Текст книги "На белой дороге"

Автор книги: Леонид Глаголев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Рука, сердце и жизнь

– Если Вы мне откажете, я уже не вернусь…

– Вы мне предлагаете руку и сердце, как говорят?

– Я Вам предлагаю свою жизнь.

– Но… как это неожиданно… всю жизнь… руки́ и сердца было бы достаточно… я не готова так… Если я возьму Вашу жизнь, то больше мне брать ничего нельзя будет, Ваша жизнь – это слишком много, я так не могу, не могу…

21. 04. 2017.

Склеенная чашка

Лет пять назад в сентябре я взял неделю в счёт отпуска и отправился в город своей юности, в Воронеж. Сколько себя помню, когда ещё жил там, из прямых скорых поездов в столицу всегда надеялся взять билеты на поезд фирменный, двадцать пятый, который впоследствии приобрёл имя собственное, естественно, «Воронеж». И уже полжизни, как ставши москвичом, езжу теперь из Москвы на родину этим легендарным поездом.

Помнится, до отправления оставались сакральные пять минут, проводница вежливо попросила провожающих покинуть вагон. Кроме меня купе занимало ещё двое служилых молодых людей с сержантскими нашивками на форме. И когда поезду пришёл срок тронуться, в купе ворвался последний, четвёртый пассажир в чёрных роговых очках, сразу же заполнив собой всё свободное купейное пространство. Первым делом занялся внушительными чемоданами; сопя от натуги, приподнял их до третьей, самой верхней полки, тщательнейшим образом уложил.

Комплекция его со спины поражала. Я бы так сказал: это был кубический человек, кубический настолько, что первая ассоциация, которая пронзила мой мозг, глядя на внушительную фигуру – знаменитый «Чёрный квадрат» Малевича. И когда он в очередной раз повернулся ко мне лицом и снял очки, я опешил: передо мной стоял знакомый по институту, мало того – по одному «потоку» на курсе!

«Камень – ножницы – бумага» – мы не забыли за прошедшие годы наш общий пароль-ответ, одновременно вскинули руки соответствующих жестов, и мой однокурсник, как и много лет назад, как и почти всегда, выиграл эту шуточную приветственную дуэль, и мы расхохотались!

Кто ты – что ты – как ты – и пошло, и поехало под перестук вагонных колёс, «… и мы только в два часа ночи вспомнили, что доктора велят ложиться спать в одиннадцать».

Поутру мой Сергей – а так звали однокурсника, – предложил прямо с вокзала двинуться к нему домой, благо, квартира его находилась недалеко от вокзала, на Кольцовской, на одной из старых знаковых улиц Воронежа. Трамваи в городе давно отменили, что ностальгической ноткой мгновенно прошлось по памяти моей, и какой-то маленький невзрачный автобусик с немыслимым для меня двести шестым маршрутом довёз нас до его дома.

И прошло-то… а сколько, если подсчитать, прошло… лет двадцать… двадцать пять… неужели?..

За разговорами незаметно наступил вечер, на старых часах с кукушкой прокуковало семь, раздался звонок.

– Маша, – кинулся открывать двери мой кубический человек, – сейчас я тебя с женой познакомлю.

Вошла невысокая худенькая женщина, русоволосая, с причёской под Мирей Матье, как-то застенчиво, лодочкой, протянула руку, устало представилась и выскользнула в другую комнату. Минуты через три вернулась, включила торшер – что это вы в потёмках-то сидите! – и вышла на кухню. С торшером одновременно зажглась подсветка старинной дубовой стенки, переделанной на современный лад, высветились книги, в основном русской классики из прежних подписных изданий, отдельные тома различных калибров стыдливо расположились на нижней полке, засверкал узкими цветами спектра богемский хрусталь на шести бокалах, выстроенных полукругом, старый советский фарфор, обречённо сложенный тарелочными стопками, местами обрёл едва заметные трещинки на глазури.

Более всего привлекла моё внимание угловая горка, почти пустая, но на центральной, самой освещённой стеклянной полке озарилась встроенными светильничками странная единственная чайная чашка, вся в трещинах, вдоль и поперёк, но склеенная со всей тщательностью, какая только и могла быть у настоящего хозяина старой воронежской квартиры. Чашка самая простая, чистейшей воды ширпотреб конца семидесятых прошлого века, какие наверняка ещё сохранились у местных горожан.

– Что, заинтригован, дружище?

Сергей допил свой очередной стакан зелёного чая с жасмином, привстал и со стуком поставил его на подоконник.

– Собственно, с неё и началась история нашей семьи, и дороже её для нас вещи нет. Он снял роговые очки и продолжил:

– Если ты припомнишь наш курс, я в своё студенческое прошлое был-таки развязным парнем, легкомысленным и весёлым. Известно ли тебе или нет, но одной из занимательнейших моих проказ была следующая.

В то время воронежский общественный транспорт я знал в совершенстве. Мало того, что через весь город приходилось добираться на двух маршрутах в институт, но ещё и посещать деда по отцу, который жил один, и которому приходилось оказывать всевозможные услуги по хозяйству. Тогда ещё мост на левый берег между остановками «Берёзовая Роща» и «Динамо» только строился, и мне приходилось разными путями добираться к нему то через Чернавский мост, то через Вогрэсовский, в зависимости от моего места пребывания в городе. А дед был (царствие ему небесное!) тот ещё старичок. То на рынок ему съезди, то в хозмагазин за обоями – а ремонты он любил делать каждый год! – то придумывал мне ещё какую-нибудь мелочь достать – отвёртку ли, плашку ли на двенадцать, кисть фальцевую. Телефона у деда не было, и потому скучать мне не давал, и требы свои передавал через отца, снимавшего от него комнату поблизости, в соседнем доме. Я проживал в то время с матерью совершенно в другом районе, родители мои были в разводе. Таким образом, в поездках тратилось иногда часа по четыре в день.

Чтобы вознаграждать себя за убийственные потери времени в дороге, однажды придумал довольно необычный способ развлекаться: перед тем, как выскочить из переполненного общественного транспорта, я – на прощание! – недалеко от двери быстренько обнимал ранее приглянувшуюся мне привлекательную девушку, на три разделения смачно целовал её в губы и также быстренько выскакивал на свежий воздух.

– В губы-то зачем?

– Эх, Емеля, какой ты ненаблюдательный! Объяснение самое простое – очередная жертва закрывала глазки на время поцелуя – это у девушек срабатывает автоматически, на подсознании, эффект неожиданности к тому же, – и когда она прозревала, я был уже внизу, на остановке. Единственное, что она могла услышать от меня: – Ой, простите, обознался, тороплюсь! – и переполненный автобус отходил.

Представляешь, в каком состоянии я её оставлял? Да она потом своим внукам рассказывать будет всю оставшуюся жизнь об этом приключении!

Естественно, кроме самого факта поцелуя ей ничего и не запоминалось, ни физиономии моей, ни роста, ни фигуры – ничего! К тому же извинялся я с поклоном, провожая отходящий автобус… всё, дело сделано, juventus ventus, – молодость ветрена! – как говорят мои московские друзья-итальянцы!

Знаешь, я тогда действительно жил, жил с большой буквы Ж! И так продолжалось года полтора, почти до самого конца пятого курса. Я скопил-таки в памяти своей довольно обширную коллекцию поцелуев, даже начал вести некий статистический учёт своим победам. Вычислил после полугода продолжавшихся опытов, что один поцелуй приходился где-то поездок на восемьдесят пять – девяносто.

– Что-то маловато.

– Это как посмотреть. Я же не мог сам создать ситуацию; положим, предложить дяде весом с центнер загородить перед симпатичной девушкой выход из автобуса, или своей жертве указать встать ближе-дальше от двери. Да и симпатичные девушки, которые стояли бы недалеко от дверей, не каждый день попадались.

– Я так чувствую, что твоя система развлечений каким-то образом зашла в тупик?

– Ошибаешься, братец, поднимай планку выше – перешла в новое качество!

Однажды – ох уж это «однажды!» – вспоминается тот день так, как будто вчера случилось!

Всё началось опять-таки с моего деда – отец с утра известил, чтобы я после занятий на кафедре заехал к нему, что-то там у него сломалось. Как потом выяснилось, замок квартирной двери стал туго закрываться. Десять капель бытового машинного масла, пять минут работы. Но это так, чтобы ты понимал, как иногда судьба человека меняется из-за какого-то пустяка.

С утра погода стояла великолепная, но к деду я ехал уже промокший до нитки от ливня, прихватившего меня у нашей альма матер. При пересадке на троллейбус немного пообсох, и, по своему обыкновению, оценил обстановку. Хватило пол-оборота, чтобы сразу же обратить внимание на Неё. Распущенные, вымокшие волосы, превратившие причёску из «химической» в невообразимое нечто, длинные опущенные ресницы, следы чёрной туши от дождя под глазами, какой-то пакет, достаточно тяжёлый, который держала двумя руками и пыталась балансировать на грани возможного, чтобы не слишком толкать соседей по троллейбусу. Да и стояла она недалеко от выхода, но и не совсем близко – идеальная для меня позиция!

И вот он, очередной случай, чтобы пополнить свою коллекцию поцелуев, а девушке подарить сладостные мгновения и отвлечь её от неприятностей погоды!

Я предусмотрел всё. Всё, кроме одного.

Итак, три секунды поцелуя закончились для меня самым неожиданным образом: у неё вдруг разомкнулись руки, сжимавшие тяжеленный пакет, что-то там с грохотом разбилось, и она так обняла меня за шею уже свободными руками, что ни о каком отступлении не могло быть и речи!

Как ты думаешь, сколько в городе Воронеже, почти миллионном на тот момент, могло благоденствовать привлекательных девушек, раскатывающих в общественном транспорте в часы пик?

Я прекрасно сознавал, что свои поцелуи надо раздавать однократно намеченному предмету, но, во-первых, дождь спутал все мои карты, я не узнал её даже при всей своей великолепной памяти на лица, а, во-вторых, она узнала меня, узнала самым непостижимым образом, который я и во сне предвидеть бы не смог, узнала по первому поцелую, легкомысленно оставленному мною в каком-то автобусе однажды, как и призналась потом. Инстинктивно у неё разомкнулись руки, дешёвенький чайный сервиз рухнул и…

Дверь из кухни отворилась:

– Серёжа, что, опять о чашке?

Кивок, и он обернулся ко мне:

– Всё содержимое пакета пришлось выбросить, ничего не удалось восстановить, как мы потом ни старались; единственное, что воссоздали по осколкам, так вот эту чашку, которую ты видишь на полке, и которую мы склеивали вдвоём. В нашем случае это удалось: разбитую чашку можно склеить, если делать это вместе.

13. 09. 2017.

Под часами

Был вечер, просто поздний вечер, унылый и ненастный, но она его не замечала, думала о чём-то своём. Мы спрятались от нудного моросящего дождя в кафе, я заказал два капучино, чтобы как-то оправдаться перед заведением, и его подали минуты три спустя. Над нами висели огромные часы, стилизованные под старый будильник, минутная стрелка неумолимо приближалась к часовой, застывшей на двенадцати. Нужно было о чём-то говорить.

– Кафе скоро закроется, уже поздно. Почти полночь.

– Оригинально… Оригинальней может быть только пара слов о сегодняшней погоде. Какой она была прекрасной.

– Раз уж приходит пора покидать этот райский уголок, то напоследок – по традиции! – следует спросить твой телефон. Я – человек традиций, и не вижу смысла их нарушать. Чтобы быть заодно со всем далеко не чуждым нам традиционным человечеством.

– А зачем? Мне нет никакого дела до традиций нашего прекрасного человечества. А вообще-то это банально. Ты – банальный человек. Стандартный. А быть стандартным… Потом поймёшь. Если сможешь.

– Что Мы сможем… Мы сможем разойтись, и разойтись навсегда. А это страшно, когда навсегда. Если навсегда – то это как приговор. Это как умереть. Для себя. Для тебя. А жизнь – одна. Может быть, я и не позвоню. Надо разобраться во всём. Просто хотелось знать, что у меня будет возможность услышать твой голос, быть может, снова увидеть тебя. Ты всегда сможешь сказать потом – Нет! – и тогда мой первый звонок окажется последним. Если в этом ты видишь банальность, то я и банален, и стандартен, как никто.

Она перестала смотреть в окно кафешки, за которым ничего в общем-то не происходило; осенний дождь, лужи на тротуарах, блики от фар проезжающих автомобилей, и само стекло в мелких, стекающих каплях. Скосила глаза в мою сторону и вдруг резко повернулась и впилась своими глазами в мои. Молча. В упор.

Так длилось несколько секунд; её зрачки в приглушённом освещении кафе казались огромными, невозможно огромными, глубокими и чёрными. Чернота казалась матовой, притягивала к себе, и невозможно было ни моргнуть, ни отвернуться от неё.

Я будто очнулся, будто мгновенно надо мной ужасающе вспыхнула молния и тут же оглушительно грянул гром. Такое испытал однажды в детстве, когда возвращался после неудавшегося грибного похода в ближайший лес недалеко от деревни, куда свозили меня к деду на каникулы родители. Возвращался один, до нитки промокший, дрожа от холода, почти бежал уже полем, и рядом с одиноким дубом это случилось. Молнией ствол раскололо надвое, и случай тот навсегда застрял в памяти. Сколько мне тогда было? Восемь, наверное. Иногда думалось – что, если не дуб, а что-нибудь поменьше росло у дороги, что тогда бы со мною случилось? И случилось ли?

Размышления были прерваны ею довольно неожиданно.

– У тебя есть возможность на один телефонный звонок.

– Ты это так произнесла, будто я в тюрьме, а меня лишили свободы, как преступника, и я добиваюсь связи с собственным адвокатом.

– Не на твой телефонный звонок мне, а на мой для тебя, и то, когда мне этого захочется. Сейчас ты сообщишь свой номер телефона, и будешь ждать моего звонка.

– И сколько ждать?

– Не знаю. Таково моё желание.

Я назвал ей свой номер, и как раз над нами послышался бой кафешных часов, огромного будильника, нелепого до невозможности, висевшего в простенке кафе.

– Ну вот видишь, как здорово, даже время со мной согласилось, а это – верный признак правильности выбранного решения. Пока. И не провожай.

Она взяла сумочку со скамьи и вышла, не обернувшись, в дождь. Я успел разглядеть через заплаканное от дождя огромное окно, как неожиданно скоро жёлтое такси остановилось против кафе и унесло её в темень.

За последние полгода у меня случилось несколько аналогичных встреч, одна из которых завершилась счастливо, и я забыл уже и полночное кафе, и октябрьский дождь, да и, признаться, сам образ той, кто диктовал мне телефонные условия. Но однажды в апреле высветился закодированный номер на моём мобильнике, и женский голос произнёс:

– Это я. Мы могли бы встретиться в том самом кафе, где такой огромный и смешной будильник.

Го́лоса я не узнал, но после слов о будильнике вспомнил всё, вспомнил до мельчайших подробностей, а вспомнив, просто сбросил вызов.

Что я мог ей ответить?

11. 07. 2019.

На белой дороге
(сборник рассказов)

Чёрный плащ

Уж и не помню, зачем я зашёл в старый универмаг. Кажется, за зубной щёткой. Мелкая покупка требовала соблюдения вполне определённого ритуала. Когда-то, ещё в старые времена, после покупки чего-то мелочного, необходимого, появилась привычка обходить и другие отделы: а вдруг что попадётся ещё? Самое-самое нужное? Упустишь момент – улетит маленькое счастье, и улетит навсегда! Прошли годы, стала другой страна, мы стали другими, но вот некоторые привычки сохранились.

Итак, отдав дань традиции, потратил четверть часа на обход, но ни на что не обратил внимания. И когда я уже собирался покидать магазин, вдруг увидел за стеклянной витриной чёрный плащ.

О-о-о… как он был элегантен!

Пришлось поневоле задержаться. На первый взгляд, разорение мне не грозило, в кошельке оставались примерно такие же деньги, какие я потратил на щётку, то есть, почти ноль. Тем больше было оснований приглядеться как следует, оценить на ощупь качество материала, подкладку, узнать состав нитей. И я ленивой, скучающей походкой обеспеченного сибарита завернул к витрине и вошёл в отдел. Остановившись перед плащом, дотронулся до рукава, и вдруг явственно услышал голос:

– Если бы ты знал, к Чему прикасаешься, бездельник!

Молниеносно отдёрнув руку, я обернулся. За кассой равнодушно сидело унылое существо неопределённого возраста, причёска сияла всеми цветами солнечного спектра. Существо смотрелось в зеркальце и строило себе рожицы. В другом углу спиной ко мне перекладывались пакеты в упаковочной бумаге, судя по одеянию – женщиной, а судя по массивности фигуры – женщиной солидной, серьёзной и положительной. Посетителей не было. Рядами мирно висели на плечиках пальто, плащи, куртки, костюмы самых разнообразных цветов и фасонов, в центре магазина два манекена без интереса разглядывали друг друга. Вдоль витрины стояло ещё несколько таких же неподвижных фигур. Тихо, на французском, шептала музыка откуда-то сверху.

– Не строй из себя идиота, дурень, как будто не понимаешь, в чём дело; это я, Я тебе говорю, Чёрный Плащ!

У меня как-то противно отозвалось под «ложечкой»; но приходилось верить, и, чтобы навсегда не уронить себя перед необъяснимым, я вымолвил:

– И… э-э-э… чему обязан?

– Это Я чему обязан… не я тебя щупаю, а ты меня! Что надо – спрашивай, только не дотрагивайся руками!

Подобного хамства от какой-то вещи, пусть и привлекательной, не терпят, пришлось с ходу выпалить:

– Вот куплю тебя, а потом поговорим…

– Судя по тому, что ты одет, как чучело, тебе пришлось всю свою сознательную жизнь копить на плащ. Хорошо, что тут светло, повнимательнее присмотрись к своему одеянию.

Молча подойдя к зеркалу, с ужасом пришлось констатировать жестокую правду Чёрного Плаща.

Серая вязаная спортивная шапочка в мелких комочках шерсти как-то нелепо смотрелась, подымаясь пикой над головой; дешёвая куртка-пуховик неопределённого тёмного цвета, наоборот, местами свисала; очевидно, пух неравномерно осел, не выдержав времени и образа жизни хозяина куртки; штучные брюки на коленках пузырились, делая в этих местах брючную ткань немного светлее и как бы тоньше. Чёрные зимние ботинки, как нарочно, сияли потёртостями у носков. В довершение всего, несколько сзади и сбоку от меня отражение выделяло благородный, элегантный профиль Чёрного Плаща.

Поняв ничтожность своих позиций, я сдался на милость победителю и почему-то шёпотом спросил:

– И что же мне теперь делать?

– Значит, остатки здравого смысла ещё могут сохраняться в некоторых человеческих головах? Радует, радует. Вот что я тебе скажу: судя по одёжке и простодушию твоего лица, ты, конечно, способен кое на что, но под солидным руководством и присмотром, естественно. Из нескольких миллиардов человек на Земле некоторые особи сохраняют на своих лицах оттенки этого са́мого простодушия всю свою никчёмную жизнь, вовсе не пользуясь теми преимуществами и благами, которые может предоставить это качество. А зря. Жизнь одна, другой нет и не будет. Но каждая жизнь даёт шанс, надо только поискать его хорошенько. Некоторым олухам – вроде тебя! – может повезти, шанс сам ищет их и предлагает круто измениться, стать иным, стать Личностью в полном смысле этого слова, прожить остаток дней своих, упиваясь собственной значимостью для общества и истории. Так если ты ничего не понял, выражусь яснее: именно Я и есть такой шанс.

Что скажешь?

Уж если ты грозился меня купить – покупай, не пожалеешь, столкуемся о твоей судьбе после. Сейчас пока она не стоит ни гроша, но со мной её цена с каждой минутой будет только возрастать. Хочешь узнать, во сколько я тебе обойдусь?

И он назвал сумму, в которую я недавно оценивал свою отечественную легковушку перед страховкой.

– Да, не сомневайся, покупай. Живых денег у тебя нет, но ты сможешь продать свою четырёхколёсную керосинку. Толку от неё никакого, одни проблемы. Сам недавно плакался, что сыплется на ходу.

Странно, откуда Это знает о моей машине такие подробности?

– Ну, а что ты ещё знаешь? Может, это просто рекламный ход… трюк, чтобы хоть кто-нибудь, да купил тебя перед Новым годом.

– Ха-ха, как смешно! Пойми, несмышлёныш, не ты тут выбираешь, а Я!

– Хочешь сказать, что специально променял место в бутике на компанию ширпотреба, чтобы встретиться со мной?

– Да, специально.

– Но начнём с того, что таким, как ты, в бутиках делать нечего, да и пустят ли тебя в бутик, достойный меня? Публика там – сплошь снобы, ни грана не мыслящие в достойной одежде. Их интересует только имя дизайнера, да уровень цены, чтобы никак не ниже, чем у приятеля. Пусть самородок-кутюрье будет гением стиля, но если у него нет имени в мире моды, его вещи покупаться не будут. Да только известнейшие кутюрье и продают свой продукт не дороже и не дешевле того, что он сто́ит, но такое не купят в бутике – слишком дёшево!

И, во-вторых, мне нужен человек твоего типа: простодушный, доверчивый, в меру скромный; такой, чтобы честность его читалась на лице, в глазах, в походке; короче, мне нужен интеллигент высшей пробы.

Только из такого материала можно вылепить то, что нужно. Ни один актёр не сыграет честность и доверчивость, ни один!

Чем больше я слушал Чёрный Плащ, тем больше приходил в изумление: а не снится ли мне это? Вдруг я заболел чем-нибудь психическим, неизученным, и у меня припадок? Или надо мной ставится опыт внеземной цивилизацией на предмет…

Но я не успел домыслить, как могут проверять землян пришельцы из космоса, как из-за плеч послышался женский голос:

– Вам помочь чем-нибудь, сударь?

Дородная женщина старательно отрабатывала свою смену. Переложив пакеты, она искала другое занятие, а тут, можно сказать, посетитель.

– Да вот, наслаждаюсь видом изделия. Даже прикасаться страшно к такому великолепию, хоть картину пиши. Сколько экспрессии!

– Вы, видно, художник; так долго стои́те и любуетесь нашим плащом. Я хотя и работала, но краем глаза отметила ваш неподдельный интерес к этой вещи. Вы знаете, такой плащ у нас один. Очень дорогой! Я даже не понимаю, как он сюда попал.