Текст книги "Резидент Галактики"

Автор книги: Леонид Моргун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Лестница была типовой, изготовленная из несортового бетона, армированного ржавой проволокой. Уже более десяти лет она томилась, соединяя этажи, терпя топот сотен человеческих ног. Она была заплевана и загажена окурками тысяч толкачей, слетавшихся сюда в поисках дефицита, который можно было раздобыть только здесь и только за наличные деньги. Эта лестница на двух прутках держала собственную неимоверную тяжесть, ступени ее содрогались, трескался цемент, замешанный на неимоверном количестве песка, и… Одна из этих ступеней вполне могла бы отвалиться, если чуть усилить вибрацию, расцепить тесно сжатые молекулы, не противиться образованию щели, а пустить ее расширяться… Лестница натужно загудела, провожая директора.

– Девочки! – завизжала Сонька, влетев в отдел. – У нашего «бабушки» сердечный приступ! В приемной лежит! Наш бегемот на него наорал, а он…

Весь отдел обожал чудаковатого, безропотного «бабушку». Женщины подкармливали его домашними блюдами, дарили ему на праздники всякие вещицы, нужные для домашнего хозяйства. Но ни одна из них не согласилась бы связать с ним свою жизнь даже под угрозой вечного девичества.

Руслана Тимуровича принесли в отдел, уложили на стулья, брызнули ему в лицо водой, растирали духами виски и грудь, резко запахло валерьянкой. Спустя некоторое время он очнулся, открыл глаза и слабым голосом спросил:

– Как… директор?..

– Ой, ужасно, упал на лестнице, повалился прямо на комиссию, руку сломал, головой треснулся. Сейчас его «скорая» увезла, а комиссия партком трясет…

Бабаев со стоном закрыл лицо руками и сказал себе: «Поздравляю вас, господин резидент. Свой первый рабочий день в новой должности вы начали с того что изувечили человека!..»

* * *

Это было жутко увлекательно: быть чем-то. Причем, просто чем-то таким мертвым, недвижимым, бесчувственной вещью, осознающей себя как существо, как личность, обладающей свободой воли и выбора, управляющей всеми молекулами своего тела.

Очень странно было чувствовать себя… хотя зачем же «чувствовать»? – быть гвоздем. Большим, красивым куском металла, вонзенного в холодный бетон стены. Чувствовать вибрацию от рокота проезжающих по улице машин, мерно сотрясаться, резонируя с далеко прокатившимся поездом метро. Не вероятно, но мельчайшие частицы железа обладали даже своей, атомной «памятью».

Атомы «помнили» те далекие времена, когда были просто куском невзрачного бурого камня, мимо которого проскакивали белки, и робко обнюхивали его влажными ноздрями осторожные лисы. Потом этот камень вместе с другими подобрали и отправили в огненную купель, из которой частицы вышли уже слитыми воедино и стали колесами паровоза. Они долго крутились, отсчитывая миллионы километров на узкоколейке, пока их вновь не переплавили и не выковали мощную боевую машину. Она носилась по полям сражений до тех пор, пока не попала под залп вражеских орудий и не превратилась просто в груду искореженного железа. И вновь его переплавили и превратили в броню в в проволоку, проволоку в гвозди, один из которых много лет тому назад сам Рустам Тимурович с трудом вогнал в стену, больно пришибив при этом палец, и повесив на него любимую мамину картину: шишкинских «Медведей»…

Необозримое море информации было заключено в молекулярных цепях куска проволоки. Гвоздь был заключен в раз и навсегда данную ему форму. И в общем-то менять ее не собирался. Но вдруг ему показалось, что стена слишком уж тесна, чересчур уж сдавливает его и без того щуплое тело, да и шею под шляпкой натерло веревкой за истекшие годы. И если он действительно свободный и независимый Гвоздь, то что может помешать ему освободиться?

Стена задрожала от далекого взрыва в карьере. От этой дрожи пришли в движение атомы, заключенные в молекулах железа, слегка раздались, вновь сжались, еще раз расширились… веревка тянет все сильнее, готовая выдернуть его из стены, слегка согнем шляпку… поздно!

Картина упала со стены, стекло разбилось, рама хрустнула, и далеко в сторону откатился старый проржавевший Гвоздь. Прямо к ногам человека, который в неестественном оцепенении лежал, вытянувшись в кресле, и почти не дышал.

Гвоздь вновь стал куском металла, а человек приоткрыл глаза, застонал и устало провел рукой по лицу.

– Хорошо, хозяин, – информирует его Фляр. – Вы делаете успехи. Но, предупреждаю, избегайте предметов, лишенных работы, полезной нагрузки, как этот выскочивший гвоздь. В состоянии покоя и упорядочивания тело не может приобрести достаточно энергии, чтобы совершать действия. Это особенно опасно, не накопить сил для новой транстипизации.

– А что случится, если я, скажем, войду в какую-нибудь бактерию?

– В биопотенциал? Ни за что на свете! Ведь в нем гравитационные поля неуправляемы. Вы даже не ощутите, как погибните.

– А можно еще что-нибудь попробовать?

– Конечно, я слежу за вами.

Бабаев поглядел на подоконник и глубоко вздохнул, сосредотачиваясь… Какая-то часть его мозга испускала направленные, должным образом закодированные волны, которые несли в себе колоссальный запас информации. Они воздействовали на атомные составляющие любого избранного предмета – и он «оживал», исполнял любые желания повелевающей им личности. Быть чем-то означало обладание величайшей властью в мире, властью над миром вещей, предметов, а значит, и… людей?

Подоконник был стар и треснут. Сделанный горе-плотником из сырой, подгнивающей сосновой доски, он был перекошен и образовал у стены большую щель, в которую нещадно дуло. Этот подоконник также помнил много интересного. Он помнил себя еще деревом! Еще недавно по нему скакали лесные пташки, почесывал об него свою могучую спину медведь-шатун. Помнил он и то, как рос, как струились живительные соки по его клеткам, как ласково пригревали его солнечные лучи, как впитывал он всеми своими порами весенние ливни.

И вновь он стал оживать, вдыхая водяные пары, восстанавливая в себе силы расти и множиться. Набухнув, он заделал щель в стене, зарастил трещину и почувствовал, что при желании мог бы пустить побег… Но не сейчас…

Сейчас на подоконник опустилась пушинка одуванчика. Она дремала. От роду ей было несколько дней, она совершенно ничего не помнила и не желала думать ни о чем, кроме самой себя. Несмотря на свою крохотность, она была во много раз сложнее любых вычислительных центров. В тесно сжатых хромосомах, в переплетенных спиралях нуклеиновых кислот был закодирован механизм развития целого вида живых существ. Он спал, ожидая лишь благоприятных условий для того, чтобы набухнуть под воздействием влаги и тепла, раскрыться, ощутив сладчайший миг проникновения в почву, пустить корни, устремить навстречу солнцу свои крохотные ростки…

– Хозяин! Выходите немедленно!

– Погоди, погоди… – он медленно приходил в себя.

– Я ведь предупреждал вас о биопотенциале.

– Я понял. Но мне хочется побыть в нем еще немного. Ведь это всего лишь пушинка, я с ней справлюсь.

Пушинка оторвалась от подоконника и полетела по ветру. Она быстро овладела законами аэродинамики и, двигая волосками, как парусом, вылетела в окно, покружилась над улицей и устремилась в открытую форточку напротив…

…и, мягко кружась, опустилась на тонкое шифоновое платье, которое в эту минуту гладила молодая женщина. Горячий утюг ненароком задел пушинку, она моментально обуглилась и сжалась от нестерпимой боли, пронзившей все ее существо.

– Хозяин!..

Платье медленно расправляло складки, млея от прикосновения утюга. Оно пропитывалось теплом, довольством, покоем. Нежные, заботливые пальчики аккуратно проглаживали каждую оборочку, каждый завиток кружев…

– О, хозяин! Вы были на волосок от гибели.

– Я понял.

– У меня от волнения перегрелся бок.

– Скажи мне, Фляр, а ты… живое существо?

– В вашем понимании не больше, чем любая вещь. Но теперь-то вы понимаете природу вещей?

– О, да…

Женщина надела платье и подошла к шифоньеру, разглядывая в зеркало свою ладную, стройную фигуру. Она обработала платье антистатиком, и оно перестало липнуть, зашевелилось, зашуршало, заиграло складками…

Женщина залюбовалась собой…

– Хозяин! Что вы де…

– Т-с-с!

Да, она действительно хороша собой. Ей двадцать шесть лет, а выглядит она на восемнадцать. Она еще долго будет выглядеть так, и долго еще проходящие мимо мужчины будут бросать ей вслед пылкие взгляды, и набиваться в друзья, и приглашать в рестораны… А затем неожиданно и явственно проступят морщинки в уголках рта, и складки на лбу, наглым и озлобленным станет взгляд. Лала-пери, Лала-джан, Лал-Лала… «Яхонтовая»… «Божественная»… Какими только эпитетами не именовали ее многочисленные поклонники. И порой самой себе она казалась прекрасным и возвышенным существом в окружении восторженных почитателей. Невероятные, удивительные сны навещали ее по ночам, десятки тысяч перевоплощений порой испытывала она, когда сознание ее дремало. Но приходило утро, и она глядела на себя в зеркало и видела ту, кем она, в сущности и была – элегантным и дорогостоящим предметом для мимолетных развлечений так называемых сильных мира сего…

В это мгновение Лала вздрогнула и обернулась. Ей вдруг показалось, что за ней кто-то пристально наблюдает, ехидно при этом посмеиваясь. Нет, в комнате никого не было. Золотая клетка, в которую ее поместил последний щедрый хозяин, была надежно изолирована от внешнего мира. В ней было выставлено много добра, записанного на ее имя, а еще больше спрятано в различных тайниках, но все это не принадлежало ей, как, впрочем, и она сама. Но никто посторонний сюда проникнуть не мог. И тем не менее она отчетливо чувствовала на себе взгляд. Но теперь он казалось, исходил откуда-то изнутри, из глубины ее естества. Кто-то чужой поселился в ней и видел ее насквозь, проникал в самую сокровенную глубину ее души…

Лала вцепилась в волосы и застонала, мучимая невыносимой душевной болью. Она видела себя снаружи и изнутри. Сознание ее раздвоилось, два начала вступили в яростную борьбу. Скрестились волны биотоков и повели бой за овладение взбунтовавшимися участками головного мозга.

Женщина корчилась в судорогах, каталась по полу, раздираемая невыносимой, мучительной болью, а Сознание массированной атакой обрушилось на незванного пришельца, загнало его в самый дальний участок мозга и готовилось завершающим ударом окончательно уничтожить его…

– Лалка!.. Милая! Что с тобой? – хозяин, ее здоровенный, тучный хозяин, вбежав в квартиру, глядел на нее с изумлением. – Ну? Что стряслось? С ума сошла?

И все неожиданно быстро окончилось. Некто исчез бесследно, оставив ее наедине с собой и с человеком, чью руку охватывала массивная гипсовая повязка. Низамов долго глядел на нее упорным, выжидающим взглядом. Лала поднялась, тряхнула головой, провела рукой по волосам и усмехнулась.

– Где это тебя угораздило?

– Меня?.. – он взглянул на повязку. – Пустяки. На лестнице вчера оступился. А ты чего орала?

– Сама не знаю… – прошептала она, неожиданно всплакнув. – Будто какой-то страшный сон…

– Опять сон?.. – возмущается он. – Ведь я тебе говорил, что эти дурацкие сны тебя до добра не доведут. Хочешь, свезу тебя к одному профессору?

– Зачем? – устало улыбнулась она. – Мне ничего не надо. Ты со мной. Значит, все хорошо. А сны мои пусть тебя не пугают. Должно же у меня быть хоть что-то мое?..

* * *

– На сегодня хватит, хозяин. Я перегрелся.

– Извини.

– У меня вылетело два блока. Самому их синтезировать не удастся. Придется заказывать новые.

– Мне очень жаль…

– Доставлять их придется на звездолетах. Расход энергии составит восемьсот биллионов эргов. Тебе, конечно, эта цифра ничего не говорит…

– Ну прости, я не хотел…

– А ведь я предупреждал, что самое опасное – это прямой контакт с человеческим сознанием. Это не просто биопотенциал, а настоящая микровселенная. Их сознание построено на совершенно ином принципе, чем наше.

– Но я… ведь я тоже человек!

– До определенной степени.

Мы подразделяем имена существительные на одушевленные и неодушевленные. Первые – это живущие, обладающие инстинктами, желанием жить, производить потомство, радоваться свету, солнцу, воздуху. Вторые – это предметы, навеки заключенные в раз и навсегда данную форму. Это камни, вода, деревья. Но справедливо ли могучее, цветущее дерево считать неодушевленным? Разве оно проще и мертвее мелкого, злобного вируса? Разве мертва звезда, источающая потоки квантов, в муках рождающая свет и энергию? Разве можно считать неодушевленной мать всего сущего, нашу планету?

Человек присвоил себе нашу миссию быть мерою всех вещей. А может ли вещь быть мерою человека? Разложим тело человека на атомы и получим набор несложных химических элементов. Выстрелим ему в сердце и получим из существа одушевленного обычную неодушевленную вещь, труп. Или проведем несложную операцию и вживим установку транстипизации – и получим тот же труп, только ходячий…

– Вы преувеличиваете, хозяин. Никто и не думал вас убивать. Напротив, без нашего вмешательства вас бы просто не существовало. Наш резидент трудился над вами несколько ночей.

Ассоциация давно наблюдала за планетой Земля. И функцию резидентов исполняли на ней и роботы, и люди. Один из них, талантливый врач с серо-стальными глазами и чистыми, холодными руками, произвел двадцать восемь лет тому назад операцию на доставленном в больницу ребенке. Она была необходима, ибо ни роботы, ни люди в качестве резидентов Ассоциации уже не удовлетворяли. Требовались киборги – существа с телом человека и способностями машины. С тех пор за одиноким, суетливым, маленьким человечком велось тщательное наблюдение, и когда потребовалось, машину задействовали.

– Лицемеры… – бормотал Бабаев, тщательно соизмеряя силы перед прыжком из одного обличья в другое, – какие же вы лицемеры! Как старательно они меня уговаривали!..

– Вам не хотели наносить психическую травму! – оправдывался Фляр. – Осторожнее с этим мячом, он порванный… Попытайтесь перепрыгнуть к бельевой веревке… Вы должны были дать согласие совершенно сознательно, полностью отдавая себе отчет в важности принимаемого вами решения. И вообще, ни одно неодушевленное существо не сможет управлять потоками гравитонов…

Гравитоны – мельчайшие частицы и одновременно волны, которые свойственны всему сущему во Вселенной. В ничтожных объемах их может быть заключено колоссальное количество. Сочетаясь, они образуют поля. Должным образом закодированные, они могут менять структуру веществ, подчинять ее себе.

Установка, вживленная в Бабаева, подчиняясь биоэлектрическим сигналам мозга, испускала направленные потоки гравитонов. Тело резидента было лишь придатком сызмальства измененного и приспособленного к установке мозга, мозг был придатком установки, а та, в свою очередь, была придатком целой системы слежения за развитием человеческой цивилизации. Вот что значило – быть вещью.

Пучки гравитонов испугано метались от бельевой веревки к балкону, от него – к половику, к двери, к стулу с обломанной ножкой, к креслу – и лишь от него к человеку, неподвижно лежавшему на полу.

Человек приподнялся, с трудом добрался до дивана, упал в его жесткое, скрипучее лоно и застонал, всхлипывая, глотая слезы, кусая губы от отчаяния.

Человек, который был чем-то…

II. Что-то и кто-то

Утром следующего дня, когда Руслан Тимурович, как всегда, к восьми утра явился на работу, его вызвал к себе начальник отдела кадров Александр Павлович Павелецкий, человек с круглым, гладким лицом и вкрадчивыми манерами, отзывавшийся на броское и экзотическое прозвище «Сан-Паулыч». Усадив Бабаева на стул, он тщательно прикрыл за ним дверь и сел напротив него, сложив белые пухлые руки ни округлом брюшке. На лице его играла кроткая и в то же время снисходительная улыбка. От его ласкового, участливого взора Руслан Тимурович отчего-то покраснел и потупил взор.

– Ну-с, – негромко сказал Сан-Паулыч, – сами увольняться будем или как-с?..

– П-простите, – запинаясь, пробормотал Бабаев, – но я… не понимаю…

На его вопросительный взор Сан-Паулыч развел руки и возвел очи горе с видом безграничного сожаления.

– Имеем указания, – пояснил он. – Так что ты подмахнул бы заявленьице подобру-поздорову. А то ведь сам знаешь, какие они… Им недолго и статеечку привесить.

И напомнил «бабушке» о допущенном им полгода назад опоздании на работу. Случилось это по вине опоздавшей электрички, однако тогда из толпы, текущей по проходной, директор избрал именно Бабаева для «выпуска паров» и клял его битых полчаса, а потом, рассвирепев от робкого возражения, влепил выговор и лишил премии. Сан-Паулыч был абсолютно согласен, что все это, конечно, дико, чудовищно, несправедливо, но всё равно, опоздание осталось опозданием. На служебном языке этот проступок именовался «нарушением трудовой и производственной дисциплины». В наказание за это администрация имела право послать нарушителя мести улицу и копать канаву, или уволить его по статье, с которой его не примут даже в ассенизаторы. Мимоходом показал даже решение профсоюзного комитета, который не возражал по поводу любого из этих решений. Но, подчеркнул он, наш директор, жалея тебя, готов согласиться на увольнение по собственному желанию.

Бабаев улыбнулся. Милосердия в директорском решении было немного. Скорее всего, он просто решил подстраховаться против возможного жалобщика, тем более располагающего немалыми аргументами по поводу его махинаций. Как по мановению волшебной палочки, на свет появился бланк заявления с размашистым директорской резолюцией. Его оставалось только подписать. Что Бабаев и сделал.

В отделе ему сочувствовали, но не советовали связываться с судом. Что ни говори, а именно Низамов отделал здание суда плиткой, мраморной крошкой, пластиковыми панелями, алюминиевыми дверями и окнами. Он был предусмотрительным человеком и подстраховывал себя на всех уровнях.

Попрощавшись с девочками и своей начальницей, Бабаев сложил в портфель свои книги и справочники по экономике и планированию и вышел из отдела, чтобы уж больше в него не возвращаться. В кассе его уже ждали расчетные деньги, премия и даже тринадцатая зарплата. К одиннадцати часам утра он покинул завод. Его согревала лишь мысль о том, что раз уж для него наступила новая жизнь, то и трудовую деятельность пора начинать по-новому.

Очень непривычно для него было средь бела дня, вместо того, чтобы сидеть за своим видавшем виды, покарябанным столом, вдыхать свежий утренний воздух, ароматы свежеполитых клумб, с каким-то новым чувством озирать пробуждающуюся природу, слушать пение птичек и тарахтенье газонокосилок.

Сидя на лавочке, он прислонился к фонарному столбу.

Это был совершенно новый железный столб. Он мог простоять века, если бы был достаточно глубоко вкопан. Кроме того, он был выкрашен. Его сладко щекотала мысль, что часть своей краски он оставит на плаще сутулого человечка, имевшего неосторожность к нему прислониться. А кроме того, он сурово и непреклонно исполнял свое главное предназначение. Он нес миру свет. Правда, ночью свет почему-то не зажигался, зато днем горел в полную силу.

Источником света служила большая, продолговатая, сиреневая лампа.

Лампа также была очень молодой. Ей отроду не было и нескольких месяцев. Но с самого дня рождения она была неизлечимо больна. Выпущена она была в конце квартала, стекло для нее варили с грубейшими нарушениями технологии, стенки изобиловали микроскопическими трещинками и кавернами, которые с пугающей неизбежностью пропускали воздух и выпускали драгоценный инертный газ. Спираль ее из последних сил испускала фотоны, но вместе с ними теряла и драгоценные электроны из своей хрупкой вольфрамовой оболочки. Неожиданно в цепи скакнуло напряжение – и лампа лопнула, брызнув осколками на шляпу скорчившегося внизу человека…

На какие-то доли секунды Руслан удержался в усике, торчавшем из цоколя. Но усик быстро остывал на свежем прохладном вет… (но-но, никакого ветра! Это же Массив!) И облачко гравитонов переместилось в длинный гудящий провод.

Провод протянулся на многие километры. Тяжелыми узлами оплетал он фарфоровые изоляторы, тщетно пытался согнать садившихся на него голубей и всем своим многожильным телом ощущал мощный поток мчавшегося по нему электричества…

В первые наносекунды Руслан растерялся и даже не осознал, что с ним, собственно, произошло. Его сознание оказалось раздробленным на мириады частиц, которые хаотически неслись куда-то, подталкивая и опрокидывая друг друга, сталкивались, поворачивали назад и снова устремлялись вперед. Он совершенно потерялся, растворился в этом безграничном Массиве, и лишь ничтожная часть его полей беспомощно призывала к спасению, несясь с околосветовой скоростью по проводникам. Совершив несколько тысяч бешено-стремительных витков по городу, осветив окрестные села и фермы, крутнув сотни станочных валов и звякнув в трамваях, то, что оставалось от Руслана, вошло в радиопередатчик, произвело полезную работу и вылетело в пространство с потоком электромагнитных волн.

На этом деятельность новоявленного Руслана можно было бы считать оконченной, если бы несколько квантов его существа не уловил пролетавший над городом спутник.

Резиденту потребовалось несколько долгих часов, чтобы осознать себя в новом качестве, собрать растерянные силы, согреться в лучах Солнца, впитав энергию через зеркальные плоскости батарей, отведать высококалорийного питания от портативного атомного реактора, проникнуть в самые отдаленные участки своего нового тела и наконец полностью ощутить себя спутником.

Это был хороший, даже роскошный спутник, выведенный на орбиту полтора месяца назад. Он мог вращаться еще десятки лет, самостоятельно корректируя орбиту. Он стоил миллионы долларов и был горд этим. Уверенно и методично пролетал он над планетой, пристально вглядываясь в ее ландшафт. Великолепно работали все его системы, компьютер четко отрабатывал изображение, лазерный фотоаппарат уверенно фиксировал, снимал и передавал в Центр всю интересующую информацию.

В компьютер поступил приказ немного снизиться и особенно тщательно сфотографировать указанный квадрат. Да ради бога! Дальность не помеха. Такую аппаратуру, как у него, только поискать. И спутник принялся фотографировать большое зеленое поле, и летчиков, прогуливавшихся у командного пункта (он мог сосчитать даже звездочки на их погонах), и самолеты, серо-бурые громадины с красными звездами на крыльях, которые тяжело выруливали на взлетные полосы…

Опознавательные знаки его отрезвили. Спутник прекратил передачу информации и, невзирая на мольбы и проклятия заокеанских господ, приступил к снижению.

Тут неожиданно прорезался Фляр:

– Не смейте!

– А, это ты, старина, – обрадовался Руслан.

– Что вы собираетесь делать с этим спутником?

– Да вот, опуститься, кое-что подремонтировать…

– Только не на этом спутнике.

– Но почему?

– Потому что вы сажаете его на ваш аэродром. А он принадлежит другой державе.

– Ну и что?

– Это означает передать вашей стране чужие секреты. Это неэтично.

– А подсматривать за нами – этично?

– Немедленно прекратите снижение! – загромыхал Фляр. – Ваш спутник не долетит до земли. Он попросту сгорит в атмосфере.

Последний довод показался Руслану весомым. Он прекратил снижение, но напрочь заблокировал все источники информации на спутнике.

– И на будущее учтите, – выговаривал ему Фляр. – Всем свойственно почитать места, откуда они произошли. Но вы теперь единственный представитель всей планеты в Ассоциации и потому должны воздерживаться от неэтичных поступков. Как вы вообще ухитрились войти в этот спутник?

– Понятия не имею, – чистосердечно признался Руслан, – кажется, все началось с фонарного столба…

– Тяжело будет вас теперь приземлить. А вокруг, как назло, ни одного космического корабля… Хотя, подождите, я вижу какое-то тело…

Это были последние слова Фляра. Но Руслан и сам уже заметил, а вернее даже будет сказать «ощутил» каким-то неисследованным еще чувством приближающуюся глыбу. Разглядеть ее было непросто. Объект был чернее самой ночи. Он стремительно проскочил мимо Солнца. Но в яростно полыхающей короне Руслан успел различить очень вытянутый эллипсоид длиной около тридцати метров. Желая уточнить его размеры, Руслан высветил его лазерным лучом. И тем самым подписал себе приговор.

Эллипсоид стремительно двинулся к спутнику и поглотил его.

Для спутника наступили безоглядная ночь и тишина. Тело его пронзили потоки жесткого рентгеновского излучения. Его изучали. Затем мощный удар разделил оболочку спутника на части, не повредив, однако, реактора.

Несколько минут потребовалось Неизвестным, чтобы досконально выяснить устройство спутника, принципы его работы и определить примерный интеллектуальный уровень создавшей его цивилизации. Затем плотный пучок нейтронов распылил его на атомы…

* * *

Амаурина погибала.

Она констатировала это так же четко, как сам факт своего существования, потребления и переработки энергии, отправления естественных потребностей. Ей оставалось прожить еще две-три сотни лет – жалкий мизер по сравнению с тем, что ею было прожито, можно и должно было прожить. Себя она считала прекраснейшим, совершеннейшим из всех живых существ, исключая, естественно, ее богоравных хозяев. Они заботливо вырастили ее, воспитали, наделили массой знаний и способностей, за что она им верой и правдой служила. К сожалению, сейчас она уже смутно помнила их прекрасные, нежные, переходящие друг в друга лики, их одобрение и гордость за нее. Она, существо из плоти и крови, была их единственной надеждой в немыслимо трудной борьбе с врагами, посмевшими не покориться величию их разума.

За долгие тысячи лет Амаурина прошла бесчисленное множество километров, видела рождение и гибель звезд, проскочила в пугающей близости от сгустка аннигилировавшей материи, благополучно пронзила центр Галактики, едва не погибнув в раскаленном месиве взрывающихся атомных ядер, дважды восставала из небытия. И вдруг так глупо, так непростительно бездарно позволила заманить себя в ловушку и попала в губительное скрещение силовых полей.

Враги беспощадно искромсали ее могучее, совершенное тело, разрушили систему ориентации и, самое страшное, повредили ее уникальный, отточенный мозг. С величайшим трудом собрав остатки терзаемого мучительной болью и страхом сознания, Амаурина каким-то чудом ухитрилась развить субсветовую скорость, перекрыла границы нового измерения и… пришла в себя лишь здесь, в совершенно незнакомом ей мире, где горели неведомые солнца, созвездия образовывали непривычные сочетания, рядом полыхала небольшая желтая звезда, а вокруг нее быстро вращалась двойная планета. Та, что побольше, была заселена.

На ней в мире и согласии сосуществовали десятки миллиардов живых организмов. Одни витали в воздухе, другие – таились в воде, третьи крепко вцепились в почву, но не двигались с места, лишь протягивали конечности навстречу сильной звездной радиации. Но на планете существовали и иные создания. Их гигантские стальные туловища двигались по океанам, проносились в воздухе между континентами или сновали по двум железным полозьям, подобные гигантским гусеницам. Такие же омерзительные металлические монстры, слепо копирующие создания природы, таились под водой. Будучи живым, одушевленным существом, Амаурина возненавидела их.

За годы жизни она побывала на многих планетах. На некоторых злобные механические чудовища подчинили себе живые организмы, даже высокоразвитые, подмяли под себя, жестоко угнетали их. Были и такие, что полностью отрицали право органической материи на существование. И истребляли ее, где только могли. То были коварные и безжалостные порождения разума, запутавшегося в спиралях эволюции.

Орбитальный космический аппарат Амаурина заметила уже давно. Аппарат испускал инфракрасное, электромагнитное и слабое гамма-излучения, вероятно, в результате распада малого количества радиоактивного вещества.

Слегка насторожило ее то, что аппарат обменивался импульсами с объектами на второй, пустынной планете. Амаурина подавила разговоры. Но тогда спутник набрался наглости и высветил ее лазерным лучом. Над этим возмутительным фактом Амаурина размышляла не более четверти секунды. Спустя этот промежуток времени спутник был захвачен, а объект, с которым он переговаривался, поражен пучком античастиц. Быстро исследовав захваченный аппарат и не найдя в нем и следа органической деятельности, кроме нескольких простейших спящих бактерий, Амаурина распылила и поглотила его, не ощутив скользнувшего в ее организм пучка гравитонов. Ей было не до гастрономических тонкостей. Организм ее давно истосковался по атомам редких металлов, в изобилии содержащихся в аппарате.

Амаурина устала от странствий. Не прошли бесследно и стычки с врагами, и грандиозные космические катастрофы, свидетелем которых она была. Тяжкий отпечаток наложило и исправленное пространство, в которое она ненароком забралась и с таким трудом вышла обратно. Она находилась слишком далеко от дома и давно уже не имела связи с хозяевами. На позывные они не отвечали. Следы их давно истерлись с пустынных космических тропинок. И только чудом уцелевший участок памяти бережно хранил воспоминание об их ласковых прикосновениях и дружелюбных напутствиях перед дальней дорогой.

Это было очень странное и пугающее ощущение – мгновенного и резкого провала в памяти. Амаурина старалась, но не могла вспомнить ни облака Хозяев, ни их поведения, ни звуков, издаваемых ими. Только обожженная радиацией кожа еще хранила память о теплом прикосновении – легкий шлепок… ласка, по которой она так истосковалась.

Амаурина неплохо владела прочими органами чувств, почти полностью восстановила способность передвижения в пространстве, но абсолютно не представляла, для чего она это делает. Можно было восстановить в памяти обрывки впечатлений, но они не складывались в целостную картину. Ей так хотелось отдыха, покоя, умиротворения, блаженной бездеятельности, но врожденный инстинкт властно гнал ее на поиски чего-то… Чего? Она не представляла.

Размеренно и неторопливо совершала Амаурина виток за витком вокруг планеты, мучительно пытаясь вспомнить, что же нужно совершить, встретившись с цивилизацией такого уровня. Какие-то действия она обязана была предпринять, выполняя свою миссию, заветы Хозяев. Основной принцип ее существования заключался в том, что она должна была пересекать пространства, выискивать населенные планеты и…

Мозг ее был серьезно поврежден в стычке, рана обильно кровоточила, и хоть она и смогла заживить поврежденные ткани, значительная часть ее памяти была изолирована и напрочь захоронена в тайниках подсознания.

Амаурина медленно погружалась в стратосферу планеты, проплывая над белоснежными облачными полями, пристально вглядывалась в лесные массивы, аккуратные зеленеющие квадратики полей и городские кварталы.