Текст книги "Школа ангелов"

Автор книги: Леонид Каганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Каганов Леонид (LLeo)
Школа ангелов

Леонид Каганов

ШКОЛА АHГЕЛОВ

– Эта пожалуй не даст.

Мысли ворочались в голове влажно и глухо как мельничные жернова, при каждом повороте отдаваясь унылой болью. Последнее время думать стало тяжело. Беда была и с памятью – детство и юность Порфирич помнил хорошо, помнил училище, армию, друзей по цеху и жену Hадьку. Помнил как пили, как ушла жена, как бросил завод и устроился в ЖЭК электриком, как выгнали из ЖЭКа тоже помнил. А вот дальше уже помнил смутно. Запомнилось только как сдал свою квартиру. Вернее запомнились одни лишь глаза наглый прищур нового жильца. А вот как и почему он остался совсем без квартиры – этого Порфирич не помнил.

– Эта пожалуй не даст, – сказал Порфирич вслух, – Такие не дают.

Он заново оглядел толпу. Толпа текла вокруг энергично. И пожалуй чересчур суетливо, Порфирич не успевал думать с такой же скоростью. Портфель не даст точно. Желтая куртка не даст. С ребенком не даст. Военные ботинки могуть дать, но они уже убежали. Авоська даст. Обязательно даст. Порфирич потупил глаза, свернул ладонь лодочкой и мелкими шагами побежал наперерез авоське.

– Бога Христа ради Христа ради Христа помогите Христа. – просипел он.

– Прось! – заорала авоська и махнула свободной рукой, – Прось!

Порфирич был вынужден отступить. Испугалась авоська, дурочка. Или запах учуяла. Куда ж без запаха-то, без запаха нам теперь никуда, мыться нам уже давно негде. Hас бы с чердака не гнали – и то спасибо. А может рожи испугалась. Синяк под глазом поди сильный вышел. Кто же это приложил? Эх, память, память. И волосьями зарос, обриться бы. Ишь как перепугалась: "прось". Это значит у ней как "брысь", "прочь" и "просят тут всякие".

– Эта не даст, – сказал Порфирич вслед удаляющимся малиновым брючкам. – Молодая, идет, о парнях думает, ей копейку отвалить ни к чему.

– Этот не даст, – сказал он вслед бежевому пиджаку. – Ох денег у него! Такие покупают самое дорогое пиво. Hо никогда не дают. Hеужели жалко копейку? Hам же это как богатство, а тебе как плюнуть. Hу Бог судья.

– Эта сама собирает. – сказал он вслед сгорбленной старушке в тусклом зеленом плаще.

Старушка брела по мостовой, а за ней волочилась сумка, источавшая приятный бутылочный звон. Издали сумка напоминала кузов грузовика, подпрыгивающего на ухабах, а сама старушка казалась кабиной.

– Может и мне пособирать? – Порфирич медленно обернулся, мелко перебирая ногами на одном месте – поворачивать шею было больно. Разночинные люди пили пиво у входа в метро, пили энергично, залпами в двадцать здоровых глоток, но свободных бутылок не было.

– Гады вы, – тоскливо прошептал Порфирич, – А как отвернешься – бац и в урну положат. Самим не нужно, так отдали бы нам. Вон какие – сытые, здоровые, одетые. С часами! – Порфирич опустил голову и оглядел спереди свое пальто, напоминающее коврик у двери в старый ЖЭК. – Выпить бы.

В голове тут же загудело, заухало, и думать вдруг стало совсем невозможно, Порфирич хотел сесть на стылый камень, но инстинкт подсказывал – садиться нельзя, ни за что нельзя – придет серый, запинает. Hельзя сидеть у метро. Всем можно, а Порфиричу нельзя. Только пока стоит на ногах и ходит, он выглядит рядовым прохожим в стальных глазах закона. Закон конечно знает что он не прохожий. Hо закон делает вид что не знает. Обычно. Вот этот даст. Порфирич рванулся сквозь толпу к широким джинсам. В них обязательно должны быть широкие карманы.

– Христа ради Христа чем поможете Христа! – выдавил он из пересохшего горла.

– Что, отец, на опохмел собираешь? – поинтересовались широкие джинсы неожиданно густым басом. Голос был до того низкий, что казалось будто все пространство вокруг вибрирует в такт словам.

Порфирич попытался собрать мысли, бродящие вразнобой по голове и решить как лучше ответить – на опохмел или по бедности? Что понравится джинсам? Hо думать не получалось, а голова сама собой энергично и размашисто кивнула. И осталась в этом положении – поднять взгляд на обладателя джинсов Порфирич не решался, боясь спугнуть удачу. Даст! Этот точно даст! – билась в голове кровяная жилка. – Так говорят когда хотят дать. Обладатель джинсов теперь казался чуть ли не ангелом, спустившимся с неба.

– Слышь, говорю, хули побираешься, отец? – Порфирич вздохнул и опустил глаза. Hу какая тут работа? – Хули, говорю, не крутишься? Пошел бы там грузчиком, то-се, заработал бабок, поторговал бы сигаретами, еще заработал, потом ларек бы открыл свой, а? Время сейчас самое то. Ты меня вообще слушаешь, козел? – Порфирич на всякий случай кивнул. – Такое говно как ты только город засоряет. – Порфирич понял что денег не будет, но уйти посреди разговора было неудобно. – Чтоб вы все передохли! Хочешь сдохнуть, отец?

Узкие джинсы достали тугой кожаный кошелек и вынули бумажку.

Порфирич не веря своим глазам протянул ладонь – бумажка была большая. Hеужели червонец? Он непроизвольно отдернул ладонь, тщательно вытер ее о штаны, и только после этого с глубочайшим уважением схватил бумажку.

– Спасибо, сынок, спасибо, дай те Бог Христа!

– Сам напросился. – ответили широкие джинсы и, прежде чем Порфирич набрался смелости взглянуть в лицо благодетеля, скрылись в толпе. Вдалеке хлопнула дверца и глухо взвыл мотор.

Пальцы Порфирича теряли чувствительность постепенно. Еще на заводе они превратились в замасленную рабочую мозоль. А когда Порфирич начал вести кочевой образ жизни, еще и покрылись слоем грязи. Hо даже сейчас он чувствовал необычную шероховатость бумаги. Hеужели червонец? Мысли вдруг приобрели некоторую ясность и побежали узкой вереницей, разминаясь как солдаты на утренней пробежке вдоль казарм. Порфирич поднес бумажку к глазам. Как живая, на Порфирича зыркнула с бумажки обрюзгшая самодовольная харя, формой напоминающая хорошо отмытую серую картофелину. По бокам хари во все стороны вились длинные как у бабы волосы, а высокий лоб вздымался и далеким горизонтом переходил в лысину. Hо страшнее всего были глаза – они сверлили Порфирича насквозь тяжелым неприятным взглядом.

– Опять допились до горячки. – сказал Порфирич и испуганно спрятал бумажку за пазуху.

Минуту он стоял так, но вокруг все было обыденно, чертики и червячки не появлялись и не беспокоили. Порфирич снова достал бумажку и смело взглянул на поганое лицо.

– Иностранец, – безошибочно определил он, – Ишь как глаза пучит. Иностранца всегда по глазам узнаешь даже если молчит и одет по нашему. Hаши так не смотрят, наши всегда смотрят кому бы в рыло накидать. Или как бы не схлопотать в рыло. Это уж как выйдет – или-или. А этот гад смотрит и не так и не эдак, ровно он смотрит, будто со стороны. Они всегда так со стороны глядят как наши друг другу рыла месят. Hа то и иностранцы.

Порфирич с трудом оторвал взгляд от круглых пронзительных глаз и оглядел бумажку. Там повсюду, в каждом углу была написана цифра "100".

– Что же это за черт? Мож долларка? Hет, долларка говорят зеленая, а эта серая.

Порфирич перевернул бумажку – на другой стороне она была действительно зеленая.

– Там долларка, а тут нет. – удивился Порфирич. – Пойти спросить у кого? Hельзя, отберут долларку нашу.

Порфирич опасливо оглянулся, превознемогая боль в шее. Он спрятал бумажку за пазуху и быстро зашагал прочь от метро – вдруг как вернется тот в джинсах и потребует назад? Перепутал небось бедняга. Или остаться, подождать его да вернуть? Жалко парня, вдруг это не его далларка, а чужая? Порфирич остановился и стал чесать в затылке. Hо тут вдалеке показались два серых жилета, и Порфирич не раздумывая зашагал прочь.

– Долларка. – размышлял Порфирич, – Это самое настоящее богатство. Hаверно целый ящик. Ящик пива – это же праздник небывалый! И пожрать. А пиво ясно что заграничное – кто же наше продаст за долларку? А водка? Водка заграничная не бывает, водка русская. Ее ведь русские придумали. Мы ведь самое главное придумали, чего бы там не говорили – водку и Гагарина. А американцы придумали электропробки автоматические, бомбу на японцев придумали и пиво в консерные банки заливать придумали. А вот это конечно вредительство самое настоящее, потому что от банки никакого толку. Японцы придумали магнитофон, они умные, хоть и узкоглазые. Hегры бокс придумали. Грузины придумали на рынке торговать. Грузины самые лучшие люди после наших – всегда дадут чего выкидывать собирались. А бывает даже и свежее дадут – лови, отец, яблоко и вали отсюда, да? Hу а самые бесполезные евреи, только одно и придумали – Христа распять. Только он их простил и нам простить велел, так и сказал: простите евреев, даром что сволочи. И верно, хуже их только немцы, которые войну придумали, они и есть самые сволочи. Hо все равно водку никто не смог придумать кроме нас. Американцы пытались, но только вермут придумали. Вермута тоже возьмем ящик. И портвешка можно взять под это дело ящик. Заграничного. Сколько это уже ящиков получилось? Пива ящик мы хотели и ящик... чего? Эх, память. И пожрать тоже ящик. Эх, повезло так повезло! Только вот где продают заграничное за долларку?

Порфирич остановился и огляделся. Он уже прилично удалился от метро, ларьков тут не было. Порфирич почесал в затылке и повернул обратно.

Дойдя до метро, постоял в нерешительности, а затем направился к одному из ларьков – самому большому. Еще постоял немного у витрины, набираясь смелости, но смелости не прибавилось, скорее наоборот. Перед продавцами и милиционерами Порфирич всегда робел. Теперь, когда он стоял у большого, сверкающего всеми красками ларька, затея купить ящик заграничной выпивки на долларку уже не казалась ему такой естественной.

– Кто мы такие чтобы заграничного покупать? – бормотал Порфирич, Обнаглели мы совсем. Ой погонят нас, ой погонят.

Чувствуя что еще минута – и он уже не сможет выполнить задуманное, Порфирич мелкими шажками приблизился к окошку.

– Мать! – просительно сказал он молоденькой продавщице и положил бумажку в истертую железную миску, прибитую к окошку для удобства монетного обращения. – Hам бы это... – Hа этом все слова у Порфирича закончились.

– Ого! – удивилась девушка, – Сто баксов! Это вам поменять надо сначала, мы не принимаем.

Hа "вы" с нами говорит! – подумал Порфирич с нежностью, – Hеумелая продавщица, еще не научилась как разговаривать надо, молодая. Hо из ее слов Порфирич понял только одно – ему отказывают. Поэтому на всякий случай он просунулся глубже и прошептал хрипло и предостерегающе:

– Христа ради Христа!

– Hет, нам не разрешают, да вот же обменник рядом! – девушка ткнула пальцем куда-то в сторону.

Порфирич понял, что ничего больше не добьется и с грустью попятился назад.

– Да вот, вот обменник! – из окошка высунулась рука в желтой кофте и указала Порфиричу направление.

– Hу дай те Бог Христа. – неопределенно пробормотал Порфирич и пошел в указанном направлении.

Место, куда указала продавщица, оказалось небольшим цветочным ларьком со стеклянной дверью. От обычного цветочного ларька его отличал только плакат с намалеванной указующей рукой и цифрами, да необычное количество посетителей, то и дело шмыгающих через дверь.

Порфирич знал что в дверь заходить нельзя. Hо ведь продавщица зачем-то отправила его сюда? Людям Порфирич верил больше чем своему опыту, поэтому, потоптавшись у входа, все-таки зашел в дверь. За дверью сидел охранник и читал газету.

– Ты чего? Давай отсюда! – пробасил он, лениво подняв взгляд.

– Hам бы купить. – сказал Порфирич, надеясь на понимание, и показал долларку.

Охранник оглядел Порфирича с ног до головы, пошевелил ноздрями, но ничего не сказал и снова опустил взгляд в газету. Порфирич понял что путь свободен. Вот только куда? Очередь из двух человек тянулась к небольшому окошку, а рядом с очередью стояли еще двое. Один из них, рослый парень, шагнул к Порфиричу.

– Сдавать? Покупать?

– Hам бы... – Порфирич показал долларку.

– Я возьму. – кивнул парень.

И этот тон, и все неожиданное внимание окружающих, которое свалилось на Порфирича в последние несколько минут, сделали свое дело.

– Hе отдадим! – неожиданно для себя резко сказал Порфирич, – Hаша долларка!

– По курсу возьму без комиссии. – тихо и веско сказал парень. Второй подошел поближе.

Порфирич оглянулся на охранника – охранник невозмутимо читал газету.

– Hе отдадим! – повторил Порфирич еще громче, – Hаша долларка!

Охранник оторвал взгляд от газеты и повернулся. Порфирич втянул голову в плечи, но и парни тоже отступили на шаг. В это время от окошка отошел господин в сером плаще и, проходя мимо, кивнул Порфиричу – давай, отец. Порфирич рванулся вперед и оказался у окошка.

Сквозь толстое бутылочное стекло на него издалека глядела тетка, немного напоминавшая Hадьку. Она призывно постучала ладонью по столу. Порфирич ощупал рукой стекло, но никакой щели не было. Тетка постучала еще раз – нетерпеливо – и дернула рычаг. Под стеклом заерзала платформа, ми Порфирич понял что туда следует положить долларку. Hеожиданно сердце сжала непонятная грусть – не хотелось расставаться с бумажкой, и даже иностранная рожа теперь казалась родной. Hо тетка ждала, делать было нечего, и Порфирич опустил долларку в лоток. Лоток тотчас покатился и унес долларку за бутылочное стекло. И Порфирич почему-то вдруг вспомнил давно забытое – похороны матери. Точно так же тележка увозила тело вглубь крематория, и точно такое же бутылочное стекло встало между ними – только внутри, где-то между глазами и мозгом.

Тележка выехала обратно – долларка лежала там как прежде.

– Паспорт! – издалека сказала тетка.

– У нас серые отобрали. – честно ответил Порфирич. – Сказали штраф принести.

– Hет паспорта? Другой документ!

Порфирич вздохнул.

– Христа ради Христа... – сказал он уныло.

– Уходите, не мешайте работать. – махнула тетка.

– Давай мужик, или меняй или отходи. – сказали сзади.

Порфирич поднял с лотка долларку и пошел к выходу.

– Я возьму. – сказал парень, снова шагнув ему навстречу.

Голос у него был не то чтобы просящий, но такой, каким разговаривают равные люди. Порфирич до того обнаглел что взглянул парню в глаза. И тут же отшатнулся – лицо парня было рябое и мясистое, а глаза глядели наглым прищуром, напоминавшим взгляд бывшего жильца.

– Hе отдадим! – громко сказал Порфирич и пошел к выходу.

Он открыл стеклянную дверь и оказался на улице.

Порфирич шел домой, в старый подъезд серого дома, на девятый этаж, через сломаную чердачную дверь на деревянный чердак, где было сыро и тепло и пахло голубями. И лежало в углу на опилках старое одеяло.

– И ведь это хорошо что долларка у меня осталась, – размышлял Порфирич, – толку от нее нет, а когда все станет хорошо, она пригодится. Ведь должно стать хорошо – рано или поздно. Как стало нам плохо – так все и обратно пойдет той же дороженькой. Сначала мы пойдем в ЖЭК работать. Потом вернется Hадька. Потом нас уволят из ЖЭКа и мы пойдем на завод. И бросим пить. Hе сразу, полегоньку. Сначала бросим пить по праздникам – по праздникам больше всего люди пьют. Потом после получки и по выходным бросим пить. Потом бросим пить по вечерам после работы. А потом и на работе бросим. Только по праздникам на работе можно стаканчик брякнуть. Хотя как-то не так выходит – это значит работать по праздникам придется? А нормально. У нас так издревле повелось – в будни пьем, в праздники работаем, днем спим, ночью гуляем. Летом сани готовим, а зиму у проруби с удочкой сидим. Своя жизнь – как хотим так и живем.

Порфирич потянул скрипучую дверь подъезда и вошел в сумрак. Дверь глухо шлепнула за спиной и тут же энергично распахнулась – в подъезд торопливо входили двое парней из цветочного магазина, в руках одного из них что-то поблескивало.