Текст книги "Ночной спасатель топит печь. Сборник стихотворений"

Автор книги: Леонид Могилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Ночной спасатель топит печь.

На щепках пламя голубое.

Работа кончена, сиречь,

Сезон купаний и любовей,

По побережию туман,

Все, что невидимо – обман.

Но свет в окне спасалки желт.

Он вам поможет и спасет.

Ночной спаситель знает толк

В чудесном бдении служебном.

Когда он ощущает ток

Созвездий жутких и волшебных.

По побережию туман.

А в нем проплешины-дома.

Их свет стекает из щелей.

И застывает, словно клей.

Ночной писатель не у дел.

Его дела не состоялись.

Он чаю выпить захотел

И скучно думает: "Солярис".

По побережию туман.

Такие ночи, как тома,

Что с сотворения лежат

И выдаче не подлежат.

***

В час, когда время застрянет в пути,

И незабвенная спит во плоти,

Вьюга дома заметает по крыши,

Под половицами шепчутся мыши.

Твари амбарные лезут наверх.

Верно прогрызли туннели и входы.

Может быть нынче и там – непогода?

Может и там, то ли писк, то ли смех?

Нам опостылели песни сверчка.

Вот и пришло бессверчковое время.

Дни, что похожи на серое бремя.

Ночь, что прокушена до мозжечка.

Что они там? Как скрипят половицы

Под пассажирами в серых халатах.

Серых наверх. Наше время хвостато!

Комнаты наши – ночные больницы.

Мы пресмыкались, забыв про Закон,

(припоминаете, вверх, по спирали?)

И по ночам, по мышам, босиком,

По исчезающей, жалящей грани!

Мы возвратились к проблеме яйца!

Что ты во чреве хранишь, инкубатор?

Сквозь скорлупу – пятипалые лапы.

Наши любимые спят без лица . . .

В час, когда время застрянет в пути,

И незабвенная спит во плоти,

В час, когда сны возвращаются в норы,

Что нам мышиные дрязги и ссоры?

Мы забываемся навзничь упав.

Влага ночная на призрачных лбах . . .

НОЧЬ СТАРОГО НОВОГО ГОДА

Падали иглы сухие

Ночь напролет на ковер,

Будто бы люди плохие

Смутный плели разговор.

Ночь колдовства миновала.

Что сапожки и горшки?

Если укрыт одеялом, Все же укрыт от тоски.

Если укрыт с головою,

Как-то укрыт от беды ...

Падали иглы в слепое

Озеро мертвой воды.

Будто бы маленький будда,

В раже волшебной игры,

Время бессовестно спутал

И переставил миры.

Падали иглы сквозь жерло

Потусторонних небес.

Злой перемалывал жернов

Поле, дорогу, и лес . . .

И человечек печальный

Шел на предательский нож

В зале какой-то там чайной . . .

Тут ты проснуться рискнешь.

***

Мы потушим свет. Помолчим.

Мы с тобой будем плыть в ночи,

Засыпаем щека к щеке,

Будто рыбы в ночной реке.

Гнет последней одежды сваливается.

Это прошлое с нас отслаивается.

На излучине лунный свет.

За тобой погружаюсь вслед.

За твоими сосками рыжими.

Были люди когда-то рыбами.

Мы сплетаемся плавниками.

Только кажется, что руками.

В эту ночь нас минует сеть.

Наших губ не коснется сталь.

Будут звезды едва тлеть,

Когда станем всплывать, устав.

В этот сон мы должны верить.

Просыпаемся. Все. Берег.

Поезд в Россию

Вопрос "Иметь, и не иметь"

Решен давно и без усилий.

Да вот беда, мне не успеть

К отходу поезда в Россию!

Мне не протиснуться в вагон,

Не отогреться, успокоясь.

Уходит поезд под уклон,

А это был не просто поезд.

У разведенного моста

Я спотыкаюсь о бессилье.

Твое лицо, как береста...

Пустите к поезду в Россию!

И что-то поросло быльем...

Был дом, с той стороны канала.

Ни под звездой, ни под крестом

Мне жизни не начать сначала.

На мостовой оставлю след-

Он пахнет тиной и мазутом.

Но я не успеваю! Нет!

Опять я что-то перепутал.

Я, задыхаясь, упаду,

Последних метров не осилив.

И уплывает, как в бреду,

Фонарь на поезде в Россию.

Но кто-то из России всей

Рванет стоп-кран. Мне руки тянут.

И в тамбуре меня застанут

Все слезы распоследних дней,

Обвисла замша на плечах.

Не прячась, плачу впервые.

Ведь я собой являю часть

Всего лишь, поезда в Россию!

***

Парение на кончиках пуант.

Скольжение на грани Быт и Ад.

Движение над ямой оркестровой

Над пыльною своей первоосновой.

Где склочный альт и призовая скрипка

В гармонии насильственной и зыбкой

Послушно отбывают ремесло.

Но ты над ямой, значит повезло.

Парение на кончиках пуант

Служение по имени – Талант.

Свечение запястий на изломе,

Значение ночного скрипа в доме.

Простое ожидание дождя

И дождь пройдет, до нас не доходя...

Но долгое желание взлететь!

И вот мы поднимаемся... на треть,

Но тут же опускаемся и судим

О вареве в тефлоновой посуде.

Над чревом многоопытных кастрюль-

Парение! Среди прохладных струй!

Над душным миражом из губ и рук...

Где лампа лишь обозначает круг!

Но он незрим и очень эластичен,

Мы стянуты, как будто сетью птичьей.

Под небом для летающих коров

Ты тучен, ну и стало быть здоров.

И мы стоим с распахнутыми ртами

Любимые рогатыми скотами,

Познавшие науку подражать,

И мухи откровенные кружат.

Мы раскрываем рты и в них само

Стекает вожделенное дерьмо.

Парение на кончиках пуант...

Очнувшийся безумный музыкант,

Отъявленный игрок на барабане,

Восстал над городами и гробами.

О, наш несостоявшийся Союз!

Толкни меня – быть может, я проснусь.

Над чьим гнездом, во лжи или во ржи

Парит твоя душа, прошу, скажи...

Мой ночной, военный музыкант...

Не было застолий и оркестров,

Полустанок был, а не вокзал.

Кратко обозначенный в реестрах,

В целом сформированный из местных,

Эшелон военный исчезал...

Он уже загружен и отправлен,

Набирает скорость, без гудка.

На две трети он уже за гранью,

Все же различается пока

Все вагон последний проступает,

Все фонарь отчаянно горит,

А во след, по шпалам выступает

С жезлом станционный инвалид.

Словно дирижирует оркестром,

На какой-то свой чудной манер

И плывет над местностью окрестной

Музыка чугунных полусфер.

Этого со мною не случалось.

Может быть, когда-нибудь читал.

Сопричастны ненависть и жалость.

Будто бы в магический кристалл.

Снегопад выстраивался в призму,

Все менялось, если захотеть.

Популярный лозунг "Смерть фашизму"

Сквозь него читался просто – "Смерть".

Жуткий ритм пульсировал. Как нечто

Чуждое спасительному "Стоп".

И гармошки плакали нездешне

Под стаканов праведный синкоп.

И когда я трудно засыпаю,

Втиснутый в пожизненный плацкарт,

На свое дежурство заступает

Мой ночной, военный музыкант.

Ожидание снега

Мы дождемся его, вожделенного снега.

Этот миг, просветленный падения ниц.

Словно маленький Бог, он опустится с неба,

Без одежд, соглядатаев и колесниц.

Будет падать сквозь плоть предвечернего смога,

На случайные свадьбы, крутые гробы,

И на прочие мелочи. И на дорогу.

И остудит на время горячие лбы.

Будет падать три дня на вселенскую крышу,

А потом перестанет, немного устав.

И тогда, те кто смогут– возможно услышат

Поднебесную музыку...фугу с листа.

И в постылые комнаты, где мы любили,

Возвратятся, на время, тепло и печаль.

Мы когда-то не в меру красивыми были

Наше время кончается. Так-то вот. Жаль.

Эти белые, белые, белые скверы

С удивленными пальцами черных дерев.

Мы когда-то здесь были и прошлая вера

Наша прячется здесь, вознестись не успев.

Этот мир снегопада, он тронный и робкий.

И бело, так что больно на это смотреть.

Опускается снег на жилые коробки.

Да вот только не сможет обратно взлететь.

***

По стране, потонувшей в вине,

По столицам и по захолустьям,

Тот, кто был перед всеми в вине,

Шел, подрамник, сжимая до хруста.

Как он верил в свой бедный народ-

Воплощение зренья и слуха.

И за ним, от последних ворот

Увязалась базарная шлюха.

Принимали его, привечали,

Клали спать, со своею виною,

А потом от других отличали

И поили его беленою.

Уважали его старики,

Горожане и даже селяне,

И в одном городке, у реки

Затравили его кобелями.

Он лежал посреди ячменя,

В первородных слезах и в покусах,

Повторяя : " Простите меня!"

И к нему приходило искусство.

Он лежал, запрокинув лицо.

Омывал его радостный дождик.

В судный год по стране подлецов

Шел один настоящий художник...

Импровизация

Страны, ночлежки, попутчики...

Кто там с надеждой на лучшее?

Что там с Италией, с Данией?

Время тоталитариев.

Сядем за выцветшим столиком,

Вытянем горькую с тоником.

Годы сгоревшие заживо...

Бар называется – Анджела.

Помнишь дождливое лето?

Женщину – умницу, узницу.

Бармен нам ставил кассету

С одноименною музыкой.

Шторы, как прежде опущены,

Только порезами зажило

То, что нам было отпущено.

Дом называется – Анджела.

Старый товарищ, пропойца...

Помнишь, как дохли в Америке?

Чуть перекурим, а после

Выбросит к новому берегу.

Женщина дочку хотела,

Только не верило тело.

Только никак не отважилась.

Ночь называется – Анджела.

Наши транзитные визы

Кончатся завтрашним утром.

Ночь, революции, кризисы...

Все уже было, как будто.

Берег качнется, растает.

Берег и Бог не у каждого.

"Чао, бамбино, светает".

Свет называется Анджела.

Прощание.

Автопоилки нет. Скончался старый Йонас.

Он нам с порога говорил : "Привет!"

С подноса кружку брал, немного горбясь,

И вилкою чуть трогал винегрет.

Здесь публика была из той, что проще.

Мы говорили о вселенских рощах,

А после, подчиняясь большинству,

Мы выпивали по– сто, за Литву.

... Теперь здесь бар. Не повышают голос,

Но все-таки мне хочется войти.

Бесплотны, до тоски, почти что "герлз",

Но все же, к сожалению, почти.

Сегодня не накалывают чеки,

Но в лужицах пивных мизинцы чертят.

Возьму две кружки, сяду в уголок.

Здесь занавес и стерео -колонки,

Почти не утруждают перепонки.

Я выпью пива по литовский рок.

Ты мудрым был, наитишайший Йонас.

От мудрости твоей хотелось выть.

Когда ты говорил: "А что, Чюрленис?"

То ощущалось, быть или не быть.

Однажды он увел меня отсюда,

К художнику, что жил, неподалеку.

Там был канал и хмурый птичий клекот.

За серой дверью начиналось чудо.

Он тихо нес свой коммунальный крест,

Но оживала вера в человека,

В холстах провинциального Эль-Греко,

С фамилией, кончавшейся на "эс".

Он сжег холсты, юродствуя и каясь...

Потом меня укачивал "Икарус",

В каких ни будь пяти часах пути.

Я больше не вернусь сюда. Прости.

***

Был январь, как прорубь и плыла

Комната, где женщина спала.

Воды эту женщину качали

Приходили к женщине печали.

Совестливо прятались в углах.

Отражались в старых зеркалах.

Падал свет, рассеян и свинцов

На незащищенное лицо.

А мужчина шел всю ночь один,

Путался в кварталах новостроек,

В мнимости душевных неустоек,

В череде поминок и крестин.

Он под утро постучался к другу.

Друг ему подал спросонья руку.

Друг сушил промокшие ботинки.

Наливал вино из четвертинки.

Эти люди мне знакомы с детства

Данностью трагических каденций.

В эту ночь был праведно жесток

Самолет, летевший на Восток.

Я летел к Востоку, как к границе,

Коей не достигнуть никогда.

Словно запрокинутые лица

За спиной белели города.

***

Сумасшедшие падали звезды.

Ты купалась в реке, как в огне.

Раздвигала, как занавес воздух,

И как есть выходила ко мне.

Души черные белой душе

Заходили под брюхо проворно.

Воскресали на злом вираже

Лики летчиков черного Овна.

Серафимы мои шестикрылы!

Колокольный за мной перезвон!

Видит Бог, все бы так, что же Он

Нас не спас от копыта и рыла?

Поздний лист, пятипалый и ржавый

Опустился ко мне на ладонь.

Ты и скипетр мой и держава,

Ты рассыплешься весь, только тронь.

Пусть тела наши только останки,

Концентрат для грядущих печей.

Но слетит ко мне светлый мой ангел

И как птица замрет на плече.

***

Было время затей и забав.

Нам хватало тепла и беспечности.

Но хрустят, как песок на зубах

Беспечальные гранулы вечности.

Был тот странный предутренний свет-

Словно зелие пил приворотное.

У людей за фальшивыми окнами

Голоса, но обличия нет.

Спят бессонные души страниц,

Так что строчки на них не видны.

Надоедливый скрип половиц-

Злая музыка с той стороны.

Я своею страною согрет,

Словно сукою чистопородною.

Что моя нерушимая Родина?

То– ли есть, то ли попросту нет.

Мы любовь почитали за страх.

Все же было в ней что– то от нежности.

Проступал на красивейших лбах

Генетический код безнадежности.

Девяносто второй.

От друга моего ушла жена.

Он пригласил меня на именины.

И возвращались детства имена

Под спирт "Рояль", сардельки и сардины.

Вертелось обручальное кольцо

На блюде из дешевого сервиза,

И вспоминалось юности лицо,

И шла мечта, по скользкому карнизу.

А под окном закручивалась явь,

Натужившись постыдными ларьками.

Мой друг сказал, печален и лукав,

Как положил, на ту закрутку камень:

– Вот мы сидим среди чужого пира,

А мой завод закрыть хотят уже

И я все жду обещанной квартиры

Пятнадцать лет, на общем этаже.

Моей стране на шею села мразь,

Мазнув свой зад американским клеем.

А был ли он, запой, застой, маразм?

Ведь говорят, уже продали Кремль!

– Опомнись, и давай еще нальем...

Немецкий спирт, голландские томаты.

Закурим "Кэмел", а потом споем,

Как шли домой советские солдаты.

– Вот-вот! Немного и они придут.

И будет день тот справедлив и страшен.

А нынешний бездарен и надут.

Ты мне скажи, когда вернутся наши?

Когда же у реки блеснут штыки?

А может быть пора на баррикады?

Ведь есть в Европе "Красные полки"?

– Ты перепутал. Красные бригады.

– А ты разлей, товарищ на троих.

Ну, за Эрнесто. Эх, Москва, Самара...

Они вернутся и от сих, до сих.

Веди нас командарм Че Гевара!

– Ухлопали наемники его.

И коменданте он, не командарм.

Ну, мне пора. До скорого. Всего.

Смотри какой закатище! Не даром...

Ну будь здоров. Зайду к тебе с зарплаты.

Поставим за кубинца по свече.

– А здорово стрелял из автомата

Покойный командарм, товарищ Че!

У друга. 95 год

Да, мы не с теми воевали.

Как все вернуть, германский брат?

В каком магическом кристалле?

Во сколько колдовских карат?

... И шестерни, ломая оси,

Срывая маятник времен,

Нас выбросят в иную осень,

Еще не преданных знамен.

Тогда потянутся от Буга

Шутя, несбыточно, легко,

Сходя с предательского круга,

Солдаты проклятых полков.

Осядет танковая копоть.

Мир вновь надежен и суров.

Там горбится Константинополь,

Там зов Аландских островов.

Да будет легок путь к Ла-Маншу-

Высокий день великих стран.

Мы после встретимся на марше

Через великий океан.

И злое золото застонет,

Переправляясь в мир иной,

Когда имперские ладони

Надежно примут шар земной.

***

Мы вернемся!

Отбомбившись по бывшим своим городам.

Мы вернемся!

По трупам врагов, что когда-то считали друзьями.

Мы вернемся!

К уснувшим на время балтийским портам,

Что когда-то построив, постыдно оставили сами.

По дорогам.

По асфальту, бетону, брусчатке, песку.

По дорогам,

Которые может быть выведут к храму.

По дорогам,

В весну, что мерещилась долго врагу.

К нашим капищам древним, не имущим более сраму.

Нашим улицам

Снова другие дадут имена.

Нашим улицам,

Тем, что запомнились голосом юности нашей.

Нашим улицам...

Наша победа и наша страна...

Только сколько еще побеждать и оплакивать павших?

***

Когда звезда погаснет Люцифера

За дальней гранью неба и воды,

Дождем вернется преданная вера

На русские балтийские порты.

И дождь пройдет по истинным границам,

Ведь этот мир не терпит пустоты.

Приказ по флоту все еще хранится.

Вы слышите, балтийские порты?

Есть где-то там, на тайных арсеналах

Последнего оружия следы.

Что там запишут в вахтенных журналах

Грядущего, балтийские порты?

Построятся на утреннем причале

Десантники, возмездием горды.

Вы слышите? Беззвездными ночами

Дождь падает на спящие порты...

У друга. 96 год.

Нам бы роту с той войны,

Да кого-нибудь из СМЕРШа.

Мы судьбу своей страны

Не просрали б так потешно.

Шла бы рота по Москве

Основательно, толково.

Шли б купюры СКВ

Под солдатские подковы.

Справедлив и искушен,

Сквозь посты американцев

Впереди б Алехин шел,

Шел бы рядом с ним Таманцев.

Он бы маятник качал

И стрелял по-македонски.

В небо ясное печаль,

В Шереметьево подонки.

Вот вернется, не спеша,

К спецрайону пребыванья

Коллективная душа

Роты, выполнив заданье.

И за ним, своим путем,

Миновав кордон ОМОНа

Голубой фургон, а в нем

Генеральные шпионы.

Молодые и в летах,

Наши долгие несчастья.

Только с кляпами во ртах

И веревкой на запястьях.

И по правилам игры

Скрипнет дверь волшебных ставен

В параллельные миры

Где их ждет товарищ Сталин.

Нам бы роту с той войны

В август тот и в тот октябрь.

Мы судьбу своей страны

Не позорили хотя бы.

Сон.

Все нормально. Воюем с германцем.

Демократы тушенку нам шлют.

В клубе, после собрания танцы.

Значит, скоро случится салют.

Потекут из Европы вагоны -

Это наши вернутся домой.

Посрывают с подонков погоны,

Призовут справедливый конвой.

Будет сволочь валяться по нарам,

А в обком сядет честный мужик.

И помянет добром комиссара

Мой народ, что сподобится жить.

И Георгий, тот, что Константиныч

Будет править великой страной.

Там где нужно, поставит плотины,

То что нужно, разделит стеной.

А когда разочтемся с лендлизом,

И накроем столы для гостей...

…Тут разбудит меня телевизор.

Час мордатых и злых новостей.

***

Пролетавшие падшие ангелы

Озаботились : "Передохни".

И потом, от Варшавы до Андермы

Мне явили ночные огни.

Мы летели над тонкой границею,

Где всегда, то ли ночь, то ли день,

Над Россией с бессонными лицами,

Не живую преследуя тень.

Где ты, над островами Аландскими

Моряков императорский форс?

Мы влетели в созвездие адское,

Тяжело миновав Гельсингфорс.

К Юго -Западу, где-то попутчики

Придержали меня : "Не спеши",-

Над Днестром, зависая, по случаю

Возносившейся русской души.

Отозвался посмертными трассами,

Тяжело задремавший Кавказ.

Здесь, по царски парят над террасами

Души, ждавших Московский Указ.

Окунувшись в безмолвие млечное,

Я оставить себя попросил,

Но полет пересилило вечное

Соответствие времени крыл.

И качнувшись на море охотское,

Где заставы хранят Шикотан,

Возвратили обличие плотское

Мне, и взмыли к небесным постам.

Но откуда-то из поднебесия

Различим то ли плач, то ли смех,

Что зовется последнею песнею:

"Наверху кто-то любит вас всех".