Текст книги "Нас было тринадцать"

Автор книги: Леонид Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Стук в дверь прервал наш спор. Вошла Марина.

У нее были покрасневшие, заплаканные глаза. Густые, длинные волосы цвета спелой ржи причесаны наспех. На лице следы пудры.

Марина молчала, не зная, с чего начать разговор. Ее пальцы нервно теребили край кофточки. Потом она закурила, тут же с непривычки закашлялась и с отвращением потушила папиросу.

Наконец Марина заговорила:

– Мальчики, происходит что-то ужасное. Гиви в отчаянии. У всех алиби, вы его подозреваете, но...

– Почему, – перебил Марину Олег, – почему его, а не Листопада?

Марина посмотрела на Олега, потом на меня. У нее был измученный взгляд.

– Но Андрей Филиппович в тот день был в ботинках без триконей, – сказала она.

– Откуда ты знаешь? – спросили мы почти в один голос.

– Гиви мне сказал. Он это хорошо помнит.

Мы с Олегом переглянулись. Кажется, одна и та же мысль мелькнула у нас. "Уж Гиви в этом вопросе верить можно. Листопад – вне подозрений. Но тогда..."

– Мальчики, послушайте, – продолжала Марина. – Гиви не мог это сделать. Вы его совсем не знаете. Он не мог... Мы знакомы почтя три года. Он смелый, честный, благородный. Он не мог ударить ногой, подкрасться и ударить сзади, в спину... Понимаете, не мог!..

Марина зарыдала.

Мы пытались ее успокоить, говорили, что тоже не верим в виновность Гиви, дали ей воды. Марина сделала несколько глотков, ее зубы стучали о край стакана...

– Но если это так, – продолжала Марина, несколько успокоившись, – то сделайте что-нибудь. Докажите, что он невиновен. Подумайте, вы же умные, вы можете. Я прошу вас.

Кажется, она считала, что алиби – это любое доказательство невиновности.

Марина посидела еще несколько минут и ушла.

– Я действительно не могу поверить в виновность Гиви, нарушил молчание Олег. – Он мог встретиться с Виктором, вспылить, подраться, наконец, если хочешь, вызвать его на дуэль, как ни смешно это звучит в наше время. Но он не мог его ударить в спину... Удар сзади? Нет, это не Гиви!

– Но как это доказать? Как доказать?! – воскликнул я. – Марина влюблена в Гиви, ее слова никого не убедят, а твои рассуждения о характере Гиви, о дуэли – подавно...

Было уже поздно, Олег поднялся, чтобы идти к себе.

Неожиданно появился Петрович.

– Не спите, ребята? Так я и думая. Хочу с вами посоветоваться, – сказал он, тяжело опускаясь на стул.

– Плохо идут дела у нас в лаборатории. Погиб человек, наш товарищ. Это кого хочешь выбьет из колеи. А тут еще выясняется, что погиб он не случайно. Вот и получилось работа стоит, коллектив распался. Кто-то с недоверием смотрит на Брегвадзе, кто-то на Листопада".

– С Листопадом все прояснилось, – перебил я и рассказал то, что удалось узнать в течение дня.

– Только непонятно, почему Гиви, зная, что Листопад в тот день не надевал ботинок с триконями, ничего об этом не сказал.

Петрович задумался.

– Видишь ли, Игорь, – сказал он немного спустя. Слишком прямо ты судишь о людях. Если знаешь, то скажи... А люди посложнее будут. Ты сопоставляешь факты, время, устанавливаешь, кто где был, кто кого видел. Короче – ты ведешь дознание. Может быть, надо было громко сказать, что тебе это поручено, но этого мы вовремя не сделали. Брегвадзе считает, что ты сам прыть проявляешь. Для пего помочь тебе – значит признать твою правоту. Вот он и молчит.

– Так мне кажется, – добавил он после небольшого раздумья. – Но вернемся к главному. Я лично уверен, что если Бойченко кто н столкнул, так только какой– нибудь чужак. Никто из наших этого сделать не мог. Думаю, и вы со мной согласны.

– Но что же вы предлагаете? – спросил Олег.

– Положение сложное. Конечно, хорошо бы доказать, что и Брегвадзе совершенно чист, но как это сделать – подсказать не берусь. А в остальном – с дознанием пора кончать. Что могли – сделали. Теперь же надо в лаборатории порядок налаживать. Спрашиваете как? О гибели Бойченко постараться не вспоминать. Со всеми, включая Брегвадзе, восстановить нормальные отношения. Учтите, он не виноват, никто не доказал его вину. Хватит с этим. Надо делом заниматься. Вспомните, как было раньше. Работа кипела. Новые идеи предлагались. Спорили до хрипоты. А сейчас... Нет, с этим пора кончать. И вы, ребята, должны показать пример.

Петрович попрощался и вышел. Его неровные шаги постепенно затихли в конце коридора.

– А как же Гиви? – почти одновременно сказали Олег и я.

Действительно, все будут спать спокойно, а он – с тревогой ждать весны, милиции, следствия. Если сейчас, по горячим следам, ничего не выяснить, то что можно будет сделать через полгода?

ГЛАВА Х

Рано утром налетел ураган. Дом содрогался и скрипел под ударами бешеных порывов ветра. Временами доносился грохот снежных лавин. Я проснулся. Опять те же мысли. Виктор! Какая ужасная, бессмысленная смерть! Гиви? Как доказать его невиновность? Как это сделать, прекратив разговоры о гибели Виктора в не получая новой информации?

Когда я вышел к завтраку, почти все уже были на своих местах. Мне показалось, что климат лаборатории чуть-чуть потеплел. Возможно, это было следствием усилии Б. В. и Петровича. Быть может, разбушевавшаяся природа сблизила небольшую группу людей, затерянных в диких, пустынных горах. За столом шел не очень оживленный, но все же общий разговор об ураганах на Памире, о снежных лавинах – словом, безобидный разговор о погоде. И это уже было достижением по сравнению с предшествующими днями. Листопад, вероятно, знал, что вопрос о триконях на его ботинках теперь для всех ясен. Обычно молчаливый, в это утро он был оживлен и даже пытался шутить. Гиви же по-прежнему был угрюм и мрачен.

Тетя Лиза подошла к нему, придвинула перец. Потом принесла из кухни кусок пирога, оставшийся со вчерашнего ужина, и положила на тарелку Гиви.

– С вареньем. Попробуй, какой вкусный.

Кажется, тетя Лиза подавала пример, как нужно себя вести.

После завтрака я подошел к Гиви и спросил об усилителе, который он должен был отремонтировать.

Трудно было рассчитывать на вполне дружелюбный разговор, но того, что произошло, я не ожидал.

Гиви покраснел, его глаза стали совсем круглыми, усы топорщились.

– Тебе зачем усилитель? Ты разве про усилители думаешь? – воскликнул он, все более повышая голос и энергично жестикулируя. – Если хочешь спрашивать, где я бил, что дэлал, сразу говори. Зачем притворяешься? Ты угадал – это я, я, Гиви Брегвадзе, подкрался к Бойченко сзади и ударил его! Теперь ты доволен, да?

Гиви оттолкнул Олега, который во избежание худшего хотел встать между нами, и выскочил из столовой.

Начало вашего разговора осталось незамеченным. Но возбужденный голос Гиви в жестикуляция привлекли к вам общее внимание. Последние слова "я, Гиви Брегвадзе, подкрался к Бойченко сзади и ударил его" слышали все.

– Выходит, товарищ признался, – нарушил молчание Харламов.

Эти слова, неожиданно прозвучавшие среди полной тишины, поразили всех, как удар грома. Вера и Б. В. недоуменно переглядывались. Петя смотрел на меня в ждал, что я скажу. Марина закрыла лицо руками.

– Ничего он не признался, – громко сказал Петрович, понимать надо человека. Да если б и признался, то надо еще доказать, что он и впрямь виноват.

В этот день из-за урагана Б. В. запретил выходить из лаборатории. Работы на Альфе и Бете были отменены, и я поплелся в свою комнату.

Мои невеселые мысли были прерваны появлением Пети. Он был возбужден, глаза блестели, на щеках розовел румянец.

– Игорь! Я придумал. Надо проверить след.

– Какой след? Сколько дней прошло. Давно все следы снегом замело.

– Ты не повял. След на спине, синяки. Ведь ты фотографировал. Надо посмотреть, подходит ботинок Гиви или нет.

Я представил себе все трудности. Пленка заперта в сейфе. Как ее получить? Потом надо увеличить изображение до натуральных размеров, раздобыть ботинки Гиви, сравнить... И тем не менее это была идея. Идея, которая имела хоть какую-то перспективу.

Через несколько минут я был у Б. В.

– Борис Владимирович, я, кажется, недостаточно тщательно обработал пленку с фотографиями. Понимаете, волновался, торопился. Боюсь, что к весне она станет некачественной, покроется пятнами. Хорошо бы сейчас сделать увеличенные изображения. Тогда к нам не будет претензий.

Я говорил нарочито спокойным, деловым тоном, стараясь не выдать своих истинных планов.

Б. В. с сомнением посмотрел на меня, потом, после недолгого колебания, все же пленку достал.

– Только будьте предельно внимательны и аккуратны. Пленку вернете лично мне.

Вскоре мы с Петей заперлись в фотокомнате, установили на столе увеличитель и заложили в него пленку.

– Включаем? – спросил я.

– Чего тянешь, включай.

Раздался щелчок тумблера, и перед нами появилось негативное изображение: на темном фоне группа светлых пятен. Я отрегулировал фокусировку, начал менять увеличение. Изображение росло и сжималось, пятна расходились и сходились. Как получить изображение в натуральную величину? Если б я звал, что эти пятна так важны, то, фотографируя, положил бы рядом с ними линейку или хотя бы спичечную коробку.

– Ничего не выйдет, – сказал я упавшим голосом, – нет масштаба.

– Почему не выйдет? Постарайся.

– Пойми, пятна расплывчатые. Меняя увеличение, я могу подогнать изображение почти под любой ботинок. Могу под ботинок Гиви, могу под твой или свой.

Вновь я был один в своей комнате в снова думал.

Все неприятное, связанное с Гиви, концентрировалось вокруг двух отметок времени: в одиннадцать двадцать он вышел из лаборатории; в одиннадцать тридцать пять кто-то столкнул Виктора. Где находился Гиви в течение этого промежутка?

– Ну, что ж, – продолжал я думать. – Как поступают физики в таких случаях? Если экспериментальные данные приводят к сомнительным выводам, то эти данные снова и снова проверяют. Значит, и мне надо перепроверить время.

Одиннадцать двадцать – это было указано по часам Марины. Олег, как он потом мне сказал, в тот момент также посмотрел на часы. Значит, это время не вызывает сомнений.

Необходимо, следовательно, проверить цифру – одиннадцать тридцать пять. Это время показывали часы Виктора, остановившиеся, как мы решили, от удара при падении. А что если часы, испортившись при ударе, продолжали идти, например, минут десять и лишь потом остановились?

В часовых механизмах среди нас разбирался только Петрович. Меня он понял с полуслова.

– Сам думал об этом. Нет, у Бойченко часы были высшего класса, с противоударным механизмом. Если такие часы портятся от удара, то, значит, поломка серьезная, скажем, кончик оси сломался, тогда они чуть покачаются и станут. Десять минут они ходить не будут. Если сразу не стали, значит, будут продолжать нормально ходить.

Какая-то смутная мысль родилась в моей голове. Она постепенно росла, крепла, расталкивала другие соображения, выходила на первый план...

– И долго они будут идти? – спросил я, хотя ответ мне был уже известен.

– Долго ли? Пока завод не кончится, – ответил Петрович, пожав плечами.

– Но послушайте, Сергей Петрович! Завод мог кончиться ночью. Часы показывали одиннадцать тридцать пять ночи! Мы нашли Виктора после полуночи. Часы могли остановиться за час до нашего прихода. Как я раньше не сообразил?! Эти одиннадцать тридцать пять никакого отношения к моменту гибели Виктора не имеют! Надо сейчас же посмотреть, сломаны часы или нет, надо их вскрыть...

Я говорил быстро, волнуясь, чувствуя, что появился какой-то проблеск, выход из тупика.

– Погоди, не горячись. Говоришь, ночью остановились? Кончался завод, и остановились?

Петрович растерянно улыбнулся. Видимо, ему было неловко, что он сам упустил такую возможность.

– Но вскрывать часы не хотелось бы, – продолжал он, – да и Борис Владимирович не разрешит. Скажет, что трогать нельзя, вещественное доказательство, весной, мол, приедут специалисты, тогда и разберутся.

– Но, Петрович, простите, Сергей Петрович, ведь нельзя оставлять до весны лабораторию в таком состоянии. Если часы Виктора спокойно шли почти до полуночи, то с Гиви снимается самое тяжелое.

– Кажется, есть выход, – сказал Петрович минуту спустя. Можно, конечно, попробовать завести часы и посмотреть пойдут ли? Но это не лучший способ. Во– первых, могут сказать: "Зачем крутили завод? Почему не оставили часы, как они были?". Во-вторых, пусть пойдут часы. Что это докажет? Когда они остановились, ночью или днем? Не ясно. Может, Виктор забыл их с вечера завести. А выход вот такой: помнишь, часы Виктора с календарем, через маленькое окошечко число показывают. Часовая стрелка за сутки два раза проходит циферблат, а число меняется только один раз – около двенадцати ночи. Что если, не вскрывая часов, чуть двинуть стрелки? Сдвинется число, значит, наверняка часы ночью остановились. Останется на месте – значит, днем. Потом стрелки можно вернуть в старое положение.

Я готов был расцеловать Петровича. Через несколько минут мы уже были у Б. В., и я, волнуясь и немного путаясь, изложил ему суть дела.

Б. В. выслушал меня, нахмурив брови, с явно недовольным видом пытался возражать, но в конце концов сдался. Он открыл сейф, достал часы. Мы подошли к окну. Б. В. выдвинул головку часов и начал медленно ее поворачивать. Минутная стрелка сдвинулась, а немного спустя дрогнуло – и сменилось число в окошечке. Часы остановились ночью! Никакого отношения к смерти Виктора их показания не имели.

– Не понимаю, как можно было забыть, что часы дважды в сутки показывают одно и то же время, – сказал Б. В. Такая элементарщина. Откуда вообще взялась идея определить момент гибели Бойченко по его часам?

С совершенно невинным видом я заметил:

– Но это же ваша идея, Борис Владимирович.

Б. В. растерянно посмотрел на меня, потом на Петровича. Воспользовавшись замешательством, я выскользнул из комнаты.

После "опыта" с часами момент гибели Бойченко вновь стал неопределенным. Предположим, что преступление произошло примерно в одиннадцать двадцать пять. Тогда никто не сможет утверждать, что Гиви ждал Виктора на дороге. В это время он попросту спускался по тропинке. Но если допустить, что Виктор погиб в одиннадцать тридцать пять или, скажем, сорок, то вновь возникает старый вопрос: где был Брегвадзе, что он делал в течение десяти – пятнадцати минут? Когда же погиб Виктор?.. Крик слышали несколько человек. Неужели никто не взглянул на часы? Да, конечно, никто! Чепуха! Зачем смотреть на часы, когда слышишь крик человека?

Вечером я заглянул в радиорубку. Петя был за Своим любимым делом. Он часами просиживал у приемника, почти непрерывно меняя настройку, переходя от одного диапазона к другому. Поймать какую-нибудь дальнюю экзотическую станцию – вот что его прельщало!

– Игорь, а я только что Бразилию поймал. Сначала музыка, а потом диктор сказал, вроде "иси радио Бразивиль".

– Наверное, Браззавиль. Это не Бразилия, это Конго, Африка.

– Конго? Ты уверен?

Петя взял со стола тетрадку и что-то в ней исправил.

– Смотри, – сказал он, протягивая тетрадь, – вчера вот Эквадор поймал. Тут уж без ошибок. Так и сказал диктор: "Радио Эквадор". Вот, смотри, записано: Эквадор, частота 7,24 мегагерц, время – 22 часа 48 минут. Тут уж я не ошибся. Южная Америка, вот здорово!

Я с любопытством листал тетрадь. Каждая страница была аккуратно разграфлена вертикальными линиями. Без труда можно было установить, какого числа, в какое время, на какой частоте Петя слушал ту или иную станцию.

– Зачем ты такую бухгалтерию завел?

– У нас, у радистов, закон: как установил с кем связь, так немедленно все запиши: когда начал, когда кончил, частоту, словом – все подробности.

– А когда с Москвой или Хорогом связываешься, тоже все записываешь? – спросил я с интересом.

– Конечно. Тут уж я обязан. Специальный журнал есть.

– Покажи. Любопытно взглянуть.

Петя протянул мне журнал. Я быстро перелистал страницы. В день гибели Виктора сеанс связи с Москвой начался в одиннадцать часов и кончился в одиннадцать тридцать три.

Я смотрел на эту запись, не веря своим глазам. Петя слышал крик Виктора минуты через две после окончания сеанса. Значит все-таки Виктор погиб в одиннадцать тридцать пять?! Неужели круг замкнулся и все возвратилось к исходному положению? Снова проблема Гиви. Снова вопрос: где он был двенадцать минут? Я чувствовал себя как человек, который попал в глубокую яму, пытался выкарабкаться, почти достиг края и снова свалился на дно.

– По каким часам ты определил время окончания сеанса? Часы были верные? Может быть, они спешили или отставали?

Петя указал на большие часы, которые стояли на шкафу и весело тикали, как бы посмеиваясь надо мной.

– Часы правильные, я их каждый день по московскому радио проверяю.

Делать было нечего. Я вышел из радиорубки, не зная, что предпринять дальше. Какое удивительное совпадение! Часы Бойченко остановились ночью. Между их показанием и моментом его гибели никакой связи нет. И тем не менее часы показывают одиннадцать тридцать пять. Неужели они остановились ровно через двенадцать часов после падения, с точностью до минуты?! Нет, что-то здесь не так. Я вернулся в радиорубку.

– Петя, послушай, ты действительно определил время окончания сеанса по своим часам?

– А почему ты сомневаешься? Ведь вы же сами установили, что Бойченко погиб в одиннадцать тридцать пять, а сеанс я закончил минуты за две до того, как услышал крик. Вот и в журнале записано одиннадцать тридцать три.

Что-то неестественное послышалось в голосе Пети. Я внимательно посмотрел на него.

– Но тогда непонятно, почему ты никому не сказал о своей записи? Хотя бы тогда, когда мы еще не выяснили, что ты столкнулся с Петровичем. Покажи ты тогда журнал, и сразу было бы очевидно, что за две минуты до гибели Бойченко ты находился в своей радиорубке?

– Мне бы не поверили. Могли сказать, что я подогнал время, сделал запись потом, вечером, на следующий день...

– Что за чепуха! Ведь ты всегда можешь связаться с Москвой и попросить подтвердить твою запись. Раз есть правило вести журнал, то московский радист также записал, когда кончил с тобой говорить. Не так ли?

Петя молчал, растерянно поглаживая хохолок на затылке.

– Молчишь? – продолжал я. – Тогда слушай. Время гибели Виктора – одиннадцать тридцать пять – было определено неверно, произошла ошибка. Виктор погиб раньше. Выходит, что ты кончил сеанс связи после того, как услышал крик и побежал на дорогу. Как ты это объяснишь?

"Виктор погиб раньше". Почему я так сказал? Не было никаких объективных данных. Но я не сомневался в невиновности Гиви, верил ему. А если так, то крик Виктора раздался через минуту-другую после ухода Гиви с Альфы. Не позже.

– Ошибка? – Петя был явно смущен. – Ладно, Игорь, скажу по честному, все как было. Я забыл тогда записать время окончания сеанса, понимаешь? Принял последнее сообщение и попросил московского радиста позвонить моим, домой. А потом и задумался – вспомнил мать, сестренку... Услышал крик, выбежал... Дальше все знаешь. Остался у меня пропуск в журнале. Нельзя так: это – нарушение. Когда вы установили, что крик Бойченко раздался в одиннадцать тридцать пять, я отсчитал две минуты и написал в журнале одиннадцать тридцать три. Виноват я, сам понимаю.

Петя стоял красный и пристыженный, как школьник, которого педагог уличил в неблаговидном поступке. А я не мог сдержать радость. Разгадка была близка. Я встал, подошел к смущенному парню, хлопнул его по плечу.

– Ладно, подними нос. Свяжись побыстрее с Москвой и запроси; когда окончился тот сеанс.

– Можно только завтра, в одиннадцать.

– Ну, завтра, так завтра. И как узнаешь, сразу мне сообщи.

На следующее утро время тянулось невероятно медленно. Я сидел за своей установкой на Альфе, делая вид, что готовлю опыт, а в действительности чуть ли не каждую минуту поглядывал на часы. Наконец появился Петя. Он с таинственным видом подошел ко мне и зашептал на ухо:

– Одиннадцать двадцать. Москвич ручается. Точная запись в журнале.

Я почти предугадывал этот ответ и все же почувствовал огромное облегчение, будто гора с плеч свалилась. Собрался с мыслями, потом подозвал Олега и Марину и все им рассказал. Собственно, рассказывать было не так уж много: Виктор погиб в одиннадцать часов двадцать две, двадцать три минуты. Гиви в это время, уйдя с Альфы и нигде не задерживаясь, спокойно спускался по тропинке.

Марина сначала смотрела на меня, ничего не понимая. После переживаний последних дней до нее с трудом доходило, что все кончилось, что неприятности уже позади. Потом она расплакалась, неожиданно поцеловала меня, Петю, потянулась было к Олегу. Затем бросилась к Гиви, обняла его и, одновременно плача и смеясь, стала что-то сбивчиво объяснять.

Наконец и до Гиви дошла суть дела. Он подошел ко мне, обнял и взволнованно сказал:

– Спасибо, друг. Прости, я неправильно тебя понимал.

Через несколько минут, когда возбуждение немного улеглось, Марина захлопала в ладоши:

– Мальчики, идея. Предлагаю устроить сюрприз. Скоро обед. Вначале никому ни слова. После обеда Гиви подойдет к Игорю, обнимет его. Они сядут рядышком на диване и будут мирно беседовать. Представляете эффект!

К началу обеда мы с невозмутимыми лицами сидели на своих местах. Однако деланное безразличие нам не удалось. Б. В. посмотрел на меня, затем на Гиви с Мариной, улыбнулся и сказал:

– Ну, Игорь, видимо, кое-кому вы уже сообщили про "опыт" с часами. Вероятно, это всем интересно...

Я встал и рассказал об ошибке с часами Виктора.

– Вот н хорошо, – прервал меня Б. В. – Теперь все обстоятельства полностью прояснились. Никто из нас не может быть в чем-либо заподозрен.

Но успех сегодняшнего дня, видимо, подстегнул сидевшего во мне чертика.

– Я не вполне согласен. Если часы Бойченко не указывают, когда он погиб, то вопрос этот не снимается, отпадает лишь первый, ошибочный ответ. А вопрос ведь крайне важен, сказал я спокойным голосом.

Б. В. хотел было меня перебить, но в ярости не находил слов.

– Вы что, снова... – только и сумел он произнести.

– Борис Владимирович, мне кажется, что Игорь не кончил, пусть договаривает до конца, – вмешался Петрович.

Вот тут дошла очередь до записи в радиожурнале и до запроса в Москву.

– Теперь все действительно ясно. Гиви вышел из Альфы чуть позже одиннадцати двадцати. Спустя примерно минуту, когда раздался крик, он спускался по тропинке. Никаких вопросов к нему быть не может. Что касается остальных, то новое время гибели Виктора для них ничего не меняет. Они по-прежнему вне подозрений, – кончил я.

Кажется, все вздохнули с облегчением, когда я кончил свои рассказ. Б. В. успокоился, вышел из-за стола и крепко пожал мне руку. Потом он вернулся на свое место, постоял с минуту, собираясь с мыслями, и попросил внимательно его выслушать.

Он говорил о трагической гибели Виктора, о трудных днях лаборатории, о необходимости полностью включиться в работу и наверстать упущенное.

– Нет сомнения, что Виктора столкнул в пропасть какой-то неизвестный, который пробирался в горах, боясь быть замеченным. Завтра я свяжусь с Хорогом и сообщу обо всем милиции. Пусть принимают меры. Вас, Игорь, прошу возможно быстрее подготовить подробное и последовательное изложение всех фактов, всей аргументации.

ГЛАВА XI

Вечером я сел писать. Надо было дать сжатое, последовательное и беспристрастное изложение фактов и доказательств. Вместо этого на бумаге появлялись обрывки рассуждений, сомнений, переживаний. Я начинал писать, зачеркивал, рвал написанное, снова писал и снова зачеркивал.

Из столовой впервые за последние недели слышались оживленные голоса. Я направился туда и в коридоре столкнулся с Гиви.

– Игорь, зайди ко мне. Маринэ хочет тебе кое-что рассказать.

Мы зашли.

– Маринэ, расскажи Игорю, что ты хотела...

– Может быть, не стоит, – сказала нерешительно Марина, ведь все уже уладилось.

– Нет, нет, расскажи, не надо скрывать.

Я с недоумением смотрел то на Гиви, то на Марину. Что может она скрывать? О чем речь?

– Понимаешь, Игорь, Виктора я знаю, то есть знала, давно. Еще когда я училась, он встречался с моей подругой. Ирка чудесная девчонка, добрая, отзывчивая. Мы жили с ней в одной комнате и...

– Маринэ, ты разве про Иру хочешь рассказать?

– Да, то есть нет, не про Ирку. Но я хотела сказать, что мы с Виктором дружили и, когда он совсем неожиданно приехал, я очень обрадовалась. Ведь здесь очень тоскливо, в особенности когда начинается зимовка. Чувствуешь себя оторванной от всего мира. А Виктор такой веселый, остроумный.

Марина виновато посмотрела на Гиви и продолжала:

– За два дня до его гибели мы гуляли. Виктор рассказывал о Москве, об общих друзьях. Потом я его спросила, как ему нравится у нас – природа, работа, товарищи, А он как-то странно ответил, что нравится, но не все люди хорошие.

– Это все? – спросил я. – А что, собственно, скрывать? Кто-то Виктору больше нравился, а кое-кто меньше. Это естественно. Вероятно, он Гиви невзлюбил. Ну и что?

– Нет, – покачал головой Гиви. – Виктор не про меня говорил. Пусть Марииэ подробно расскажет.

– Ну, слушайте. Я спросила, как ему у нас нравится. Помню, что сказала: "Правда, какие хорошие люди здесь собрались?" А Виктор стал серьезным, помрачнел в так задумчиво ответил: "Хорошие, да не все..."

Я тоже сначала подумала, что он Гиви имеет в виду, в разозлилась: "Тебе что, Гиви не по душе?" А он в ответ: "При чем тут твой Гиви? Не о нем речь, о другом... Только я не вполне уверен". Потом помолчал и добавил: "Давай не будем больше об этом. Не было этого разговора".

Марина умолкла. Молчали и мы. Потом я спросил Гиви:

– Почему ты попросил Марину рассказать об этой беседе? Ты связываешь слова Виктора с его гибелью? И почему сейчас, а не раньше?

– Ничего я не связываю. Не мое дело связывать. Но такие вещи скрывать не надо. Зачем только мы про этот разговор должны знать? А почему раньше просил не рассказывать? Не понимаешь? Вы могли подумать, что Маринэ хочет меня чистым сделать, на другого тень бросить.

В словах Гиви была известная логика, но от этого легче не становилось.

– Мне кажется, что придавать особое значение словам Виктора не надо, – сказал я, подумав. – Кто-то ему не понравился. Ну и что? Может быть, он имел в виду Листопада? Во всяком случае, к его гибели они отношения не имеют.

Из столовой доносились громкие голоса и смех.

– Пойдемте, там что-то веселое происходит, – предложила Марина.

Мы направились в столовую. В углу в кресле сидел Петрович. Его глаза оживленно поблескивали из-под кустистых бровей. Он читал, нет, не читал, а скорее рассказывал о Теркине:

Только взял боец трехрядку,

Сразу видно – гармонист.

Для началу, для порядку

Кинул пальцы сверху вниз.

...............

Но в моих ушах звучали другие слова "Хорошие люди, да не все... Только я не уверен..." Кого имел в виду Виктор? Листопада? Я невольно поискал его глазами. Он стоял, прислонись к стене, и с явным удовольствием слушал стихи.

Встретив Листопада, Виктор, естественно, вспомнил злополучную защиту. Хорошим человеком он Листопада считать не мог. Но в чем он сомневался? В чем он не был уверен? Что Листопад – тот самый Листопад? Нет, не о Листопаде он думал, когда говорил с Мариной.

И от той гармошки старой,

Что осталась сиротой,

Как-то вдруг теплее стало

На дороге фронтовой.

Тетя Лиза сидела против Петровича. Она наклонилась вперед, как бы боясь пропустить строчку и даже слово. За нею, облокотясь о спинку стула, стояла Вера.

"Хорошие люди, да не все..." Петрович, Вера, тетя Лиза они тогда были на кухне.

Плясуны на пару пара

С места кинулися вдруг.

Задышал морозным паром,

Разогрелся темный круг.

Петя стоял у окна. Он так увлекся, слушая Петровича, что двигал руками, как будто сам играл на гармони. А когда пошел пляс, то он начал притоптывать ногами. Казалось, он сам вот-вот затанцует. Б. В., посмотрев на Петю, не смог удержать улыбки и что-то шепнул Вере.

"Хорошие люди, да не все... Только я не уверен..." Петя был на базе. Б. В. небольшого роста. Отпадают.

Петрович умолк. Раздались бурные аплодисменты.

– Сергей Петрович, еще что-нибудь.

– Еще отрывок...

Неслось со всех сторон.

– Петрович, давай про переправу, – попросил Харламов.

– Про медаль, про медаль, – требовал Листопад.

"Хорошие люди, да не все..."

Харламов и Кронид были вместе на Бете.

Олег подошел к Гиви и что-то ему сказал. Олег в тот день был со мной на Альфе. Гиви? Но тогда зачем он настаивал, чтобы Марина мне передала разговор с Виктором. Теперь, когда уже все улеглось.

Нет, все это чепуха, явная чепуха.

Скорее всего Марина, сама того не желая, исказила разговор с Виктором. Когда тучи над Гиви стали сгущаться, она непроизвольно придала словам Виктора такой оттенок, такой смысл, который защищал любимого человека.

И все же слова "Хорошие люди, да не все... Только я не уверен..." вопреки всякой логике продолжали звучать. Слова, сказанные за день до гибели, почти последние слова Виктора.

Дверь в комнату Виктора была заперта, но Олег легко открыл ее своим ключом.

Затхлый воздух, пыль. Очевидно, после похорон сюда никто не входил. На крючке сиротливо висела модная лыжная куртка и рядом – яркая вязаная шапочка.

Как давно это было – последний приезд Миршаита, Виктор, стоящий у "газика" в этой куртке и в этой шапке. Потом песни под гитару, стихи...

На столе были разбросаны листы исписанной бумаги. Я стал перебирать страницу за страницей. Формулы, выкладки, расчеты и почти никаких слов. Местами попадались рисунки женские головки, кораблики. Пошла серия мужских лиц с бородой и усами. Видимо, у Виктора была привычка рисовать в минуты раздумья.

– Посмотри, что за странная идея разрисовывать самого себя, – сказал Олег, протягивая полоску неразрезанных фотографий.

На одной из них Виктор пририсовал себе бороду и усы.

– Действительно, чудно. Может быть, собирался отпустить бороду и хотел посмотреть, как будет выглядеть? Никогда не думал, что борода так меняет человека, – добавил я, разглядывая фотографии.

Мы просмотрели исписанные листы, порылись в ящиках стола, перебрали книги на столе. Ничего интересного. Ничего, что можно было бы связать с последними словами Виктора.

Я вернулся к себе.

"Хорошие люди, да не все..." Нет, к черту. Надо сесть писать. Все выяснено, все. И время гибели точно установлено, и непричастность каждого из нас доказана. Я мысленно перебрал все доводы, аргументы. Лишь одна маленькая деталь, мелочь, оставалась непонятной. Стоит ли придавать ей значение? Не слишком ли я педантичен? А если...?

Утром я посоветовался с Олегом, потом извинился перед Б. В., сказав, что не успел написать, что мне нужен еще день.

После обеда, снова все обдумав, я вышел из дома. Протон лежал у крыльца и возился с большой обглоданной костью. Увидев меня, он заурчал и в то же время энергично замахал хвостом, показывая, что урчание не надо принимать всерьез.

– Протон, пошли гулять!