Текст книги "Вариант"

Автор книги: Леонид Бородин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Бородин Леонид
Вариант

Леонид Бородин

ВАРИАНТ

Сеновал находился напротив дома. Это был как бы второй этаж сарая, но в сущности лишь чердак сарая с крутым скатом крыши. Одним торцом сеновал выходил на улицу, к другому, со стороны огородов, была приставлена много раз штопанная лестница, которая угрожающе скрипела, когда Андрей лез по ней. Сена было немного, но запах его подействовал сильнее самогона, и когда Андрей, устроив ложе, плюхнулся, растянувшись в рост, голова его пошла кругом, и хмель закрутил, завертел, зашвырял его из стороны в сторону. Состояние было приятное и радостное. Была легкость и безмятежность. Запах сена был так неожиданно силен, что все остальные чувства и ощущения привел в растерянность. И еще... Он был запахом детства.

Его детство было связано с войной, и его детские игры были играми в войну. Почему они никогда не играли в солдат, всегда играли в партизан? А почему во всех играх он непременно бывал командиром отряда? Наверное, потому, что партизанский командир сам себе голова, над ним нет начальников?

Это соображение удивило и огорчило Андрея. Оказывается, в детстве у него были отчетливые анархистские наклонности! Мальчишки всегда подчинялись ему. И не только сверстники, но и те, что были старше, бесспорно признавали его главенство. Почему? Что подавляло их? Физически он был крепок, но не крепче многих. Фантазия? Может быть. Но скорее всего – его отношение к играм. Он всегда играл всерьез, и если игра требовала какого-то умения, он овладевал им, чего бы это ни стоило.

Если же взглянуть по-другому, то он просто не отличал жизнь от игры, может быть, оттого его жизнь стала похожей на игру. К тому же он всегда был приверженцем строгого соблюдения правил игры и никому не прощал их нарушения. Это пристрастие он перенес на жизнь, в которой также хотел видеть ясность, смысл и присущее детским играм благородство. Он не заметил, когда перестал играть в жизнь и когда началась собственно жизнь, а если это верно, то он – разновидность Дон-Кихота, характера симпатичного, но несчастного.

Да, всё, что с ним произошло теперь, было зашифровано в детстве, и к детству надо было обратиться раньше: несколько лет назад надо было приехать сюда, выпить дедовского самогона, забраться на сеновал, уткнуться носом в духоту сена и вспомнить... А может быть, тогда ничего бы не вспомнилось? Может быть, не в сене дело и не в алом закате, что каждым мазком и полутоном в памяти навечно, как и всё вокруг! Разве сотни раз не снился ему запах сена и цвет заката, и голос речки на перекатах, и он сам среди всего этого? Может быть, не в этом дело? А в пистолете, что давит на грудь, вдавливается в грудь, срывает дыхание и без того сегодня надорванное дедовским зельем?..

В детстве его не любили девчонки. Он не принимал их в игры. Его дразнили "задавакой". Девчонки интриговали против него. Но безуспешно. Он просто не считал их за людей. Они были для него бесполезной прихотью природы. Интерес, который он со временем начал проявлять к ним, сопровождался легким презрением, и он никогда не мог понять душещипательную литературу. В школьные годы Ромео казался ему дураком, в институте Вертер шизофрени-ком. Его героями были путешественники и революционеры. Одна девушка сказала о нем в его присутствии: "Скучный, как бесконечное соло на контрабасе". Этот отзыв он принял с гордостью. Быть интересным для женщин быть клоуном в глазах мужчин.

Любил ли он Ольгу? Он считал, что любил. То есть, он относился к ней исключительно, как ни к одной другой. Но вот только сейчас он начал догадываться, что мог бы действительно любить ее, и это "мог бы" и всё дальнейшее условно-сослагательное направление мысли, словно серым по пестрому, мгновенно омрачили его сентиментально-безбольное состояние и вернули, даже не вернули, а швырнули в реальность, которая в этот вечер милостиво отступила в глубину сознания, давая ему передышку, отдых, просто вздох прячущегося человека.

Сколько же ему осталось? Чего гадать! Нужно считать, что остался час, полчаса, десять минут! И тогда состояние готовности будет постоянным. Тогда не будет напряжения.

Продолжается жизнь. Или игра. Неважно! Нужно соблюдать правила до конца. И в этом – выигрыш!

1. Пятеро

В комнате необставленной и неуютной, с немытыми окнами и затертым полом, четверо ждали пятого. Он опаздывал. Общий разговор выдохся, и все сидели молча. Один, поглаживая темно-русую бородку, рассеянно смотрел в окно, другой пролистывал уже который раз от начала до конца какую-то потрепанную книгу, третий, развалившись в единственном кресле комиссионного происхождения, задумчиво ковырялся в часах. На старой кушетке полулежал четвертый. Одет он был хуже всех, точнее – небрежнее всех, был он небритый и невыспавший-ся и даже непонятно, какой масти. Он один вписывался в эту комнату, потому что был ее хозяином. За двадцать пять рублей снимал он ее без телефона и ванной, без права на прописку, но зато с правом полной свободы в обращении с арендуемой площадью. Этим правом он пользовался уже несколько лет, и поскольку был холостяк и неряха, то как-нибудь взяться и привести комнату в приличное состояние было уже просто невозможно. Его упрекали и стыдили. Он каялся и обещал, но всё оставалось по-старому. Привести бы сюда пару студенток, и комнату можно было спасти, но привести нельзя. Это явочная квартира. Конспирация же – превыше всего!

Пятью пять – двадцать пять. Пятеро складывались по пятерке и платили за квартиру. Правда, не у всех в нужный момент оказывалась лишняя пятерка. Именно у хозяина ее часто не оказывалось. Коля-хозяин жил на стипендию. От помощи друзей отказывался принципиально, и лишь вынужден бывал позволить заплатить за себя квартирные. Платил Константин, тот, что сейчас сидел в кресле. Папаша его был известный в Питере босс и сыну в карманных деньгах не отказывал. Константин одевался почти шикарно, почти изысканно, манеры имел аристократи-ческие, голос артистический, и потому неудивительно, что казался чужим в этой компании, если, конечно, взглянуть на нее взглядом постороннего и неосведомленного. Если бы не было Константина, то, пожалуй, тогда столь же случайным в этой комнате показался бы Вадим, но не по одежде или внешности, хотя бородка была только у него. Трудно сказать, чем он выделялся, но если бы кто-то посторонний заинтересовался ими, то он обратился бы с вопросом именно к Вадиму. Да что говорить, посторонний мог бы не без оснований посчитать их компанию случайной, потому что и четвертый, Павел, рыжий, как из анекдота, тоже казался сам по себе...

Вот он захлопнул книжку и повернулся к Коле-хозяину, который мужественно боролся с дремотой.

– Слушай, ты время не перепутал?

Костя и Вадим тоже посмотрели на Колю. Он же лишь обиженно хмыкнул.

Пятый опаздывал. Это было настолько против обыкновения, что ни один из ожидающих не высказал и слова неудовольствия. Причина могла быть только уважительная. И когда Константин произнес: "Однако!", то в этом возгласе было лишь искреннее удивление необычным поведением "командора", абсолютная пунктуальность которого иногда даже попахивала снобизмом.

...Если бы их было четверо, компания развалилась бы давно. Но был тот самый, пятый – цемент и железо. Это благодаря его, воистину, таланту, эти четверо, все разные до удивления, несколько лет были как один...

Происходило это не в девятнадцатом веке и не в начале двадцатого, а в самой его середине. Подпольная группа находилась в состоянии кризиса. Два года назад, когда разбрасывали первые листовки, ожидали назавтра бурю, а всё обошлось случайными шепотками. Они были удивлены, обижены. Народ не услышал их или не захотел услышать. А они говорили ему правду о режиме, которая открылась им с несомненной очевидностью, с кричащей очевидностью. Но крики никто не услышал, будто уши ватой заложили, или воском залепили, или оглохли преднамеренно.

А они любили народ! Точнее, они очень хотели любить народ, хотя подозревали, что любовь эта будет без взаимности.

Шел не девятнадцатый век, а середина двадцатого, и они были не дворяне или разночинцы, а комсомольцы, но история повторялась, и они чувствовали это повторение, которое, как и всякое повторение, банально. Чувствовали, но из круга банальности вырваться не могли, и постепенно нагнеталось ощущение безысходности и обреченности.

Иногда они слышали, что где-то кого-то взяли и посадили за что-то подобное, и тогда с досадой стучали кулаками по столу, потому что опять прозевали и не увидели своих, а им так нужно было убедиться, что они не одни...

Шло время. Шалости уже не удовлетворяли. Оптимизм юности столкнулся с действительно-стью, которая не торопилась меняться и преобразовываться, народ не просыпался, и зарождалось сомнение, спит ли он.

Раньше, когда собирались вместе, сколько разговоров было, спорили как, до хрипоты, до обид. А вот сегодня уже почти час сидели молча. Ждали пятого. И ожидание было тягостным.

На исходе третьего получаса раздался, наконец, долгожданный условный стук в дверь. Колю смело с кушетки, и сна – ни в одном глазу.

Пятого звали Андреем. Он был худощав, высокого роста, темно-русый, с жесткими чертами лица. Он был не старше всех, но таковым казался. Мгновенным оценивающим взглядом он охватил всех, как офицер солдат перед боевым заданием. Никто ничего не сказал. Даже не поздоровались. Первым всегда говорил пятый.

Он подошел к свободному стулу, сел, нахмурился, отчего стал еще старше, молчал. Потом поднялся, подошел к столу, у которого были все четверо, поставил кулак на стол. Так он начинал говорить.

– Ничего не случилось.

Голос его был глухой, но без хрипоты, и такой же тяжелый, как его кулак.

– Ничего не случилось. Да и что может случиться с нами! Мы кроты!

Начало разговора было тревожным. Все смотрели на Андрея, но смотрели как-то сбоку, исподлобья, словно не смотрели, а подсматривали.

– Эти полтора часа я гулял по набережной Мойки. Несколько дней назад я решил сообщить вам очень важное. Но сегодня мне еще нужны были эти полтора часа.

Говорилось всё это тоном человека, уверенного, что никто не усомнится в его праве и правоте. Никто не усомнился.

– Мы потерпели фиаско. Это сегодня ясно каждому. И причина одна Россия не готова, мы – преждевременные скороспелки. Продолжение нашей деятельности бессмысленно.

Теперь все смотрели на него удивленно.

– Мы никому не нужны. Мы смешны в своем желании кричать о том, что всем известно. Мы хотели рассказать о миллионах погибших, мы, однажды узнавшие об этом! А кому мы рассказывали? Тем, на чьих глазах всё происходило! И даже те, что выжили и вернулись из лагерей – вы же знаете, какую блевотину они выдают! Здесь что-то не так... Мы стучимся в каменную стену вместо двери...

Он пристукнул кулаком по столу, словно ставил ту самую точку, которая не получалась в словах. Потом заговорил другим голосом, незнакомым для его друзей.

– Понимаете, ребята, здесь какая-то тайна, задача из высшей математики, а мы решаем ее средствами таблицы умножения... Короче говоря, дело наше ликвидируется по причине отсутствия капитала!

Кроме Константина все казались сконфуженными, даже растерянными, так неожиданны и странны были речи "командора". И когда Константин обнаружил желание что-то сказать, все повернулись к нему с надеждой.

– А чем жить будем? Делать карьеру?

Константин спрашивал не Андрея, который сидел, опустив голову, нахмурившись и вдавив кулаки в стол. Константин спрашивал всех, и потому никому легче не стало.

Константин покосился на Андрея. Тот молчал, но в молчании была недосказанность, и "правая рука командора" почувствовал это.

– Всё ли ты нам сказал, шеф?

– Не всё, – ответил тот. – У меня есть вариант для самого себя. Пусть каждый подумает над своим вариантом. Может быть, произойдет совпадение.

– Чего тянуть, давай сразу! – выскочил Коля-хозяин.

– Нет! – ответил Андрей. – Я буду говорить последний. Так есть у кого-нибудь свой вариант?

Сначала было молчание. Потом тот, у окна, длинноволосый с бородкой, зашевелился смущенно, и все повернулись к нему.

– У меня есть вариант, но... он ни с чем не совпадает... я знаю... Я давно к этому пришел, но не говорил...

Андрей смотрел на него подозрительно, похоже, что он действительно на совпадение не надеялся. А тот колебался, краснел, почему-то хрустел пальцами.

– Ну... в общем... не знаю и как рассказать... В общем... я занимаюсь... это не то слово, наверное, ну, интересуюсь что ли... христианством... Это серьезно... Вот собственно...

Он развел руками, виновато улыбнулся, оглядел всех так же виновато.

Общее молчание было лучшим свидетельством общего удивления. Даже у "командора" обычная жесткость выражения сменилась растерянным недоумением.

– Не понимаю, – сказал он. – Я интересуюсь йогами. Давно и серьезно. Ну и что?

– Это не то, Андрей, – как можно мягче ответил Вадим. – Мне трудно объяснить...

– Ты что, в Бога веришь, что ли? – напрямую с глуповато-удивленной улыбкой спросил Коля-хозяин. Коля не тянул на интеллект и мог позволить себе многое.

– Да, – чуть слышно ответил Вадим.

Сказал он это так, как застенчивые мальчики признаются своим друзьям во влюбленности, готовя себя к заведомому осмеянию. И еще, сказано это было так, что всем стало неудобно, будто действительно вынудили друга сказать о чем-то чрезвычайно интимном, что нельзя принять всерьез, но и нельзя позволить себе даже усмешку. Потому никто не смотрел в глаза Вадиму. И он, покраснев, опустил глаза в стол. Даже "командор" долго не мог найти нужных слов.

– Не понимаю, – сказал он раздраженно. – Если речь идет о религии как социальном институте, несущем положительную мораль... я сам думал об этом. Если у тебя есть идея в этом смысле, выскажи, обсудим... Может быть, действительно можно использовать...

– Нет, – перебил его Вадим, – не то. У меня нет никакой идеи. – На его лице было выражение пытки.

– Идеи нет, а вариант есть, – отпарировал Андрей.

– Я же сказал, что это мой личный вариант, он ничему не мешает. Я же делал всё, что и вы. Ты спросил, я ответил. Если ты хочешь предложить что-то новое, одно другому не мешает.

Вадим говорил уже спокойнее. К Андрею же вернулась его прежняя категоричность.

– Боюсь, что будет мешать, – сказал он жестко.

Коля-хозяин перегнулся через весь стол к Вадиму.

– Вадька, ты крестился, да?

– Отстань от него! – резко оборвал его Константин. Но Вадим ответил.

– Я крещен в детстве.

– Я тоже крещеный! – почему-то радостно крикнул Коля.

– Отстань, тебе говорят! – еще резче осадил Константин.

Тот, ничуть не обидевшись, отошел от стола, плюхнулся на кушетку. Константин повернулся к Вадиму.

– Ну, хорошо, Вадик, это, конечно, твое личное дело. Но знаешь... я не верю, что ты не связываешь этот личный свой вариант с какой-то, ну, скажем, перспективой... Или это просто уход от противоречий... Тогда можно понять... Ну, поясни же хоть что-то!

Вадим колебался.

– Нет, это не уход... Но, честное слово, у меня всё еще, как чутье... я самому себе еще не всё объяснил, но что это не уход, я уверен...

– Но разве религия не умирает во всем мире, – настаивал Константин, если уже не умерла?

– Есть другое мнение, – осторожно ответил Вадим. – Но поверь, мне трудно говорить на эту тему.

Он беспомощно огляделся по сторонам. Напротив него в стене комнаты, что углом выходила во двор, были видны остатки двери, след давней перестройки дома.

– Смотри, – показал он туда. – Мы знаем, что за этой дверью ничего нет. Там улица. И вдруг, если бы мы ее открыли и обнаружили там зал и еще десятки комнат... Так и тут... Христианство – это целый мир, о существовании которого даже не подозревают...

– Ерунда всё это, – сказал вдруг до сих пор молчавший Павел.

– Едва ли, – возразил Константин.

– Во всяком случае, – как бы подводя черту дискуссии, четко проговорил Андрей, – ясно одно: – с Вадимом мы расстаемся.

– Андрей! – испуганно встрепенулся Вадим.

– Да, – отрубил тот и, обращаясь почти единственно к Константину, спросил резко: – Есть у кого-нибудь другие варианты?

Константин пожал плечами. Коля поднялся с кушетки, подошел к столу, всем своим видом показывая, что у него не может быть никаких вариантов, кроме тех, что предложит "командор". Павел сказал за всех: "Нет вариантов", тем самым предоставляя слово Андрею.

Вадим сидел у окна в конце стола. Павел ближе к Андрею. Андрей обошел Павла, подошел к Вадиму. Лицо у Андрея было торжественно и строго. Вадим растерянно поднялся со стула.

– Вадим! – обратился к нему "командор", протягивая руку. – Спасибо тебе.

Смущенный и недоумевающий, Вадим принял руку Андрея.

– Ты был первым, кому я несколько лет назад высказал предложение создать организацию. Ты был верным товарищем. Наши пути расходятся. Поверь, я расстаюсь с тобой без упрека с моей стороны, надеюсь, и с твоей стороны упрека не будет.

Всё это было сказано не без некоторой театральности, но только для тех, кто мог бы со стороны наблюдать и слушать. Достаточно было взглянуть на Колю-хозяина, у которого в этот момент задрожали губы, а глаза стали большущими и влажными, чтобы понять особенность стиля взаимоотношений друзей, чтобы поверить в безыскусственность кажущейся патетики.

Вадим почти крикнул, вырвав руку:

– Ты что же, прогоняешь меня! Я же не отказываюсь...

Но "командор" не дрогнул:

– Твой вариант расходится с моим.

– Андрей! – пытался перебить его Вадим.

– Да. Расходятся. Несовместимы. Ты меня знаешь, напрасно не скажу. И ты уйдешь сейчас. Мой принцип – лишнему лишнего знать не надо.

– Я – лишний! – почти со слезами повторил Вадим.

– У тебя свой вариант, Вадик, – неожиданно мягко сказал Андрей, – ты проверь его, если не оправдается, ты скажешь мне об этом.

И помолчав, добавил хмуро:

– Если к тому времени я сам буду в своем варианте.

Он снова протянул руку Вадиму, но тот не шелохнулся. Андрей взял его за рукав.

– Через пару дней я зайду к тебе. И мы еще потолкуем. Уходи, Вадик.

Вадим вздрогнул.

– Я уйду, – сказал он, не глядя на Андрея. – Но ты что-то делаешь неправильно, потому что я чувствую себя предателем. А это не так.

Андрей сам взял его руку, крепко сжал.

– Это не так! – Добавил нехотя: – Если ты действительно нашел свой вариант, поверь... я тебе завидую.

Вадим освободил руку и, не сказав ни слова, вышел из комнаты. Друзья слышали, как он быстро спускался с лестницы. На некоторое время в комнате наступила тишина, как вдруг раздался торопливый, нервный стук. Коля переглянулся с Андреем, пошел открывать. На пороге стоял Вадим.

– Храни вас Бог! – сказал он еле слышно и бросился вниз по лестнице.

Коля еще бы долго стоял с открытым ртом, но Андрей крикнул:

– Дверь!

– Ну и дела! – процедил Павел, барабаня пальцами по книжке.

Андрей взял стул Вадима, перенес его на свое место. Сел. Коля подтащил еще стул и тоже сел у стола. Все чувствовали себя погано и с облегчением вздохнули, когда Андрей начал говорить. А говорить он начал неуверенно, странно как-то, подыскивая слова, задумываясь над сказанным. Не узнавали друзья "командора", но слушали внимательно, может быть, чтобы избавиться от неловкости после всего, что произошло.

– Я сказал уже, что дальнейшая наша возня с листовками и прочее... всё бессмысленно. Что-то мы не понимаем в ситуации и получается, что мы ее насилуем... В сущности, что мы знаем? Что власть, которая претендует на идеал, преступна. Мы узнали это не из секретных документов, а из источников, всем доступных. Но реагируем почему-то только мы... Вот это "почему-то" нам, видимо, не разгадать. А не реагировать – не можем. Не можем ведь, так я говорю?

– Валяй дальше, – буркнул Павел.

– Понимаете, между нами и всеми есть какой-то разрыв... Во времени или пространстве, не знаю. Только я знаю точно, что убивали людей, я знаю, что есть люди, которые убивали...

Андрей умолк на мгновение. Константин пристально смотрел ему в глаза.

Андрей поднялся, прошелся по комнате, остановился в углу.

– Так вот, я считаю, единственное, что мы делать вправе, это – карать убийц!

– Как это – карать! Убивать что ли?! – ахнул Павел.

– Нет, не убивать, – твердо ответил Андрей, – а именно карать!

– Именем народа, – не без иронии подсказал Константин.

Но Андрей быстро подошел к нему, наклонился:

– Нет, Костя, как раз нет! Ты читал Киплинга, помнишь! Как там?

Константин пожал плечами, припоминая, что именно. Вопросительно произнес две строчки:

Если в риске ты поставишь

На орла, а выйдет решка...

– Нет! Нет! – перебил его Андрей. – То есть это, только дальше.

Константин подумал еще и уже уверенно, при этом, правда, будто заново вслушиваясь в знакомые слова, продолжил:

Если ты умеешь правду

Неподкупности и чести

Говорить царям и толпам,

Отвечая головой...

– Вот! – рубанул Андрей. – Вот! Отвечая головой. Ничьим именем, кроме своего! Так получилось, что мы не с царями и не в толпе. Известно, что за правду толпа растаптывала, а цари казнили. Часто это происходило одновременно. Похоже, что мы живем именно в такое время. И мы можем и должны действовать только от своего имени и быть готовыми ответить за это головой. Таков мой вариант.

Он сел. Но вскочил Павел.

– Подожди! Я всё-таки не понял. Как ты собираешься их карать?

– Смертной казнью, Паша, – печально пояснил за Андрея Константин.

– Убивать! – в ужасе произнес Павел.

– Ничего себе вариантик! – ошеломленно пробормотал Коля-хозяин.

Андрей молча смотрел на мечущегося по комнате Павла.

– Чем ты собираешься карать? – вполусерьез шепнул Константин.

– Вопрос второстепенный, – отрезал Андрей.

– Это точно, – с улыбкой согласился Константин и начал ковыряться в ободке часов.

– Слушайте, ребята! – взмолился Павел, разлохмачивая свои рыжие вихры. – Подумайте, о чем говорите!

Он обращался к Андрею и Константину одновременно. Коля был не в счет. Он, казалось, вообще выключился и только таращил глаза то на одного, то на другого.

– Листовки, демонстрации, пропаганда – я понимаю! Но убивать! Это же...

– Убивают людей, – холодно, почти враждебно отпарировал Андрей, – а карают убийц!

– Но это же только слова!

– Короче! – зло бросил Андрей.

Павел подошел к нему вплотную.

– Нет, Андрей, короче не будет! Не в фантики играть предлагаешь.

– Ты не прав, Андрюша, – сказал Константин.

– В чем? – резко повернулся Андрей.

– Сколько времени ты думал над этим вариантом?

– Два месяца, – четко ответил Андрей.

– А нам не даешь и пяти минут?

Андрей поиграл желваками.

– Хорошо. Сколько вам надо времени, чтобы подумать?

– Смотря кому, – спокойно ответил Константин. – Спроси каждого.

– Спрашиваю. Сколько времени нужно тебе, чтобы подумать?

Таким же невозмутимым тоном, так же ковыряясь в часах, Константин сказал:

– Мне хватит того времени, пока ты будешь спрашивать остальных.

Андрей внимательно смотрел на него, точно пытался уловить что-то в интонациях или поведении друга. Обратился к Павлу.

– Сколько тебе нужно времени?

Павел стоял против него нахохлившийся, решительный.

– Если ты уже всё решил и не хочешь обсуждать, то мне нисколько не нужно времени! Убивать я не буду!

– Так.

Они смотрели друг другу в глаза. Взгляд Андрея смягчился.

– Я знал, Паша, что мой вариант не всем подойдет, и допускал, что не подойдет никому.

Едва ли "командор" был искренен в эту минуту. Но продолжал:

– Не сердись! Каждому свое. Спасибо за прошлое!

Он протянул руку Павлу. Тот сразу скис.

– Андрей, пойми...

Но тот перебил его.

– Не нужно. Расстанемся друзьями! Извини, что напоминаю про клятву.

– Само собой, – пробормотал Павел, опуская глаза.

Сложив руки на груди, Андрей подошел к Николаю.

– Ну а ты?

В этом вопросе не только не было надежды, но даже саркастически прозвучал сам вопрос.

Коля развел руками, пожал плечами, покрутил головой и сказал неожиданно для всех:

– Я как ты... Ну с тобой, значит...

Андрей не сумел скрыть удивления и даже руки опустил.

– Это что, серьезно?

– Куда ты лезешь, дура мамина! – заорал на него Павел.

Коля скосился в его сторону.

– Если ты боишься, так молчи!

– Я боюсь... – растерялся Павел. – Я не боюсь. И... по крайней мере, это не главное. – Он вдруг начал заикаться. – Андрей, честное слово, дело не в этом! Ты веришь мне! Я не хочу никого убивать! Никого! Понимаешь!

– Верю! – ответил Андрей. – Даю тебе честное слово, что верю. – Он повернулся к Коле, с любопытством разглядывая его. – А ты, однако, чудной парень! – Коля глуповато и счастливо улыбался. – Не программированный! Всё же подумай еще.

– Подумал, – буркнул Коля.

– Ну смотри!

Андрей подошел к столу, сел напротив Константина.

– Что скажешь, Костя?

Константин улыбнулся.

– Чего ж! Я – как Коля.

– Как я? – изумился тот. – Я с Андреем!

И поняв шутку, расхохотался.

Теперь все трое смотрели на Павла, который сидел на кушетке, уронив голову на руки.

– Нет, – прошептал он, – не могу. Если сейчас поддамся, потом жалеть буду.

Встал, подошел к Андрею.

– Прости, Андрей. Это не по мне!

– Прощай, – подал руку "командор".

Когда затихли шаги на лестнице, Андрей сказал:

– Итак, нас осталось трое! Это даже больше, чем я ожидал.

– Три мушкетера! – подхватил Коля. – Андрей, конечно, Атос, Костя Арамис! А я? Он жалобно посмотрел на друзей.

– Да, – сочувственно заметил Костя, – на Портоса ты как-то не тянешь!

Они долго смеялись, все трое. Смех был нервный.

Андрей взглянул на часы.

– Приступим?

Сели друг напротив друга.

– Есть такое место, Лемболово, знаете?

Кивнули. Андрей достал из внутреннего кармана пиджака тетрадь.

– Живет там один человек, Михаилом Борисовичем Колчановым именуется. Вот досье на него. Показания четырех человек. Записал со слов. Прищемлял пальцы, прижигал губы спичками, бил ногами, пытал голодом, таскал за волосы женщину – и прочие подвиги. Сейчас подполковник на пенсии. Заядлый цветовод.

– Семья есть? – осторожно спросил Константин.

– Ну и что? – ответил Андрей. – У тех тоже были семьи.

– Конечно... Это я так. Интересно, какие у него потомки.

– Не знаю. Можно поинтересоваться, – неуверенно предложил Андрей.

– Да ну их!

– А как...? Чем? – спросил Коля.

– Нам нужен всего один пистолет. И через... – Андрей взглянул на часы, – через четыре часа мы будем его иметь!

Снова полез в карман, достал лист бумаги, сложенный вчетверо, распрямил, положил на стол.

– Смотрите. Это Суворовский, это Старо-Невский, это 2-я Советская. Узнаёте? Вот из этого дома в одиннадцать или около этого выйдет участковый. Он пойдет сюда... Здесь поворот. Тут мы его и возьмем!

– Как возьмем? – испуганно спросил Коля.

Андрей усмехнулся.

– Не бойся, убивать не будем. Удар в солнечное, пистолет из кармана... три минуты пробежать двором вот сюда... дальше в разные стороны. Я с пистолетом к автобусу. Если его не будет, хотя должен быть, тогда напроход на Старо-Невский. Встретимся завтра здесь. Вот и всё. Срыва не должно быть. Я месяц всё это вынюхивал. А теперь небольшая репетиция...

Когда расходились, Андрей задержал Константина у подъезда.

– Костя, скажи, ты действительно всё обдумал или просто пошел за мной? Только честно.

Константин вздохнул.

– Если честно, то... просто пошел за тобой.

У Андрея погрустнели глаза.

– А что мне оставалось делать, Андрюша! Мой дорогой папаша, ты знаешь, партийный босс, и не вчера он им стал. Значит причастен. Да и сам я комсомольский активист... Как-то я должен искупать семейную пакость.

– Но ты-то можешь отказаться... Не силой тянут. Извини, я верил тебе и никогда не говорил на эту тему.

Константин прислонился спиной к стене, запрокинул голову.

– На факультете меня называют идеалистом. Жалко, Андрюша, расставаться с идеалом! Такие хорошие и красивые слова! Ведь не может же быть, что всё ложь! Сотни поколений... миллионы жертв... Разве может зло принимать такую соблазнительную форму! Взгляни на историю – сплошная ненависть и вражда. Коммунизм – это идея братства, всечеловеческого братства...

– А что получается? – мрачно вставил Андрей.

– А, может быть, просто не получается? И если нет мечты, нет идеала, для чего жить! Вот Вадим нашел вариант. Бог! Тебе это о чем-нибудь говорит?

Андрей махнул рукой.

– И для меня тоже это только символ несостоявшегося идеала. Может быть, я чего-то не знаю... Послушай, давай как-нибудь сходим, поищем умного священника, послушаем их аргументацию!

– А есть ли они, умные? – усмехнулся Андрей.

– Должны быть! Были же раньше.

– Посмотрим, может, и сходим... Хотя, откровенно говоря, меня это не вдохновляет.

– А все же любопытно... Что же до моей активности, – продолжал грустно Константин, – то получается, что я попутно проверяю идею отрицанием и утверждением... Ты же не осуждаешь меня.

– Нет.

– Ну и хорошо. А на остальных мне наплевать!

Андрей вдруг хлопнул его по плечу, отошел на шаг, оглядел с головы до ног, рассмеялся:

– На вид – стиляга, официально – активист, неофициально – подпольщик! И впрямь – святая троица!

Константин ответил серьезно:

– Да, я понимаю, в этом есть что-то противоестественное, может быть, даже аморальное...

– Чепуха! – оборвал его Андрей. – Вот я уверен, что ты никогда не предашь, а более ценного человеческого качества я не знаю.

Они пожали руки и разошлись до вечера.

2. Осечка

В десять вечера Андрей сидел на скамейке в маленьком парке на Суворовском проспекте. Сидел, закинув руки на спинку скамьи в позе молодого бездельника, которому даже на прохожих смотреть лень. Чувствовал себя на удивление спокойно. Даже ни тени волнения. За месяц он многократно представлял себе всё, что должно было произойти через час, и была абсолютная уверенность в удаче. За три года ему приходилось осуществлять и более дерзкие операции.

Был теплый июньский вечер. С Невы потягивало прохладой. Где-то приемник не очень громко выхлопывал итальянские ритмы.

У скамейки, чуть покачиваясь, появился "интеллигент". Посмотрел на Андрея и плюхнулся рядом.

– Млеешь? – спросил он.

– Что? – не понял Андрей.

– Млеешь, говорю?

Андрей враждебно покосился на него.

– Созерцаешь проходящих женщин?

– Точно! – с откровенной злобой ответил Андрей.

– Не ершись! – упрекнул "интеллигент". – Созерцать женщин – самое благородное занятие для мужчины!

– Самое? – переспросил Андрей, явно задираясь.

– Если без похоти, – ответил "интеллигент", не обращая внимания на тон Андрея. – Женщина – это главное чудо мира! Это его самая непостижимая тайна!

– Самая? – сбросив агрессивность, спросил Андрей.

– Тсс! – "интеллигент" наклонился к Андрею. – Смотри! Смотри!

Мимо проходила молодая пара.

– Смотри на нее! На него не смотри! Он глуп в своем самодовольстве. Смотри на нее!

– Смотрю, – согласился Андрей, действительно рассматривая красивую, улыбающуюся девушку, которой что-то нашептывал парень.

– Ну! – накинулся на Андрея незнакомец, когда парочка прошла мимо.