Текст книги "Страна Семи Трав(изд.1976)"

Автор книги: Леонид Платов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вдруг что-то изменилось в освещении. Луч солнца скользнул между тучами, и слепящий отблеск преградил нам путь. Открыли глаза – песец исчез. Наверное, убежал. А может быть, просто припал к снегу и слился с белым фоном.

– Назад пойдем? – спросил я и оглянулся. Чумов в тундре не было.– А где же стоянка?

– Да, странно. Холм на месте, чумов нет.

– Какой холм?

– Неподалеку от стоянки. Я приметил, когда уходил.

Но и холма не было на месте. Он очень медленно перемещался в сторону, как бы плыл по воздуху.

Что еще за наваждение? Глаза устали, что ли?

Мимо нас ползли серые клочья тумана, цепляясь за сугробы. Вскоре движущийся холм исчез. Все заволокло туманом.

– Да нет, он здесь где-то,– пробормотал Савчук, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу.– Где-то рядом, черт бы его!..

Вскоре тот же холм, будто поддразнивая, снова мелькнул перед нами, но совсем не в том направлении, где мой спутник ожидал увидеть его.

У подножия холма чернели чумы, подле них паслись олени. Да, это была стоянка нганасанов.

– Лагерь там,– сказал Савчук и уверенно зашагал к чумам. Я придержал его за руку.

– Далеко идти,– сказал я,– километров полтораста до ближайшего жилья.

– Вот же оно!

– Не там, а левее. Это кажется, что оно там.

– Но я вижу чумы! Вот и холм рядом.

– Вы приметили холм, а я на компас поглядел, когда вышли из лагеря. Первым делом с компасом надо сверяться. Понасмотрелся в Арктике на миражи на всякие эти.

И будто в подтверждение моих слов холм и чумы у его подножия пропали, словно бы растворились, утонули в тумане.

– В поле бес нас водит, видно,– пошутил я.

Савчук что-то сердито пробурчал под нос.

Я взял его под руку. То и дело сверяясь с компасом-брелоком, мы прошли метров двести в сплошном тумане и наткнулись на чумы.

– Вот повальсируешь так в тундре с миражами, в любую сказку поверишь,– сказал Савчук, отдуваясь.

– Даже в высокий лес за Полярным кругом?

– Даже в лес за Полярным кругом...

– Хотите сказать, что можем добраться до леса в горах, до обетованной земли нганасанов, и она рассеется перед нами как мираж?

– Ничего не хочу сказать,– неожиданно рассердился этнограф.– Знаю столько же, сколько и вы – то есть очень мало. До обидного мало!..

Я вспомнил о «шепоте звезд», о звуковом мираже, который поразил мое воображение еще на зимовье, подле чума Бульчу, и потихоньку вздохнул. Не стоило говорить об этом Савчуку, чтобы зря не расстраивать его.

Однако мысль о миражах не давала покоя моему спутнику. На следующем привале он взял меня под руку, отвел в сторону и пробормотал смущенно:

– Не думайте, пожалуйста, что я колеблюсь, что я усомнился. Это было бы последним делом, если бы руководитель экспедиции стал сомневаться, не правда ли? Просто миражи действуют на нервы. Черт бы их побрал! Мельтешат перед глазами, сбивают с толку, отвлекают от работы.

– Хорошо понимаю вас,– сказал я.– И мне надоели. Будто все время кто-то под локоть толкает, нашептывает на ухо,– такой, знаете, язвительный, злорадный шепоток: «А не за миражем ли гоняешься? Не мираж ли тебя ждет впереди?» Вполне естественно, Владимир Осипович! Аналогия напрашивается.

Глава десятая

ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ СЛЕД

1

С упорством продолжал Савчук свои розыски. Он черпал ободрение в сказках. Да, сказками проверял маршрут!

Направление было взято правильно,– в этом не приходилось сомневаться. Только сейчас стало ясно, каким разумным был совет Аксенова двигаться к горам вместе с народом ня. По пути мы собирали (и отбирали) очень важные сказочные сведения о «детях солнца».

– Вовремя приехали с вами на Таймыр, вовремя! – повторял этнограф.– Еще бы года три-четыре прошло, никто о «каменных людях», духах с гор Бырранга, и вспоминать бы не стал...

Меня восхищали профессиональный такт и терпение, которые отличали Савчука в его настойчивых, осторожных расспросах.

Советскому этнографу нельзя проявлять излишней торопливости в разговоре, надо уважать правила поведения, принятые в тундре.

– Если хотите задать жителю тундры вопрос, интересующий вас как этнографа,– наставлял меня Савчук,– помните: это должен быть одиннадцатый или двенадцатый вопрос в разговоре. До этого расспрашивайте о колхозных делах, о здоровье хозяев, о здоровье оленей, об охоте на песцов и о рыбной ловле… Подходите к цели без суетливости. Жители тундры неторопливы. Постарайтесь сначала расположить к себе собеседников; завоевать их доверие, симпатию. Держитесь с ними на равной ноге. Когда же они начнут, наконец, выкладывать свои старинные поверья, легенды, приметы, выслушайте серьезно, внимательно. При этом все время смотрите им в глаза…

Именно благодаря выполнению этих правил Савчуку удалось постепенно и не спеша выведать довольно много сведений о Стране Семи Трав.

Фантастическое накладывалось на реальное. Это напоминало фотопластинку, на которой случайно или намеренно сделано два снимка: сквозь очертания одних предметов проступают очертания других, расплывчатые и неясные.

Страна Мертвых, она же Страна Семи Трав, она же Нго-Моу, Шаманская Земля, была расположена на севере Таймырского полуострова, в глубине гор Бырранга,– на этом сходились все рассказчики. В остальном мнения были противоречивы.

По одной версии, жители гор питались мясом каких-то на диво жирных оленей – по-нганасански «бигадо-бахи» (морские олени). Зимой и летом эти животные держались в районе плато, не спускаясь в тундру и не делая изнурительных длинных переходов. Этим и объяснялась их необычайная толщина.

У каждого нганасана текли слюнки при мысли о жирных оленях Бырранги. Но «каменные люди» ревниво оберегали неприкосновенность своей охотничьей территории.

В связи с этим рассказывалась поучительная история одного смельчака, который решил во что бы то ни стало отведать запретного оленьего мяса.

Несмотря на слезы матери и уговоры отца, охотник забрался очень далеко в горы. Наконец среди черных камней он увидел то, что искал. Огромный олень, действительно сказочной толщины, пасся на склоне. Заметив охотника, «бигадо-бахи» сделал прыжок в сторону и стал уходить.

Преследование продолжалось много часов. Нганасан догнал оленя и ранил его. И вдруг олень исчез, как сквозь землю провалился. Перед охотником выросли три медведя. Они стояли на задних лапах, смотрели на него и качали головами, словно бы говорили: «Дальше идти нельзя. Здесь охотимся только мы».

Охотнику стало досадно, что такой хороший, жирный олень ускользнул от него. Он попытался обойти зверей, но, взобравшись повыше, увидел в ущелье множество других медведей, которые спали на солнце, играли с детенышами, расхаживали подле своих чумов. (У них были чумы, а между чумами дымили костры.) Смельчак понял, что попал к горным духам, и без памяти кинулся назад. Добравшись до стойбища и рассказав своим домашним о страшной встрече, он упал и тут же умер.

– Конечно, жирные олени – очень важная деталь,– заметил Савчук, когда мы остались одни у костра.– Где мясо, там и рай. Именно таким должен быть рай в представлении охотника: полным-полно жирных оленей! Понятно также, что нганасанский рай-заповедник находится на замке. Медведи-оборотни бдительно охраняют вход.

– Медведи, живущие в чумах?

– Не медведи, а «каменные люди», которые носят медвежьи шкуры мехом наружу. Вымысел в сказках всегда переплетается с действительностью.

Впрочем, по другой версии, обитатели гор Бырранга выглядели иначе.

– Серый летом, белый зимой, похож на человека,– обстоятельно описывали горного духа.– Подберется сзади, закричит, захохочет, будто снежный смерч пронесся. Одна нога у него, а бегает очень хорошо. Головы нет, рот па животе. Родит их Бырранга, как плохую траву.

Встреча с горным духом сулит неудачу в охоте. Если встретил его, лучше возвращайся домой,– в этот день не убьешь ничего. Однако рассказчики с поспешностью оговаривались, что так было очень давно.

Сами жители гор назывались по-разному: то «каменными людьми», то просто духами. А однажды древний старик, дед Мантуганы, назвал их «потерянными» или «исчезнувшими людьми». В ответ на это Савчук только развел руками.

Сведения о Птице Маук (именовавшейся также Птицей Ньогу) были еще менее определенными. Почему-то с нею связывали гром и молнию, которые являлись атрибутами ее могущества.

Я напомнил Савчуку, что еще Миддендорф видел на высоком берегу Таймырского озера камень, похожий на птицу. Приблизившись, путешественник убедился, что часть камня подтесана, а то, что должно изображать клюв, сохраняет следы жира и крови. Значит, это был идол, которому приносились жертвы?..

Большинство нганасанов не верило в «каменных людей». Молодые внуки Бульчу даже сочиняли на этот счет смешную песенку, которую, правда, остерегались петь при старом охотнике.

Однако был предел в горах Бырранга, точнее, в предгорьях, дальше которого нганасаны не заходили никогда. Существовала как бы невидимая черта, проведенная между черными скалами. Переступать через нее было не принято.

– Не боимся, нет! Просто так,– уклончиво говорили нганасаны.– Деды наши, отцы не заходили дальше. И мы не заходим. Сами не знаем почему…

Некоторые смущенно смеялись при этом, пожимали плечами, переглядывались с недоумевающими улыбками: и впрямь, почему это не заходим глубже в горы Бырранга?

О необъяснимом запрете свидетельствовала и карта летних откочевок нганасанов, составленная известным советским этнографом, исследователем Таймыра А. Поповым. На карте бросалось в глаза то, что в своем ежегодном продвижении на север нганасаны как бы обтекают плато Бырранга. Что-то определенно задерживало их здесь. Приливная волна, ударившись о предгорья, раздваивалась: при этом она поднималась гораздо дальше к северу на соседнем – Северо-восточном плато.

Все-таки это было необъяснимо. Люди, которые в большинстве своем не верили в горных духов, слушали патефон, не пропускали в Новотундринске ни одного киносеанса, не решались переступить невидимую запретную черту!

2

Но среди отрывочных, часто противоречивых сказочных сведений – путаных следов– был один безукоризненно четкий след, который уводил за собой прямехонько в горы Бырранга. Как ни странно, этот след нашел я.

Неизменно сопровождая Савчука во время его этнографических розысков, я как бы исподволь «приучался к делу».

Почти с самого Новотундринска Савчук ломал голову над одним загадочным орнаментом– накладным разноцветным узором, которым нганасаны обшивают одежду.

Узор был довольно примитивный: три красных кружочка, три черных линии, снова три кружочка, интервал, и все повторялось в том же порядке.

У обстоятельных нганасанов каждая аппликация носит свое особое название, объясняющее ее смысл: «зубы», «прыгающий заяц», «цветы тундры». Нам показали даже какой-то диковинный узор: «спит растянувшись», действительно напоминавший лежащего навзничь человека.

Но узор, заинтересовавший нас, был совсем другого характера.

Мой спутник ничего не мог понять. Слишком уж прост был этот узор. Он не напоминал ни растения, ни людей, ни животных. Воображению этнографа не за что было зацепиться.

А между тем значение узора указывалось совершенно точно. «Потерянные люди» – вот как назывался узор! Иначе говоря, он имел прямое касательство к цели нашей экспедиции.

Но почему «люди»? Почему «потерянные»?..

Думаю, что этнограф, при всей своей эрудиции, так и не разгадал бы странного узора, если бы на помощь ему не пришел представитель совсем другой профессии, а именно гидролог.

Впоследствии Лиза говорила, что моя интуиция была обострена, потому что я думал все время о Петре Ариановиче. Это, конечно, так. Но нельзя забывать, что я много ходил на кораблях и был обязан знать морские сигналы, о которых Савчук не имел ни малейшего представления.

Меня удивляло, что этот узор, в отличие от других, был прерывистым. Сочетание – три кружка, три линии, три кружка – обязательно отделялось интервалом от другого такого же сочетания. Почему?

Не были ли кружки и линии зашифрованной фразой? В этом случае весь узор представлял собой повторение коротенькой фразы, состоявшей из трех слов, причем первое и последнее слова были одинаковыми.

И вдруг я понял! Красный кружок был не чем иным, как большой точкой, черная линия – тире. Азбука Морзе! Три точки, три тире, три точки! По международному радиокоду это означало SOS – начальные буквы трех английских слов: «Спасите наши души» – условный сигнал бедствия!

В сказку, в фольклор опять вторглось нечто совершенно реальное – весть из двадцатого века. Шамкающее бормотание стариков, рассказывавших нам о всякой чертовщине, о медведях-оборотнях, о Стране Семи Трав, о легендарных оленях, вдруг заглушил отчетливый, внятный голос. Он, несомненно, принадлежал нашему современнику, который знал азбуку Морзе. И этот современник звал на помощь!.

Но как сигнал бедствия попал на одежду нганасанов?

Выяснением этого чрезвычайно важного обстоятельства с жаром занялся Савчук.

Вот что удалось ему установить.

Каждая семья у нганасанов имеет свою тамгу, то есть знак, которым метят оленей. Это нечто вроде факсимиле или первобытной печати.

Клеймо приходится регулярно возобновлять, так как шерсть у оленя линяет каждый год и старое клеймо зарастает.

Лет десять тому назад один нганасан обнаружил в своем стаде приблудного дикого оленя. Он тотчас же прирезал его, потому что дикие северные олени не поддаются приручению.

Когда сын его стал разделывать тушу, то поспешил указать отцу на совершенную им ошибку. На олене была видна полустершаяся тамга. Значит, он принадлежал другому хозяину и поступок отца был похож на воровство. (Нганасаны очень щепетильны в подобных делах.)

Владелец стада пошел к старшине и повинился ему. Было проведено расследование. Однако ни у кого из нганасанов не было такой тамги: три кружочка, три линии и снова три кружочка.

Спустя три или четыре года после описанного случая охотники убили в тундре двух диких оленей. Они тоже оказались клейменными.

Кое-кто был склонен придать находкам мистическое значение. Не являлось ли все это подтверждением полузабытой легенды о «бигадо-бахи»– сказочных морских оленях?

Странная метка могла быть тамгой именно «потерянных людей», или горных духов, которым принадлежали олени. Стоило ли связываться с духами? Не лучше ли вынести туши за пределы стойбища и закопать ночью в снегу?

Против этого выдвигались основательные возражения. Во-первых, убитые олени не напоминали легендарных «бигадо-бахи». Они были невысокого роста, обычной окраски и ничуть не жирнее остальных диких оленей. Во-вторых, если даже признать их собственностью «каменных людей», то ведь убиты они не в горах и даже не в предгорьях, а в тундре, то есть на исконной охотничьей территории нганасанов. Границы охотничьих угодий не нарушены. Таким образом, все совершено по закону.

Решающее слово в споре сказали женщины.

Для тундры не выпускают особого «Журнала мод», откуда можно было бы почерпнуть интересные выкройки, рисунки для вышивания, аппликации и прочее Здесь поэтому рады всякой новинке. Сказочный узор (то, что он сказочный, придавало ему еще больше цены) произвел чрезвычайно сильное впечатление на женщин народа ня.

– Это красиво,– провозгласил хор восторженных женских голосов, не слишком громких, но настойчивых.– Это ново. Это очень-очень красиво и ново!..

Кружки и линии перекочевали с убитых диких оленей на праздничную одежду нганасанов.

Призыв на помощь претерпел, таким образом, две метаморфозы: стал тамгой, потом превратился в аппликацию, но не утерял при этом всей своей лаконичной и трагической выразительности.

Нам с Савчуком был совершенно ясен ход рассуждений неизвестного путешественника. Он надеялся на то, что меченых оленей добудут русские – работники полярных станций или факторий. На каждой фактории или полярной станции полагается быть радисту. Увидев странную тамгу, над ней начнут ломать голову, прикидывать, гадать. И, наконец, радист, вспомнив о морском коде, подскажет единственно правильное решение:

– Три точки, три тире, три точки– сигнал бедствия. Кто-то зовет на помощь!..

Сигнал бедствия прошел, однако, гораздо более сложный, можно сказать, кружной путь, прежде чем попал в руки людей, которые сумели понять его…

3

Мы, естественно, поспешили поделиться с Москвой своим успехом.

Я уже упоминал о том, что продвигаясь по тундре, мы поддерживали регулярную двустороннюю связь с Москвой, а также с Новотундринском.

Аккумуляторы приходилось экономить, поэтому разговор был обычно очень кратким и происходил всего раз в неделю, в условленное время – в девятнадцать часов двадцать минут. Перед этим мы позволяли себе прослушать «Последние известия», чтобы, как выражался Савчук, не «выпасть из двадцатого столетия», то есть не отстать от событий современности.

К семи часам чум Камсэ наполнялся нганасанами.

Бульчу, на правах члена экспедиции, встречал гостей и рассаживал их. Сам он пристраивался поближе к рации.

К сожалению, у нас не было громкоговорителя. Приходилось обходиться наушниками и, чередуясь, передавать их из рук в руки. Со стороны, вероятно, было похоже на совет индейских старейшин; только по рукам вместо «трубки мира» ходил круглый наушник на длинном шнуре.

После окончания «Последних известий» гости расходились, а я настраивал рацию на ту волну, на которой нас ждала Москва, Институт этнографии. Разговор длился минут десять: обмен новостями, несколько инструкций, короткий отчет о сделанном за неделю.

Мы с Савчуком не знали, что каждый раз нас внимательно слушают Андрей и Лиза. Позже выяснилось, что всякое новое сообщение из тундры: о «добром дереве» Бульчу, о Стране Семи Трав, о неизвестной реке, впадающей в Таймырское озеро где-то в северо-восточной его части, наконец, о расшифрованном узоре, означающем сигнал бедствия, подгоняло, пришпоривало мысль Андрея и Лизы.

Первой активно включилась в поиски Лиза.

Глава одиннадцатая

НАС НАГНАЛА ВЕСНА

1

В начале июня наши спутники стали проявлять беспокойство.

– Спешить надо, спешить! – бормотал Камсэ, оглядываясь.

– Почему?

– Весна нагоняет!

Но ни я, ни Савчук не замечали признаков весны. Было по-прежнему холодно. И тундра все так же сверкала, ослепительно белая, без единого черного пятнышка.

Между тем однажды утром я увидел, как Бульчу озабоченно заменяет темную мушку своего ружья светлой, медной.

– Чтобы лучше видеть мушку на шкуре оленя! Летом олени темнеют,– пояснил охотник, перехватив мой удивленный взгляд.

По утрам, выходя из чума, Камсэ пристально и, как мне казалось, с неудовольствием поглядывал вверх. Что-то не нравилось ему в небе, хотя оно было очень ясное, светло-голубое. Снег тоже был нехорош. Нганасан досадливо морщился и сердито тыкал хореем в сугроб. Тот разваливался.

Да, надо было спешить! Скоро тундра поплывет.

Наперегонки с оленями побегут быстрые шумные ручьи, растает снег, вздуются реки, преградят дорогу к горам. Надо спешить, чтобы переправиться через Большую Балахну и не застрять на полпути!

Я написал: «По утрам, выходя из чума», но ведь утра У нас уже нет, как нет и вечеров и полдней: солнце перестало заходить – кружит и кружит по небу.

Без ночи трудно. Нервы напряжены, взбудоражены. Сплошной день, который тянется много суток, утомляет. Поэтому наш режим изменен. Спим, когда солнце высоко на небе. Возобновляем путешествие, когда солнце начинает опускаться к черте горизонта. И снежный наст в это время лучше, крепче.

Сон летом в тундре краток. Спим, как птицы, всего по три-четыре часа.

Отсыпаемся только во время пурги. Тогда аргиш прекращает свое движение, нганасаны проворно разбивают чумы и укрываются в них.

Очередная пурга встретила нас неподалеку от Большой Балахны.

Лежа в спальном мешке, прислушиваюсь к вою и свисту над головой.

Чум сотрясается от порывов ветра,– того и гляди, сорвет его и унесет к черту на рога. По туго натянутым на колья оленьим шкурам барабанит снег. Не помогли старательным старичкам в калошах их заклинания – не удалось проскочить к озеру без неприятностей.

Снежные смерчики пляшут передо мной на полу. Снежная пыль набилась в чум.

Значит, Савчук, по своей обычной рассеянности, неплотно прикрыл дверь.

Вдруг в сумятицу снежного шторма ворвалась новая, не очень громкая, но настойчивая нота. Чириканье? Неужели?!

Савчук до половины вылез из спального мешка, как медведь из логова, прислушался. На добром, обветренном лице его медленно проступала улыбка. Она делалась все шире и шире.

– Весна! Поздравляю, Алексей Петрович! Прилетела весна!

Савчук показал вверх. Под остроконечным сводом сидела малюсенькая белая птичка и вопросительно смотрела на нас. Это пуночка, вестница таймырской весны,– самая ранняя пташка, обгоняющая остальных перелетных птиц.

Тундра встретила ее негостеприимно – пургой. Укрыться от непогоды на ровной местности негде. Вот пуночка и влетела в наш чум.

Сейчас она уже успокоилась и деловито чистила клювом взъерошенные перышки, изредка косясь на нас. Затем благосклонно приняла предложенное этнографом угощение – крошки от московских сушек, знаменитых «хлебных консервов».

Да, это весна! Добралась и до наших мест, до самой северной оконечности европейско-азиатского материка…

2

А следом за пуночкой прилетела Лиза!..

Не усидела-таки на реке Виви, как ни крепилась.

Это было, впрочем, в ее характере: стремительном, порывистом, решительном. Каждое наше волнующее сообщение по радио (в адрес Института этнографии) подстегивало ее нетерпение,выводило из себя, попросту мучило. И вот, вымолив разрешение у своего непосредственного начальника по геологоразведочной партии, а потом обменявшись радиограммами с Москвой, она быстро собралась и перемахнула на самолете из эвенкийской тайги в таймырскую тундру.

В отличие от Андрея, ее интересовал больше всего лес, описание леса в рассказе Бульчу. Об этом мы узнали сразу же, едва лишь она приземлилась.

По радио Аксенов предупредил, что в пути нас должен нагнать геологоразведчик (фамилия указана не была,– вероятно, и сам Аксенов не знал ее).

Небо было затянуто тучами, крупными мокрыми хлопьями падал снег; и вместе с ним, как снег на голову, свалилась Лиза.

Площадка для самолета была расчищена заранее – Камсэ проявил распорядительность.

Самолет пробежал по снегу несколько десятков метров, сопровождаемый радостно-взволнованной толпой в белых одеждах, и остановился. Из кабины выпрыгнул бравый Жора и приветственно помахал нам рукой. А следом за ним появилось нечто громоздкое, бесформенное, напоминавшее плохо увязанный сверток одежды. Сверток, однако, встал самостоятельно на ноги и сердито сказал:

– Что же вы, товарищи?.. Подбежали и смотрят!.. Помогите шарф развязать!

Это была Лиза! Она обладала способностью появляться всегда неожиданно!

В Новотундринске ее укутали, как укутывают дошколят,– в семеро одежек, а шарф, обмотанный вокруг шеи, завязали сзади бантом. Без посторонней помощи избавиться от шарфа было невозможно.

Вокруг шумели зрители, обмениваясь впечатлениями. Раздавался смех, веселые выкрики.

Мне показалось, что Лиза похудела за те несколько месяцев, что я не видел ее. У глаз появились незнакомые морщинки. Рыжеватый цвет волос стал менее ярким, кое-где, как ранняя изморозь или паутинки бабьего лета, появилась седина. Но странно: это не старило ее. Наоборот, еще больше подчеркивало молодой блеск глаз. И голос был таким же, как раньше: удивительного тембра – чистый, взволнованный, девичий.

– О! Леша, милый! Я ведь поняла из радиограмм, что ты здесь. Почему ты здесь?

– Все это связано с Петром Ариановичем. Я думаю, что Петр Арианович…

– Ну конечно! Тебе надо отдыхать, лечиться, а ты!.. Разве так проводят отпуск? Это вы, Володя, втравили его?

Савчук пробормотал что-то невнятное.

– Никто не втравливал, что ты выдумываешь! Просто я решил, что Петр Арианович…

– Неужели веришь, что Петр Арианович там?..

Я с недоумением оглянулся на Савчука. Тот пожал плечами.

– Убежден в этом,– сказал я.– Абсолютно убежден, Лиза! Вот и Владимир Осипович убежден. Раньше, правда, сомневался, но сейчас…

– Позвольте, Лизочка,– вмешался Савчук.– Ведь вы тоже здесь. Почему же вы?

– Да, почему ты прилетела, если не веришь, что Петр Арианович в горах Бырранга? Ты, верно, слушала наши радиосообщения?

– Заинтересовало другое в них.

– Что же?

– Лес!

– Вот как! Почему именно лес?

– Потом, потом!.. Вы оба старые, надоедливые ворчуны. Даже не приглашаете меня выпить горячего чаю после дороги. Бр-р! Я вся замерзла. И Жора тоже промерз. Правда, Жора?

Она, наконец, поцеловала меня, поднявшись на цыпочки, потом подхватила под руку и потащила к ближайшему чуму.

По дороге Лиза с любопытством вертела во все стороны головой, отвечая улыбкой на улыбки сопровождавших нас нганасанов.

– Это кто? Бульчу? Стало быть, ваш проводник, неустрашимый и правдивый охотник Бульчу? А это Камсэ? Здравствуйте, товарищ Камсэ! А как зовут того веселого коротенького человечка? Мантугана? Слишком длинное имя для него… Привет, товарищ Мантугана.

Приноравливаясь к ее быстрому шагу, я вспомнил, как Лиза тормошила нас с Андреем, когда мы закапывались в свои географические книги.

«Головастики! – сердилась она.– Не будьте головастиками. Терпеть не могу головастиков!»

Она врывалась в нашу тихую комнату, как бодрящий, освежающий сквознячок.

«На каток, на каток, ребята!– командовала Лиза.– Солнышко какое на дворе!.. А завтра– на «Медвежью свадьбу». Перед началом сам Луначарский выступит».

И мы, несколько осовевшие от чтения, покорно тащились за Лизой на каток, потом аплодировали Луначарскому и замирали от ужаса, слушая завывания графа-оборотня.

«На будущей недел – танцы в нашем институте,– объявляла Лиза.– Я приглашаю вас: Андрея – на все медленные танцы, Лешу – на быстрые».

«Уступаю свою очередь Андрею»,– бормотал я. (В те годы я ошибочно считал, что Лиза и Андрей созданы друг для друга.)

«Вздор, вздор! Опомнитесь, ребята! Молодость не дается дважды. Станете сорокалетними старичками (в ту пору сорокалетние казались нам старичками), спохватитесь, ан уж поздно! Где молодость? Нету молодости!.. Не придешь в Мосторг, не скажешь: «Отпустите-ка мне метра три молодости цвета электрик, и, пожалуйста, чтобы узорчик был повеселее…»

Нельзя было без улыбки слушать ее. Все оживало вокруг, едва лишь Лиза появлялась на горизонте.

Вот и сейчас суровая, однообразная тундра будто повеселела от ее улыбки, от звуков ее голоса.

Савчук деликатно отстал и брел сзади на приличной дистанции в два-три шага. Я прижал к себе локоть Лизы,– как-никак мы были нежными супругами и не видались почти полгода!..

– Разминулись в Москве, Лешенька? – шепнула Лиза.– Обидно, милый, да?

– Но зато встретились на Таймыре…

– Я так рада, что встретились! А ты?..

Я не успел ответить.

– Леша! – сказала она озабоченно.– А радио? Ты выключил радио?

– Где? – спросил я, чтобы оттянуть время, хотя прекрасно понял, о чем она говорит.

– Дома, конечно. В Москве.

Я промолчал.

– Ясно: не выключил,– заявила уверенно моя жена.– Я так и знала.

– И ничего ты не знала и не могла знать,– пробормотал я.

– Понимаете, Володя,– сказала Лиза.– У нас комната в коммунальной квартире. За стеной живет писатель. Он не выносит шума. А Леша приехал на один день из Арктики…

– На два,– поправил я.

– Пусть на два! Включил радио и снова уехал в Арктику на все лето.

– Ну-ну,– сказал я, пытаясь обратить все в шутку.– Как вам это понравится, Владимир Осипович? Начинается семейное счастье…

Савчук проявил великодушие и даже попытался прийти ко мне на помощь.

– Наверное, я в тот вечер уже заразил Алексея Петровича своим волнением,– сказал он, вежливо пропуская Лизу и летчика в чум Камсэ.– Мы расскажем обо всем за чаем. Ведь вы знаете эту историю только в самых общих чертах.

И пока наши гости отогревались горячим крепким чаем, Савчук занимал их разговором на неиссякаемую тему о тайнах гор Бырранга.

Держа блюдечко на пальцах, Лиза сказала вдруг самым будничным тоном:

– Знаете ли вы, что я еду с вами?

– Куда?

– В горы Бырранга. Сначала на оленях, потом на лодке.

Чтобы сразу пресечь возможные возражения, Лиза отставила блюдечко и продолжала серьезно:

– Вопрос согласован с Москвой! Экспедиция в горы Бырранга будет комплексной: геолого-этнографической.

– Почему?

– Так называемый оазис в горах заинтересовал геологов.

– Ах, ты, значит, и есть этот самый геологоразведчик? Но ведь ты не геолог, Лиза!

– Ну и что из того? – Она снисходительно поглядела на нас.– Я занимаюсь изучением вопросов, смежных с геологией.

– Хватит темнить,– заявил я решительно.– Объясни: почему ты здесь?

Лиза засмеялась.

– Встречаете меня в штыки, товарищи! Право, это нелюбезно, даже грубо с вашей стороны. Особенно с твоей, Леша…

– Не спорьте с Лизой, Алексей Петрович,– заметил Савчук, вздыхая.– Вы же знаете ее. Разве можно с ней спорить?

– Лиза весьма любит удивлять,– объяснил я.– Она хочет удивить нас какой-нибудь неожиданностью, но попозже…

– Ошибаетесь, честное слово,– сказала Лиза серьезно.– Просто это еще робкое предположение, очень-очень робкое. Фактов слишком мало. Подождем, пока доберемся до гор.

3

На другой день, проводив пилота Жору в обратный путь, Лиза учинила Бульчу строжайший допрос,– можно сказать, допрос с пристрастием.

Она выспрашивала нашего проводника об оазисе в горах Бырранга, жадно интересуясь самыми разнообразными подробностями, порой (на наш с Савчуком взгляд) даже не идущими к делу пустяками.

На некоторые вопросы старый охотник не мог ответить. Тогда Лиза пыталась подсказать ему ответ.

Иногда она впадала в задумчивость, бормотала про себя:

– Река!.. Да-да, должна быть река! Не было бы реки, было бы озеро… Лес, конечно, располагается по линии пластов, обрывается на гребне горы? Правильно, так оно и должно быть. Сосны, лиственницы, березы…

– Впечатление такое, что ты узнаешь пейзаж оазиса,– пошутил я.– Быть может, уже была в ущелье Бульчу?

– Да, в самом деле, Лизочка: не летали ли вы туда вместе с каким-нибудь шаманом во время камлания? – улыбаясь, подхватил Савчук.

Лиза рассеянно оглянулась. Видимо, всеми мыслями своими была сейчас не с нами, но в далеких горах Бырранга, в одном из ущелий, по дну которого пробегала, позванивая камешками, река, а на склонах росли березы и цвела жимолость.

– А? Ущелье Бульчу? – медленно сказала она, будто просыпаясь.– Нет, я никогда не бывала в ущелье Бульчу.

В этом была «заковыка», как сердито сказал Савчук. Но мы оба знали Лизу. Это кремень-кремешок!.. Если она считает преждевременным посвящать нас в свои догадки, то бесполезно сердиться на нее или умолять ее,– не скажет ничего, пока не сочтет нужным.

С первых же своих шагов, едва выбравшись из самолета, она уверенно, без всяких усилий заняла подобающее ей положение в нашей экспедиции.

Неразговорчивый и озабоченный Камсэ широко улыбался, завидев ее. Бульчу при ее приближении чуть ли не вытягивался «во фрунт». Наконец, наш уважаемый этнограф попросту робел в ее присутствии. Лиза подавляла его своей уверенностью, деловитостью, решительностью.