Текст книги "Год последнего орла"

Автор книги: Леона Райноу

Соавторы: Роберт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Из последнего отчета Департамента исчезающих видов.

– Но почему до сих пор ничего не сделали для их спасения?

– Как не сделали? Сделали очень много, мой друг! Провели 62 исследовательские работы, написали 469 исчерпывающих докладов, предложили 3450 рекомендаций. Еще израсходовали девяносто восемь миллионов долларов.

– А отравлять их перестали?

– Да, но препараты из семейства ДДТ продолжали накапливаться в пище и после того, как их запретили.

– Исследования... отчеты... да мы уже пятьдесят лет знаем, от чего они гибнут!

Профессор невесело усмехнулся.

– Это уже политика!.. И вот начинается вся эта национальная шумиха, называемая Двухсотлетием Конституции. А где наш гордый символ Америки? Дышит на ладан? Позор! А какое недоброе предзнаменование! Да к тому же, того и гляди, об этом пронюхают русские. Какой ужас! Необходимо что-то предпринять, чтобы спасти хотя бы этих последних тринадцать. Что-нибудь отчаянное.

Вскоре я узнал, сколько горькой правды скрывалось в его словах...

На следующий день Джо разбудил меня отчаянным стуком в дверь.

Утро было прескверное. На ясный солнечный день я и не надеялся – такие дни ушли вместе с моим детством. Десять лет назад, когда я улетал на свой спутник, солнце уже было неярким и бледным – на него можно было глядеть без всяких темных очков, но его, по крайней мере, хоть было видно. Однако с тех пор как я вернулся, я лишь несколько раз видел на небе желтое смазанное пятно, задернутое тяжелыми облаками.

Ушел в прошлое и старый добрый дождик, который когда-то шумел за окном или капал за шиворот. Погода стояла теперь какая-то никакая – туманная, сухая, пыльная тоска. Застегивая рубашку, я выглянул в окно:

– Мерзкий день. Что, в августе всегда так?

– Всегда – летом, зимой, весной и осенью. Но иногда выдается несколько солнечных дней вроде вчерашнего.

Я уставился на него.

– Да, неужели ты не заметил, что небо в одном месте пожелтело? По сообщению Атмосферного Центра, вчера стоял солнечный день.

– Боже мой! – воскликнул я. – Что мы сделали?

– Это не мы – все было сделано уже до нас. Теперь, после этих массовых заморов семидесятых годов, все газовые выбросы очищаются. Конечно, кроме самолетных выхлопов, – в стратосфере это просто невозможно. Но мы сделали, что могли. Знаешь, во сколько это обошлось? Мы, дорогой мой, старались вовсю!

– Знаю, знаю.

– Мы много чего сделали! Мы принесли огромные жертвы! Весь наш транспорт пошел насмарку. Автогонкам пришел конец. В городе пошли в ход чуть ли не детские коляски, а по нашим замечательным автострадам ездят паровые машины образца 1910 года...

От прежнего спокойствия Джо не осталось и следа.

– Это не наша вина, – выкрикнул он и проглотил несколько успокаивающих таблеток. – Пойми ты, было уже поздно! Нам сказали, что если мы перейдем на двигатели внешнего сгорания, вся эта мразь, которой мы пытаемся дышать, развеется, улетучится или что-то в этом роде.

– Но этого не случилось?

– Теперь нам говорят – уже задним числом, после того, как мы все сделали, – что над океаном не хватает чистого воздуха, чтобы разогнать туман. Короче, над океаном тоже смог.

Тут и я уже не выдержал.

– Брось, Джо, – сказал я. – Ты меня разыгрываешь.

И тут же я подумал о непрерывных звуковых ударах взлетавших самолетов, которые так действовали на мои расстроенные нервы.

– А, черт, ведь вся стратосфера, наверное, загажена выхлопными газами: им там просто некуда деться – новая дымовая завеса, а мы еще со старой не разделались.

...В эту минуту под дверь кто-то подсунул пакет. В нем оказалось письмо из Космоцентра.

"Дорогой мистер Фитцсиммонс, добро пожаловать на Землю! Хотя мы пристально следили за Вашим недавним перелетом со спутника и радовались Вашему благополучному возвращению, мы не стали беспокоить Вас до окончания первой стадии акклиматизации. Однако сложившаяся ситуация не позволяет больше медлить.

Как известно, до 16 сентября – Дня Провозглашения Конституции США и празднования Двухсотлетия нашей нации – осталось менее месяца. Эта дата является также днем официального утверждения национальной эмблемы Американского Белоголового Орла.

Недавно стало известно, что наблюдается некоторое сокращение численности орлов...".

– Ничего себе сокращение, – горько усмехнулся я.

"...Я уверен, что все патриоты Америки разделяют мои чувства по отношению к этому высокому символу блистательного величия, в течение стольких лет воодушевлявшему наш народ..."

– Красиво шпарит! – восхищенно пробормотал Джо.

"...Подыскивая человека, достаточно компетентного, чтобы принять на себя заботу о сохранении нашей Национальной Эмблемы (по крайней мере до дня празднования), я счел, что Ваши научные познания в орнитологии в совокупности с беззаветным служением на поприще космических исследований позволят Президентскому Совету единодушно принять Вашу кандидатуру.

Поскольку ценность царственной птицы – как с точки зрения психологии, так и из соображений пропаганды – далеко превосходит любую мыслимую сумму денег, в отношении расходов вам предоставляются неограниченные полномочия".

– Ого! – прошептал Джо. – Открытый счет!

"Поэтому я имею честь назначить Вас Председателем Временного Комитета по Защите, Сохранению, Размножению и Прославлению Великого Американского Белоголового Орла. Я назначил также комитет из пяти видных специалистов для проведения Ваших директив в жизнь.

Искренне Ваш, Б.-Н.БОННЕТ,

Генеральный Космический Директор".

Внизу была приписка:

"Заседание Национального Юбилейного Комитета по празднованию Двухсотлетия состоится в Пятидесятизвездном Зале Космоцентра в Вашингтоне в 10 часов 24 августа. Ждем Вас. Б.-Н.".

– Смотри-ка! – охнул Джо. – Сам Бенедикт-Наполеон? Они, видно, считают тебя и в самом деле важной птицей!..

– Да, я действительно был слегка разочарован тем, как меня встретили, с достоинством сказал я, – но теперь я вижу, что меня просто решили поберечь.

Я понесся к профессору поделиться этим неожиданным известием.

– Ты понимаешь, что это значит? – спокойно спросил Стэдмен.

– Ну, не совсем. Потому-то я и пришел к вам.

– Это самый большой скандал в нашей истории. Фотографии Американского Орла развешаны по всем столбам и кислородным киоскам. Ведь двести лет исполняется и Эмблеме тоже. – Он тяжело вздохнул. – А теперь осталось тринадцать замученных, полудохлых птиц, И отвечаешь за них ты!

У меня пошел мороз по коже.

– Подумай об охотниках за сувенирами, – продолжал он, – ведь каждому понадобится по перу из орлиного хвоста! А представители музеев, которые понаедут за экспонатами! А любители фейерверков! А эти идиоты с ружьями, которые на все пойдут, лишь бы пальнуть в орла! А шутники! А просто любопытные невежды с прожекторами! Я уж не говорю о жуликах, спекулянтах и психах!..

– Может быть, вам лучше не ввязываться, – произнес я, глядя в сторону.

– Мой мальчик, – усмехнулся профессор Стэдмен, взяв меня под руку, – я пойду за тобой всюду и сам буду сидеть в засаде с пулеметом или дезинтегратором, где ты только скажешь.

Мы обнялись. Потом сели и тотчас принялись разрабатывать срочные меры.

Для начала мы связались по радио с властями Аляски и приказали им установить круглосуточный кордон вокруг гнездовий американских орлов и ни под каким видом туда никого не пускать, даже нефтяников. Власти, как мне показалось, были готовы пойти нам навстречу.

Обеспечив (как мы надеялись) временную безопасность орлов Аляски, мы позвонили губернатору Флоридаполиса и потребовали, чтобы он тоже дал распоряжение о круглосуточном патрулировании в районе сохранившихся на его территории трех гнезд с пятью птицами. Он, однако, был несколько обеспокоен: а как быть с частными владениями? Я твердо заявил ему, что это чрезвычайный случай, что у меня особый приказ Б.-Н.Боннета и что эти птицы теперь находятся в моем распоряжении. "Ладно, сделаю все возможное", проворчал он. "Сделайте больше", – сказал я и повесил трубку.

Потом я приступил к сбору своего комитета на экстренное совещание. Члены комитета уклонялись, как могли. Я наивно полагал, что все, как я, загорятся желанием решить эту безотлагательную острую проблему. Как я ошибался!

Столь же наивно я полагал, что смогу позвонить шефу Бенедикту-Наполеону, дабы уточнить свои полномочия и посоветоваться. Однако подняться выше третьего секретаря-референта мне не удалось, да и то ее автоматический телетаймер прерывал наш разговор после первых семидесяти пяти слов. В конце концов я подстерег секретаршу на улице.

Мне было сказано, что мои намеки на недостаток внимания к орлам совершенно необоснованны. Наоборот, орлы окружены вниманием! В вашингтонском Хранилище научных работ исследованиями, посвященными орлам, – завалено целое крыло флигеля, две временных пристройки, и еще три контейнера стоят во дворе нераспечатанными.

Она надвинула кислородную маску и шагнула прочь. У меня екнуло сердце.

– Но как же я смогу познакомиться со всем этим материалом, узнать о сегодняшнем положении дел...

– В Главном Мозге хранится достаточно информации, чтобы за несколько дней работы вы получили обо всем представление.

И она побежала к минибусу.

Пришлось отправиться в Главный Мозг. Там я отыскал орнитологическую секцию, а в ней – обширный угол, отведенный семейству Haliacetus leucocephalus (отряд соколиных).

Десять лет назад, когда я работал в университете, меня волновало только исчезновение милых моему сердцу певчих птиц. Об орлах я тогда и не задумывался. Теперь же я узнал, что уже тогда орлы вымирали на протяжении нескольких десятилетий. От трехсот с лишним тысяч белоголовых орлов, которые насчитывались в 1782 году – каких-то двести лет назад, когда наши прадеды изобретали национальную эмблему, – осталось только тринадцать! Невозможно! Убийственно! Кощунственно! Охваченный гневом, я углубился в историю.

"...К 1975 году, – читал я в одной из выданных Главным Мозгом карточек, – земельная собственность на Аляске и во Флориде сильно поднялась в цене. Это не позволило отвести сколько-нибудь значительные Площади для заповедников. Никакой реальной ценности орлы не представляли. Их отстрела какой-то мере контролировался, но применение пестицидов продолжалось и расширялось".

Понемногу я успокоился и даже почти поборол уныние. Мне пришлась по душе атмосфера Главного Мозга – царящие здесь покой и тишина, немедленно поставляемая информация и весело подмигивающие лампочки на пультах.

И все же временами меня охватывал ужас. Например, когда я читал о том громадном белоголовом орле, который лениво парил над каньоном, когда два фермера, сидевшие в маленьком самолете, открыли по нему стрельбу. Сперва орлу подбили одно крыло, и он начал сваливаться в штопор, но все еще пытался подняться и улететь. Ему удалось попасть в восходящий поток и удержаться в воздухе, но подняться выше он не мог, и они летели за ним, время от времени постреливая, – просто так, для развлечения, – пока он не выбился из сил. Потом они любовались, как он штопором падал в реку. По их словам, это было потрясающее зрелище – ничего подобного они в жизни не видели.

И тут я вдруг почувствовал, как меня бросило в жар. Я весь покрылся каплями пота.

– Никому нет дела до этих орлов, – бормотал я про себя. – И почему все это свалилось на меня? Я не могу... Отвечать никто не хочет... На карту поставлена моя репутация... Что я могу сделать?

Я начал припоминать, что мне говорил профессор. "Им только и надо, чтобы птиц хватило на праздник. Не стоит выбиваться из сил". "Но я могу попробовать", – отвечал я. Он тяжело вздохнул. "Для спасения белоголового орла нужны сосредоточенные усилия по крайней мере двух поколений – и боюсь, что это должны были быть два уже прошедших поколения..."

Я неожиданно захохотал. Неверными шагами я брел по залу, хватаясь за пульты, и хохотал как безумный. Люди удивленно оборачивались, показывали на меня пальцами, но я не мог остановиться. И вдруг я понял, что это вовсе не смех. Поток воздуха от кондиционера ударил меня в лицо, оно оказалось мокро от слез. Шатаясь, я направился к выходу – и увидел стоящую в дверях девушку.

Голубой облегающий форменный костюм делал ее похожей на песочные часы. Она стояла, высокая, гибкая, стройная, и от нее словно веяло прохладой и спокойствием. Она взяла меня под руку, проворно отвела на пустынный дворик и посадила на мраморную скамейку под искусственным кедром.

– Ну-ну, успокойтесь, – сказала она профессионально участливым голосом медсестры. – Сядьте здесь. Прислонитесь к дереву. – Она приложила руку к моей щеке. – У вас жар. Вот примите-ка две таблетки.

Она присела рядом, не отрывая от меня заботливого и в то же время немного иронического взгляда. Ее красота не была классической: вздернутый нос, пухлые губы. Но увидев, как она сидит на краешке скамейки, чуть склонившись ко мне, а ветерок слегка треплет ее распущенные волосы, я вдруг подумал, что это какое-то таинственное космическое существо, ниспосланное небесами, чтобы поддержать и утешить меня. Мне стало гораздо лучше.

– Все в порядке, – признался я. И, ужасно смутившись, выпалил:

– Я Алек Фитцсиммонс. Может быть, вы слыхали – я на прошлой неделе прилетел со спутника. Я еще не приспособился к земной жизни. Меня еще ноги не держат.

Ее аквамариновые глаза широко раскрылись.

– Ой! – воскликнула она, всплеснув руками, как ребенок, и мгновенно сбросив с себя профессиональное бесстрастие. – Вы правда тот самый знаменитый Фитц? А я ведь все время мечтала вас увидеть! Вот здорово!

Я скромно кивнул.

– Вы здесь работаете? – спросил я. – Или только сейчас спустились с небес?

Она звонко рассмеялась.

– Нет, к небесам я не имею никакого отношения! Меня зовут Либби Лэнг. Я работаю сестрой милосердия здесь, в медпункте. Мы не показываемся, пока что-нибудь не случится, поэтому вы меня и не видели. Шизофреники звереют, если чувствуют, что за ними наблюдают.

– Я и не думал, что в этой горе винтов, проводов и лампочек прячутся живые люди. А сами вы, кстати, не робот?

– Ну что вы! Можете потрогать, – она приложила мою руку к своей щеке. Я почувствовал себя как-то странно, и мне захотелось еще раз ее коснуться. Ведь я столько времени не видел настоящей живой девушки!

– А что вы делаете? Нянчитесь с винтиками и болтиками и меняете предохранители?

– Дело не в этом. Если кто-то здесь начинает отдавать концы, я бегу за реаниматором. Оказываю помощь, если кто-нибудь падает в обморок. Бывают еще острые приступы агорафобии: когда в ответах Главного Мозга упоминаются фермы, коровы и прочие диковины, агорафобы начинают кричать или даже пытаются покончить с собой. Вот и приходится за ними присматривать.

– Печально.

– Это еще не все. Хуже всего и чаще всего случаются просто припадки. До десяти случаев в день.

– А что это? Обмороки?

– Не совсем. Некоторые просто теряют сознание, у других начинаются судороги, а кое-кто начинает бушевать и даже крушить все вокруг.

– А почему?

– Причины разные. Вообще-то это называется "синдром побочных явлений".

– А что это такое? – я решил, что через такого посредника знакомиться с новым миром куда приятнее, чем при посредстве Главного Мозга, и боялся только одного – что в любую минуту кому-то может потребоваться ее помощь.

– Ну, вы ведь знаете, что сейчас существует по меньшей мере шестьдесят семь принудительных прививок, которые обязан делать каждый.

– Когда я улетел, их было только пятнадцать.

– Каждый год прибавлялись новые. Забота о здоровье населения, сами понимаете. Пытаются создать массовый иммунитет.

– Против чего?

– Видите ли, приходится делать прививки от Черной Смерти, Красной Смерти, Зеленой Смерти и Алой Смерти – все эти болезни от плохой воды.

– Но ведь рек уже не существует.

– Не совсем так. Вода из притоков все-таки поступает в водопроводы. А вирусы, о которых я говорю, не боятся обработки и проскакивают сквозь фильтры.

– Вернусь-ка я, пожалуй, к себе на спутник, – сказал я, попробовал привстать, но не смог. – Впрочем, мне бы хотелось узнать все до конца. Вы покорили аудиторию.

– Ну, раз вы хотите знать... есть еще Оранжевая Смерть, Лиловая Смерть, Ярко-Зеленая Смерть – это уже от загрязнения воздуха.

– Это что, массовые удушения? Как было в семидесятых годах?

– Нет-нет, такого теперь не бывает. Теперь происходит только медленное отравление остаточными углеводородами и всякими их синергистами, которых полно в воздухе.

– С ума сойти, – сказал я. – Но почему не обязали всех носить кислородные маски?

– Пытались обязать, и все несколько лет в них ходили. Но потом кто-то решил, что это – нарушение свободы личности.

У меня опять заболела голова. И я почему-то надел цветные очки, хотя в этом не было никакой необходимости.

– О, простите! – передо мной снова была сестра милосердия. – Вы так побледнели! Я все-таки вызову такси и отправлю вас домой.

– Нет, нет. Все равно мне нужно осваиваться. Вы начали рассказывать мне о профилактических прививках...

– О, они – прекрасная вещь. Вся беда только в побочных явлениях. Тем более, что неизвестно, какой припадок от какой прививки, – может быть, какие-нибудь две прививки действуют так в сочетании с тремя другими, или прививка номер шестнадцать – в сочетании с номером двадцать девятым, или номер двенадцатый...

– Вспомнил, – перебил я. – Еще при мне основали Институт лечения последствий лечения, – это было, кажется, в семьдесят пятом году?

– Правильно. Но потом и средства от побочных явлений начали давать побочные явления. Вот и пришлось организовывать Институт терапии последствий лечения последствий лечения. Это было в восемьдесят втором.

Ее профессиональная серьезность куда-то исчезла, она даже хихикнула. Мне тоже стало как-то свободнее.

– А потом и новые лекарства стали давать реакцию...

– Ну да, – перебил я, улыбнувшись, – и, наверное, пришлось создать Институт борьбы с последствиями терапии последствий лечения последствий лечения!

– Как вы догадались? Но бланки и вывески стали вдвое дороже, чем раньше, и тогда придумали новое название – "Институт И Т.Д.". И в три раза сократили расход на бланки. Вот там-то я и работаю.

Мне удалось уговорить ее пообедать со мной. По моим воскресным мясным талонам мы получили прекрасное настоящее филе, а по моей спецкарточке спаржу с Аляски и мороженое, такое ароматное, что мы даже почти не ощутили в нем примеси минерального масла. Я был счастлив, что могу с кем-то поделиться своими заботами, и рассказал ей все о своем назначении, о возложенной на меня ответственности и о чувстве одиночества, охватившем меня при виде полного безразличия моего комитета.

– Я вижу, вы твердо решили добиться своего. Что ж, в таком случае делайте все, что можете, и пусть эти гады на вас шипят. Плюньте на них! Лучше путешествовать в одиночку, чем тащить кого-то за собой!

– В одиночку! – вскричал я. – Мисс Лэнг, вы понимаете, какая это огромная задача? Какая ответственность? Я один просто не смогу справиться!

– Ну что вы! – ее прохладные пальцы легко прикоснулись к моей руке, как будто она хотела посчитать мне пульс. Думаю, что она и правда его считала. Но меня это успокоило.

В одиннадцать часов я проводил ее домой. В полумраке коридора она дотронулась рукой до моего лба. Я попытался обнять ее, но Либби осторожно увернулась.

– Я думаю, вам следует принять еще две таблетки, – сказала она своим профессиональным участливым тоном. – Ни в коем случае не спите на сквозняке. И ни о чем не думайте. Читайте, пока не уснете, если у вас найдется какая-нибудь книга. А если вам не станет лучше, позвоните мне завтра.

Я понял, что все ее поведение, вся участливость носили чисто медицинский характер, а наши вечерние развлечения были всего лишь лечебным моционом. Не знаю почему, но мне на минуту стало грустно. Впрочем, это продолжалось недолго. Я был твердо намерен видеться с Либби Лэнг как можно чаще.

Пятидесятизвездный Зал, венчавший 107-этажное здание Космоцентра, выглядел очень торжественно. Он был весь залит яркими лучами вмонтированных в потолок пятидесяти прожекторов – по числу штатов. Под потолком вращался громадный стеклянный шар, сверкавший разноцветными бликами и отбрасывавший на стены таинственные, причудливые тени. Воздух, специально обогащенный кислородом, придавал необычную бодрость. 24 августа уже с 8 часов утра на крышу здания один за другим посыпались правительственные аэроциклы. Они доставляли на заседание научную и политическую элиту Америки.

Ожидая начала, все возбужденно обсуждали последние новости о возвращающемся с Марса космическом корабле. По мере того как он приближался к Земле, новости день ото дня становились все более волнующими. Это тянувшееся целый год приключение было отличным материалом для газетчиков. И даже когда очередные сообщения задерживались, обозреватели всегда находили, что рассказать о полете. Ведь это поднимало престиж Америки.

"...Сегодня мы получили новые важнейшие известия с нашего знаменитого космического корабля. Отныне установлено, что солнце с Красной Планеты кажется в полтора раза меньше, чем с Земли. До нашего эпохального полета об этом важнейшем факте свидетельствовали только математические расчеты; теперь же он доказан окончательно. Этим и подобными открытиями наша космическая экспедиция уже многократно окупила все расходы по ее снаряжению..."

Но сегодняшние известия бодрости не вселяли и звучали мрачновато. Один астронавт вчера умер и был катапультирован. Мы уже давно знали, что из одиннадцати человек экипажа один скончался еще на пути к Марсу. Было известно также, что двое других помешались и одного из них как будто (хотя об этом и не было официального сообщения) держат чуть ли не в смирительной рубашке. Но вчера умер еще один. И это был сам капитан Клекстон!

– Тише, тише, что-то передают! – воскликнула женщина с портативным приемником.

Все замерли в ожидании, а она крепче прижала наушники.

– "Выяснилось, что астронавт Клекстон в течение некоторого времени был нездоров... но никто не предполагал, что болезнь серьезная. Диагноз не сообщается... Лазерная кремация состоялась в четыре пятьдесят пять утра... Дальнейшие сообщения будут передаваться по мере их получения..."

Она озадаченно огляделась вокруг и жалобно сказала:

– Какой ужас!

– А если никто не вернется? – спросил какой-то мужчина. – Что будет с запечатанным контейнером?

Настроение у всех было подавленное.

Но плохо ли, хорошо ли, а заседание Национального Юбилейного Комитета должно было идти своим чередом. Оказывается, планы юбилейного празднества обсуждались уже давно.

– На местах собрания идут вот уже два года, – объяснил мне со снисходительной усмешкой один попавшийся мне на глаза знакомый. – А Национальный Юбилейный Комитет собирается каждые два месяца. Здесь решаются самые важные вопросы. Ну, возьмем хотя бы трибуны для представителей штатов – они, знаете ли, должны быть совершенно стандартными, а то, знаете ли, тут и до гражданской войны недалеко.

Я понимающе улыбнулся.

– Потом нам приходится утверждать форму шлемов для полицейских: они все, конечно, национальных цветов – красно-бело-голубые, но вы же понимаете, нельзя допускать, чтобы красные полосы были шире других, как кое-кому хотелось бы...

Он заложил руки за спину, отвернулся к окну и вздохнул:

– Ох! И чего только нам не приходилось решать... Вот хоть эти споры о расцветке купальников для конкурса на звание "Мисс Марс"! Какие они должны быть – красные, белые или голубые? И так далее, и так далее, и так далее споры, споры, споры, работа, работа, работа, решения, решения, решения...

Заседание началось с доклада председателя Национального Комитета по подготовке парадного ужина.

И тут послышались крики, потом кто-то включил громкоговоритель в коридоре. Делегаты вскочили со своих мест и, толкаясь, бросились к дверям.

Оказалось, что женщина с приемником тихонько вышла из зала, чтобы послушать новости о марсианской экспедиции, и вдруг упала в обморок. Сидевшие возле дверей вышли посмотреть, в чем дело, и включили громкоговоритель. А теперь со всех стен гремели устрашающие известия.

"...Теперь совершенно ясно: что-то случилось! Полет продолжается точно по расписанию, минута в минуту. Видимо, дело не в технических неполадках. По сведениям, исходящим из штаба полета, можно сделать вывод: что-то случилось с экипажем... Говорят, что с корабля были приняты по радио стоны, потом громкий крик боли, а потом связь прервалась на час сорок одну минуту!

...По утверждению радистов, позже связь была установлена, но с большими искажениями. Никаких объяснений происходящего получить не удалось..."

Кто-то вскочил на стул, размахивая руками.

"Внимание! Внимание! – надрывались динамики. Стало тихо. – К нам поступило официальное сообщение Космоцентра. Цитирую: "Вопреки ложным и безответственным заявлениям, корабль марсианской экспедиции не испытывает никаких затруднений. Он идет точно по курсу и прибудет в полном соответствии с намеченной программой – между десятью утра и десятью вечера 16 сентября, увенчав своим прибытием наш величайший праздник. Повторяем: космический корабль не испытывает никаких затруднений! Любые другие слухи являются грубой клеветой, злобной провокацией, подрывной деятельностью, не имеют под собой почвы к непатриотичны". Это пока все, леди и джентльмены. Вы слушали наш репортаж из штаба полета".

Вздох облегчения прошел по замершей толпе. Люди снова зашевелились, кто-то выключил громкоговорители. Все виновато заняли свои места, и заседание продолжалось.

Делегаты с мест один за другим требовали слова, чтобы доложить о своей деятельности в честь Двухсотлетия. Представитель Аризоны гордо заявил о полной реконструкции видового павильона, который был несколько лет назад построен на краю Великого Каньона и к которому теперь добавили бетонированные стоянки для аэровозов и скиммеров. Представитель Нью-Йорка сообщил о судьбе бывшего Ниагарского водопада. Полное использование водопада для получения гидроэнергии вызывало немало хлопот. Теперь управлению Ниагары удалось создать великолепную новейшую систему, которая удовлетворит всех туристов: нажав кнопку и заплатив сущий пустяк пятьдесят центов, турист пускает в водопад десять галлонов настоящей воды; за доллар можно полюбоваться двадцатью пятью галлонами воды, а большая делегация может за пятьсот долларов наслаждаться зрелищем целого водопада в течение пятнадцати минут!

Делегат от Калифорнии рассказал о том, как охраняются и восстанавливаются прибрежные леса. Знаменитые калифорнийские секвойи почти все погибли еще в семидесятых годах. Осталось всего девяносто семь древних гигантов. Корпорация "Красоты Древности" взяла этих полусгнивших, искалеченных ветеранов под свою опеку и реставрировала их. Там создана настоящая страна чудес, музей американской старины, непревзойденный по своей учебной и развлекательной ценности. Внутри этих деревьев выдолблены старинная дубильня, амбар, кузница, пекарня, мастерские по производству свечей и мебели, пивной зал и старинная галантерейная лавка, таверна колониальных времен и пуританская часовня...

На следующий день я позвонил губернаторам Флоридаполиса и Аляски, чтобы узнать, как поживают мои подопечные. Мне сообщили, что они живы и здоровы. На всякий случай я решил сам съездить и во Флоридаполис, и на Аляску. Я считал своим долгом лично проинспектировать все кордоны вокруг орлиных гнездовий. Кроме того, я собирался реквизировать все огнестрельное оружие, находящееся в частном пользовании у местного населения, и устроить смотр вооруженной охране. Всем сторожам нужно было отдать приказ стрелять в каждого, кто будет приставать к орлам, – если не в самые уязвимые части тела, то, во всяком случае, в достаточно уязвимые, чтобы обратить их в бегство.

Я проработал до полудня, а потом решил немного отдохнуть и отправился в Главный Мозг, чтобы пригласить Либби Лэнг обедать.

Там стоял обычный приглушенный шум, в котором тонули звуки моих шагов по плиточному полу. И вдруг я услыхал человеческие стоны, время от времени переходившие в жалобный вой.

У меня заколотилось сердце, и я бросился вперед, с трудом протискиваясь сквозь равнодушную толпу зевак.

На полу лежала женщина – не молодая, но и не старуха. Выпачканная накидка упала ей на плечи, черные спутанные волосы рассыпались по полу, лицо, почему-то пожелтевшее, исказили судороги, а глаза горели безумным страхом, словно перед ней открылось нечто невообразимо ужасное.

– Помогите! – закричал я. Но никто не шелохнулся. Толпа сгущалась. Потом из толпы вышла Либби с медицинским саквояжем в руке.

– Слава богу, – сказал я и быстро отступил, пропуская ее к лежащей женщине.

Два человека в форме оттеснили толпу.

– Это Ярко-Зеленая Смерть, – сказала Либби через плечо и подложила женщине под голову маленький коврик. Больную продолжало трясти, судороги усилились, но стоны стихли.

– Ничего не поделаешь, – вздохнула Либби. – Это конец. Поражены и мозг и периферическая нервная система.

– Чем? – спросил я, чувствуя, как у меня пересохло в горле. – Чем поражены?

– Воздушными загрязнениями. Она ходила без маски. Так долго не протянешь. – Она многозначительно поглядела на меня, потом начала искать что-то в своем саквояже. Наполнив шприц, она приподняла руку женщины и ловко всадила иглу.

Руки женщины перестали биться, голова откинулась в сторону, глаза погасли.

– Что это был за укол, Либби? – спросил я. У меня мороз пробежал по коже.

– Смертельная доза, – сухо ответила Либби.

Она поднялась, двое санитаров подошли к женщине, сложили ей руки на груди, положили ее на тележку и увезли.

– Смертельная? – переспросил я. – Либби, ты хочешь сказать...

– Да. Смертельная.

– Но как ты... как ты могла?

– Это входит в мои обязанности, – ответила Либби. – Не думаешь ли ты, что в больницах хватает мест для неизлечимых?

– Я, конечно, понимаю. Но как ты могла...

– Тебе что, предъявить разрешение? – спросила она, нервно рассмеявшись, и вдруг опустилась на стул.

– Послушай, – сказала она, – я креплюсь, как могу. Я знаю, что должна это делать. А теперь являешься ты, и я из-за тебя опять все это переживаю, как десять лет назад...

Слезы потекли у нее между пальцев.

– Пожалуйста, прости меня, – взмолился я. – Я просто плохо ориентируюсь... Тут все так переменилось... Пойдем отсюда!

– Пойдем, – ответила Либби, сердито вытирая глаза. Мы поспешили к двери. Воздух, насыщенный серой, впился нам в глаза, и мы оба надели маски.

– Послушай, давай пойдем в подземный ресторан.

Мы зашли в маленький, уютный зал и сели у окна. Столы были накрыты красными скатертями, а на окне колыхалась клетчатая занавеска. Мы набрали свой заказ по автомату, но разносили еду смазливые официантки с длинными острыми ушами и маскарадными хвостами. И я потратил остаток своих спецталонов на аляскинскую клубнику к кофе.