Текст книги "Последняя надежда"

Автор книги: Леон Гвин

Соавторы: Зигфрид Тренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Гвин Леон , Тренко Зигфрид
Последняя надежда

Леон ГВИН, Зигфрид ТРЕНКО

ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА

Фантастический рассказ

Решение принято: меня и всех моих сотрудников отзывают. Это крах нашей исследовательской программы. Я не прошу о снисхождении, не буду просить, и готов принять самую суровую кару. Пусть меня четвертуют, пусть разберут на части – каждый из нас должен сполна получить то, что он заслуживает.

Я чувствую себя выше людей, ощущаю свое превосходство над ними, но мне иногда бывает – бывает иногда – жалко, что я не человек. У них все выходит как-то естественно, живо и, даже когда они путаются в простых вещах, блуждают в лабиринтах противоречий, ошибаются, все это как-то... не нахожу слова.

Между нами и людьми хотя и не пропасть (в прежние времена фантасты изображали нас весьма примитивно – механизмами из металла, пластмассы и бог знает чего еще), но все же мы и не люди. Во-первых, у нас нет родителей, и мы являемся в полном смысле слова продуктами секретных генно-инженерных биоинкубаторов, принадлежащих Академии наук (это заговор высоколобых академиков – только они и еще ряд лиц в курсе нашей программы). Во-вторых, наш внутренний мир заранее задан, он не может видоизменяться под воздействием обстоятельств, в этом смысле мы ф и г у р ы скорее, чем о р г а н и з м ы. В остальном же... Мой номер ЕС-01, он проступает на ладони, если потереть ее подушечками пальцев. Буква Е в индексе означает принадлежность к программе "Ева".

Сочинители прошлых веков, не лишенные воображения, любили живописать борьбу двух рас – гомо сапиенсов и големов – за господство на Земле. Действительность, как всегда, далека от фантазий. Мы прекрасно интегрировались в человеческое сообщество и в целом неплохо уживаемся с людьми – скажу по правде, некоторые из них характером и повадками просто неотличимы от нас, разве что не имеют номера, проступающего на facies palmaris. Однако же психологическая стабильность – качество, у людей крайне редкое – дает нам, конечно, огромное преимущество. Думаю, знай они (простые люди), где находятся наши инкубаторы, диверсий не избежать. Они, слабые, не могут не завидовать нам, сильным. Даже отцы-академики – и те завидуют. По крайней мере некоторые из них. Поэтому биоустановки и вся запретная зона, где они находятся, строжайше охраняются. И тем не менее поползли кое-какие слухи.

Программа, на которую возлагалось столько надежд, проходит под кодовым названием "Ева". Задача – самая что ни на есть простая и в то же время, как оказалось, невероятно сложная: постичь наконец – после стольких веков усилий лучших умов человечества – основы женской психологии, самые ее недра, короче, то таинственное начало, которое они называют термином "любовь", теснейшим образом связывая его с термином "жизнь". Научное постижение этого феномена было принципиально невозможно в прошлом. Ну, во-первых, мужчина в чистом виде, как тип, равно и женщина "с большой буквы", встречается с частотой один на тысячу; во-вторых, и это еще важнее, стоило мужчинам из числа крупных ученых углубиться в проблему и заняться скрупулезным изучением женщин, как тут же возникал психологический контакт, завязывались отношения и бог знает что там еще, мутился разум, исследование с треском проваливалось; женоненавистники – и те привносили в эксперименты свои отрицательные эмоции... И только когда были созданы мы, холодные и бесстрастные, как боги, Академия наук решила, что ей выпала счастливая карта, и уж теперь работа пойдет семимильными шагами. С этой целью представители специальной серии от ЕС-01 до ЕС-18 должны были в самых разных регионах завязать знакомство с молодыми женщинами и вступить с ними в брак, чтобы изучить их психологию. Да, гладко было в расчетах...

Сегодня, пользуясь правом первого номера, я попросил прицепить наш вагон к ночному поезду, идущему через Лирону. Мне просто необходимо опустить там письмо, хотя это, пожалуй, теперь уже ни к чему. Да оно и не написано еще...

Странно. Все это настолько странно, настолько на нас... на меня и моих коллег не похоже и так по-человечески, что я порой начинаю сомневаться в своем искусственном происхождении. Тру ладонь. Под кожей отчетливо проступает мой индекс. Все в порядке, и в то же время что-то не так.

Поезд с прицепленным к хвосту секретным вагоном вот-вот тронется.

Не думайте, что нас штампуют, как изделия. Да, все мы двойники, "близнецы" (внешне отличаемся только одеждой и некоторыми деталями), но при этом психофизиологический тип, характер у каждого свой. Академики решили, что так необходимо для чистоты эксперимента. Мужья ведь разные бывают. Вот и среди нас есть сангвиники и холерики, флегматики и меланхолики. По встроенному в меня характеру, я спокоен и уравновешен. Прекрасные качества, на мой взгляд, для выполнения спецзадания. Но оно провалено. Как и остальными семнадцатью. Да-да, задание провалили все до одного. Катастрофа.

Поначалу все шло как по маслу. Мне довольно быстро удалось жениться. В этом, конечно, не было бы ничего удивительного – претенденток на видного, стройного (не буду перечислять) мужчину сколько угодно, но, согласно замыслу, мне нужна была не всякая, а вполне определенная девушка. Моя избранница – "Ева-1" должна была быть мечтательной, романтичной, покладистой, послушной, скромной и непритязательной. Этаким обаятельным существом из прошлых веков. Поди найди такую... Излишне говорить, что в поисках невесты я объездил множество городов (моим коллегам, искавшим более современных особ, в этом отношении было легче). Как и следовало ожидать, мне попадались все больше девушки самостоятельные и совершенно не умеющие краснеть. Как вдруг в Лироне... Ее звали Симона, она сразу привлекла мое внимание испуганным взглядом глубоких черных глаз. Два бездонных омута, освещенных предгрозовым солнцем. Еще – черная коса до пояса и милые, нелепые веснушки. У человека на моем месте екнуло бы сердце. Я же в минуту понял – искомое найдено.

Знакомиться по-людски нас учили. Я подошел к ней, изобразив смущение, и спросил, как пройти в центральную библиотеку. Покраснев, она стала детально объяснять мне дорогу. Говорила она напевно, музыкально. Слово за слово – наш разговор закончился походом в кино; она подошла к кинотеатру раньше меня, и я долго наблюдал со стороны, как она стоит, – стоит, не переминаясь с ноги на ногу, а будто в почетном карауле; в темноте зала я поцеловал ее дважды, но не получил ответного поцелуя. Робость, стеснительность, высоконравственность – все совпадало...

Мы переехали в университетский город, где меня ждала – разумеется, всего лишь как прикрытие – работа на кафедре психологии. Среди психологов я отличался разве что четкостью суждений. А она – она тоже не должна была знать о ладони, о номере. Пусть себе думает, что живет с человеком.

Представьте себе молодую женщину, которая не работает, потому что этого не хочет муж, домашнее хозяйство ведет безропотно, одевается, советуясь с благоверным, читает, что он велит, никуда без него носу не кажет, говорит только "да"... превосходно! Ей не нужны комплименты, прекрасно! С ней можно не обсуждать проблем, а споры, ссоры, примирения, война полов – это для других. Она просто есть в доме, рядом с вами... отлично! А когда дома нет вас и вся домашняя работа переделана, она вяжет или, творческая натура, пишет романтические повести о любви в средние века. Не таковы ли были их доэмансипационные прабабушки? Одна беда держит кошек.

И еще странность – громадная несуразная кукла сидела на нашем диване, и ей шились всевозможные платьица, чепчики и прочие принадлежности туалета. По ночам ее убирали в шкаф, и тогда я чувствовал, что мое спокойствие по-прежнему при мне.

Любовь в ее коротких однотипных повестях ничем не кончалась – либо он, либо она погибали. Но в жизни Симона цвела. Она похорошела так, как может похорошеть женщина, утратившая хрупкость девичьих форм, но сохранившая юное изящество. Даже глаза у нее как-то посветлели.

Однако меня провести трудно. И как бы мне ни хотелось удачного исхода эксперимента, победного отчета, а затем к о м п л и ц и ф и к а ц и и внутреннего мира, новой программы, – прежде всего я честно выполняю свои функции. Я не мог дать ей столько солнца, сколько светилось с недавних пор в ее прежде робком, сумрачном взгляде. Значит...

Я подстерег их по всем правилам, как полагается у людей. Он оказался здоровенным парнем с глупой веснушчатой рожей и лапами кузнеца. Родом из Лироны. Сошлись веснушками! Когда я с ним поздоровался, он смутился, как студент в прихожей у профессора. "Вы чего?" – спросил он. – "А ты чего?" – "Ну", – сказал он. – "Оставь ее в покое, пожалуйста. Ты мне мешаешь", – попросил я. "Она мне пишет", – сказал он гордо. "Лю-бит?" спросил я с тревогой. – "Она не для вас", – сказал он, краснея. "Что же будет?" – спросил я. "Мы уезжаем в Лирону", – ответил он. – "Когда?" "Завтра". Пока мы с ним беседовали, Симона тихо взирала на нас своими глубоководными глазами.

Это не объясняет, конечно, почему я сейчас сижу в купе, один, и жду отправления поезда, который сам выбрал. Возможно, этому вообще нет объяснения, хотя такие штучки ЕС-01 не подобают.

Пахнет дерматином, из коридора доносятся обрывки разговоров. Отодвигается дверь – и на пороге показывается вежливая физиономия стареющего... по-моему, инженера. Из тех людей, что протирают штаны за кульманом и ходят на работу с унылым цилиндрическим футляром, а во время перекуров сплетничают о личной жизни коллег и обсуждают проблемы служебных взаимоотношений. Оч-чень приличный человек, под глазами мешочки, аккуратно выбрит, тонкие губы растянулись в заискивающей улыбочке. Только вот как он сюда попал, в этот вагон? Очевидно, опаздывал на поезд и вскочил в последнюю секунду, а наши проглядели. Так и есть, вагон дергается – едем. Переходник между тамбурами, последним и предпоследним, наглухо задраен. Ну-ну...

– Разрешите?

– Сделайте одолжение.

Теперь инженер весь в дверном проеме, как в зеркале: костюмчик вычищен, брючки отутюжены, ботиночки сияют – в командировку собрался. Вот и портфельчик, вернее, папка на молнии. Представляю: там носки, сорочка в магазинной упаковке, аэрозоль для снятия с лица щетины и куча деловых табуляграмм. Сию минуту поинтересуется, еду ли я до конца, дадут ли чай и т. д. и т. п. И потом начнет исповедоваться. Люблю, когда люди мне исповедуются. Это пополняет банк данных. Время у нас есть.

Инженер улыбается глазами, мешочками, губами, переносицей. Душка.

– Притушите свет, – говорю я.

– Будете спать? – заботливо спрашивает инженер. Он только что присел, но тотчас вскакивает. – Если я вам мешаю, могу выйти в коридор. Если что, вы скажите.

Ничего не говоря, достаю из своего пузатого портфеля "ретро" два нектара, откупориваю.

– Выпейте со мной!

– Пожалуй, – неуверенно говорит он и хватает свой сосуд. На все готов, лишь бы меня не огорчать.

– Как вас зовут? – спрашиваю я с невозмутимостью истинного психолога.

– Роберт. А вас?

– Ну, скажем, Оскар, – холодно отвечаю я.

Шутка. Сейчас он произнесет – "очень приятно".

– Очень приятно.

– Вы ведь инженер?

– Да. Как вы угадали?

– А я психолог.

– Э-э... в каком смысле?

– В прямом. Это моя профессия. Преподаю на кафедре психологии в университете.

Он радостно смеется. Радостно и, пожалуй, с облегчением. Слава богу, его случайный попутчик – интеллигентный человек, не вор, не грабитель какой-нибудь.

И мы пускаемся в нудные рассуждения об особенностях различных профессий, о зарплате, премиях... Скучно. Он садится на своего конька и принимается обсуждать должностные инструкции их конторы: кто какие обязанности несет, кто какими правами облечен... начальники... подчиненные... взаимоотношения... делегирование полномочий...

Скоро сосуд его пуст. Разговор переключается на более интересную тему. Глазки инженера загораются любопытством.

– Вы женаты?

– Был. Еще три дня назад. Был. Ну, а ты? – в свою очередь спрашиваю я, ломая наконец этим местоимением разгораживающий нас барьер.

– Слава богу, у меня пока все в порядке, – вздыхает он.

– Порядок? – удивленно замечаю я. – Может быть, гармония? Слияние душ?

– Ну уж... – несколько обиженно отвергает он это предположение. – Но зато все как у людей. Дом, жена, ребенок. По-человечески.

– И любовные письма друг другу пишете?

Лицо моего спутника вдруг становится суровым, замкнутым и – старым. Он окидывает меня изучающим взглядом. "Вы не тот, за кого себя выдаете", как бы говорит этот взгляд.

– А ты, Оскар, пишешь ей письма? – цедит он сквозь зубы.

– Увы, – смеюсь в ответ. – Увы и ах. Не было повода. Не писал.

– Странные вещи бывают на свете, – качает головой инженер. – Чудеса.

– Наука не признает чудес.

– Не скажи... Недавно, представь себе, я тоже ехал в этом поезде, в таком же купе и также с одним попутчиком.

– С психологом, конечно, – шучу я.

– Нет, Оскар. С нечеловеком.

– С кем? С кем?

– С нечеловеком. Если хочешь знать, я убедился в этом по одной детали.

– Не может быть, – быстро говорю я и машинально убираю руку за спину.

– Может, – убежденно замечает Роберт. – Меня не проведешь. Хотя, конечно, если кому рассказать – не поверят, сочтут сумасшедшим... Между прочим, у нас с ним тоже зашла речь о любовных письмах.

– Так, так, так, – приговариваю я; это становится интересным. Жаль, божественного нектара больше нет. Но есть безалкогольный экстракт дезоксирибонуклеиновой кислоты.

– Я не буду, – хмурится инженер при виде плоской фляги.

– Со мной?!

Я снова испытываю блаженное ощущение собственного превосходства.

Пьем по очереди. Опрокидывая свою порцию, Роберт морщится – полагаю, брезгует.

– Никогда не знаешь, кто попадется тебе в попутчики, – произносит он.

Понимаю, что речь идет о т о м поезде и т о м попутчике...

– Дело было в ночь с воскресенья на понедельник...

– Расхождение! Сейчас ночь с субботы на воскресенье.

– Не перебивай. Мне нужно было написать письмо Ирене.

– Ирене? Друг мой Роберт, кто же такая Ирена?

– Подруга дней моей юности. Мы жили в одном доме, а на лестничной площадке у запертой чердачной двери целовались и объяснялись друг другу в любви...

– Красиво! Прямо как в кино.

– Не перебивай... И любили друг друга. Потом... потом мы с матерью переехали на другую квартиру...

– Дальше, дальше!

– Потом я познакомился с Сильвией.

– После Ирены.

– После. Мы поженились. Жили на окраине, я избегал без особой нужды показываться в тех районах города, где мог ненароком столкнуться с Иреной. Как-то... все это время жило во мне чувство вины...

– Неконсеквентный бихевиоризм.

– Понятно, – сказал Роберт.

– Формальная адаптация при фактической дезинтеграции.

– Понятно-понятно, – сказал Роберт. – К моменту, когда... в том купе... мы с сыном остались одни.

– Развелся?

– Сильвия умерла.

– Ну-ну... Извини, это я от неожиданности.

– Рак. А сын от нее.

– Сын от него – так, кажется, говорят.

Драматизм нарастал. Мой сосед уже путался в словесах. На него тяжко было смотреть. Я понимал, что мы приближаемся к кульминации.

– Роберт, тебе трудно говорить. Я продолжу. Слушай: чувство вины по отношению к Ирене у тебя особенно обострилось после смерти Сильвии. В подсознании жила мысль, что это как бы расплата за обман. День ото дня психологическая ноша становилась все тяжелее.

– Да. Мне необходимо было объясниться с Иреной. Но как? Я, Оскар, пришел к выводу, что надо написать письмо.

– Письмо... – задумчиво протянул я. – Загадки женской психологии.

– Причем тут психология? Обыкновенное письмо. "Ирена, здравствуй!" написал я и поморщился. Затем зачеркнул написанное, вырвал лист из блокнота и скомкал. Обращение не годилось. Понимаешь, тут очень важна интонация.

– Интонация?

– Получилось, что мы расстались с нею вчера, факт. Подумав, я написал: "Здравствуй, Ирена!" Это уже звучало лучше. Определенно.

– Лучше?

– Я обдумывал первую фразу, когда мне пришла в голову мысль, что проще всего начать с обращения по имени: "Ирена!" По-моему, не совсем логично после долгой разлуки говорить человеку по-свойски – "здравствуй".

– Ты никогда не сдаешь вовремя чертежи, дружище. Я угадал? Вот видишь.

– И тут это случилось – нечто невероятное, Оскар.

В коридоре послышались быстрые шаги и кто-то рывком отодвинул в сторону дверь нашего купе. В щель просунулось... мое лицо. Это один из семнадцати, в форме проводника.

– Сидите? – захохотал он, ухмыляясь во весь свой щербатый рот. Ха-ха-ха-ха!

Так смеяться мог только ЕС-15 – "неуравновешенный, горячий сангвиник". В глазах инженера отразились испуг и смятение. Надо было что-то делать.

– Ясно, – сказал я, когда непрошенный гость задвинул дверь. – Это был проводник, Роберт.

– Не теперь, – выговорил инженер, с трудом ворочая языком. – Тогда...

– Успокойся. Тогда это был...

– ... н-некто на него похожий, только постарше. Но тоже щербатый. И в чем-то, знаешь, в чем-то похожий на тебя...

Я плотно сжал рот.

– Как в хорошем детективе, – промычал я, почти не разлепляя губ.

– Он назвал свое место. Второе купе, место седьмое.

– Это мое.

– Серый спортивного покроя пиджак. Белая сорочка с отложным воротничком – так тогда носили, через плечо небрежно перекинут бежевый плащ.

– Вот он висит.

– Таким он предстал передо мной в дверях купе.

– Как в зеркале.

– Я отвел взгляд и вновь попытался сконцентрировать свое внимание на письме...

– К Сильвии!

– Подожди... К Ирене.

– Правильно!

– Мой попутчик устроился у окна и не таясь приглядывался ко мне.

– Тоже психолог?

– Я уже сказал – нечеловек. И могу это доказать. Определенно... Глядя на вас, сказал он, прищурившись, можно удостовериться, насколько прав был бессмертный Шекспир, сравнив любовь с зубной болью сердца. Вы пишете письмо женщине, и у вас ничего не получается.

– Я этого не говорил!

– Погоди, Оскар. Ты все время меня перебиваешь. Это сказал он... Мы познакомились. Он представился, назвавшись Оскаром.

– Это становится интересным. Как ты находишь, Роберт? Я нахожу...

– Он сказал: вы мне симпатичны, и я хочу вам помочь.

– Я тоже, приятель. Я хочу тебе помочь. От души. Съешь-ка яйцо. Это подкрепляет силы. Всегда вожу с собой вареные яйца. Свежие, не бойся.

– Пожалуй, съем, – с какой-то затаенной угрозой в голосе произнес Роберт.

Пока он жевал, в купе стояла тишина. Мы мчались вперед, в будущее, причем для обоих – незапрограммированное. Так уж получилось. Я не знал, что н а с ожидает, инженер не мог знать, что ожидает его.

– Он сказал, – прервал тишину Роберт, – что сочинит письмо Ирене от моего имени. Я буквально...

– Буквально разорвал его на части?

– Почти. Было такое желание. Но... Не горячитесь, сказал он. Когда имеешь дело с женщинами, видишь вещи в искаженном свете – розовом или черном.

– Вот как? Но обстоятельства не могут повлиять на н а ш е зрение!

– Он снял с полки свой пузатый портфель и, щелкнув замками, открыл его. Порывшись в нем, достал несколько аккуратно сложенных листков голубой бумаги. И, положив их на край купейного столика, накрыл ладонью.

Голубых... Да, это из нашей серии. ЕС. Кто же из семнадцати, хотел бы я знать!

– Это было любовное письмо, – продолжал Роберт.

– Как?! Готовое? Неотправленное любовное письмо, ты хочешь сказать?

– Эти листки, сказал он, обнажая щербатый рот, – маленький шедевр...

– Ничего не понимая, я смотрел на попутчика. Кто он? И к чему клонит? – инженер перевел дыхание. – С той женщиной, сказал он, я встретился месяц назад в клубе. Был вечер отдыха, продолжал он, для тех, кому за тридцать. Естественно, с танцами. Для афиши. Женщины бальзаковского возраста прекрасно знают, зачем они туда ходят. Не для танцев. И я знаю, сказал он. Женская психология, сказал он, – теперь для меня не тайна. И приподнял ладонь.

Вот она, кульминация!

– Брось, брось, – быстро проговорил я. – Тебе почудилось.

– Что почудилось? – переспросил инженер. – Мне ничего не почудилось. За кого ты меня принимаешь? Я не так наивен, Оскар. В основании ладони, между мышцами мизинца и большого пальца, у него... проступал сквозь кожу номер.

– Так. Чепуха! Не будем, однако, спорить. Скажи мне только, какой номер, и я тебе поверю на слово.

– ЕС-13! – отчеканил инженер.

Ну-ну. Даром все это, конечно, не пройдет. По какой-то счастливой для нас, разумеется, – случайности проницательный инженер очутился в этом вагоне. Надо надеяться, что он не болтун и это единственная утечка совершенно секретной информации. Тринадцатому тоже не поздоровится. Боюсь, не поздоровится... Скоро мы расцепимся с поездом и перейдем на самоход, устремившись к цели по другой железнодорожной ветке. Но это будет после Лироны.

– Не спи, Оскар. К сожалению, я вынужден признаться, что не знаю женской психологии, – инженер страдальчески вытянул губы и прикрыл глаза. – А вот он – действительно знал.

– Он?

– Он.

– Ах, он! Ясно.

– Я вижу, отвлеченные рассуждения – не ваше амплуа...

– Как раз наоборот – мое!

– Сказал он.

– Ах, он! Ты здорово играешь его роль, старина.

– Оставь, не до шуток. На этом вечере, продолжал он, улыбаясь, я познакомился с дамой приятной наружности. Ее звали Анна. Она приезжала в наш город погостить у подруги. И была самая симпатичная в клубе...

– Знание женской психологии, – зло сказал я, – оружие, которое никогда не дает осечки. Психология этой Ирены для тебя, Роберт, тайна за семью замками. И в довершение всего ты не владеешь письменным словом. Увы, твоя лира – это кульман, ватман и рейсфедер. Ты дизайнер, а не поэт. А именно слово – ключ к сердцу женщины. Женщинам надо, обязательно, надо писать письма. Вот так.

После истории с Симоной мне необходимо было высказаться. Разрядить кое-какие аккумуляторы. Восстановить веру в устои. Но этот инженер, какова штучка, опять за свое!

– Не знаю, не знаю... Инициатива принадлежала ему, щербатому, а я не мог сразу разобраться, как мне поступить. Он подвинул в мою сторону сложенные вчетверо листки и велел мне читать. Только осторожнее, говорит, не помните оригинал.

В голосе инженера послышался сдавленный хрип. Как они эмоциональны, эти люди! Не то что мы – тверды как скала.

– Я перечитывал его позавчера. Память не магнитофон, но все же...

Бесценный свидетель. И главный заложник. Упускать его никак нельзя. Ни в коем случае.

Он набрал в легкие побольше воздуху.

"Милая моя, дорогая Анна! Минул месяц со дня нашей встречи, а мне он показался годом. Годом смятений и тоски. Не проходит дня, не проходит и часа, чтобы я не подумал, не вспомнил о тебе. Ты везде со мной – такая, какую я тебя встретил впервые, на том вечере – в глухом черном платье до пят с алой розой на груди, какой увидел во второй и последний раз – в строгом зеленом костюме с янтарной брошью. Ты поразила мое воображение, и я влюбился в тебя безрассудно, как мальчишка. Я люблю тебя, как солнце любит день, как месяц любит ночь. Мое воображение рисует фантастические картины, вот я в образе закованного в латы средневекового рыцаря веду осаду крепости, чтобы похитить тебя, мою единственную. А вот я в плаще, с гитарой под полою, стою под твоим окном и пою испанскую балладу..."

– Валяй, валяй, чего запнулся!

– Меня что-то подташнивает.

Интересно, из каких обрывков склеил тринадцатый этот текст? Что-то знакомое. Что-то из коротких повестей моей дорогой Симоны.

– "фиалка ты моя ночная, орхидея дурманящая, роза прекрасная! Лечу к тебе на крыльях мечты. Как жаль, что обстоятельства сильнее нас, и я не могу увидеть тебя в этот же миг, когда, тоскуя, пишу тебе эти строки. Чтобы встретиться вновь, мы должны отдалиться друг от друга. Я уезжаю, увидимся не скоро, но меня это не тревожит, так велика моя уверенность в нашем чувстве – твоем и моем. Разлука для любви что ветер для огня маленькую искорку он гасит, а большую раздувает. И костер моей любви..."

Инженер поперхнулся. В глазах у него стояли слезы.

– Достаточно, Роберт. Метод понятен, но только вот смогу ли я им воспользоваться?

– Ты – тоже? – в ужасе проговорил он.

– Шучу, дружище, шучу.

Он утер глаза носовым платком.

– Я сразу поверил, Оскар, будто щербатый влюблен в Анну. Он же... Он наслаждался впечатлением, которое произвело на меня его письмо. Губы его поползли в сторону и застыли в полуулыбочке.

– В этом есть что-то неприятное.

– И мне так показалось. И тут я вспомнил, что он нечеловек. Дьявольское отродье. Об этом давно ходили слухи.

– О чем? – с ледяным спокойствием осведомился я. – Какие такие слухи?

– Что среди нас затесались искусственные люди, гомункулусы, и похищают наших женщин, и управляют нами исподтишка...

– И забирают лучшие куски, и вообще они во всем виноваты, – докончил я. И прибавил как можно мягче: – Басни, Роберт.

Он отмахнулся.

– Но, понимаешь, Оскар, не он в нее, а она в него влюбилась без памяти.

– Опять женская психология? Она любит, если он ей пишет.

– Оскар, ты мне не поверишь, если я тебе скажу, что он мне сказал.

– Отчего же, приятель, ты не только самый осведомленный, но и самый правдивый человек на свете.

– Он сказал, что это письмо на продажу.

ЕС-01 в глубоком нокауте, если такое вообще возможно. Первый удар нанесла ему Симона, второй – ЕС-13 в исполнении стареющего инженера, знающего слишком много для человека своей профессии. Оказалось, что первый номер склонен к скороспелым выводам. Что это – несовершенство программы или следствие чересчур длительного общения с людьми?

– Анна жила в Лироне.

– Где? Ты ошибся, Роберт. Там живет Симона.

– Конечно. Теперь Анна там не живет.

– И вместо нее живет Симона.

– Не сбивай меня, пожалуйста. Он направлялся к Анне, чтобы лично вручить ей это письмо... "Подниму ее в предрассветный час, опущусь на колено, поцелую подол ночной рубашки и спою балладу о любви. Я уже держал в руках почтового голубя, чтобы отправить его тебе с этими небесной голубизны листочками, исписанными кровью моего сердца, но понял, что умру в дороге, если сейчас же, немедленно не увижу тебя. Слышишь, тихо ржет внизу и перебирает копытами мой конь – пора, в путь-дорогу. Я покидаю тебя, и, может, надолго. Жди меня и думай обо мне... Это укрепит меня в моем тяжком пути одинокого странника".

– Милая черноокая, чернокосая Симона, как одинаково вы строчите свои романы, черт возьми. Извини, Роберт, я прервал тебя...

– "Ах да, одолжи, пожалуйста, немного денег, орхидея ты моя цветущая, облачко мое небесное..." Дьявольское отродье!

Инженер стукнул кулаком по столу.

– Нет, каков! – пробормотал я, отставив свое программное холодное "ну-ну". – Вместо того, чтобы интегрироваться, чем занялся, шельма!

– Любовь женщины, сказал он, это яблоко, которому надо дать созреть, прежде чем его срывать. Через какое-то время, сказал он, я опять наведаюсь к Анне, как навещаю время от времени всех своих клиенток...

– И он еще смеет утверждать, что она от него ушла! – воскликнул я. Он сам провалил эксперимент, многоженец! Полное непонимание женской психологии.

С минуту Роберт недоуменно смотрел на меня, потом продолжал:

– Я попытался его образумить. Где там! Нечеловек. Сострадание ему незнакомо. Он еще убеждал меня, что бедная женщина будет хранить голубое письмо, перечитывать его бессонными ночами, вздыхать при лунном свете у окна, покрывать поцелуями милые сердцу строчки... Я долго не мог прийти в себя. Анна, которую хотят обмануть, не выходила у меня из головы. Об Ирене я уже и не вспоминал... До Лироны пять минут. Мой попутчик дремал. Я выскочил в коридор... Остаток ночи провел в зале ожидания. В восьмом часу вышел в город, предварительно разузнав, как мне найти центральную городскую библиотеку.

– Ты ее сразу узнал?

– Мгновенно. Светлые волосы, прозрачные голубые глаза, красиво очерченные губы...

– Не она!

– Она. Мы прошли в заднюю комнату, заставленную стеллажами, и я...

– Все рассказал ей?

– Она слушала не перебивая. Через три дня, на обратном пути, я снова навестил Анну. Хотел спросить, был ли у нее щербатый, но... И Анна ничего мне не сказала. Потом она приехала ко мне, к нам с сыном. Навсегда.

Я присвистнул. Дверь откатилась, и в купе просунулась взлохмаченная голова проводника. Поди угадай, какой это номер. Может быть, тринадцатый. За дверью подслушивал.

– Кажется, кто-то хотел выйти в Лироне? Стоянка две минуты. Потом все. Конец.

– В Лироне? Я – нет! – испуганно вскрикнул Роберт. Совсем не в себе парень. Видимо, его доконала чехарда одинаковых лиц.

– Увы, никто не сходит, – сказал я. – Нет смысла. Может быть, какая-нибудь девушка. Красивые девушки всегда едут до Лироны.

Проводник помотал головой.

– В нашем вагоне ни одной, – сообщил он.

– Подозрительный вагон, – сказал я и с жалостью посмотрел на Роберта. Мы приближались к развязке.

Поезд стал тормозить. Я уставился в окно. На платформе стояли две молодые женщины, без вещей. Встречают кого-нибудь или, наоборот, провожают. До меня донесся вежливый, занудный, многоопытный голосок инженера:

– Я люблю ее. Мы живем душа в душу. За все время у нас не было ни одной мало-мальски серьезной ссоры. Она прекрасная хозяйка. И дома у нас идеальный порядок, едим вовремя, белье всегда постирано и выглажено, обувь в ремонт отдана, за квартиру уплачено, газеты абонированы. Сыну уже четырнадцать лет. Учится на "хорошо" и "отлично", собирает старинные монеты, увлекается генной инженерией... Так вот, позавчера я застал ее у комода. Она даже не услышала моих шагов. В руках у нее были голубые листочки. Позже, когда она ушла в магазин, я снова увидел это письмо. Она ведь купила его у щербатого! Понимаешь... А теперь читает это... и плачет... я подсмотрел... Извини, Оскар, я выйду в коридор. Мне вредно волноваться. Стенокардия.

– Вещи в купе оставишь или возьмешь с собой? – хмуро спросил я.

– Я не сойду. Нет. Доедем уж до конца.

– Доедем, – подтвердил я.

Наконец-то я один в этом полутемном купе. Ночник излучает голубоватый свет. Третий удар нанесла мне Анна. Ничего не остается, как признать свое поражение. Что ж, каждый должен получить по заслугам. Может быть, сойти в Лироне – и...

На столике, под салфеткой, сложенный вчетверо лист бумаги. Механический почерк: "Здравствуй, Симона!" Или лучше так – "Симона, здравствуй!"?

Толчок, поезд трогается. Лирона исчезает за окном, а с ней – и последняя надежда.