел вниз головой в глубоченную и зловонную старую шахту. Михаил обернулся и застыл в ужасе. Все остальные тоже оцепенели…

Вдруг, удивляясь самому себе, я хлопнул Михаила по плечу и сказал:

– Надо идти.

И мы все поплелись по шоссе по направлению к Бийску. Михаил впал в тяжёлую депрессию и ничего не замечал. Его худое лицо ещё больше осунулось.

С Харой была истерика, и она убежала в сторону Осинников. Больше мы её не видели.

Потом уже, мне рассказала Лена, что Искариотов, видно, мстил Михаилу за его презрение и пытался соблазнить Хару. И та не устояла…

Мы добирались до Бийска несколько дней. Потом просто сели на поезд и доехали до Новосибирска. Здесь я хотел разыскать своего двоюродного брата, чтобы остановиться у него и затем предложить ему идти-ехать с нами.

Впятером вышли из вокзала. Народу было маловато. Хуже того: почти никого не было. Я оглянулся и посмотрел на здание. Зелёный вокзал-поезд был повреждён землетрясениями, но, вроде, не сильно: только трещина над большой аркой и согнутый, напоминающий бабочку, чёрный щит на крыше, за погнутым ограждением – вот всё, что запомнилось.

Обнаружив мужика в чёрной рубашке, стоявшего к нам спиной возле одной из фонарных тумб, я подошёл к нему, чтобы спросить, как добраться до нужной улицы. Мужик был высокий и толстый. Я сказал:

– Извините…

Он обернулся (только теперь увидел я, что на рукаве у него змеилась свастика) и спокойно спросил:

– Жид?

Я неспокойно ответил:

– Вечный… Мужик усмехнулся, и я заметил, что зубы у него мелкие, но крепкие…

Короче, что вам сказать… Этот диалог стоил нам шести лет плена…

Чернорубашечник оказался главарём нациствующей банды и фактически управлял городом. Кликали его – «Фараон». Банда была хорошо вооружена. Имелись автомобили, мотоциклы, бронетранспортёры, даже танки. Но главное, у них было много наворованного горючего: в городе оно иссякало и превращалось в валюту.

Фараон держал нас в «хорошем состоянии», надеясь получить выкуп от Израиля. Я пытался объяснить ему ситуацию, но это не помогало. Он не верил мне и решил, видимо, что я «вешаю лапшу».

Начали таскать меня на допросы, иногда с мордобитием и пытками. Но рассказывать больше было нечего…

На одном из бесконечных допросов неожиданно появился луч.

Они показали обалдевшему Фараону и его «дружкам» «сериалы» о том, что творится на Земле: разрушения, деградация властей, резкое увеличение полярных шапок (голос луча сказал, что надвигается, видимо, глобальное оледенение из-за перекрытия континентами тёплых океанских течений), горючие ископаемые или выгорели, или ушли вглубь Земли, и запасы топлива почти закончились…

Вдруг луч исчез и больше, увы… То есть не появлялся.

Фараон был весь потный, но вслух сказал:

– Еврейские штучки…

И… ничего не изменилось…

А потом произошло чудо: Фараон погиб. Огромный мужик помер от укуса маленькой козявки: у него началась аллергия, и случился отёк горла…

В банде произошёл переворот, и нацистская её часть разбежалась. Главным стал человек с крупной седой головой и маленькими водянистыми глазами. Он был самый старый, даже старше меня, зарос бородой и походил на Деда Мороза. Новый главарь выпустил нас, вызвал к себе и сказал:

– Мои люди хотят присоединиться к вам.

Я удивился, но вслух пробурчал:

– Дошло, наконец.

Вдруг «Дед Мороз» подошёл ко мне и спросил:

– Ну как, теперь ты понял, что хороший ночлег может быть и кратким, но он всегда – короткий? – и «захехекал» характерным смешком.

Я опешил: это был «Старик»!

Да, я помнил наш спор в общежитии института. И хотя уже давно не пою, но если бы пришлось, то теперь спел бы только так: «…Вот и кончается наш короткий ночлег…»

Старик рассказал, что лечился, «завязал» и вот: дожил до преклонных лет. Потом добавил:

– И до большой должности, – опять «захехекав».

То, что Старик умён, я знал. Но он ещё оказался выдающимся организатором. Его усилиями из банды и нас, с присоединившимися позже ещё различными беженцами (в том числе, из евреев Новосибирска), народилась моторизованная микроармия с обозом. Всего около шестисот человек.

Двоюродного брата я так и не нашёл, и мы двинулись по направлению к Туапсе. Продвигались до смешного быстро. Нам никто не мешал. То ли боялись?.. То ли никому не было дела до нас?.. То ли нам не было дело ни до кого?.. Конечно, мы перемещались, минуя крупные города. Но странно. Всего через месяц мы уже были недалеко от Туапсе. Мы зашли в город и не увидели никого. Просто никого, даже кошек не было. Даже собак. Куда все делись? До сих пор это остаётся для меня загадкой. Когда добрались до порта, увидели там два больших пассажирских теплохода и прогулочный катамаран. Старик приказал приготовиться к захвату одного из теплоходов (у него даже была «группа захвата»). Но захватывать было незачем инекого: все корабли были совершенно безлюдны…

Стало «обидно», конечно, но что поделаешь?..

Погрузили боеприпасы, часть топлива всех видов (не поверите, пару автомобилей умудрились затащить) продовольствие, воду, погрузились сами – и поплыли… Грузовики, бронетранспортёры и танки, понятное дело, в пассажирский теплоход не втиснешь…

Слава Господу, что среди публики нашей, кого угодно можно было найти: моряков, лётчиков, даже три капитана каких-то рангов и два учёных, тоже неслабых рангов, затесались. Правда, евреи…

Ну вот, стоим мы со Стариком на верхней палубе, свежим морским воздухом дышим. И тут Старик пальцем тычет и говорит:

– Смотри, легавые, сволочи.

Я подумал:

– Какие ещё легавые во чистом море?!

Оказалось – сторожевые катера. Из Новороссийска их, что ли, принесло?.. Маленькие такие козявки. Ну, по сравнению с нашими теплоходами… Но настырные. Стреляют, орут: требуют, чтобы мы остановились. Капитаны спрашивают Старика:

– Что делать будем?

А Старик в ответ:

– Будем делать ничего, – и «захехекал» себе.

Эти «катерульки» побесились, побесились и вдруг куда-то умчались. А вместо них самолёт прилетел и ни с того ни с сего сбросил бомбу на теплоход, где как раз я со Стариком и находился. Сбросил… и сам упал в море. Горючее у него, что ли, кончилось?..

От этой бомбы теплоход загорелся. Огонь стал подбираться к нашим боеприпасам. Дело стало принимать худой оборот. Капитан приказал:

– Стоп машина, на воду шлюпки, всем надеть спасательные жилеты.

Все попрыгали, кто в шлюпки, кто прямо в море. Вдруг одна женщина в истерике. Кричит-воет:

– Сарочка моя! Сарочка моя!..

Михаил к ней:

– Где она была? – а женщина уже ничего не соображает от ужаса.

Он прыгнул в воду и поплыл назад к кораблю. Забрался на него, и через минут десять мы увидели Михаила с девчонкой на руках. Он надел на неё свой спасательный жилет, моряки подвели шлюпку и забрали девочку. Михаил уже собирался спуститься в шлюпку, но начали взрываться боеприпасы. Один из осколков попал ему в сердце…

Когда второй теплоход подобрал нас, мы похоронили Михаила в море…

Ах Михаил, Михаил, так и не увидел ты Землю Обетованную… Как и твой тёзка – мой сыночка, Мишутка…

И папа… И мама… Нипри жизни, ни после смерти…

И вот мы плыли уже несколько дней по Чёрному морю. В сторону Турции. Но капитаны не понимали, где она.

Через некоторое время обнаружили, что вдали появились берега. И по правому борту, и по левому. По мере продвижения теплохода вперёд, берега приближались и сходились. В конце концов, мы вошли в узкий извилистый фьорд с невероятной высоты отвесными скалистыми берегами. По нашим прикидкам, высота скал достигала почти трёх километров. Старик предположил, со свойственной ему прозорливостью:

– Турция лопнула.

Более грамотные выразили мысль, что она раскололась по Восточно-Анатолийскому разлому. Решили продолжить движение вперёд, и, в крайнем случае, если впереди нет выхода, задним ходом выйти опять в открытое море (развернуть теплоход уже не было места).

Мы плыли и плыли, а фьорд всё не кончался. «Грамотеи» уже говорили, что, видимо, произошёл раскол и по Афро-Сирийскому разлому, потомку Афро-Азиатского. Позже они засомневались: в терминологии

– не в разломе, ибо последний был налицо, если прямо вообщене на лице.

Наконец, впереди всё-таки показался берег, и он был достаточно пологий. Остановили теплоход на некотором отдалении от этого берега, капитан приказал спустить шлюпку, и несколько человек отправились на разведку. Когда они уже приближались к долгожданному берегу, оттуда раздались выстрелы… Старик приказал открыть предупредительный огонь из миномётов. Выстрелы смолкли, но шлюпка вернулась назад. Приближалась ночь, и решили переночевать, а утром отправиться задним ходом в открытое море… Под утро же было землетрясение, и большой волной теплоход выбросило на берег. Слава Б-гу, никто серьёзно не пострадал: отделались ушибами, обмороками и небольшими ранениями. Из теплохода выходили по очереди: сначала вооружённый отряд – потом остальные. Когда вышли, в отдалении увидели группу людей в куфиях с красным узором, стоявших с открытыми от удивления ртами. Наши вооружённые люди подошли к ним и попытались заговорить по-английски – не помогло. Наконец, среди нас оказался один «арабист», и вскоре настала наша очередь открывать рты: это были иорданские бедуины. Потом были посланы разведчики на шлюпках в сторону фьорда (узнать к чему привело землетрясение). Они вернулись ошарашенные: на расстоянии около трех километров от нас… скалы фьорда сомкнулись, и выхода в море не стало…

Берег, куда нас выбросило, полого, но довольно высоко, поднимался на плато и вместе с ним представлял собой котловину диаметром в несколько километров, окружённую неприступными отвесными скалами. Высота скал была такой же, как и у скал фьорда. Была высказана гениально-удручающая догадка, что это была часть Иордании, опустившаяся вниз. Это подтвердили и бедуины, сказав, что около четырёх лет назад они, жившие рядом с иорданским городом Петра, после очередного землетрясения, проснулись уже в этой котловине. Многие их соплеменники погибли.