Текст книги "Nautilus Pompilius"

Автор книги: Леонид Порохня

Соавторы: Александр Кушнир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Звоночек протренькал перед самым Новым 1988-м: уволили Андрюху Макарова. По прозванию Макаревич. Посчитали, что нужен более грамотный звукооператор, коим показался Володя Елизаров, старый друг Хоменко Алексея Палыча... Саша Калужский известил о том Макарова, и тот ушел. Обиделся в последний раз.

1988. “Скованные”

Однажды жена Мичурина полезла на яблоню за грушей, а на голову ей свалилась дыня.

Д. Умецкий

Год начинался неплохо. То есть хорошо. Даже отлично! “Наутилус” получил красивую бумагу следующего содержания:

“Московский комсомолец”

Грамота

НАГРАЖДАЕТСЯ группа “НАУТИЛУС ПОМПИЛИУС”,

признанная по итогам 1987 года лучшим дебютом

в читательском опросе “Звуковой дорожки”

Редактор газеты “Московский комсомолец” —

подпись (П.ГУСЕВ)

Ведущий “Звуковой дорожки” —

подпись (Д.ШАВЫРИН)

И планов имелось форменное громадье.

Музыканты в начале января отправились уже по-настоящему в столицу. Собирались работать в студии Чернавского. Веселились, как могли, настроение у всех было отличное. И старались, как могли, не замечать, что в воздухе витает особая атмосфера нервозной и неприятной популярности, всегда сопровождающая появление новой крупной звезды. К счастью, такое долго не длится, но и “недолго” не всем удается пережить. Или хотя бы обойтись без крупных потерь.

Музыканты оказались в общежитии МВТУ имени Баумана, там засели на месяц, за который пару раз побывали на студии Чернавского, где, к собственному удивлению, занимались обивкой стен какой-то тканью; пару раз сходили в спортзал, а на выходе из января получили по сто с чем-то рублей зарплаты... Но что казалось им куда более важным: ни Славы, ни Димы в общаге не наблюдалось. Слава в том январе большую часть времени проводил с финнами, неожиданно возникшими на горизонте в связи со съемками документального фильма о советском роке “Серп и гитара”. Режиссер, Марьяна Мюкконен, в Славу просто влюбилась, киногруппе Слава тоже очень понравился, в результате чего он и растворился в пространстве настолько основательно, что мог неделями не появляться вообще.

А Дима растворился в другом направлении, Дима вплотную занялся московской жизнью. С теми же последствиями. Музыкантов это раздражало необычайно, однако они, как могли, пытались работать. Сотрудничество с Чернавским не состоялось. Зато само собой случилось другое крупное знакомство: они попали в студию Кальянова, студию Пугачевой – не хухры-мухры! И понемногу договорились до альбома.

“Забивали его в цифру” прямо в общежитии, забивали Хоменко и Елизаров, у них в комнате и клавиши стояли, и секвенсор, который Славе финны подарили. Здесь следует подробнее остановиться на “гуманитарных” результатах кадровых перестановок: к Хоменко прибавился Володя Елизаров, звукорежиссер, аранжировщик, композитор, мультиинструменталист. Забежим вперед и добавим, что вскоре должен был появиться басист Витя Алавацкий...

Это были люди совершенно для группы новые и стоявшие особняком, это мягко выражаясь. Отличные профессионалы, музыканты со стажем, никак с рокерским не соотносимым, люди старой кабацкой закалки, но без рок-н-ролльного прошлого. Слово “кабацкий” в данном случае используется не оценочно, а определительно; музыканты, по много лет игравшие в ресторанах, – люди особенные и по-своему замечательные. Со странностями. Старый кабацкий музыкант, например, не пьет, потому что если бы пил, давно бы уже не был музыкантом, а возможно, и вообще бы “не был”. Профессионал, но склонен к определенному музыкальному прочтению любой вещи, трудолюбив, но в результате должен получить за работу деньги, что само по себе совсем не плохо, но явно действовало бывшим энтузиастам на нервы. Люди пришли, склонные не к загулу, а к работе, совершенно не падкие на жидкие проявления новообретенной славы, но привыкшие к стабильности...

Они и уселись прямо в общежитской комнате творить новый альбом. Сперва его нужно было “забить в цифру”, то есть заложить вмузыкальный компьютер все партии. Забивали без Славы, он тусовался где-то, и без Димы; их привлекали редко. Тогда, кстати, с большим удивлением обнаружили, что в “Гуд-бай, Америка” Дима всегда играл не ту гармонию. На концерте, в шуме и гаме, не слышно, и он всю жизнь играл неверную ноту. А когда в цифре забивали бас, оно и вскрылось ко всеобщему музыкальному конфузу. Но это мелочи. С готовым почти альбомом явились в студию Пугачевой.

Туда же пришла Алла Борисовна.

Вспоминает А.П.Хоменко:

И сама со Славой маялась, у него тогда очень плохо было с голосом, мы просто уходили в другую комнату, там сидели, а он стоял с наушниками, она – рядом с наушниками и с текстом, и прямо карандашиком отмечала, что, мол, “тут ты спел, а отсюда давай перепевай”... А потом, когда вышел Могилка и спел, она говорит: “Ты почему все с первого раза поешь классно?” Могила все спел без вопросов, а со Славкой работали... Она была его первая учительница пения.

И сама спела бэк-вокал в “Докторе моего тела”. Увы, альбом это не спасло. Назывался он “Князь тишины”. А на бутлегерских кассетах почему-то значилось: “Казнь тишины”. Ошибок случайных, как известно, не бывает.

Впоследствии на обложке альбома появился список состава: “Вячеслав Бутусов – вокал, гитара; Алексей Могилевский – саксофон, бэк-вокал; Алексей Хоменко, Виктор Комаров – клавиши; Владимир Елизаров – гитара, бас; Владимир Назимов – ударные”. И дело даже не в легкой неправде: и барабаны, и бас, и клавишные – почти все в альбоме исполнял компьютер, что не могло не сказаться на уровне его “автоматизированности”. Дело в том, что Дима Умецкий поминается только в качестве соавтора слов “Прощального письма” – в просторечии “Гуд-бай, Америки”.

Случилось все глупо до неправдоподобия: в первых числах февраля пришел Дима и предъявил ультиматум – или принимаете мои требования, или я ухожу. Требования, сказать по-честному, были не ахти какие, но и не слишком приемлемые: убрать Хоменко и Елизарова, оставаться в Москве, менять “крышу” вкупе с директорами, еще мелочи какие-то... Или он уйдет. Слава сказал: “Если ты все решил, уходи”. И уговаривать не стал. Дима на такой разворот не рассчитывал, его должны, обязаны были уговаривать! Но пришлось уходить.

Срочно выписали из Свердловска Витю Алавацкого и, поскольку очередной концерт назначен был буквально на следующий день, посадили за пульт. Елизаров за ночь выучил всю программу на басу. Играли без Димы. Закончился январь 1988 года.

Странный январь. Славу никто не видел, его возили по столице как свадебного генерала. Музыканты сидели в холодной общаге и обижались, много пили; иногда появлялся Слава, “одаривал” их парой блоков дефицитного в то время “Кэмела”; они обижались еще сильней, но брали – курить-то надо... А Дима просто влюбился. Но главное не в том: в январе стало ясно, что “Наутилус” уже превратился в нечто, которое стало выгодно делить на части. Делить “на разных основаниях”, в зависимости от конкретных устремлений каждого конкретного участника деления. А участники были очень разные...

Вспоминает А.Могилевский:

Изолировать Славу начали Калужский и Ханхалаев...

И зря они это начали. Однажды на концерт приехал Стас Намин со своим директором и, когда узнал, за какие – даже по тем временам! – смешные деньги Ханхалаев продает “Hay”, сказал: “Ребята, вам надо с ним расставаться: либо он дурак, либо просто много ворует”.

Расставаться, впрочем, пришлось бы и без советов умного Намина: вокруг “Hay” шли постоянные маневры слишком мощных сил.

Из интервью А.П.Хоменко:

Она (А.Б.Пугачева. – Л.П.) его (В.Г.Бутусова. – Л.П.) тащила к себе, и не получилось только потому, что он инфантильный, ему это на хер все не нужно. А Намина он просто боялся. Аллу он не боялся, Алла – баба, а Стаса он боялся, потому что Стас – он майор, он сразу посадит на гауптвахту, и все.

Ответ на вопрос, почему они не попали в сферы, сулившие и деньги, и славу, и всяческие прелести, до сих пор остается загадкой. И уж сущая загадка – как могло выйти, что группа, известная так или иначе практически всему дееспособному и не очень населению страны, не смогла обеспечить себе многолетнее и безбедное – хотя бы в смысле финансовом – существование? Обратимся опять-таки к Хоменко, да простится автору обильное цитирование.

Славик не мог существовать в рамках упорядоченной работы, в рамках машины, которая должна ехать. Он идет себе пешком, остановился, пятку почесал, пошел, побежал, лег, поспал... Только так он может... Он нищий по жизни, он не хочет перспективы, ему это все не надо. По жизни, по нутру не надо. И это нормально, я его сравнить мог бы только с одним человеком, с Моррисоном. Он шаманит на сцене, и все, а народ поддается этому шаманству. (Sic! Помните, как студент Арха на пьянках брал гитару и пел тарабарщину, от которой невозможно было оторваться? – Л.П.) Моррисону нужно было что-нибудь?.. Так вот, Славка – как Моррисон, то же самое. А группа... Баллистическая ракета летит, понимаешь, моторы ревут, первая ступень ревет, вторая работает, а боеголовке – ни хрена не надо.

Но идем дальше. В начале марта Володя Назимов почти ушел, Калужский его вернул. К середине апреля “ушли” Калужского вкупе с Ханхалаевым. В то же время катилась какая-то бесконечная гастроль в Алма-Ате, работали с “Машиной времени”, разогревали перед нею толпу... Тогда появился новый директор, Боря Агрест, которого все и до сих пор поминают добрым словом.

Из интервью А.Могилевского:

Что бы он там ни крутил за нашими спинами, его любимая поговорка была: “Занимайся творчеством”.

Написали заявления в Росконцерт, сложили туда трудовые книжки, а тут еще стали их приманивать Америкой, должны были ехать летом 1988-го, Генрих Боровик устраивал “Марш мира” по семнадцати городам Штатов. Но в мае “Черный кофе” ездил в Испанию, и у них звукооператор “сдриснул”. Тогда решили, что “Машина времени” – ребята проверенные, а остальные – кто их знает, кто они такие, вдруг все останутся? Кислород перекрыли.

5 мая, ДК УЗТМ. Первое за долгое время выступление “Hay” в Свердловске. В зале сидел Кормильцев, шутил: “Вот она, поступь капитала!” Зал ревел, заводил сам себя, группа работала угрюмо, тяжело. Пантыкин, которому концерт страшно не понравился, высказал все Алавацкому и Кормильцеву. И был ошарашен, когда оба – оба! – с ним согласились...

Играли. Где только тогда не играли! И зачем играли? Непонятно.

В те времена у Славы появилось новое развлечение: стал он посиживать в холле очередной гостиницы и подозрительно ехидно по сторонам посматривать. Странное явление тут же привлекло внимание Кормильцева, который и поинтересовался: в чем дело?

– Сядь, – сказал Слава, – посиди...

Илья уселся рядом и вскоре увидел проходившего по коридору... ну, не важно, кого именно. Слава, давясь от смеха, шепнул:

– Смотри, “Наутилус” идет...

Шел и правда “НАУТИЛУС”... Потом прошел второй “НАУТИЛУС”, потом третий... Ребят распирало от собственной “наутилости”; Слава мрачно веселился... Музыканты не понимали, в чем дело, но все равно обижались.

А с музыкой становилось все хуже, играть стало противно, музыканты на чем свет стоит крыли Бутусова, Кормильцева, друг друга и всех фанатов чохом. В головах царила смута. И всех почему-то страшно интересовал ответ на один простой вопрос: почему? Что такого нашла эта публика в “Наутилусе”?.. Откуда эта несчастная популярность, никому уже, кажется, не нужная? То приходили к выводу, что виной тому собственные очень профессиональные аранжировки, то склонялись к мысли, что все дело в текстах Кормильцева, которого, надо сказать, никто из музыкантов терпеть не мог. Но выходило, что, если не Илью хвалить, придется хвалить Бутусова, что было бы слишком. Славу могли только ругать.

Мало того, музыканты перешли в оппозицию по вопросам коммерческим: тут, во всяком случае, всегда был повод придраться, а если не было, то можно было его просто заподозрить. Требовали рассчитываться по-другому, хотя никто не знал, как именно, и почему-то всех страшно раздражала Славина привычка с каждого концерта платить Кормильцеву. Все отказывались понимать, как за единожды написанный текст можно постоянно деньги получать. Спорадически вспыхивали натуральные бунты; в довершение всего введен был в те времена модный “бригадный подряд”. Бригадиром избран был Витя Комаров, он “утрясал” проблемы со Славой и с администрацией, он записывал протоколы собраний коллектива. “Слушали – постановили...” Это не шутка, какие тут шутки. “Постановили увеличить ставку В.Бутусова, солиста и автора музыки группы „Наутилус Помпилиус“, на сто рублей за единичное выступление”.

Слава то впадал в прострацию, то мучился одиночеством. И судорожно искал выход. В качестве такового появился в июне Егор Белкин, старинный Славин собутыльник, бывший гитарист “Урфина Джюса” и прочая, прочая... Стало легче, но ненадолго, Белкин – тоже не подарок, да к тому же с философским образованием и неукротимой привычкой поучать, доблестный продолжатель велеречивых традиций Демосфена и Цицерона, хотя и не подозревавший о печальном конце обоих. Но был у него один подлинный козырь: на гитаре играл и поныне играет великолепно.

Скоро Слава опять искал выход, искал мучительно. И выход неотвратимо должен был выйти странен. Все понимали, что группа катится, но куда?

* * *

По большому счету, перед нами встает старый, занудный вопрос: почему распался, да и потом долго еще – если не всегда – будет перманентно распадаться “Наутилус Помпилиус”? Касательно причины всех неприятностей обыкновенно существует распространенная версия – деньги.

Вспоминает Витя Комаров:

Пока не начались деньги, все было просто отлично... Коммерческие рельсы нас и загубили.

Другие считают примерно так же. Но дело все-таки не в деньгах. Или не только в них.

По самому крупному счету, проблема в том, что в начале пути никто ни малейшего представления не имел, куда дорожка заведет; шли скопом в одну сторону, а тут и началось... И нужно решение принимать одно на всех, а головы-то разные, и люди разные, все разное. Образуется пропасть в недавно братских рядах, а перепрыгнуть не получается, да и не хочется. Что поделать, такова судьба всех энтузиастов, наконец добравшихся до вершины – непонятно, что на ней делать. Так что в сравнении с рокерами тех времен прославленные лебедь, рак и щука являют собою образец мира, взаимопонимания и целеустремленности.

Ребята, по отдельности милые, добрые люди, замечательные профессионалы, напоролись на пережитки “равенства и братства” (“свободы”, говоря по чести, в рок-н-ролле вообще никогда не водилось) просто потому, что вчерашние равные друг другу братья рано или поздно должны были обнаружить, что не совсем и не во всем друг другу равны. И обнаружили, но понять и принять таковое положение не смогли. Еще вчера все были друганы, а теперь одного возят по спонсорам-шмонсорам, с одним разговоры разговаривают, с ним же бумаги подписывают... А он уже и сам сообразил, что за подпись ему единолично отвечать придется, он уже что-то там думает и по-прежнему, по-колхозному со всеми не советуется... Да и его понять можно: вчерашние друзья в нынешние подчиненные ну никак не годятся. В принципе не годятся... А еще и амбиции... Обиды мешались с обидками, вчерашние друзья впадали в детство, срывались в крик, обижались до слез; назавтра садились ладком похмеляться, и все начиналось заново.

При подобных размышлениях люди причастные и знающие сперва кивают, затем задумываются, потом морщатся и... “Если бы не Слава...” Если бы не Слава, не было бы “Наутилуса”. Но если бы не Слава, прежний “Наутилус” бы был. Как говаривала одна дама: “Получается парадокс”.

Психология Бутусова – загадка для многих, больно странная штука... Мнений на сей счет высказано во множестве, но есть свидетельства, примечательные своей исторической объективностью. Например, протокол заседания Свердловского рок-клуба от 30 июня 1986 года: “разбор полетов” по окончании первого фестиваля. Разбирали группу “Флаг”, которая из побуждений наивно-патриотических выставила на сцену флаг Советского Союза, “в боях погорелый, пулями побитый”, каковые повреждения нанесены были полотнищу перед концертом членами группы и грозили вызвать кары вплоть до закрытия любимого рок-клуба. Братья-рокеры частью ругались, частью “Флаг” выгораживали, но нам интересно следующее:

Бутусов: С одной стороны – правление, которое должно отреагировать, с другой стороны – группа, которую мы все хорошо знаем. Нужно выбрать решение, которое бы всех удовлетворило. Давайте проголосуем.

Далее – ругань, предложения, мнения, и опять...

Бутусов: Давайте проголосуем.

Еще поругались, проголосовали. Вот стенограмма:

“Голосование: оставить кандидатами – 22; исключить – (никого); отклонить заявление на 6 месяцев – 46; воздержались – 1 (Бутусов)”.

В некотором смысле ответ на вопрос, каковы воззрения Бутусова, дал Кормильцев в одном из интервью 1990-го:

Что касается Славы, у него определенных взглядов не было и нет. В том смысле, что вообще нет. Можно по-разному это оценивать, но для меня он – скорее святой, чем гидроцефал.

Слегка неприятно, но довольно точно во всем, что касается конкретных взглядов и решений, то есть их отсутствия. Скорее всего, с некоторых пор самой неприятной обязанностью стала для Славы именно необходимость принимать решения; он как мог от нее уклонялся, позволяя “решениям” самим выкристаллизовываться в пространстве. А затем смирялся с ними, сколь бы странными и неприятными они ни выходили. Ответственность же с необходимостью ложились на Славины плечи, с чем и остается его поздравить... Впрочем, прямой обязанностью Бутусова, единственно сочетавшейся с его способностями, были все-таки песни.

Так вот: за лето 1988-го Бутусов не написал ни одной песни. Вытаскивал старые из загашника, маялся, новых не было.

* * *

В августе выступали в Сочи, дежурные курортные концерты, парк Фрунзе. Разогревала публику какая-то металлическая команда, концерт в шесть вечера, а что такое шесть часов в Сочи? Солнце лупит в глаза, народ обмахивается газетками, слушает “Скованных одной цепью”... А до этого жуткие металлисты прыгали, что-то пытались “лабать”... В общем, парк отдыха... И каждый день скандалы. Лешку Могилевского к концу вообще “сняли с дистанции” за попытку выехать на концерт во фраке, с саксофоном и в трусах. Впрочем, бывало и похлеще... Сняли его с поручением срочно зашиться, о чем он впоследствии даже бумагу Славе предоставил. Не помогло. В какой-то там по счету раз уходил из группы Назимов, его возвращали, он опять уходил.

В сентябре – первая поездка за рубеж, Финляндия. Выступали в кинотеатрах перед фильмом Марьяны Мюкконен “Серп и гитара”, только два концерта прошли в нормальных залах: один играли с финской командой “Гидиапс”, другой – в тусовочном кафе в центре Хельсинки, где выступают гастролеры, одни имена которых – почти легенда. Стены в кафе расписаны автографами на разных языках, чуть не все знаменитые буржуи отметились. Слава написал: “Совки попали в засаду”...

Гастроли вышли спокойные, практически без происшествий, но с большим количеством нервов, истрепанных в спорах-разговорах, в ругани. Кормильцев день за днем отводил кого-нибудь в сторону и нудил, что ему ничего не нравится, что группа зациклилась, что кризис наступил, все плохо, жутко, скучно, однообразно... Нагнетал атмосферу. А Слава из сомнамбулического состояния уже почти не выходил, да и видели его только во время концертов, сразу после которых в компании Белкина он растворялся на финских просторах вплоть до начала следующего концерта. Музыканты тоже разделились на две партии, “пьющих и непьющих”, к первой относились Зема, Пифа и Могилка, фактически уже зашитый, но духовно – еще нет. Ко второй – кабацкие люди. Томились порознь.

Было, правда, слабое развлечение с автостоянками, которое, если бы тамошние полицейские были порасторопнее, могло бы перерасти в развлечение мало-мальски приличное, ан не вышло. Взятый напрокат автобус оставили у гостиницы, утром обнаружилась на лобовом стекле бумажка: штраф. На следующее утро фокус повторился, и оказалось, что порядок прост: утром в одно и то же время, в 8.05, приходит полицейский и рассовывает под “дворники” штрафы. Уральские хлопцы рассудили здраво, стали вставать в половине восьмого и минут на сорок выезжать на природу, за город. Ничего о подобной подлости не подозревая, приходил пунктуальный шуцман, расклеивал штрафы, возвращались наусы, ставили автобус на место и ложились спать. Правда, несколько штрафов все равно накопилось, но автобус был прокатный, талончики аккуратно сложили в бардачок, и кто там расплачивался, неизвестно...

Домой возвращались поездом, Могилевский вез пару порнографических журналов, его дружно пугали таможней; окончательно затравленный Леха спрятал журналы в соседнем вагоне под мусорное ведро, откуда они, ко всеобщей радости, исчезли. Таможенники на Леху внимания не обратили.

Егор Белкин курил со Славой в тамбуре и размышлял – вслух, естественно – о том, не пришло ли время вернуть Диму. Слава слушал, слушал, пообещал по приезде в Москву с Димой переговорить, поехал к нему прямо с вокзала... И не вернулся.

Хотя нет, съездили еще в Ташкент.

Из интервью В.Комарова:

Все это настолько к тому времени приелось, что походило на нудную работу, можно было стоять на сцене и думать о чем-то своем, можно было с закрытыми глазами играть... Нудятина пошла... Слава очень плохо пел, болел, постоянно возил с собой какие-то лекарства, какие-то штуковины себе в горло засовывал, заливал что-то... У него были проблемы с голосом. Программа работалась кое-как, а под конец шел блок нетленок, народ его ждал и – “Ура!”.

Последним было выступление в Свердловске 14 октября, на третьем фестивале рок-клуба. Перед началом огромный зал Дворца молодежи странно томился, начали не сразу, медленно, неуклюже раскачиваясь, но под рев восторга, который постепенно стал спадать, спадать...

В последних числах октября к Лешке Могилевскому пришел в гости Зема, отбил в коридоре чечетку и объявил:

– Все, мы уволены.

– Ну и слава богу, – сказал Могилевский.